А. А. Горский
Русское Средневековье. Традиционные представления и данные источников
Глава 2
Причуды «варяжской проблемы»
В истории русского Средневековья особое место занимают три проблемы. Особое в том смысле, что они оказывают сильное эмоциональное воздействие на широкие круги людей, интересующихся историей Отечества. Одна из них – проблема подлинности «Слова о полку Игореве», к которой мы обратимся позже, в главе 7 книги. Другая – отношения Руси и Орды; им будут посвящены главы 9–13. Третья – так называемая варяжская или норманнская проблема.
В массовом историческом сознании господствует представление, что по поводу образования государства на Руси в науке идет многолетняя, а точнее уже многовековая дискуссия между «норманистами» и «антинорманистами». Первые считают, что Древнерусское государство образовали скандинавы (в раннее Средневековье называемые в Западной Европе по-латыни норманнами – Nortmanni, т. е. северными людьми), а вторые с ними не согласны. Началась дискуссия в середине XVIII столетия, когда русский ученый-энциклопедист М.В. Ломоносов оспорил точку зрения на возникновение Древнерусского государства, высказанную немецкими историками, работавшими в России – Байером и Миллером. В дореволюционной историографии перевес был у норманистов, в советское же время господствовал антинорманизм, в то время как норманизм расцвел в XX в. в зарубежной, западной исторической литературе. Так или примерно так видят суть дела и студенты, приходящие в вуз со школьной скамьи, и взрослые люди, не занимающиеся историей профессионально, но интересующиеся ею.
Как говаривал в 1970-е гг. по другим поводам один из профессоров исторического факультета Московского университета, все это «в общем правильно, но неточно, поэтому совершенно неверно». Приведу пример. В исторической науке советского периода одним из главных борцов против «норманизма» был Борис Александрович Рыбаков, видный археолог и историк. В его трудах можно встретить немало выпадов против этого течения как лженаучного направления в буржуазной историографии. Однако если бы труды Рыбакова смог прочитать кто-то из историков XIX столетия, то, исходя из того, как в них представлен конкретный исторический материал, он сделал бы однозначный вывод: автор – норманист.
Почему? Дело в том, что никакой единой дискуссии между норманистами и антинорманистами с XVIII века до наших дней не идет. В любой дискуссии главное – ее основной вопрос. А с этой точки зрения по проблеме роли норманнов в истории Руси можно говорить не об одной, а о двух дискуссиях, и дискуссиях совершенно разных.
Первая началась действительно в 1749 г. с полемики Ломоносова и Миллера. Г.Ф. Миллер (ученый, позднее много сделавший для развития российской исторической науки – он первым начал изучение истории Сибири, издал «Историю Российскую» В.Н. Татищева, при жизни автора не публиковавшуюся) выступил с диссертацией «О происхождении имени и народа российского». До него, в 1735 г., статью, касавшуюся проблемы образования Древнерусского государства, опубликовал в Санкт-Петербурге на латыни другой историк немецкого происхождения, работавший в России. – Г.З. Байер; еще одна его статья на эту тему была опубликована там же посмертно, в 1741 г. В те времена еще не была развита такая историческая дисциплина, как источниковедение, дисциплина, призванная исследовать исторические памятники на предмет степени достоверности изложенных в них сведений. К историческим источникам подходили, как это принято сейчас называть, потребительски, с полным доверием, особенно если они древние.
И Байер и Миллер достаточно педантично, в духе немецкой науки, проштудировали известные в то время источники. Обнаружив в древней русской летописи – «Повести временных лет», – что основатель династии русских князей Рюрик и его окружение были варягами, приглашенными в 862 г. на княжение «из-за моря» (несомненно Балтийского) славянами и финноязычными племенами Севера Восточной Европы, они встали перед проблемой, с каким известным по западноевропейским источникам народом этих варягов отождествить. Решение было вполне естественным: варяги – это скандинавы, называемые в Западной Европе раннего Средневековья норманнами. Почему такое отождествление напрашивалось? Потому, что как раз в IX столетии у скандинавов развернулось так называемое движение викингов. Так принято называть миграционный процесс, охвативший предков датчан, шведов и норвежцев с конца VIII столетия и продолжавшийся до середины XI в. Его выражением стали набеги дружин норманнов на территории континентальной Европы (Франции, Германии, Италии, Испании) и Британские острова. Участники таких набегов и назывались викингами. Часто вслед за военными нападениями следовало оседание групп норманнов на той или иной территории – в качестве или завоевателей, или вассалов местных правителей. Варяги, таким образом, были истолкованы как те же викинги, но действовавшие в Восточной Европе. В пользу этого говорило и скандинавское, по мнению Байера и Миллера, звучание имен первых русских князей – основателя династии Рюрика, его преемника Олега, сына Рюрика Игоря, жены Игоря княгини Ольги. Наконец, в «Повести временных лет» прямо было сказано, что варяги, пришедшие с Рюриком, звались русью, так, как другие варяги зовутся свеями (шведами), другие урманами (норманнами, в данном случае в узком смысле – норвежцами), другие готами (жители острова Готланд в Балтийском море), другие агнянами (англичанами)[16]. Поскольку в тогдашней историографии появление правящей династии отождествлялось с возникновением государства, постольку Байер и Миллер вполне логично приходили к выводу, что Древнерусское государство основано было норманнами.
