Адольф Глазер
Учитель народа. Савонарола
Мысль о бегстве на минуту промелькнула в её голове; но где может она найти сколько-нибудь надежное убежище? Из её глаз полились горькие слезы; она бросилась с судорожным рыданием на грудь матери. Безвыходность положения, заставила ее решиться на ненавистное замужество; но в эту минуту навсегда поблекли розовые надежды её молодого сердца, как цветы, побитые ледяным северным ветром. Одному небу было известно к чему приведет ее этот брак: будет ли она искать забвения на стороне в непозволительных сношениях, или дойдет до ожесточения и станет мстить нелюбимому мужу за испорченную жизнь злыми выходками и капризами?
Таким образом нельзя было ожидать дальнейшего сопротивления со стороны молодой девушки; но тем не менее встретились непредвиденные препятствия к предполагаемому браку. Хотя сношения между домами Медичи и Пацци были окончательно порваны и Маддалена должна была отказаться от своей романтической привязанности к Пьетро Пацци, но она искренно радовалась при мысли, что будет избавлена от брака с Франческо Чибо.
Дружба Лоренцо Медичи с неаполитанским королевским домом получила еще большую прочность в продолжении года. Самолюбие Лоренцо было в высшей степени польщено тем уважением, какое выказывал ему неаполитанский король не только, как представителю республики, но и по отношению к его собственной личности. Но само собою разумеется, что король Фердинанд в данном случае руководился своекорыстными целями, потому что союз с Лоренцо Медичи имел для него большую цену.
Он властвовал в своем государстве, как неограниченный тиран и настолько восстановил против себя высшее неаполитанское дворянство, что оно возмутилось против него. Решено было провозгласить королем его второго сына Федериго, потому что наследный принц Альфонс заслужил общую ненависть. Между тем принц Федериго, хотя и осуждал жестокость своего отца, но никогда не согласился бы встать во главе бунтовщиков, которые нашли поддержку не только в Венеции, но и у папы.
Лоренцо Медичи напротив того открыто принял сторону неаполитанского короля, равно и могущественные предводители партии Орсини, так что почти дошло до открытого разрыва между домом Медичи и папским престолом. При этих условиях конечно не могло быть речи о брачном союзе между Маддаленой и Франческо Чибо. Но дело внезапно приняло неожиданный оборот: король Фердинанд не только дал торжественное обещание исполнить все требования дворян, но даже простил всех виновных. Таким образом снова был восстановлен мир.
Но вслед затем король коварно захватил главных бунтовщиков, осудил их на жестокую казнь и присвоил себе их поместья. Теперь он мог без всякого преувеличения написать папе, что в его государстве не осталось ни одного недовольного магната.
Около этого времени в Риме был заключен брак Франческо Чибо с Маддаленой Медичи. Клара встретила самый почетный прием в родном городе; тогда же возвратился из ссылки её отец и другие члены фамилии Орсини, изгнанные во время ссоры папы с Неаполем. Вскоре они снова приобрели прежнее могущество; папа обещал кардинальскую шляпу второму сыну Лоренцо Медичи, по достижении им 18-летнего возраста, хотя до сих пор ни один юноша этих лет не был удостоен подобной чести.
Чтобы составить себе некоторое понятие о невероятной роскоши пиршеств, устроенных по поводу брака дочери Лоренцо Медичи с принцем Чибо, необходимо принять во внимание, что в те времена совмещались величайшие противоположности. Наряду с грубыми чувственными наслаждениями и беспощадной жестокостью можно было встретить глубокое понимание художественных произведений и любовь к роскоши, которая проявлялась в блистательных рыцарских турнирах и живописных одеждах. Богатство дома Медичи почти вошло в пословицу, и так как, с другой стороны, власть папского престола была безгранична, то естественно, что эта свадьба обратила на себя внимание всего цивилизованного мира. Но и в то время многие патриоты и благомыслящие люди Италии не ожидали добра от родственной связи между могущественным римским двором и фамилией богатого флорентийского купца.
