Абдурахман Авторханов
Технология власти
«Дайте нам организацию профессиональных революционеров и мы перевернем Россию», – говорил Ленин еще в 1902 году («Что делать?»). Эта мысль Ленина оставалась центральной руководящей идеей Сталина на путях к его личной власти в борьбе с оппозициями. На этот раз говорилось не о «профессиональных революционерах», а об «активе» партии. Это было не только магическое слово, но и магическая идея. Уже спустя два десятка лет «Правда» напоминала партийному аппарату и имя автора этой идеи и ее значение в истории сталинского переворота[29]: «т. Сталин указывает, что актив при умелом его использовании может составить величайшую силу, способную на чудеса». Действительно, в борьбе с Троцким этот актив составил «величайшую силу» и продемонстрировал «чудеса», столь легко дискредитировав казавшийся до этого неоспоримым авторитет Троцкого в партии и стране. Правда, многие из старого «актива» сами оказались троцкистами, но в целом «актив» себя оправдал.
Сталин сделал отсюда только тот вывод, что и «актив» надо подбирать и организовывать, как Ленин подбирал и организовывал группу «профессиональных революционеров». Нельзя допускать в активе потенциальных врагов «генеральной линии». Надо подбирать его не по признакам прошлых заслуг перед революцией, а по признакам актуальным – на что данный коммунист способен сегодня.
«ЦК руководствовался при этом гениальной мыслью Ленина о том, что главное в организационной работе – подбор людей и проверка исполнения», говорил Сталин об этой своей практике[30]. Очищая послетроцкистский актив, Сталин уже к. концу двадцатых годов дал понять партии, что в этом активе он потерпит только послушных и беспощадно будет преследовать старых «вельмож».
Партийные комитеты на местах получили директивы о том, кого и как вычищать из «актива». Внешне эта чистка актива была обставлена так, будто партия снимает с работы лишь «бюрократов» и «честных болтунов». На самом деле снимали возможных союзников Бухарина и правых, о чем широкая партийная масса еще ничего не знала. Таким образом, снятые с руководящих постов лица механически выбывали из категории актива, хотя бы они были известными деятелями партии до революции, во время революции и гражданской войны. Тем самым они переставали оказывать влияние на внутрипартийные дела. Вот это и была негласная чистка актива, «подбор людей», способных поддержать сталинское руководство в ЦК против бухаринского крыла, когда Сталин решил вывести свои споры с правыми из Политбюро на суд «актива» и партии. Но кого же все-таки считать членом актива – местного, районного, областного, центрального? Так называемых номенклатурных работников райкомов, обкомов и ЦК партии, иначе говоря, бюрократию партийного, административного, хозяйственного, профсоюзного и военного аппарата? Но не все члены этой бюрократии числились в «активе», а только избранные. Кто же их избирает? Партийный аппарат. Только те могут участвовать на собраниях партийного актива, которые получают персональные пригласительные билеты от партаппарата (РК, обкомов, ЦК). Кому же он рассылает приглашения? Только тем руководящим коммунистам, которые числятся без минусов в списках особых секторов партийных комитетов. Бывало много случаев, когда весьма заслуженные коммунисты, все еще занимающие видные посты в органах администрации и хозяйственного управления, на партактивы не приглашались, если их лояльность к сталинской линии вызывала сомнение.
Это и понятно, так как актив – это элита партии, на его собраниях подтверждалась от имени всей партии правильность линии ЦК и Сталина. Актив или активы служили для создания общественного мнения в партии так же, как эту роль в печати выполняла «Правда». Решение партактива механически принималось за волю всей партии. Поэтому понятие «активист» одновременно символизировало собою и преданность сталинской линии и принадлежность к партийной элите. Чтобы сделать какую-либо карьеру в партии и государстве, коммунист должен был попасть в этот «актив». Так создавалась та партия в партии, которая привела к столь легкой победе Сталина над правыми.