Но дело происходило в стенах Императорской Академии наук в Санкт-Петербурге. Эта территория на памяти большинства участников событий конца 1740-х гг. была отвоевана Петром I у шведов – то есть потомков раннесредневековых норманнов. Более того, совсем уж недавно, в 1741–1743 гг., Швеция вела новую войну с Россией, в начале которой ею вынашивались планы возвращения утерянных прибалтийских земель. И вот в такой ситуации историки – иностранцы по происхождению утверждают, что русскую государственность создали предки этих самых шведов[17]! Такой подход не мог не вызвать протеста. Выражением его стала позиция Ломоносова, выступавшего главным оппонентом. Ученый-энциклопедист, до этого специально историей не занимавшийся (свои исторические труды он напишет позднее), раскритиковал работу Миллера как унижающую историю России. При этом он не сомневался, что приход в Восточную Европу Рюрика был актом образования государства. Но происхождение первого русского князя и его людей Ломоносов истолковал иначе, чем Байер и Миллер: он утверждал, что варяги были не норманнами, а западными славянами, жителями южного побережья Балтийского моря.
Начавшаяся в середине XVIII в. дискуссия[18] перетекла в XIX столетие. Сторонники отождествления варягов с норманнами (к ним принадлежали крупнейшие представители российской историографии – Н.М. Карамзин, М.П. Погодин, С.М. Соловьев, В.О. Ключевский) пытались подкрепить свое мнение новыми аргументами, их оппоненты, «антинорманисты», множили версии о «нескандинавском» происхождении варягов: предлагались отождествления их с западными славянами (наиболее распространенная версия), финнами, венграми, хазарами, готами… Но по-прежнему все спорящие не сомневались: именно Рюрик и его варяги, пришедшие в Восточную Европу в 862, по летописи, году и основали государство на Руси.
К началу XX в. дискуссия практически затихла. Причиной этого было в первую очередь накопление научных знаний, особенно в области археологии и лингвистики – науки о языке. К тому времени начались археологические исследования русских древностей, и они показали, что на территории Руси в конце IX–X в. присутствовали тяжеловооруженные воины скандинавского происхождения. Это коррелировало с известиями письменных источников, летописей, согласно которым иноземными воинами-дружинниками русских князей были варяги. С другой стороны, лингвистические изыскания установили скандинавскую природу имен первых русских князей (Рюрика, Олега, Игоря, Ольги) и многих лиц из их окружения первой половины X в. (упоминаемых в летописи и в договорах Олега и Игоря с Византией). Из этого естественно следовал вывод, что носители этих имен имели скандинавское, а не какое-то иное происхождение. Ведь если, скажем, считать, что варяги были славянами с южного побережья Балтики (напомню, самая популярная версия среди «антинорманистов»), то как объяснить тот факт, что имена представителей общественной верхушки южнобалтийских славян (Славиний ободритов и лютичей), упоминаемые в западноевропейских источниках IX–X вв., звучат по-славянски (Драговит, Вышан, Дражко, Гостомысл, Мстивой и т. п.), а имена действующих в Восточной Европе варягов – по-скандинавски? Разве что через фантастическое предположение, что южнобалтийские славяне на родине носили славянские имена, а придя к своим восточноевропейским собратьям, зачем-то решили «прикрыться» скандинавскими псевдонимами…
Казалось бы, дискуссия была исчерпана: «норманизм» победил.