В это время Джироламо Савонарола против воли своих родителей и втайне от них поступил в доминиканский монастырь в Болонье. Хотя при своем серьёзном уме и любви к науке, он давно чувствовал склонность к созерцательной жизни, но едва ли ему пришло бы в голову добровольно отречься от мира, если бы непозволительное кокетство Ореолы Кантарелли не подвергло его тяжелым испытаниям и не дало внезапно другое направление его дальнейшей будущности. Этот внешний толчок, по-видимому, был необходим для него, как и для многих других выдающихся личностей, чтобы окончательно посвятить себя своему призванию. Он не чувствовал прежде никакого влечения к монашеству, хотя условия общественной жизни возмущали его с ранней юности Он с глубоким огорчением видел, как высокие идеи христианства все более и более заглушались грубым эгоизмом и господством необузданных страстей. Не раз приходило ему в голову заступиться словом и делом за страждущее человечество и открыто обличить великих мира, не признававших других законов, кроме своей собственной похоти. Но до сих пор ему недоставало самого главного, а именно: личного импульса; он чувствовал себя связанным отношениями к родителям и братьям. Между тем, чтобы нераздельно следовать своей судьбе и идти к известной цели необходимо было отречься от личных привязанностей, желаний и надежд и отказаться от всех суетных земных помыслов.
Встреча Савонаролы с Ипполитом и Ореолой
Джироламо Савонарола суждено было сделаться великим проповедником, чтобы призвать людей к покаянию и восстановлению истинного христианского учения; но нужен был внешний повод, чтобы вывести его на этот путь. Таким поводом был каприз тщеславной девушки. Легкомысленное пари, предложенное Ореолой Кантарелли, могло иметь печальные последствия для обманутого юноши и довести его до полного отчаяния и, может быть, даже самоубийства. Но вместо этого оно только послужило средством, чтобы закалить его характер и окончательно убедить в суетности всех земных благ.
Ореола ловко начала игру и выдержала свою роль с искусством, которое трудно было ожидать от неопытной молодой девушки. Если бы у ней было сердце, она могла бы навсегда привязать к себе Савонаролу, между тем она сделалась злым демоном его жизни, потому что её необыкновенная красота, преждевременное развитие и гибкость ума послужили только к тому, чтобы обратить его в жертву её беспощадного кокетства. Для молодой девушки, обладающей такими преимуществами, не трудно одурачить самого умного человека, потому что он видит ее в моменты, когда она следит за собой и является перед ним в наиболее выгодном свете.
Джироламо не отдавал себе отчета, как это случилось, что он почти ежедневно стал видеться с Ореолой, то на улице, то в церкви; вскоре после того они встретились в доме одних общих знакомых. Сначала сама молодая девушка устраивала эти, по-видимому, случайные встречи; но вслед за тем очарование её красоты начало так сильно действовать на Джироламо, что он бросал самые серьезные занятия, если надеялся где-либо встретить прекрасную Ореолу. Но так как она всегда ласково отвечала на его поклоны и пользовалась всяким случаем, чтобы вступить с ним в более или менее продолжительный разговор, то между ними скоро установились дружеские непринужденные отношения, которые все более и более опутывали доверчивую душу юноши. Достаточно было веселой улыбки Ореолы, мимолетного взгляда, чтобы лишить его всякой силы воли, пока в один прекрасный день для него самого стало ясно, что им овладела страсть, охватившая все его существо. Он ощутил такое невыразимое чувство блаженства, что ему не приходило в голову, что он должен бороться с этим чувством. Вслед за тем у него явилось непреодолимое желание сообщить Ореоле о сделанном открытии, чтобы узнать: разделяет ли она его чувства и на что он может рассчитывать в будущем.
Хотя у него были всевозможные доказательства, что красавица отвечает на его любовь; но колебание между сомнениями и блаженной уверенностью доставляло ему такое бесконечное наслаждение, что ему хотелось как можно долее продлить его. Он не замечал, что Ореола также охотно встречается с другими молодыми людьми и что её отношения к Ипполиту Бентиволио принимают довольно сомнительный характер.
Согласно строгим нравам того времени Ореола могла только украдкой обмениваться взглядами с Ипполитом в церкви или на прогулках.
Но так как влюбленный юноша давно уже не довольствовался этим и Ореола вполне сочувствовала его желанию поговорить с нею наедине, то они условились между собой относительно правильных свиданий в определенных местах. В этих случаях веселая и резвая девушка часто смеялась над любовью Джироламо Савонаролы; но так как его привязанность была вполне серьёзная и искренняя, то молодая девушка невольно чувствовала по временам нечто похожее на раскаяние. Она хотела только довести его до признания, а затем ласково и решительно удалить его от себя в убеждении, что это не причинить ему особенного горя и что он скоро утешится среди своих ученых занятий.