Сейчас же после возвращения «теоретической бригады» ЦК из Ленинграда в Коммунистической академии состоялось первое собрание актива так называемого «теоретического фронта» СССР. Билеты на собрание раздавал непосредственно Агитпроп ЦК. Не помню, сколько билетов было прислано в наш ИКП, но помню хорошо, что многие не только из студентов, но и из профессоров «бухаринской школы» не были приглашены. Бухаринцы, числившиеся ранее в активе и действительно много сделавшие для Сталина и Бухарина во время борьбы с Троцким, подняли открытый скандал. Они обвиняли Юдина и Орлова, вычеркнувших их имена из списка приглашенных, представленного в ЦК, в групповщине. Покровский взялся урегулировать вопрос в ЦК, но оттуда последовал ответ действительно не ЦК виноват в этих «досадных упущениях», но исправить ошибку сейчас невозможно, – «билетов на актив больше нет». Опальные «активисты» «линчевали» Юдина, но «легально» на актив все-таки не попали. Я сам в активе, как новичок, не числился, но сочувствовал обиженным.
Если бы не скандал в ИКП, я, быть может, и не придал бы особого значения тому, что собирались там говорить. Поэтому, когда Сорокин предложил достать мне билет, я охотно согласился пойти с ним на собрание. Собрание состоялось в большом зале Коммунистической академии на Волхонке. Присутствовали не только члены Комакадемии, профессора и студенты ИКП, РАНИИОНа, но и руководящие работники ЦК во главе с Кагановичем, который только что был переведен с Украины в Москву и назначен секретарем ЦК. Из Ленинграда специально на собрание приехал Позерн, шеф пропаганды Кирова. Председательствовал наш ректор Покровский (он был и председателем президиума Коммунистической академии). Работники ЦК, хотя и не члены Коммунистической академии (только Криницкий и Стецкий числились, насколько я помню, членами Академии), сидели за столом президиума. В зале и на галерке я заметил многих из «скандалистов», которые все-таки попали на собрание (впоследствии я узнал, что они прошли по «блату»). Никто из присутствующих, за исключением членов ЦК и членов «теоретической бригады», не был в курсе дела, почему или в связи с чем происходит сегодня собрание актива. Председатель собрания М. Н. Покровский, который был и оставался до самой смерти личным другом Бухарина (между прочим, на похоронах Покровского в 1932 году на Красной площади от имени ЦК, как официальный оратор, выступил именно Бухарин с большой речью, в которой он, воздавая дань покойному как ученому, назвал Сталина «фельдмаршалом пролетарских сил»), объявив собрание актива открытым, огласил необычную повестку дня: «Теоретические ошибки т. Бухарина и его школы». Этим, вероятно, объяснялось и то, что, нарушив обычный в подобных случаях порядок, Покровский не стал держать в качестве председателя вступительную речь, а тут же предоставил слово Л. Кагановичу. Шумный зал Коммунистической академии замер. Каганович начал издалека. «Ленин ратовал не за всякую науку, а за науку партийную, большевистскую. Ленин не признавал никаких авторитетов, когда речь идет об интересах марксизма. Ленин, как никто, умел громить врагов и бить друзей в борьбе за марксистскую науку. Вспомните «Материализм и эмпириокритицизм»… Если мы хотим быть достойными учениками Ленина, то и мы должны быть беспощадны к тем из нашей среды, кто думает учить не только нас, но и Ленина… После смерти Ленина никто не может претендовать на роль нашего учителя в вопросах марксизма – у нас есть только один учитель, – это ленинизм и одна лаборатория ленинской политической и теоретической мысли ЦК. Однако в наших кругах есть горе-теоретики, которые думают, что ключи от марксизма-ленинизма находятся в их собственном кармане. К этой категории горе-теоретиков относится и Бухарин с его школой…»
В эти минуту по длинному залу академии к столу президиума собрания бесшумно направились несколько человек, на ходу кивком головы обмениваясь приветствиями с присутствующими. В аудитории слегка зашевелились. В некоторых уголках наступивший было шепот перешел в громкий разговор. Кто-то с галереи растянутым басом крикнул: «Да здравствует любимец и теоретик партии товарищ Бухарин!»
– Простите, Лазарь Моисеевич, – сказал один из вошедших подчеркнуто ироническим тоном, – кажется, я прервал ваши ученые изыскания на самом интересном месте.
Это был Бухарин.
Не только как член Политбюро, но и как член президиума Коммунистической академии, он занял пустующее место Кагановича в президиуме. Покровский был явно смущен, но его помощник по собранию Адоратский призвал галерею и зал к тишине, а Каганович, демонстративно обращаясь не к Бухарину, а в зал, крикнул грубо и официально:
– Вы ошибаетесь еще раз, товарищ Бухарин, если умаете, чтобы кому-нибудь было интересно копаться в навозе, не находя там ни разу жемчужины.