Действительно, в XX столетии авторов, утверждавших, что варяги не являлись норманнами, было немного. Причем в большинстве своем это были представители русской эмиграции. В советской историографии сторонники «ненорманства» варягов исчислялись буквально единицами (это А.Г. Кузьмин и с оговорками В.Б. Вилинбахов). Так откуда же взялось традиционное представление о господстве «антинорманизма» в исторической науке советского периода?
Дело в том, что так называемый антинорманизм советской историографии – это принципиально иное явление, чем «старый», дореволюционный «антинорманизм». Ранее обе спорящие стороны – и «норманисты», и «антинорманисты» – сходились в том, что приход Рюрика и его варяжской дружины явился актом создания государства Русь. Полемика шла по поводу происхождения варягов. Теперь же основной вопрос дискуссии был поставлен иначе: вместо «Кто были варяги?» – «Создали ли варяги Древнерусское государство?». Тождество варягов и норманнов стало признаваться практически всеми исследователями, но тезис об образовании ими государства стал отвергаться. Формирование государства начали рассматривать как длительный процесс, для которого требовалось вызревание предпосылок в местном обществе; государственность невозможно принести извне, это не под силу никаким пришельцам; соответственно появление Рюрика стало трактоваться как не более чем эпизод в длительной истории формирования государственности у восточных славян, эпизод, приведший к появлению правящей на Руси княжеской династии. Такой подход, при котором появлению князей варяжского происхождения не придавалось решающего значения в истории становления Древнерусского государства, виден еще у В.О. Ключевского. Но, конечно, господствующим он стал в результате утверждения в отечественной историографии марксистского подхода к истории, при котором приоритет отдавался социально-экономическому развитию общества, что не оставляло возможности для «экспорта государственности». «Государство появляется там и тогда, где и когда появляются общественные классы» – этот тезис Ленина очень трудно совместить с представлением о привнесении государственности князем-пришельцем. Советские историки были «антинорманистами» именно в таком смысле: признавая, что варяги были норманнами, они отказывали им в решающей роли в образовании Древнерусского государства, противостоя тем самым как «старым» «антинорманистам», так и «старым» «норманистам»[19].
Представление о незначительности роли варягов в государствообразовании на Руси утвердилось к концу 1930-х гг. Параллельно с общим тезисом о складывании государства как длительном процессе, для которого необходимы внутренние предпосылки, сложилась (в духе тех лет) тенденция к идеологизации проблемы. «Норманизм» стал рассматриваться как направление буржуазной науки, суть которого – доказать неспособность славян к созданию своей государственности. Здесь сыграло роль использование легенды о призвании Рюрика в нацистской пропаганде: получили известность высказывания Гитлера и Гиммлера о неспособности славянской «расы» к самостоятельной политической жизни, о всегдашнем решающем влиянии на славян германцев[20], из-за чего славяне вынуждены были «приглашать Рюриков». После победы над фашистской Германией этот фактор отпал, но начавшаяся холодная война подставила на его место новый: «норманизм» стал рассматриваться как применяемое в западной буржуазной историографии средство искажения, принижения истории страны, первой сделавшей шаг к новой, коммунистической общественной формации.
В конце XX – начале XXI столетия можно было ожидать снятия идеологических наслоений с «варяжского вопроса», перехода к объективному рассмотрению роли норманнов в процессах, шедших в раннее Средневековье в Восточной Европе. Но наряду со взвешенными подходами наблюдается в последнее время и иное – активизация «крайних» точек зрения.
С одной стороны, появляются работы, в которых под формированием Древнерусского государства понимается исключительно деятельность норманнов в Восточной Европе, а участие славян в этом процессе практически игнорируется. Работы такого рода выходят как в зарубежной историографии (К. Хеллер, Дж. Шепард, Г. Шрамм, не говоря уже о дилетантах типа Р. Пайпса), так и в отечественной (Р.Г. Скрынников). Такой подход являет собой по сути игнорирование научных результатов, достигнутых современной славистикой, из которых следует, что на всей славянской территории после славянского Расселения VI–VIII вв. складываются устойчивые политические (а не племенные в классическом смысле) образования («славинии»), на основе которых и шли процессы формирования государств (см. об этом главу 1 настоящей книги).