В это время в Болонью неожиданно вернулся Оньибене Савонарола, потому что распря между Венецией и Падуей кончилась благополучно и вспомогательное войско оказалось лишним. Оньибене прожил несколько дней в Болонье и ни разу не вспомнил о пари между Ореолой и Ипполитом Бентиволио, пока его не поразило странное настроение его брата. Никогда не видал он серьёзного Джироламо таким веселым и счастливым, и поэтому тотчас же догадался о причине такой перемены. Он чувствовал глубокое сожаление к обманутому юноше, но не решался сразу сказать ему правду. Когда Джироламо открыл ему тайну своего сердца, то он ограничился тем, что выразил некоторые сомнения и многозначительно покачал головой. Но тут он еще больше убедился, как сильна и непоколебима любовь Джироламо, который не только равнодушно отнесся к его намекам, но после их разговора, по-видимому, еще больше укрепился в своем намерении сделать признание Ореоле.
– Мне кажется, – сказал Оньибене, – что ты придаешь слишком большое значение её ласковому обращению с тобою. Насколько мне известно, она смеется и шутит со всяким молодым человеком, который до известной степени нравится ей, хотя её сердце не принимает в этом ни малейшего участия.
– Если бы ты не был моим братом, – возразил Джироламо, – то я принял бы за личное оскорбление твое легкомысленное суждение об Ореоле; но теперь оно только огорчает меня. Неужели ты думаешь, что я не способен внушить привязанность молодой девушке и даже не могу отличить настоящего чувства от пустого кокетства.
Оньибене не знал что ответить на это:
– Быть может, я ошибаюсь, – сказал он после минутного молчания, – но, насколько я мог заметить, между Ореолой и Ипполитом Бентиволио существует какое-то соглашение… Очень жаль, что мне приходится нарушить твое веселое настроение духа! Во всяком случае переговори сам с Ореолой и постарайся выяснить свои отношения к ней… Если мои опасения окажутся напрасными, то поверь, что я буду искренно радоваться этому!
Джироламо в первый раз в жизни рассердился на своего брата; но у него не было ни малейшего опасения относительно того, что, быть может, в его словах есть известная доля правды.
В этот день он с лихорадочным нетерпением искал случая переговорить с Ореолой, и поэтому выбрал как раз самую неудобную минуту для объяснения. Он знал, что молодая девушка будет у обедни в соборе; большей частью она приходила вместе с матерью, и тогда Джироламо мог только издали любоваться ею. Но сегодня, – что было принято им за особенно счастливую случайность, – она пришла одна и заняла место на скамье около колонны, к которой он мог прислониться. В соборе было мало публики, так что Джироламо осмелился при выходе из церкви шепнуть ей несколько слов, хотя при этом голос его сильно дрожал от волнения.
Подавая ей святую воду из кропильницы, он выразил сожаление что так долго не виделся с нею и в первый раз заговорил о своей любви. Он сказал, что её образ преследует его днем и ночью, во сне и наяву, и что он не может найти себе покоя до тех пор, пока не услышит от неё самой, насколько она расположена к нему.
Ореола торжествовала в душе; её тщеславие было вполне удовлетворено одержанной победой. Она не чувствовала никакого сожаления к несчастной жертве и поспешила воспользоваться преимуществами своего положения:
– Вы неудачно выбрали место и время для такого объяснения, синьор Джироламо, – сказала она; – поэтому прошу вас скорее закончить этот допрос. Я пришла сюда для молитвы и считаю не приличным продолжать начатый вами разговор.
Слова эти поразили Джироламо как удар грома.