Бухарин ответил:
– Значит плохие вы ассенизаторы! В зале раздался дружеский смех.
Было видно, что внезапное появление Бухарина и его друзей явно испортило увертюру Кагановича к предстоящим докладам «Об ошибках школы Бухарина».
Хотя и не предполагалось, что Каганович будет говорить по существу об «ошибках» Бухарина, а скорее ограничится лишь политически-принципиальной стороной дела, я заметил, что Каганович начал нервничать, перескакивая с одного вопроса на другой.
Еще во время продолжающейся его речи кто-то из членов президиума, кажется Шкирятов, отлучился из зала и направился в кабинет председателя президиума академии. Едва Каганович закончил свою речь, как вернувшийся Шкирятов подошел к нему и что-то прошептал на ухо. Каганович взял под мышку лежащий перед Бухариным свой тяжелый «наркомовский» портфель и быстро направился вместе со Шкирятовым в тот же кабинет. Произошла заминка. На этот раз не только Покровский, но, видимо, и Адоратский не знал, как быть дальше – дать слово кому-нибудь или ждать возвращения Кагановича и Шкирятова. С галереи начали кричать:
– Дать слово Николаю Ивановичу!
– Просим товарища Бухарина!
Бухарин добродушно улыбался, кивая головой в сторону кабинета: «подождем, мол, возвращения начальства».
Но начальство не возвращалось, зал требовал продолжения собрания, а галерея неистовствовала.
– Дайте слово Николаю Ивановичу! Вернувшийся Шкирятов успокоил зал:
– Николай Иванович, вас просят к телефону! Бухарин вышел из зала.
В кабинете у Бухарина произошел довольно продолжительный разговор по телефону со Сталиным. Запись этого разговора была приложена к делу «группы правых», когда оно разбиралось впервые на февральском пленуме ЦК 1929 года. Я постараюсь воспроизвести смысл этого разговора, не ручаясь, конечно, за текстуальную точность.
Сталин: ЦК считает нецелесообразным ваше присутствие на теоретической дискуссии, дабы последняя не приняла политического характера.
Бухарин: Каганович уже придал ей политический характер, к тому же присутствие почти всего аппарата ЦК говорит менее всего о ее «теоретическом» характере.
Сталин: Каганович присутствует там не как представитель ЦК, а по персональному приглашению Комакадемии, другие явились тоже по приглашению академии, членом которой являетесь и вы.
Бухарин: Однако я являюсь и членом Политбюро, а Политбюро не выносило никакого решения даже о «теоретической дискуссии». Как это могло случиться, что Каганович без ведома ЦК самолично открывает какую бы то ни было дискуссию?
Сталин: Видимо, инициатива исходит не от Кагановича, а от самой академии. ЦК ведь не может запретить ученому учреждению вести ученые споры, если бы даже они касались нас с вами, членов Политбюро. Но вы своим присутствием там, как член Политбюро, можете отрицательно влиять на свободу дискуссии, раз она уже началась. Поэтому я снесся с другими членами Политбюро и мы договорились, что вам лучше покинуть собрание, чтобы оно действительно не приняло и политического характера.
Бухарин: Во-первых, все ли члены Политбюро вашего мнения, во-вторых, распространяется ли это пожелание и на других членов ЦК – Кагановича, Позерна, Криницкого, Стецкого, Ярославского, Шкирятова?
Сталин: Как вам известно, Рыкова и Томского в Москве нет, Калинин болен, а остальные запрошены. Они настаивают, чтобы вы подумали о политических последствиях вашего неподчинения общей воле Политбюро. О Кагановиче и других мы вопроса не обсуждали, но об этом мы поговорим после.
Бухарин: Прошу дать конкретный ответ – дали ли вы, как секретарь ЦК, указание об открытии хотя бы теоретической дискуссии против меня?
Сталин: Конечно, нет, но я не могу кому-либо и запретить ее, если бы даже она была направлена и против меня.
Бухарин: Я остаюсь на собрании.
Сталин: Но тогда уже за последствия пеняйте на самого себя!