С другой стороны, возрождается точка зрения, свойственная «старому антинорманизму», – что варяги не были скандинавами. Если в 1970 – 1980-е гг. ее отстаивал практически один А.Г. Кузьмин, то позднее подобные взгляды стала высказывать целая группа авторов (А.Н. Сахаров, В.В. Фомин и др.). Этот феномен может вызвать удивление, поскольку в течение XX столетия был накоплен значительный материал (в первую очередь археологический), оставляющий ныне намного меньше сомнений в тождестве варягов и норманнов, чем на рубеже XIX–XX вв. (а точнее, не оставляющий никаких сомнений[21]). На территории Руси зафиксированы многочисленные погребения конца IX–X в., захороненные в которых люди были выходцами из Скандинавии (об этом говорит сходство погребального обряда и инвентаря с теми, которые известны из раскопок в самих скандинавских странах). Они обнаружены и на Севере Руси (район Новгорода – Ладоги), и на Среднем Днепре (район Смоленска), и в Среднем Поднепровье (район Киева и Чернигова) – т. е. там, где располагались главные центры формирующегося государства. По своему социальному статусу эти люди были в основном знатными воинами, дружинниками. Чтобы отрицать в такой ситуации «норманство» летописных варягов (а летописи этим термином – «варяги» – именуют как раз дружинников иноземного происхождения), надо допускать невероятное: что о воинах – выходцах из Скандинавии, от которых остались археологические свидетельства их пребывания в Восточной Европе, письменные источники умолчали, и наоборот – те иноземные дружинники (нескандинавы), которые в летописях упоминаются под именем «варягов», почему-то не оставили следов в материалах археологии…[22]
Столь явное несоответствие тезисов нынешних адептов «старого антинорманизма» современному уровню научных знаний естественно ведет к попыткам объяснить феномен возрождения отрицания тождества варягов с норманнами причинами, лежащими вне науки[23]. Однако вряд ли такое объяснение исчерпывающе. Представляется, что отчасти этот возврат к «старому антинорманизму»[24] провоцируется своего рода «победной эйфорией» представителей противоположной крайности, объявляющих (уже в духе «старого норманизма») норманнов единственной государствообразующей силой в Восточной Европе. По сути же сторонники обеих крайних точек зрения – и те, кто отрицает, что варяги были норманнами, и те, у кого государство Русь является исключительно результатом деятельности скандинавов, – подменяют реальную проблему роли неславянских элементов в генезисе древнерусской государственности прокламированием давно опровергнутых развитием науки положений. При внешней противоположности суждений и те и другие сходятся в основополагающем – государственность к восточным славянам была привнесена извне.
Что же говорят о роли варягов в возникновении государства Русь исторические источники?
Согласно древнейшим русским летописным памятникам – так называемым «Начальному своду» конца XI в. (текст его донесен Новгородской первой летописью) и «Повести временных лет» (начало XII в.) – около середины IX столетия[25] в наиболее развитых «славиниях» Восточной Европы – у словен в Новгороде и у полян в Киеве – к власти пришли князья варяжского происхождения: в Новгороде Рюрик, в Киеве – Аскольд и Дир. Рюрик был приглашен на княжение словенами, кривичами и финноязычной общностью (по Начальному своду – мерей, по «Повести временных лет» – чудью) после того, как эти народы изгнали варягов, бравших ранее с них дань. Затем (по «Повести временных лет» – в 882 г.) преемник Рюрика Олег (по версии Начального свода – сын Рюрика Игорь, при котором Олег был воеводой) захватил Киев и объединил северное и южное политические образования под единой властью, сделав Киев своей столицей[26].
Летописные рассказы отстоят от описываемых событий более чем на два столетия, многие их известия явно основаны на легендах, устных преданиях. Встает естественный вопрос, насколько достоверна донесенная летописными памятниками информация о событиях, происходивших в IX в… Проверить это могут помочь, во-первых, сведения иностранных источников, во-вторых, данные археологии.