– Если бы вы имели хотя бы малейшее понятие о том чувстве, которое я питаю к вам, – сказал он взволнованным голосом, – то не дали бы мне подобного ответа. Вряд ли когда-нибудь более чистая и теплая молитва возносилась в Богу, нежели те слова святой и непорочной любви, которые я произнес у Божьего алтаря. У меня нет ни единой нечестивой мысли и я не вижу греха в том, что открыл вам заветную тайну моего сердца…
– Никто не может запретить вам иметь свое мнение; но я не разделяю его! – сухо заметила Ореола. – Вы можете видеть из различия наших взглядов, что наши сердца далеко не так симпатизируют друг друга, как вы предполагали до сих пор. Теперь прошу вас не прерывать более моей молитвы; я должна вернуться в церковь, чтобы очистить мою душу от невольного греха, который я совершила, слушая вас…
Она вернулась в церковь и, преклонив колена перед ближайшим алтарем, углубилась в молитву. Ее не интересовали больше душевные муки несчастного юноши, хотя за минуту перед тем она разрушила своим резким ответом все надежды его молодой жизни.
Трудно передать словами то нравственное состояние, в каком находился Саванорода. Порывы отчаяния сменялись в его сердце полным упадком духа. Но вскоре любовь пересилила это тяжелое настроение, и он почувствовал глубокое раскаяние в своем поступке. Почему он не отложил это несчастное объяснение до более удобного времени? Ему не следовало упускать из виду, что женщины строже относятся к религии, нежели мужчины! Но разумеется ссора будет непродолжительна, и вместе с прощением он услышит от неё признание во взаимной любви…
Минуты казались ему вечностью. Он вернулся в церковь и, встав у колонны на прежнем месте, терпеливо ожидал, когда Ореола окончит молитву и выйдет на паперть. Он намеревался идти за ней и вымолить у ней прощенье.
Наконец молодая девушка встала с колен и медленно направилась к выходу. Пальцы её механически перебирали четки; но мысли были заняты признанием Джироламо. Она не чувствовала никакого раскаяния, что так резко поступила со своим поклонником. Но глаза её сверкнули гневом, когда она снова увидела его у колонны. Ей неприлично было идти по улице с Джироламо, поэтому она остановилась на паперти, чтобы объясниться с ним. Сердце её усиленно билось, тем более, что она намеревалась покончить дело одним ударом. Никто из знакомых не сомневался больше в любви Савонаролы к ней; Ипполит Бентиволио уже давно сделал заявление, что убедился во всемогуществе её красоты и вполне признает её победу над молодым ученым.
Когда Савонарола подошел к ней, она первая заговорила с ним, чтобы предупредить новое объяснение.
– Вы дали мне полезный урок синьор Джироламо, – сказала она, – теперь я вижу, что молодая девушка должна быть осторожна в своем обращении с мужчинами и не выказывать им особенной благосклонности или участия. Мне не хотелось бы огорчать вас, потому что то чувство, о котором вы говорили, требует пощады. Но одно несомненно, что мужчины тщеславнее нас, женщин; если бы было иначе, то вам никогда бы не пришло в голову придать такое значение невинным проявлениям моего расположения к вам и приписать их любви!
Мертвенная бледность покрыла лицо Джироламо; ему стоило больших усилий, чтобы не упасть.
– Значит все это был только обман?.. – проговорил он глухим прерывающимся голосом.
– Вы сами виноваты, если обманулись относительно моих чувств, – возразила Ореола. – Во всяком случае, – добавила она со смехом, – я от души жалею вас и надеюсь, что вы не примете этого дела слишком близко к сердцу.
С этими словами она сошла с церковной паперти и, свернув в соседнюю улицу, занялась разглядыванием прохожих с таким веселым и беззаботным видом, как будто с ней не случилось ничего особенного.
Савонарола с трудом добрался домой, так как он едва различал дорогу под влиянием одной давящей мысли, что он теперь сделается посмешищем людей. Он чувствовал себя таким несчастным, отверженным и одиноким, что ему даже не приходило в голову, что во всем виновата одна Ореола. Даже теперь он готов был оправдать ее и считать себя тщеславным глупцом, так как его незлобивое сердце не могло допустить мысли об обмане.
Оньибене застал его сидящим неподвижно, с глазами, устремленными в одну точку, и тотчас же догадался, что у него было неприятное объяснение с Ореолой. Поэтому Оньибене был в сильной нерешимости: сообщить ли брату свою неожиданную встречу с Ипполитом Бентиводио, который несколько минут тому назад с веселым смехом рассказал ему о неудачной любви Джироламо и добавил, что получил премилую записку от обворожительной Ореолы. Молодая девушка извещала его, что сегодня она избавлена от строгого надзора матери, и если он придет после обедни в общественный сад, то ничто не помешает их свиданию.