Бухарин, заметно взволнованный и бледный, вернулся в зал и занял прежнее место. Каганович и Шкирятов все еще не возвращались. Вскоре к ним направились Позерн и Ярославский. Через несколько минут туда же вызвали и Покровского.
В зале образовался явочным порядком перерыв. Начались групповые дискуссии. Все догадывались, что разговоры по телефону ведутся с ЦК. Некоторые подходили к столу президиума, стараясь понять, в чем дело. Бухарин углубился в чтение какой-то газеты и ни на какие вопросы не отвечал. Через полчаса члены ЦК вернулись в зал. Покровский без мотивировки сообщил:
– Собрание объявляется закрытым.
VIII. Разгром Московского комитета
На второй день утром после злополучного собрания, проходя по коридору, я, как обычно, остановился у доски объявлений ячейки ВКП(б) ИКП. На доске висел свежеотпечатанный список студентов и профессоров, которые «срочно» вызывались в бюро ячейки. В списке была и моя фамилия. «Срочными» я считал все-таки свои обязанности студента и поэтому направился в лекционный зал, с тем, чтобы во время перерыва заглянуть в бюро. Едва началась лекция (была философская лекция Л. Аксельрод-Ортодокса), как зашел технический секретарь бюро ячейки, который прервал лектора, огласил тот же список, что висел на доске. Он добавил, что явиться нужно сейчас же. С разных мест поднялось около десятка человек. Встал и я. Спрашивая друг друга, что это могло значить, мы вместе двинулись в бюро. Там же собралась значительная группа и с других курсов.
В бюро сидел, нахмурившись и важно перебирая свою густую рыжую шевелюру, новый Секретарь ячейки. Его серые и безжизненные глаза, которое обычно выражали все, что угодно, кроме «большевистского огня», на этот раз дышали и «огнем», и злобой одновременно. Когда кто-то из его сокурсников попробовал шуткой рассеять нарочито напущенную, казалось, начальническую важность секретаря, последний грубо прервал:
– Мы не в кабаке, а в бюро ячейки.
– Что ты, шутки не понимаешь, Павлуша? – попробовал было тот же сокурсник исправить свою ошибку.
– Моя фамилия Юдин, – резко ответил он, явно недовольный фамильярным обращением к себе, как к «Павлуше».
Сокурсник замолчал. Молчали и мы.
Юдин сделал перекличку по списку. Студенты явились все, но не было профессоров. Вернувшийся секретарь доложил, что профессора заняты на семинарах.
– Вызвать, – приказал Юдин.
Через несколько минут явились не менее нас озадаченные профессора.
– Все вызванные мною товарищи должны явиться сегодня в ЦК к 6 часам вечера, – объявил Юдин.
На вопросы студентов и профессоров, в чем дело и к кому обращаться, Юдин отвечал коротко:
– Там узнаете!
Разные мысли нахлынули мне в голову.
– Донос Орлова?
– Возвращение на Кавказ?
– Участие в «казни» Сталина?
Или что-либо лучшее? Но о чем лучшем может быть речь, как не об оставлении на учебе? Я решил руководствоваться правилом – «думай о лучшем, но будь готов к худшему». Однако Сталина я не «казнил», в троцкистах не состоял – что может быть хуже? Как всегда в таких случаях, я побежал к Сорокину. Как назло его сегодня не оказалось. Попытался узнать у Елены Петровны, секретарши Покровского, она ответила, что слышит все это только от меня. Я вернулся на лекцию. Старушка Аксельрод рассказывала о Ницше. Есть избранные и толпа, «господа» и «рабы». Избранные призваны делать историю. Толпа – навоз истории. Воля к власти – движущая сила человеческого развития. Ею обладают только избранные! Оригинально и кстати!
Свежие мысли и певучая речь лектора, «последнего могикана философии независимого марксизма», как мы ее называли, подействовали отвлекающе. Другие лекции прошли мимо ушей. Ловил себя часто на мысли, что думаю об Орлове, Юдине и ЦК. Обедал без аппетита, по обязанности. Сейчас же после обеда, пропустив урок немецкого языка, поехал на квартиру Сорокина. И дома его нет. Поехал к Зинаиде Николаевне и застал ее и его.
Вошел Резников, еще более бледный и расстроенный, чем я.
