Абрахам Маслоу
Новые рубежи человеческой природы
6. Эмоциональные помехи творчеству
Когда я начинал исследования по проблеме творчества, это была сугубо академическая и «профессорская» проблема. Но в последнюю пару лет ко мне, к моему изумлению, начали обращаться представители неизвестных мне крупных предприятий или организаций вроде «Инженеров армии США», чья работа мне совсем незнакома, и я, как и многие мои коллеги, в связи с этим испытывал некоторую неловкость. Я не уверен, что проведенная мною работа, выводы, к которым я пришел, и то, что мы вроде бы знаем сегодня о творчестве, – что все это в его нынешней форме применимо в крупных организациях. То, что можно предложить, – это, по существу, парадоксы, проблемы и загадки, и в данный момент я не знаю, как они могут быть решены.
Полагаю, что проблема менеджмента творческих кадров фантастически трудна и важна, и я совсем не знаю, что нам делать с этой проблемой, потому что по существу в своих работах говорю об «одиноком волке». Творческие люди, с которыми я работал, чувствуют себя подавленными в организации, склонны бояться ее и предпочитают трудиться сами где-нибудь в углу или на чердаке. Проблема места «одинокого волка» в большой организации – это, боюсь, проблема организации, а не моя.
Это немного походит на попытку примирить революционера со стабильным обществом. В самом деле, люди, которых я изучал, по существу, революционеры в том смысле, что они поворачиваются спиной к уже существующему, не будучи удовлетворены им. Здесь пролегает новая граница, и, думаю, мне остается просто играть в исследователя, клинициста и психолога, выбросив из головы то, чему я научился и что должен был предлагать людям в надежде, что они смогут как-то этим воспользоваться.
Здесь надо копать очень, очень глубоко. Это новая психологическая граница. Попытаюсь как бы заранее подытожить то, о чем собираюсь сказать. Главный вывод, к которому привела наша работа за последние лет десять, состоит в следующем: источники той креативности, которая нас на самом деле интересует, то есть генерирования по-настоящему новых идей, кроются в глубинах человеческой природы. Для ее описания у нас нет даже достаточно подходящих слов. Если угодно, можно вести разговор во фрейдистских терминах и говорить о бессознательном. Или отдать предпочтение терминам другой психологической школы и говорить о «реальном Я». Но в любом случае речь идет о более глубоком Я. Оно глубже в операциональном смысле, с точки зрения психолога или психотерапевта, которые до него докапываются. Эта глубина сродни глубине залегания руды, к которой нужно пробиваться через поверхностные слои грунта.
Большинство людей не знают об этих глубинах, но есть и другая сторона этого незнания: мы не только не знаем об этом, но и боимся узнать, то есть сопротивляемся знанию об этом. Вот что я пытаюсь прояснить. Речь идет о первичной креативности в отличие от вторичной. Первичная креативность проистекает из бессознательного, являющегося источником новых открытий, реальной новизны идей, отклоняющихся от того, что уже существует. От первичной креативности отличается то, что я называю вторичной креативностью. Этот вид продуктивности продемонстрирован в нескольких недавних исследованиях Энн Роу. Она обнаружила его в нескольких группах хорошо известных людей – способных, плодовитых, успешно работающих и пользующихся признанием. Например, в одном из исследований Э. Роу изучила всех биологов, отмеченных в издании «American Men of Science» («Люди американской науки»). В другом исследовании ей удалось получить данные обо всех палеонтологах страны. В результате был выявлен любопытный парадокс: в определенной степени многие хорошие ученые принадлежат к людям, которых психопатолог или психотерапевт мог бы назвать ригидными, скованными, людям, боящимся своего бессознательного в том смысле, о котором я говорил. Теперь вы можете прийти к тому же любопытному выводу, что и я: к мысли о двух типах науки, о двух типах технологии. Если угодно, науку можно определить как метод, благодаря которому нетворческие люди могут творить и совершать открытия, работая вместе с массой других людей, «стоя на плечах предшественников», будучи аккуратными, внимательными и т. п. Именно это я называю вторичной креативностью и вторичной наукой.