Сначала Джироламо отвечал упорным молчанием на все вопросы брата, и только после его настойчивых просьб настолько собрался с силами, что смог передать ему результат своего объяснения с Ореолой. Он приписывал себе всю вину и старался представить в возможно лучшем свете личность молодой девушки. Но это еще больше раздражило Оньибене, так что он сразу решился разочаровать своего брата, чтобы у него не оставалось никакого сомнения относительно коварства Ореолы.
Он пригласил, его немедленно следовать за собою, и при этом взяв с него честное слово, что он постарается сохранить хладнокровие и ни в каком случае не прибегнет к насилию относительно себя или кого либо другого.
Затем Оньибене повел своего брата в обширный сад, некогда принадлежавший дому Бентиволио, но который уже несколько лет тому назад сделался общественным достоянием и служил местом прогулки для публики. Оба брата осторожно прокрадывались вдоль аллей величественных пиний и платанов, красивых акаций и высоких лавров; Оньибене постоянно оглядывался по сторонам в надежде увидеть влюбленную пару, составлявшую цель его поисков.
Они дошли до отдаленной части сада, где был небольшой пруд, окаймленный группами деревьев я цветочными клумбами. Здесь в уединенном месте за изгородью ров и лавров Оньибене увидел на скамье молодого Бентиволио сидящего рядом с Ореолой Кантарелли.
Влюбленные вели оживленный разговор и были настолько поглощены им, что оба брата незаметно подошли на такое близкое расстояние, что могли расслышать каждое их слово.
– Я все-таки чувствую к нему некоторое сожаление, – сказала Ореола. – Он никогда не разгорячился бы до такой степени, если бы не был ослеплен страстью. Но для меня это был вопрос чести. Если бы мне не удалось довести его до прямого объяснения, то меня могли бы упрекнуть в пустом хвастовстве, а это так же невыгодно для нас, женщин, как для рыцаря, который хвалится заранее, что выполнит какой-нибудь геройский подвиг.
– Не беспокойся об этом моя дорогая, – возразил Ипполит, – не велика беда, если пострадает его самолюбие и немного поболит сердце. Вольно этому безумцу вообразить себе, что ты можешь полюбить его, когда у него нет ни одного качества, которое дает молодому человеку право рассчитывать на любовь молодой девушки. Разве у него нет глаз и ушей, что он не замечает, кто его соперник? Бентиволио никому не уступит своего места, а тем более школьнику, который возится с своими книгами и не умеет владеть оружием.
При этих словах вблизи послышался дикий крик. Влюбленные вскочили в испуге; Ореоло прижалась к груди Бентиволио; в следующую минуту Джироламо, раздвинув ветви кустов, одним прыжком очутился перед ними, с бледным искаженным лицом. Вместе с ним появился его брат, который делал напрасные усилия, чтобы удержать его; Ипполит Бентиволио обнажил шпагу и сделал шаг вперед.
– Вот поведение, вполне достойное мужчины! – воскликнул он с презрительной насмешкой. – Что может быть лучше, чем подкараулить соперника из засады и внезапно напасть на него! Так всегда поступают рыцари! Не мешало бы хорошенько проучить вас, как это делают с трусами.
Джироламо не помнил себя от ярости и сжав кулаки бросился на своего противника, но Оньибене оттолкнул его и сказал Ипполиту:
– Остановитесь синьор и не забывайте, что если мой брат безоружен, то моя шпага умеет мстить за оскорбления не хуже вашей. Я сам привел сюда Джироламо, чтобы убедить его, что он – жертва гнусного обмана. Но довольно об этом, всем известно, что Бентиволио может многое позволить себе в Болонье, чего не простили бы ему в другом месте. Наслаждайтесь любовью прекрасной синьорины и, если возможно, постарайтесь забыть в её объятиях, что вы ради своей забавы разрушили счастье целой жизни честного и порядочного человека. Пойдем Джироламо, – добавил он, обращаясь к своему брату, который стоял неподвижно на месте и, по-видимому, находился в состоянии полного отупения.