– Я сообщу вам катастрофическую новость, – сказал он, – сегодня Угланов и Котов сняты с работы, сняты секретари Рогожско-Симоновского, Краснопресненского, Хамовнического районов. Создана комиссия ЦК под председательством Молотова по проверке всего руководящего состава московской организации (дело было в конце октября 1928 г.).
– Это ужасно и непостижимо! – сказала Зинаида Николаевна каким-то глухим, замогильным голосом. На ее глазах я заметил слезы. Резников подтверждающе кивнул головой и грузно опустился на диван.
– Это ужасно и непостижимо! – повторила Зинаида Николаевна, уже всхлипывая от плача. Мне стало ее очень жалко. Я подал ей стул и стакан воды. Она села, но отводы отказалась.
– Да вы же не понимаете, товарищи, это ведь начало настоящей контрреволюции, – сказала она, постепенно приходя в себя.
– Для одних начало, для других конец! – лаконично заявил Сорокин.
Я чувствовал, что Сорокин видел дальше и лучше смысл происходящих событий, переживал их, быть может, больше и глубже Зинаиды Николаевны, но старался не выдавать себя. Это ему явно не удавалось.
– Как это произошло и какова реакция в МК? – спросил Сорокин Резникова, сдерживая свое волнение.
Резников рассказал, что дня три тому назад, совершенно неожиданно для членов бюро МК, некоторые члены МК (Ворошилов, Менжинский, Булганин, Караваев и др.) и один член бюро МК (Бауман) предложили созвать внеочередное заседание бюро вместе с руководящим активом для важного заявления. Угланов, который был одновременно и секретарем ЦК, допытывался узнать, в чем дело, но ему ответили, что об этом будут доложено на самом заседании. Когда же по этому поводу Угланов обратился в ЦК, то Молотов (Сталин будто бы отсутствовал), предварительно заметив, что ЦК не в курсе дела, разъяснил каждый член МК, как и ЦК, имеет право требовать созыва заседания. ЦК, со своей стороны, охотно пришлет своих представителей на это заседание, если названные члены МК имеют сказать что-либо важное.
Угланов назначил заседание на 10 часов вечера. На заседание явились Сталин, Молотов, Каганович и целая группа членов МК и «активистов», не являющихся членами бюро. С самого начала члены МК поставили вопрос о разрешении последним присутствовать на заседании бюро. Котов и Резников это предложение отвели. Бауман (он был и шефом деревенского отдела МК) поддержал. Молотов вмешался в дело и сказал, что это нарушение духа «внутрипартийной демократии», если «актив» МК на основании буквы партийного порядка не может присутствовать здесь. Стало ясно, что члены МК и актива явились не зря. Резников продолжал протестовать, но Угланов согласился и открыл «заседание бюро МК совместно с руководящим активом». Булганин, который тогда работал директором Московского электрозавода, но всегда числился в «активе чекистов», попросил слово для «заявления группы членов МК и ЦК о работе правых в московской организации». В заявлении подчеркивалось, что в московской организации, во главе важнейших учреждений и предприятий, в исследовательских институтах и вузах, в ряде районных комитетов и даже в самом Московском комитете «орудуют правые оопортунисты», их прямые ставленники и ученики, старающиеся свернуть партию на путь капиталистической реставрации. Секретарь МК Угланов, члены бюро МК Котов, Пеньков, Резников, Рютин, разглагольствующие на словах о «генеральной линии», на деле являются теми же правыми. Авторы заявления от имени районных активов и члены МК потребовали: 1) отставки московского руководства и 2) назначения специальной комиссии по проверке партийного лица руководящего состава всех московских учреждений, предприятий и советского и партийного аппарата. Не только для членов бюро МК, но и для самого Угланова заявление Булганина явилось полной неожиданностью. Угланов объявил перерыв и потребовал частного совещания с членами Секретариата ЦК (Сталин, Молотов, Каганович присутствовали не как члены Политбюро, а как секретари ЦК). Каганович категорически отвел предложение Угланова. Угланов апеллировал к Сталину, но Сталин недоумевающе развел руками. Заговорил Молотов:
– ЦК еще в феврале этого года предупреждал МК и лично Угланова о возможности такого оборота дела, как сейчас. В ЦК поступало много сигналов и даже требований районных организаций Москвы об оздоровлении руководства МК, но мы не хотели вмешиваться в ваши дела в надежде, что члены бюро МК одумаются, но все это оказалось тщетным. Сейчас уже нет другого выхода открыто поставленный вопрос надо обсудить открыто.