Вместе с тем я полагаю, что можно выделить первичную креативность, проистекающую из бессознательного; я обнаружил ее у особо творческих людей, отобранных для тщательного изучения. Весьма вероятно, что такая первичная креативность – это наследие, имеющееся у каждого человека, общее и универсальное достояние. Она определенно обнаруживается у всех здоровых детей, хотя большинство людей, вырастая, теряют ее. Этот вид креативности универсален также в том смысле, что, если вести психотерапевтические раскопки, то есть докапываться до бессознательных слоев личности, вы там ее обнаружите. Я приведу только один пример, который всем, вероятно, знаком по собственному опыту. Вы знаете, что в наших сновидениях мы можем быть гораздо более творческими людьми, чем когда бодрствуем, можем быть умнее, остроумнее, смелее, оригинальнее и т. д. и т. п. Когда снимается контроль, устраняются тормоза и защиты, мы обычно обнаруживаем больше креативности, чем это представляется невооруженному глазу. Недавно я обошел своих друзей-психоаналитиков, пытаясь узнать об их опыте высвобождения креативности. Общий вывод психоаналитиков (а я уверен, что он был бы таким же и у всех других психотерапевтов) таков: от общей психотерапии можно, как правило, ожидать высвобождения креативности, не проявлявшейся до ее начала. Очень трудно доказать это, но именно таково их общее впечатление. Если угодно, назовите это мнением экспертов. Таково впечатление людей, занимающихся, например, помощью тем, кто хотел бы писать, но внутренне заторможен. Психотерапия может помочь им освободиться, избавиться от тормозов и начать писать. Вообще опыт говорит о том, что психотерапия, спускаясь к глубинным, обычно подавляемым слоям психики, высвобождает наше общее наследие – нечто, что все мы имели, но затем потеряли.
Есть одна форма невроза (сама по себе понятная), которая может многому научить нас применительно к обсуждаемой проблеме. Пожалуй, я впервые говорю об этом. Речь идет о компульсивно-обсессивном неврозе.
Страдающие им люди ригидны и скованны, мало способны к игре. Они стараются контролировать свои эмоции и потому могут выглядеть холодными, «замороженными». Они напряжены и сжаты. В крайних проявлениях это болезнь, которой должны заниматься психиатры и психотерапевты. В нормальном же состоянии интересующие нас люди обычно обнаруживают высокий уровень дисциплинированности, опрятности, пунктуальности, систематичности, самоконтроля. Из них получаются, например, отличные бухгалтеры. С психодинамической точки зрения этих людей можно описать как «сильно расщепленных» – сильнее, чем большинство населения. Имеется в виду расщепление на то, что они осознают, знают о себе, и то, что скрыто от них самих, что не осознано или вытеснено. По мере того как мы узнаем больше о таких людях и при этом узнаем кое-что об основаниях вытеснения, о котором идет речь, мы обнаруживаем также, что такие основания, пусть в меньшей степени, существуют у всех нас. Это одна из тех ситуаций, где экстремальный случай позволяет нам узнать нечто о более обычных и более нормальных случаях.
Люди с компульсивно-обсессивным неврозом вынуждены быть такими, каковы они есть. У них нет альтернативы. У них нет выбора. Единственный путь, каким такой человек может достичь безопасности, порядка, отсутствия тревоги, – это путь дисциплинированности, предсказуемости, контроля, мастерства. Желаемые цели достижимы для него именно таким образом. Все «новое» представляет угрозу для такого человека, но ничто происходящее с ним не является новым, если он может найти ему место в своем прошлом опыте, если он способен «заморозить текущий мир», то есть поверить, что ничто не меняется. Если он может продвигаться в будущее на основе «испытанных» законов, правил, навыков, способов приспособления, которые он выработал в прошлом и стремится использовать в будущем, – то он чувствует себя в безопасности и не испытывает тревоги.
Почему он вынужден вести себя так? Чего он боится? С психодинамической точки зрения, ответ – в самом общем виде – состоит в том, что он боится своих эмоций, своих глубочайших инстинктивных побуждений, своего глубочайшего Я, которое он отчаянно подавляет. Он вынужден! Иначе он чувствует, что может сойти с ума. Эта драма страха и защиты находится внутри человека, но он склонен обобщать ее, проецировать вовне на весь мир и затем воспринимать весь мир соответствующим образом. В действительности он сражается с опасностями, находящимся внутри него, и как только видит во внешнем мире что-либо, напоминающее ему эти опасности, то вступает в борьбу. Он борется против собственных импульсов к беспорядку, становясь сверхпунктуальным. Он чувствует угрозу со стороны беспорядка в мире, потому что этот беспорядок напоминает ему об угрозе бунта, исходящей изнутри, со стороны подавленных слоев его психики. Все, что создает опасность для его самоконтроля, все, что усиливает опасные скрытые импульсы или ослабляет защиты, пугает такого человека, несет для него угрозу.