Бентиволио сделал движение как будто хотел еще раз броситься на своего противника, но Ореола, в порыве раскаяния, встала перед ним, умоляя оставить дело без дальнейших последствий.
Оба брата вышли из сада и отправились на квартиру Джироламо, который был настолько убит нравственно, что лишился способности действовать самостоятельно. Оньибене не стоило большого труда уговорить его немедленно уложить свои вещи и ехать с ним в их родной город Феррару, куда он должен был отправиться по делам.
Это предложение до некоторой степени вывело несчастного юношу из его мрачного настроения. Ему казалось, что он не может более дышать воздухом Болоньи и оставаться в том месте, где он испытал столько горя и унижений.
Приезд обоих братьев в Феррару искренно обрадовал их родителей, которые были убеждены, что Джироламо решился исполнить их давнишнее желание и намерен приняться за какое-нибудь определенное занятие. Тем не менее от их внимания не могло ускользнуть, что мечтательный и серьёзный Джироламо сделался еще более сосредоточенным и как будто умер для всего окружающего. Все попытки младших сестёр развлечь его оказались безуспешными: он не обращал никакого внимания на их шутки и поддразнивания. Между тем Оньибене не считал нужным сообщить кому либо о причине мрачного настроения своего брата, в надежде, что время излечит раны его больного сердца. Но так как Джироламо часто проводил ночи без сна и не только прогуливался по своей комнате, но даже совсем уходил из дому, то родные пришли к убеждению, что он ясновидящий, и стали еще больше следить за ним. Когда они заметили, что Джироламо нередко вслух разговаривает сам с собою, и, по-видимому, находится в внутренней борьбе с неприязненными силами, то у них явилось подозрение, что его мучат по ночам таинственные видения и даже, быть может, злые демоны, которые хотят совратить его с истинного пути.
Таким образом даже ближайшие родственники поняли превратно странное настроение юноши, а за ними и посторонние люди стали говорить, что он склонен к сомнамбулизму и ему кажутся видения. Вследствие этого окружающие стали чувствовать к Джироламо неопределенный страх и избегать его; это было тем приятнее для него, что ему одному не приходилось бегать от их общества.
Трудно передать на словах все то, что происходило в душе несчастного юноши. Он вынес тяжелую борьбу и чем яснее становилось в нем сознание, что им руководило всегда одно желание добра и что ему нет никакого повода упрекать себя за свое увлечение, тем больше слабела его вера в благость провидения. Но вскоре лучшие чувства заговорили в его душе и взяли верх над эгоистическими помыслами. Постигшее его горе находилось в тесной зависимости от печальных общественных условий того времени. Ипполит Бентиволио был одним из первых представителей тех могущественных домов, которые добровольно присвоили себе господство над своими согражданами и ни в чем не признавали для себя никакого стеснения. Точно также относилась к людям и Ореола Кантарелли, эта бессердечная себялюбивая кокетка, которая не имела другой цели в жизни, кроме удовлетворения своего тщеславия. Из-за высокомерия и властолюбия знатных родов постоянно приносились жертвы, составлялись заговоры, гибло семейное счастье и благосостояние многих тысяч людей; мнимых преступников подвергали пыткам и казням.
Страдания, вынесенные Джироламо, были только отражением зла и бедствий, господствовавших в целом мире. Мало-помалу в душе юноши созрело убеждение, что Господь избрал его своим орудием и послал ему испытание, чтобы указать ему путь, по которому он должен идти, чтобы принести пользу своим современникам и всему человечеству. Теперь он ясно понял, против чего он должен бороться, и решился всецело предаться своему призванию.
Но ему необходимо было сосредоточиться и приготовиться к великой задаче, которой он хотел посвятить свои силы, поэтому с энергией фанатика он решил немедленно поступить в монастырь. Чтобы убедиться самому и убедить других, что он совсем покончил с прошлым, он хотел начать новую жизнь в том самом городе, где случилось несчастное событие, повлиявшее на его дальнейшую судьбу.
Раз ночью Джироламо тихо встал с постели, чтобы не разбудить домашних и вышел из дому, как делал это часто в последнее время; но теперь он навсегда простился с родительским домом. Зная заранее, что отец будет против его поступления в монастырь, он не считал нужным спрашивать его согласия, тем более, что отныне намерен был исполнять только то, что ему приказывала принятая им на себя обязанность относительно Бога и человечества.
