Адриана Мэзер
Скажи мне, кто я
Глава вторая
Заправляю белую льняную рубашку в черные легинсы, которые таинственным образом появились в комнате, когда я вернулась из ванной. Разглядываю собственное отражение в трюмо. Узнаю только свою длинную косу. Выгляжу я так, будто нарядилась пиратом на ярмарку в стиле эпохи Возрождения. Если бы Эмили меня сейчас увидела, она бы год хохотала. Жаль, нет телефона, чтобы сфотографироваться.
Кто-то стучит в дверь моей спальни.
– Открыто! – громко говорю я, и дверь отворяется.
Лейла одета так же, как я, но она и в пиратском прикиде выглядит весьма элегантно. Волосы собраны в высокий гладкий хвост почти до пояса. Вид у нее даже более царственный, чем ночью.
– Если сейчас не выйдем, то опоздаем. Я никогда не опаздываю.
– А я почти всегда опаздываю, – весело отвечаю я. – Может, ты на меня хорошо повлияешь.
Она молча хмурится.
– Ты не знаешь, откуда взялась эта одежда? – продолжаю я, указывая на черные сапоги на шнуровке. – Когда я вернулась из ванной, она лежала на крышке сундука возле кровати.
Ее взгляд становится еще более суровым.
– Горничная принесла.
– Горничная? – Я в замешательстве замолкаю. – Ты шутишь?
Папа и домработницу-то никогда не держал, а теперь у меня есть горничная? Эта школа, должно быть, вытянет из него все деньги. Неприятное чувство, появившееся ночью у меня в животе, только усиливается. Что-то в решении моего отца и во всей этой ситуации меня настораживает.
Лейла еще больше выпрямляет спину. Не думала, что это вообще возможно, с ее-то идеальной осанкой.
– Нет, не шучу.
Кошмар! Она такая же деревянная, как наш учитель физики, которому девяносто лет.
– Ну, а ты, случайно, не знаешь, куда подевалась моя одежда? – спрашиваю я. – И все остальные вещи, которые я привезла из… – Вспоминаю правило номер один. – Дома. Нигде не могу найти свой багаж.
– На территории школы запрещены личные вещи. Директор Блэквуд держит их под замком.
– Даже туалетные принадлежности и…
– Все.
Я недовольно ворчу себе под нос. Мне сейчас так не хватает наволочки с соснами из постельного комплекта, который я жаждала получить несколько месяцев. А шарф, который Эмили связала прошлой зимой, стал обязательной частью моего гардероба, хоть он слегка и кривоват. Все дорогие мне детали моей жизни хранятся где-то под замком, и я не могу их забрать.
– Насчет… запретов. В чем причина всей этой секретности? – спрашиваю я.
Лейла смотрит на меня с подозрением.
– Почему ты спрашиваешь об этом меня?
Я, конечно, не надеялась, что она выложит мне все как на духу об этом странном месте, учитывая суровые правила Блэквуд, но и получить такой колючий ответ тоже не ожидала. Теперь у меня разгорелось любопытство. Я обезоруживающе улыбаюсь. Это всегда работает.
– Просто думала, что ты мне все объяснишь.
– Не говори глупостей.
Она поднимает голову и плавно поворачивается. Не удивлюсь, если узнаю, что она специально отрабатывала этот театральный выход на случай, когда кто-то подействует ей на нервы так, что можно будет его использовать.
Я следую за Лейлой в гостиную. Она открывает высокий гардероб и вынимает два длинных, до пола, черных плаща с капюшонами, один из которых протягивает мне. С интересом рассматриваю подбитую бархатом шерсть и нахожу в карманах перчатки.
– Это плащ?
– Это мантия, – поправляет она, – и к тому же превосходного качества.
Слева на мантии, примерно на уровне сердца, серебряной и бордовой нитью вышит герб, который я видела в кабинете Блэквуд.
– Historia Est Magistra Vitae, – читаю я вслух. Я хорошо понимаю латинские корни – научилась этому, когда стала интересоваться происхождением имен, – но с грамматикой беда. – История, учитель, жизнь?
– История – учитель жизни – девиз Академии Абскондити, – со вздохом говорит Лейла, будто смиряясь со скучным разговором. – Бордовый цвет означает терпение в бою. Серебро означает мир. Дуб символизирует почтенный возраст и силу. Факел представляет правду и ум. А сфинкс символизирует всеведение и таинства.
Еще не договорив, Лейла открывает арочную дверь и без промедления покидает апартаменты.
Я иду за ней, закрываю за нами дверь и на ходу надеваю мантию, размышляя о гербе. Каменный коридор освещен ярче, чем ночью, но здесь холодно и поэтому все равно как-то мрачно.
Лейла сейчас назвала мне серьезную символику, а не просто какой-то банальный школьный девиз. Прикусываю губу. Странно, что кто-то выбрал цвета, которые означают «терпение в бою» и «мир», – кажется, эти понятия противоречат друг другу. Я не слишком разбираюсь в геральдике, но знаю, что сфинкс чаще всего ассоциируется с египетской и греческой культурами.