Этот процесс сопряжен со многими потерями. Конечно, человек может достичь некоего равновесия и жить своей жизнью, избегая ее разрушения. Он может держать события под контролем. На контроль затрачиваются отчаянные усилия, значительная часть имеющейся у человека энергии, и он утомляется просто от того, что контролирует себя, справляется с собой и защищается от опасных компонентов своего бессознательного – или же от своего бессознательного реального Я, которое научился считать опасным. Он вынужден изгонять все бессознательное. Это напоминает предание о древнем тиране, разыскивавшем оскорбившего его человека. Тиран знал, что этот человек перебрался в определенный город, и потому приказал убить в этом городе всех мужчин, чтобы быть уверенным, что обидчик не избежал наказания. Человек, страдающий компульсивно-обсессивным неврозом, действует подобным же образом. Он убивает и изгоняет все бессознательное, чтобы быть уверенным, что опасные компоненты последнего устранены.
Речь идет о том, что из бессознательного, из глубинного Я, из тех частей нашего естества, которых мы боимся и потому стараемся держать под контролем, – из всего этого берет начало способность играть, наслаждаться, фантазировать, смеяться, бездельничать, непосредственно вести себя и, что для нас важнее всего, креативность. Она является видом интеллектуальной игры, позволяет быть собой, фантазировать, быть свободным, по-своему «сходить с ума» (ведь всякая по-настоящему новая идея вначале выглядит безумной). Человек с компульсивно-обсессивным неврозом отказывается от своей первичной креативности, от возможности быть артистичным, от своей поэзии, своего воображения. Он заглушает свою здоровую ребячливость. Это касается также того, что мы называем хорошим приспособлением и что было очень метко описано как способность впрячься в правильную упряжку; речь идет о том, чтобы вписываться в мир, быть реалистичным, здравомыслящим, зрелым, брать на себя ответственность. Боюсь, что определенные аспекты такого хорошего приспособления заставляют человека поворачиваться спиной к тому, что этому приспособлению угрожает. Иначе говоря, прилагаются усилия к согласованию с миром, со здравым смыслом, с физическими, биологическими и социальными реалиями, причем обычно за это приходится платить отказом от части нашего глубинного Я. Это не столь драматично, как в вышеописанном случае компульсивно-обсессивного невроза. Тем не менее становится все яснее, что так называемое нормальное взрослое приспособление заставляет человека поворачиваться спиной к тому, что может ему угрожать. А «угрожают» нам мягкость, фантазия, эмоциональность, ребячливость. Одна вещь, о которой я пока не упоминал, но к которой проявлял интерес в своей недавней работе с творческими (а также нетворческими) людьми, состоит в страхе, испытываемом мужчиной перед всем, что он мог бы назвать «женским», «женственным» (и что мы готовы сразу обозначить как «гомосексуальное»). В грубой среде под «женским» понимается практически все творческое; воображение, фантазия, цвет, поэзия, музыка, нежность, грусть, романтика. И это все изгоняется как опасное для имеющегося у человека образа его мужского достоинства. Все обозначаемое как «слабое» так или иначе подавляется в рамках нормального мужского взрослого приспособления. Но мы убедились, что многое из того, что называют «слабым», вовсе таковым не является.
Я думаю, здесь может быть полезно рассмотрение бессознательных процессов, которые психоаналитики называют «первичными» и «вторичными» процессами. Трудно, конечно, вносить порядок в хаос и рационально упорядочивать иррациональное, но приходится. Нижеследующие рассуждения повторяют то, о чем мне уже приходилось писать.