Молотов предложил продолжать обсуждение заявления.
Угланов еще раз предложил Сталину перенести обсуждение данного вопроса на частное заседание бюро МК и Секретариата ЦК, а если необходимо, и на заседание Политбюро.
Сталин ответил уклончиво: «Не нахожу положения столь трагическим, чтобы нужно было устраивать другое специальное заседание, хотя принципиального возражения и нет».
Выступление Сталина подействовало на Угланова обнадеживающе, и он официально возобновил заседание. Начались прения. Все выступающие члены МК, ЦК и «актива» единодушно поддержали заявление Булганина. Один из членов бюро МК (кажется, Полонский) сделал компромиссное предложение – поскольку данное заседание неправомочно обсуждать вопрос о руководстве МК, созвать чрезвычайный пленум МК и МКК для рассмотрения заявления группы членов МК. Угланов поставил предложение на голосование – все члены бюро, кроме Баумана, «за», весь «актив» – «против», секретари ЦК не голосуют. Находчивый Каганович перевернул результат голосования:
– По статуту сегодняшнего объединенного заседания бюро МК и «актива» предложение о созыве пленума я считаю отвергнутым, так как абсолютное большинство данного заседания проголосовало против.
Тогда возмущенный Угланов вскочил со стула и громко спросил:
– Кто здесь секретарь МК – я или вы, товарищ Каганович?
– Пока что вы, товарищ Угланов, – невозмутимо ответил Каганович.
– Так разрешите вам заявить, что таковым я отныне не являюсь Продолжайте теперь вашу демагогию. Угланов быстро схватил со стола свой портфель и демонстративно вышел из кабинета. За ним медленно последовал Сталин, но скоро вернулся без Угланова.
– Где же товарищ Угланов? – спросил Молотов.
– Побежал к Бухарину, – ответил за Сталина Булганин.
Каганович предложил продолжать заседание, чтобы принять соответствующее решение МК по оглашенному группой членов МК заявлению. Члены бюро МК, в том числе и Резников, начали доказывать, что в отсутствие Угланова невозможно и незаконно всякое обсуждение. Тогда выступил Сталин. Он выразил сожаление, что здесь разгорелись столь жаркие споры и страсти, так как, – говорил он, – речь не идет об отдельных личностях, а об определенном, для дела очень опасном идеологическом и политическом течении в партии, речь идет об уклоне в сторону от марксизма, о правом, реставраторско-кулацком уклоне. Совершенно неважно, – доказывал Сталин, – кто возглавляет или отражает на практике этот уклон, но абсолютно необходимо, чтобы все наши коммунисты поняли, что не ныне разоблаченный левый, троцкистский, а правый оппортунистический уклон является сейчас главной опасностью в партии. Надо разоблачать и ликвидировать эту опасность. Сталин не согласился и с Булганиным, что члены бюро МК во главе с Углановым являются «правыми». Это преувеличение и «перегибание палки». Но Сталин не считает в создавшихся условиях возможным, чтобы бюро МК могло вести успешную борьбу против правой опасности, тем более, что московский актив, как явствует из заявления Булганина и из выступлений участников данного заседания, настроен против нынешнего состава бюро МК. Сталин остановился персонально на Угланове, указал на его большие заслуги в подполье до революции, на его активное участие в революции и гражданской войне, на его непримиримую борьбу против троцкизма, на его заслуженный и высокий авторитет в партии и закончил речь: «все-таки, мы, большевики, привыкли прислушиваться к голосу массы, тем более партийной массы; поскольку партактив Москвы хочет сменить свое руководство, то ЦК готов отозвать Угланова и других членов бюро МК в свое распоряжение…» Каганович, который продолжал фактически председательствовать на заседании после ухода Угланова, начал «ковать железо, пока горячо». Он внес новое предложение: «Участники заседания бюро МК совместно с активом 1) сожалеют, что Угланов покинул заседание, грубо нарушив тем самым всякую партийную дисциплину, 2) просят ЦК об отзыве в свое распоряжение членов нынешнего руководства МК, 3) предлагают срочно созвать экстренный пленум МК для выбора нового руководства, 4) секретарем МК рекомендуют секретаря ЦК ВКП(б) В. Молотова».