Как уже говорилось, с конца VIII в. у скандинавских народов начинается так называемое движение викингов – военные набеги норманнских дружин на соседние территории континентальной Европы, иногда приводившие к оседанию участников таких предприятий на тех или иных территориях (например, в Нормандии на севере Франции и на юге Италии). С IX в. археологически прослеживается присутствие выходцев из Скандинавии на севере Восточной Европы, в X столетии – и на юге, в Среднем Поднепровье. Самое раннее письменное известие, упоминающее политическое образование под названием Русь, оказывается определенным образом связано со скандинавами. Послы правителя «народа Рос», прибывшие, согласно известию так называемых Бертинских анналов ко двору франкского императора Людовика Благочестивого в 839 г. (вместе с послами императора Византии), оказались, как выяснилось после проведенной проверки, «свеонами» (шведами)[27]. В письме франкского императора Людовика II византийскому императору Василию 871 г. правитель Руси именуется «каганом норманнов», что говорит о его скандинавском происхождении[28]. Таким образом, нет достаточных оснований сомневаться в летописных известиях, согласно которым около середины IX в. в двух самых развитых восточнославянских Славиниях – у полян в Киеве и у словен в Новгороде – к власти пришли правители норманнского происхождения.
В середине IX в. среди предводителей викингов известен из западных источников тезка Рюрика – датский конунг (князь) Рёрик. Версия о его тождестве с летописным Рюриком, разделяемая многими исследователями (хотя некоторыми и решительно отвергаемая), остается наиболее вероятной. Она позволяет удовлетворительно объяснить, почему словене, кривичи и чудь (или меря), изгнав варягов, обращаются в поисках князя не к кому-нибудь, а к варягам же. Варягами, взимавшими дань с народов севера Восточной Европы, были, несомненно, территориально наиболее близкие к этому региону шведские норманны (свеи, по древнерусской терминологии); в силу этого естественно было призвать на княжение предводителя «других» норманнов – датских, который смог бы обеспечить защиту от возможных новых попыток свеев поставить под контроль север Восточной Европы. Приглашение князя со стороны, т. е. человека нейтрального и не задействованного в местных конфликтах, распрях между участниками объединения – словенами, кривичами и их финноязычными соседями, было вполне естественным (и распространенным в Средневековье) выходом. Оно говорит как раз о достаточной развитости местного общества, о способности его представителей принимать «политические решения», а вовсе не о неспособности к государственности: объединение, сумевшее изгнать шведских норманнов и прийти к согласию о приглашении правителя, явно стояло на достаточно высокой ступени политического развития. Среди словен, возможно, были выходцы из «славинии» ободритов, обитавших на южном побережье Балтики по соседству с датчанами; они и могли стать инициаторами приглашения Рёрика.
Таким образом, значительная роль норманнов в событийном ряду периода образования Древнерусского государства сомнений не вызывает: скандинавское происхождение имела древнерусская княжеская династия, а также значительная часть окружавшей первых русских князей знати (дружинное окружение первых киевских князей, видимо, в значительной мере состояло из потомков дружинников Рюрика, перешедших с Олегом в Киев). Но есть ли основания говорить о норманнском влиянии на темпы и характер формирования русской государственности? Здесь в первую очередь следует сопоставить государствообразование на Руси и у западных славян и посмотреть, не было ли в формировании Древнерусского государства специфических черт, которые могут быть связаны с воздействием варягов.
Что касается темпов складывания государства, то ранее Руси, в первой половине IX в., возникло первое западнославянское государство – Великая Моравия, погибшее в результате нашествия венгров в начале X столетия. Западнославянские государства, сохранившие независимость, – Чехия и Польша – складывались одновременно с Русью, в течение IX–X вв. Говорить об «ускорении» норманнами процесса государствообразования на Руси, следовательно, исходя из сравнения со славянскими соседями, оснований нет. Сходны были и характерные черты в формировании Древнерусского и западнославянских государств. И на Руси, и в Моравии, и в Чехии, и в Польше ядром государственной территории становилась одна из «славиний» (на Руси – поляне, в Моравии – мораване, в Чехии – чехи, в Польше – гнезненские поляне), а соседние постепенно вовлекались в зависимость от нее. Во всех названных странах основной государствообразующей силой была княжеская дружина. Везде (кроме Моравии) наблюдается смена старых укрепленных поселений («градов») новыми, служившими опорой государственной власти. Таким образом, нет следов воздействия норманнов и на характер государствообразования. Причина здесь в том, что скандинавы находились на том же уровне политического и социального развития, что и славяне (у них также государства формировались в IX–X столетиях), и сравнительно легко включались в процессы, шедшие на восточнославянских землях[29].