Джироламо отправился в Болонью и шел безостановочно до тех пор, пока не достиг доминиканского монастыря. Он пожелал видеть настоятеля, который с удивлением выслушал просьбу юноши принять его в число послушников. Но Джироламо так ясно сознавал свое призвание и говорил таким решительным тоном, что настоятель вынужден был уступить его желанию.
Во время своего послушничества Джироламо отличался таким точным исполнением обязанностей, самообладанием и беспрекословным послушанием, что по прошествии положенного срока, его приняли в орден и назначили на должность проповедника и народного учителя.
Обряды, связанные с поступлением в орден, были настолько торжественны, что могли произвести глубокое впечатление на религиозного человека. Послушник должен был лечь в гроб как покойник; затем следовало отпевание, монахи ходили вокруг него с пением молитв, где его имя упоминалось как об умершем; ему окропили лицо святой водой и накрыли саваном.
Джироламо Савонарола навсегда умер для света. Нервы его, доведенные до болезненного напряжения долгим постом, были еще больше возбуждены мрачным церемониалом, который вызвал в его воображении ряд фантастических образов и картин.
Впоследствии, когда он занялся чтением драгоценных рукописей монастырской библиотеки, его пытливому уму ясно представилась история развития церкви.
Римская церковь, совместившая в себе христианство с остатками древней образованности, стремилась с первых времен своего существования соединить отдельные секты и составить единый братский союз всех наций. Эти стремления должны были благотворно отразиться на развитии человеческого общества и поколебать суровые языческие воззрения с их основными принципами: наслаждением и насилием. Первое подавляло все нравственные стимулы; второе, подрывая достоинство человеческой личности, оправдывало рабство.
Молодой монах мысленно проследил шаг за шагом борьбу христианства с языческим миром, начиная с того времени, когда неминуемая опасность побудила первых адептов нового учения искать убежища среди могильного мрака катакомб до того дня, когда император Константин, покровительствуя преследуемой церкви, подарил папе Сильвестру Рим и его окрестности. С этих пор христианская церковь, не довольствуясь влиянием, которое она оказывала на нравственность и развитие человечества, стала вмешиваться в область политики и заявлять сластолюбивые стремления.
Мечты о могуществе и славе начали все более и более смущать скромных служителей церкви, которые стали с презрением относиться к смиренной одежде и суровой жизни кающихся грешников. Раб рабов Божиих украсил свою главу короной и заставил людей преклонять перед ним колена. Фимиам лести настолько отуманил его, что вместо кротких слов увещания, он решился, подобно земным королям, бороться со своими противниками силой меча. Его предшественники были мучениками, тогда как он добровольно принял на себя роль палача. Епископы, которые некогда молились на коленях за свою паству, поверженные в прах, мало-помалу превратились в гордых и недоступных магнатов. Рим утратил свою святость и сделался таким же языческим городом, как во времена Калигулы и Нерона.
Глубокая грусть охватила сердце Джироламо, когда он дошел до этого периода церковной истории. Не раз у него являлось желание бросить старые пергаменты; но его останавливала мысль, что если он хочет вести борьбу против зла, то должен основательно познакомиться с ним. Поэтому он с двойным рвением занялся изучением истории светского владычества пап. Первые епископы были также независимы в своих действиях, как апостолы; затем они стали называться митрополитами, патриархами и, наконец, папами. Сначала было несколько первых епископов, пока Григорий VII на одном соборе, бывшем в Риме, в 1075 году, не издал постановления, что только он и его преемники могут именовать себя папами. Целый ряд событий способствовал возвышению римского патриарха над всеми остальными. Так, например: падение римской империи, возмущение герулов и ругиев при Одоакре, остготов при Теодорихе, греков при Нарсесе, лангобардов при Альбоине, а равно и опустошительные войны, – которые повергли Италию в бедственное положение, – способствовали истреблению миллионов людей и опустошению городов и земель. В то же время вопрос о первенстве в церкви решился в пользу римского духовного владыки, потому что константинопольский патриарх, благодаря присутствию императора в столице, играл жалкую роль; а патриархи в Александрии, Антиохии и Иерусалиме мало-помалу окончательно подпали под власть персов и магометан.