Интересующие нас первичные процессы, эти бессознательные процессы познания, то есть восприятия мира и мышления, весьма отличаются от законов здравого смысла и хорошей логики, от процессов, которые психоаналитик называет «вторичными» и в которых мы логичны, благоразумны и реалистичны. Когда вторичные процессы отделяются стеной от первичных, то страдают и те, и другие. Предельный случай, когда имеет место полное отделение логики, здравого смысла и рациональности от глубинных слоев личности, мы наблюдаем у человека с компульсивно-обсессивным неврозом, человека навязчиво-рационального, который вообще не может жить в мире эмоций. Он не знает, влюблен он или нет (ведь любовь нелогична), он не может даже позволить себе часто смеяться (ведь смех не является чем-то логичным, рациональным и благоразумным). Когда первичные и вторичные процессы разделены, когда личность расщеплена, вы получаете нездоровую рациональность и нездоровые первичные процессы. Вторичные процессы, изолированные от первичных, оказываются во многом обусловлены страхами и фрустрацией, во многом предстают как система защит, подавлений и контроля, примирения и хитрых тайных компромиссов с фрустрирующим и опасным физическим и социальным миром, который является единственным источником удовлетворения потребностей и заставляет очень дорого платить за это. Такое нездоровое сознание, или эго, или Я осознает только то и живет только тем, что воспринимает в качестве законов природы и общества. Это означает своего рода слепоту. Человек с компульсивно-обсессивным неврозом не только лишается многих радостей жизни, но и становится слепым ко многому в самом себе, в других людях и даже в природе. Он оказывается слеп ко многому в природе даже будучи ученым. Правда, такие люди могут успешно делать дела, но мы как психологи прежде всего должны спросить: какой ценой? Ведь такой человек несчастлив. И, во-вторых, услышав, что делаются дела, мы спрашиваем: какие дела? Стоит ли их делать?
С наиболее показательным из виденных мною случаев компульсивно-обсессивного невроза мне пришлось столкнуться в лице одного из моих старых профессоров. Это был очень бережливый человек. Он сохранял все прочитанные в свое время газеты, связав их по неделям. Насколько я помню, газеты за каждую неделю перевязывались красной тесемочкой, а затем все связки месяца складывались вместе и перевязывались желтой тесемочкой. Жена профессора говорила мне, что у него расписано меню завтраков на каждый день. В понедельник полагался апельсиновый сок, во вторник – овсяная каша, в среду – чернослив, и не дай бог, если жена предложит чернослив в понедельник. Профессор хранил использованные бритвенные лезвия, аккуратно упаковывая их и следя за наличием этикеток. И в лаборатории, помнится, он с первого же дня все снабжал этикетками (что такие люди часто делают). Он все привел в порядок и повсюду наклеил этикетки. Я помню, как он в течение нескольких часов пытался пристроить этикетку к маленькому зонду, где для нее вообще не было места. А однажды я поднял крышку пианино в его лаборатории и увидел там наклейку с надписью «Пианино». Такого рода человек всегда обеспокоен и очень несчастен. Что же касается того, что он делает, то я возвращаюсь к поднятому выше вопросу. Эти люди делают дело, но что это за дело? Обладает ли оно ценностью? Иногда обладает, а иногда – нет. К сожалению, многие из наших ученых принадлежат к этому типу. Получается так, что в научной работе занудливый характер может быть очень полезен. Такой человек может, например, на протяжении двенадцати лет корпеть над рассечением ядра одноклеточного организма, проявляя терпение, настойчивость, упрямство и стремление к познанию. Обществу такие люди часто могут быть полезны.
Первичные процессы, изолированные от сознания, наполненные страхами, – это болезнь. Но они не обязателъ-но должны быть болезненными. Из глубины мы воспринимаем мир через призму желаний, страхов и удовлетворения. Вероятно, полезно будет подумать о том, как маленький ребенок смотрит на мир, на себя и на других людей. В его логике нет отрицаний, нет противоречий, нет расщепленных идентичностей, нет противоположностей, нет взаимного исключения. Аристотелева логика не существует для первичных процессов. Они независимы от контроля, табу, дисциплины, торможений, отсрочек, планирования, подсчетов, возможности или невозможности. Над ними не властны время и пространство, последовательность, причинность, порядок или законы физического мира. Они протекают в мире, совершенно ином. Когда первичный процесс оказывается перед необходимостью уйти от осознания чего-либо, чтобы сделать ситуацию менее угрожающей, он может соединить несколько объектов в один (как это происходит в сновидениях); может перенести эмоции с их истинных объектов на другие, более безобидные; может затемнять ситуацию посредством символизации; может быть всемогущим, вездесущим, всеведущим. (Снова вспомним о сновидениях. Все, о чем я говорю, применимо к ним.) Ему незачем заботиться о действиях, так как он может достичь требуемого состояния без действий, просто с помощью фантазии. Для большинства людей этот процесс является довербальным, очень конкретным, близким к непосредственному переживанию и обычно – визуально-наглядным. Он вне ценностей, вне морали, вне этики, вне культуры. Он предшествует добру и злу. Ныне у большинства цивилизованных людей именно в силу расщепления вторичных и первичных процессов последние обычно выступают как ребяческие, незрелые, безумные, опасные, угрожающие. Как вы помните, я привел пример человека, полностью подавившего первичные процессы, полностью изолировавшего бессознательное. Характер болезни этого человека я описал выше.