– Теперь мы только поняли, – рассказывал Резников, – почему было созвано «экстренное заседание» и почему Булганин пригласил на него секретарей ЦК.
– Мне кажется, что вы не поняли даже теперь, в чем дело и что происходило на заседании, – возразил Сорокин. – Вы думаете, что инициатива исходит от «активиста» Булганина? Игра более тонка, и она затеяна самим ЦК. Именно аппарат ЦК, Секретариат подготовил и заседание МК с «активом» и «заявление группы». При этом, как явствует из твоего сообщения, роли между секретарями ЦК (за спиной Политбюро) были заранее распределены. Молотов – «умеренный», Каганович – «агрессор», а Сталин – благодетельный арбитр. Но чтобы успешнее разыграть всю эту комедию до конца, предварительно надо было вывести из терпения Угланова так, чтобы он ушел с заседания. Все фарисейские слова Сталина о его заслугах – дымовая завеса для более успешной атаки…
– Нет, на этот раз Сталин был искренен, – вмешался Резников.
– Да, точно так же, как он был искренен, когда к первой годовщине Октябрьской революции писал в «Правде», что успешной подготовкой и победоносным проведением октябрьского переворота «мы прежде всего и главным образом обязаны т. Троцкому». Куда же он теперь загнал «отца Октября»? Сейчас Троцкий обо всех нас пишет как об «эпигонах Октября» потому, что Сталин и всерьез его уверил, что без него не было бы Октября. Но Сталин это писал не для красного словца и даже не для подхалимства, а в своих собственных целях усыпить бдительность врага (Троцкий был ему и тогда враг), войти в его доверие, забраться в его крепость и взорвать эту крепость вместе с его командиром. Так он поступил с Лениным, когда стал секретарем ЦК, так он поступил с Троцким, когда умер Ленин, так он поступает теперь с Бухариным… Сталин лукавил тогда и по отношению к Бухарину: «мы не дадим в обиду своего Бухарчика»-кричал тогда Сталин на Троцкого. С пеной у рта Сталин защищал Бухарина, возводил его заслуги до небес, более того, в период борьбы против Троцкого Сталин искусственно создал «культ Бухарина», «славу Бухарина».
– Сталин ни слова не говорил на заседании о Бухарине, – заметил опять Резников.
– Нет, говорил. Все, что он говорил хорошего об Угланове, есть бомба и против Бухарина, и против Угланова, и против всех нас. «От ступеньки к ступеньке»-это любимое выражение Сталина. Он делает все осторожно, хитро, но основательно. Он постоянно называл Троцкого Иудой, но теперь нам уже должно быть понятно, что он выболтал тогда свое собственное внутреннее существо. Если он тебя похвалил и ты верноподдано не стал на колени, так знай, что тебе суждено стоять на ногах до тех пор только, пока он не соберется с силами, чтобы свалить тебя в бездну. Станем ли мы на колени? – вот вопрос, на который мы вынуждены будем вскоре ответить…
Сорокин говорил долго, порою с резкими упреками по адресу Резникова. Резников редко и не убежденно возражал, видимо, только для того, чтобы возражать. Он в глубине души чувствовал себя виноватым перед Сорокиным, что так легко сдался на заседании.
– Что же мы должны были делать, по-твоему? – спросил он вдруг Сорокина.
– Уйти вслед за Углановым, оставив Сталина со своими наемниками.
– И что же получилось бы?
– Получился бы скандал, а на скандал Сталин не готов.
Резников ничего не возразил. Зинаида Николаевна на протяжении всей беседы сидела молча. Я собрался уйти, но Сорокин попросил меня поехать под Москву, на дачу к «Генералу». Я должен передать ему, что его ждут на квартире Зинаиды. Так как было уже поздно, я вынужден был сообщить Сорокину причину невозможности исполнить его просьбу, а стало быть – и тайну своего визита.
– К б часам вечера меня вызывают вместе с другими студентами в ЦК, едва ли я успею выполнить твое поручение, – сказал я.
– Это в связи с чем? – недоуменно спросил он. И цель моего визита отпала. Сорокин не был в курсе дела. Я отправился в ЦК.