Все же существует одна черта в складывании Древнерусского государства, которую можно в определенной степени связать с ролью варягов. Это объединение всех восточных славян в одном государстве. Этот факт обычно воспринимается как само собой разумеющийся. Между тем он уникален: объединения в одном государстве не произошло ни у западных, ни у южных славян – у тех и других сложилось по нескольку государственных образований. Формирование на восточнославянской территории одного государства, вероятно, в значительной мере связано с наличием сильного политического ядра – дружины первых русских князей, первоначально норманнской по происхождению. Она обеспечивала киевским князьям заметное военное превосходство над князьями других «славиний». Не будь этого фактора, скорее всего у восточных славян к X столетию сложилось бы несколько государственных образований: как минимум два (у полян со столицей в Киеве и у словен и их соседей со столицей в Новгороде), а может быть и более[30]. Однако приведение «славиний» Восточной Европы под единую власть – это результат деятельности не вообще варягов, а именно Рюрика и его преемников, а также их окружения. Их роль явно отличалась от роли, которую играли варяги, приходившие в Восточную Европу до и после этого контингента. «Дорюриковы» норманны пытались взять под контроль участки речных торговых путей (подобно тому, как действовали их соплеменники на Западе, только там брались под контроль приморские участки): из Балтийского моря по Волге на Каспий (наиболее активно действовавшего в IX в.) и по Днепру в Черное море. Норманны, приходившие на Русь позднее, в X столетии, поступали на службу к киевским князьям, играли чисто функциональную роль дополнительной военной силы, и только часть их оседала на Руси. Напротив, Рюрик и его окружение, а также их потомки под предводительством князей – Олега, Игоря, Ольги, Святослава и Владимира – осуществляли объединение всех восточнославянских земель (и территорий некоторых финно-угорских общностей) под единой властью. Именно при них постепенно совершился переход к управлению территориями через наместников, т. е. к новой, уже государственной, территориально-политической структуре. Следует в связи с этим иметь в виду, что дружину Рюрика (если верно его отождествление с датским Рёриком[31]) составляли люди, хорошо знакомые с самой развитой в то время западноевропейской государственностью – франкской. Дело в том, что Рёрик много лет (почти четыре десятилетия, с конца 830-х до 870-х гг.) держал в качестве ленника франкских императоров и королей, потомков Карла Великого, земли во Фризии (территория современных Нидерландов). Он и его окружение (значительная часть которого была уроженцами уже не Дании, а Франкской империи), в отличие от большинства других норманнов той эпохи, должны были обладать навыками государственного управления; возможно, это сказалось при освоении преемниками Рюрика огромной территории Восточной Европы. Но это влияние на складывание древнерусской государственности вернее считать не скандинавским, а франкским, лишь только «пропущенным» через людей скандинавского происхождения.
Рюрик стоял во главе полиэтничного по сути объединения на Севере Восточной Европы, в которое кроме славян – ильменских словен и кривичей – входили финноязычные племена чуди (предки эстонцев), веси (в Юго-Восточном Приладожье), возможно, и мери (обитавшей в Волго-Клязьминском междуречье). В результате же обоснования преемников Рюрика на юге, в глубине славянских земель, возглавленное ими государство стало славянским, а скандинавская по происхождению часть элитного слоя быстро ассимилировалась в славянской среде. Уже представитель третьего поколения князей – сын Игоря Святослав, носил славянское имя: а ведь надо иметь в виду, что именословы правящих династий носили сакральный характер, и обычно в случаях, когда династия была пришлой, долгое время сопротивлялись ассимиляции. Например, в правившей с конца VII в. в Болгарском царстве тюркской династии славянские имена появляются только в середине IX столетия. В середине X в. император Византии Константин Багрянородный, описывая в своем трактате «Об управлении империей» объезд дружинниками киевского князя подвластных «славиний» (древлян, северян, дреговичей, кривичей) с целью сбора дани, называет это мероприятие славянским словом πολύδια – «полюдье». В скандинавском языке существовал свой термин для обозначения такого рода объезда – «вейцла», однако употреблен Константином именно славянский термин, притом что царственный автор получал информацию явно не от восточнославянских плательщиков дани, а от получателей ее – представителей киевских князей, прибывавших в Константинополь с дипломатическими и торговыми целями. В том же рассказе присутствует в греческом переводе славянский глагол «кормитися» – дружинники, выходящие из Киева, в течение зимы «кормятся», по словам автора, на территориях подчиненных Славиний. Очевидно, основная масса элитного слоя Руси к середине X столетия уже пользовалась славянским языком[32].