Человек, у которого вторичные процессы контроля, рассудка, упорядочения, логики полностью разрушены – болен шизофренией.
Думаю, видно, к чему я веду. Здоровая личность, и особенно здоровая творческая личность, каким-то образом осуществляет слияние и синтез первичных и вторичных процессов, сознательного и бессознательного, глубинного Я и сознательного Я и делает это изящно и эффективно. Определенно можно утверждать, что такой синтез возможен, хотя и не очень распространен. Безусловно, можно содействовать этому процессу с помощью психотерапии; глубокая и продолжительная психотерапия может быть особенно полезна. При описываемом слиянии первичные и вторичные процессы, принимая участие друг в друге, меняют свой характер. Теперь бессознательное не страшно. Такой человек может жить со своим бессознательным или, можно сказать, со своей ребячливостью, фантазией, воображением, исполнением своих желаний, со своей женственностью, поэтичностью, своим сумасшествием. По меткому выражению одного психоаналитика, такой человек способен на «регрессию, находящуюся на службе Эго». Это произвольная регрессия. Креативность такого человека находится в его распоряжении, доступна ему, и этим он представляет для нас интерес.
Человек с компульсивно-обсессивным неврозом, о котором я говорил раньше, в предельном случае не может играть. Он не может позволить событиям идти своим чередом. Такой человек склонен, например, избегать вечеринок, потому что он очень благоразумен, а на вечеринке полагается немного дурачиться. Такой человек боится расслабиться, потому что тогда его самоконтроль ослабеет, а для него это большая опасность – ему необходимо постоянно контролировать себя. Такой человек, вероятно, ужасно трудно поддается гипнозу. Его, вероятно, пугает анестезия, как и любая иная потеря полного сознания. Такие люди стараются вести себя достойно, дисциплинированно, сознательно, рационально даже на вечеринке, где это вовсе не требуется. Теперь должно быть ясно, что я имею в виду, когда говорю, что человек, чувствующий себя достаточно комфортно со своим бессознательным, способен позволить событиям идти своим чередом: быть немного сумасшедшим на вечеринке, дурачиться, участвовать в розыгрышах и наслаждаться этим, наслаждаться своим небольшим сумасшествием, находящимся, однако, «на службе Эго», по выражению упомянутого психоаналитика. Это похоже на сознательную, добровольную регрессию – взамен стремления постоянно сохранять достоинство и самоконтроль (о таких говорят: он выступает, даже когда сидит на стуле).
Возможно, я могу еще кое-что добавить об открытости по отношению к бессознательному. Вся психотерапия, в том числе самотерапия, и самопознание трудны именно потому, что для большинства из нас сознательное и бессознательное разделены стеной. Как согласовать эти два мира: психический мир и мир реальный? Вообще, процесс психотерапии – это медленное, осуществляемое шаг за шагом, с помощью специалиста, соприкосновение с верхними слоями бессознательного. Когда они проявляются, выясняется, что человек может их принять и ассимилировать, что они в конечном счете не столь опасны, не столь ужасны. Затем следующие слои один за другим включаются в тот же процесс, человек сталкивается с тем, чего он ужасно боится, и, столкнувшись, обнаруживает, что с самого начала нечего было бояться. Он боялся потому, что смотрел на это глазами ребенка, каким он привык быть. То, чего ребенок боялся, по-своему ошибочно истолковывал и подавлял, было вытеснено за рамки основанного на здравом смысле обучения, опыта и взросления и оставалось вытесненным, пока его «не вытащили наружу» с помощью специальной процедуры. Сознательное начало должно быть достаточно сильным, чтобы отважиться на дружелюбное отношение к «врагу».
Параллель сказанному можно обнаружить в складывавшихся на протяжении истории отношениях между мужчинами и женщинами. Я полагаю, что мужчины боялись женщин и добивались господства над ними во многом по тем же (неосознаваемым) причинам, по которым они боялись своих первичных процессов. Представители психодинамического направления склонны думать, что многое в отношениях мужчин к женщинам определяется тем, что женщины напоминают мужчинам их собственное бессознательное, собственную женственность, мягкость, нежность и т. п. И потому борьба с женщинами или стремление контролировать их, умалять их достоинство – это часть усилий, направленных на контроль над бессознательными силами, находящимися внутри каждого из нас. Между боязливым хозяином и оскорбленной рабыней невозможна подлинная любовь. Только став достаточно сильными, достаточно уверенными в себе и достаточно цельными, мужчины оказываются способны выносить и, в конечном счете, получать наслаждение от самоактуализирующихся женщин – женщин, являющихся полноценными людьми. Но мужчина в принципе не может самореализоваться без такой женщины. Поэтому сильные мужчины и сильные женщины есть условие друг друга, ибо они не могут существовать друг без друга. Они служат причиной друг друга, ибо женщины растят мужчин, а мужчины растят женщин. И в конечном итоге служат наградой друг для друга. Если ты достаточно хороший мужчина, то именно такую женщину ты получишь и именно такую женщину ты заслуживаешь. А теперь, возвращаясь к нашей параллели, отметим: здоровые первичные процессы и здоровые вторичные процессы, то есть здоровая фантазия и здоровая рациональность, нуждаются в помощи друг друга, с тем чтобы слиться, достигнув подлинной интеграции.
Наши знания о первичных процессах первоначально были получены в исследованиях сновидений, фантазий и невротических процессов, затем – психотических болезненных процессов. Мало-помалу эти знания освобождались от ореола патологии, иррациональности, незрелости и примитивности в дурном смысле слова. Только недавно мы вполне осознали (благодаря исследованиям душевно здоровых людей, творческого процесса, игры, эстетического восприятия, смысла здоровой любви, здорового роста и становления, здорового воспитания), что в каждом человеке заключены поэт и инженер, рациональное и нерациональное, ребенок и взрослый, мужское начало и женское, психический мир и мир природы. Постепенно мы поняли, что теряем, стараясь каждый день быть только и исключительно рациональными, только «научными», только благоразумными, только практичными, только ответственными. Лишь теперь приобретаем мы полную уверенность в том, что цельная, вполне развившаяся, вполне зрелая личность должна открываться себе одновременно на обоих этих уровнях. Подход, согласно которому бессознательная сторона человеческой природы считается больной, а не здоровой, ныне явно устарел. Так думал в свое время 3. Фрейд, но мы теперь учимся другому: тому, что полное здоровье означает открытость себе на всех уровнях. Мы не можем более называть какую-то сторону самих себя «злой» (в противоположность «доброй»), низшей (в противоположность высшей), своекорыстной (в противоположность бескорыстной), животной (в противоположность человеческой). Тенденция к такой дихотомии сохранялась на протяжении человеческой истории, в частности, истории западной цивилизации и наиболее явственно – истории христианства. Но мы больше не можем разделять себя на пещерного человека и цивилизованного, на дьявола и святого. Мы можем теперь считать это незаконной дихотомией, незаконным «или – или», где сам процесс расщепления и дихотоми-зации создает, можно сказать, больное сознание и больное бессознательное, больную рациональность и больные побуждения. (Рациональность вполне может быть болезнью, в чем можно убедиться, наблюдая телевизионные викторины. Я слышал об одном бедняге, специалисте по древней истории, который зарабатывал на них большие деньги. Он рассказал кому-то, что добивается этого благодаря тому, что запомнил весь кембриджский учебник древней истории: начал с первой страницы, постепенно продвигался дальше и теперь знает каждую дату и имя в этом учебнике. Бедняга! У О'Генри есть рассказ о человеке, решившем, что раз энциклопедия охватывает все знания, незачем ходить в школу, а надо просто выучить энциклопедию. Он начал с буквы А, потом перешел к буквам В, С и т. д. Вот вам патологическая рациональность.)
Раз мы преодолеваем и разрешаем эту дихотомию, раз можем связать ее противостоящие компоненты в то единство, в каком они изначально находятся, например, в здоровом ребенке, в здоровом взрослом или в наиболее творческих людях, то можно признать, что сама по себе дихотомизация или расщепление является патологическим процессом. И тогда появляется возможность окончания внутренней «гражданской войны», что и происходит у людей, которых я называю самоактуализирующимися. Это именно то, что мы обнаруживаем у психологически здоровых людей. Когда мы отбираем среди населения один процент или долю процента наиболее здоровых людей, оказывается, что эти люди, иногда с помощью психотерапии, иногда без нее, умеют соединить два рассмотренных мира и жить комфортно в обоих. Я описал психологически здорового человека как обладающего здоровой «детскостью». Это трудно выразить словами, потому что «детскость» обычно трактуется как противоположность зрелости. Если утверждать, что наиболее зрелые люди похожи на детей, то это звучит как противоречие, хотя в действительности это не так. Пожалуй, здесь можно вспомнить пример с вечеринкой, приведенный ранее. Наиболее зрелые люди умеют веселиться лучше других. Думаю, в этом наиболее адекватно выражается то, что я обсуждаю. Эти люди могут осуществлять регрессию по своей воле, становиться похожими на детей, играть с ними, достигать близости с ними. Не случайно дети обычно любят таких людей, способных регрессировать к детскому уровню, и тянутся к ним. Непроизвольная регрессия – это, конечно, очень опасная вещь. Однако регрессия произвольная – примета, видимо, очень здоровых людей.
Какие можно дать практические советы по достижению описанного слияния, я, собственно, не знаю. Единственный известный мне конкретный путь достижения такого внутри-личностного слияния – это психотерапия. Это не слишком практичный и не слишком вдохновляющий совет. Есть, правда, возможность самоанализа и самотерапии. Всякий метод, углубляющий знание человека о себе, должен в принципе увеличить его креативность, делая доступным источники фантазии в собственных глубинах, игру идеями, позволяя отрываться от земли, уходить от здравого смысла. Здравый смысл означает жизнь в мире, каков он есть в данный момент, но творческим людям не нравится нынешний мир, и они хотят сотворить другой. А чтобы быть способными сделать это, они должны уметь отрываться от земли, запускать воображение, фантазировать, увлекаться и даже безумствовать. Практический совет, который я могу дать тем, кто занимается работой с творческими кадрами, состоит просто в том, чтобы выявлять таких людей, привлекать их и держаться за них.
Мне кажется, таким советом я сумел оказать услугу одной компании. Я попытался рассказать ее сотрудникам, каковы люди, обладающие первичной креативностью. Обычно это как раз те, кто является источником беспокойства в организации. Я составил список некоторых их характеристик, которые неизбежно вызывают беспокойство. Люди эти склонны вести себя несколько странно и необычно; они нереалистичны; их часто называют недисциплинированными; иногда они неточны, «ненаучны», если исходить из узкого понимания науки. Их более склонные к подчинению коллеги нередко называют их ребячливыми, безответственными, дикими, сумасшедшими, упрекают в умозрительности их подходов, некритичности, непостоянстве, излишней эмоциональности и т. д. Это звучит как описание лодыря, представителя богемы, эксцентричного человека. И следует подчеркнуть, что на ранних стадиях творчества вам надо быть лодырем, вам надо быть богемным, вам надо быть сумасшедшим. Метод «мозговой атаки» способен помочь в поисках рецепта креативности, поскольку обязан своим происхождением людям, уже достигшим успеха в творчестве; они позволяют себе на ранних этапах мышления вести себя так, как это описано выше. Они позволяют себе быть совершенно некритичными, они допускают в свои головы любые дикие идеи. И, благодаря взрыву эмоций и энтузиазма, могут сочинить поэму, придумать формулу или найти математическое решение, выдвинуть теорию или спланировать эксперимент. Тогда, и только тогда, они становятся «вторичными», более рациональными, в большей мере контролирующими себя, более критичными. Если же вы попытаетесь контролировать себя, вести себя рационально и дисциплинированно уже на первом этапе процесса, то вы никогда не придете ко второму. И метод «мозговой атаки», насколько я помню, состоит именно в этом: в снятии критичности, в том, чтобы позволить себе играть с идеями и, опираясь на свободные ассоциации, щедро выкладывать их на стол – и только потом заняться отбраковкой плохих или бесполезных идей, оставляя хорошие. Если вы боитесь допустить «сумасшедшую» ошибку, тогда к вам никогда не придет яркая идея.