– Так что насчет всей этой секретности…
– Нет.
Внимательнее приглядываюсь к Лейле. Интересно, что было бы, если бы они когда-нибудь встретились с моим отцом? Готова поклясться, они бы пристально смотрели друг на друга, не обменявшись и парой слов. Уверена, она из тех девчонок, которые любят притворяться, будто никогда не пукают, а если такое с ней вдруг приключится, она от ужаса упадет в обморок. Снова не могу сдержать себя и начинаю смеяться.
Лейла резко поворачивается ко мне.
– Что?
На секунду в голову приходит мысль, не сказать ли ей правду…
– Слушай, мы ведь тут будем вместе, так? В этом, ну, видимо, замке, по крайней мере несколько недель, пока не поедем домой на каникулы… – Домой навсегда.
– Я никогда не езжу домой на каникулы, – фыркает она.
Сколько ни стараюсь разглядеть в ее лице хоть какие-то эмоции, ничего не нахожу. Меня бы, например, жутко расстроил факт, что я не могу провести праздники в кругу семьи.
– Так или иначе, стоит прожить это время с максимальной пользой. Ты так не считаешь?
Лейла отворачивается и идет по каменному коридору с рядом узких стрельчатых окон. Стены такой толщины, что на подоконниках вырезанных в них окон вполне можно сидеть. Так и представляю, как давным-давно здесь размещались лучники, которые осыпали идущего на штурм врага градом стрел.
– Чтобы научиться ориентироваться в этом здании, тебе потребуется некоторое время, – говорит Лейла, не обращая внимания на мое замечание. – Коридоры расположены зигзагами, но главное – помнить, что снаружи здание прямоугольное. Так что если будешь держаться внешней стены, не заблудишься.
У меня такое чувство, будто я разговариваю с продавщицей из нашего супермаркета, Агнес, которая постоянно что-то напевает и почти никого не слушает. Вместо того чтобы ответить на вопрос покупателя, она говорит то, что сию минуту пришло ей в голову. Мы с Эмили относимся к ней как к печенью с предсказанием. Если она говорит, что артишоки нынче растут буйно или ростки картошки похожи на пальцы зомби, это предвещает какую-нибудь неприятность, но если она заводит разговор о поступлении новой партии мороженого, значит, день будет замечательным.
– А если окажешься на улице во внутреннем дворике или в саду, значит, ты где-то в центре прямоугольника, – монотонно бубнит Лейла, как будто читает скучную брошюру. – Во всем здании три этажа, кроме одной четырехэтажной башни.
– Кабинет Блэквуд, – говорю я, радуясь, что хоть что-то уже знаю об этом месте.
– Да, – подтверждает она и бросает на меня беглый вопросительный взгляд. – Можешь ориентироваться на эту башню. Представь, что она олицетворяет север, а общежитие девочек – восток. Прямо напротив нас, в западной стороне здания расположено общежитие мальчиков.
По мере того как мы идем дальше, я считаю двери и повороты, подмечаю трещину в камне, ступеньку, которая круче остальных, и запоминаю все это. В детстве на ярмарках все друзья всегда шли за мной, потому что мне было достаточно обойти площадку один раз, чтобы запомнить, где что находится. Папа говорит, это потому, что я упорно обследовала каждый дюйм леса возле нашего дома, а ориентироваться в лесу гораздо сложнее, чем в здании или на ярмарочной площадке.
Лейла доходит до конца коридора, спускается на три ступеньки и сворачивает влево.
– Подозреваю, что расписание занятий здесь отличается от того, к чему ты привыкла. Некоторые занятия идут друг за другом, но таких мало, потому что бо́льшая их часть требует тяжелых физических нагрузок. С понедельника по пятницу у нас самые трудные дни, а в выходные расписание облегченное. Но преподаватели имеют право устроить неожиданное испытание, когда пожелают. – Она откидывает с лица прядь волос. – Сейчас мы выходим в северную часть здания, где расположены классные комнаты и кабинеты преподавателей. – Она указывает на стену. – А в южной части – общие комнаты: обеденный зал, библиотека, оружейная и так далее.
Я резко останавливаюсь.
– Стоп. Какая оружейная?
Лейла тоже останавливается.
– У нас весьма богатая коллекция мечей. Луки и ножи тоже из лучших.
Чувствую, как мое лицо расплывается в улыбке. Я никогда не держала в руках настоящего меча. Папа всегда заставлял меня тренироваться с деревянным, и я делала это так часто, что сломала немало из них. Комната, полная ножей? О, я готова!
– Но вот яды оставляют желать лучшего, – как будто про себя продолжает Лейла. – Впрочем, нет смысла обсуждать это сейчас, поскольку в ту часть школы мы попадем только после обеда.
Улыбка сползает с моего лица.
– Яды?
– Я слышала, в следующем семестре вводится расширенный учебный план, так что, возможно, появится что-то получше, – сухо подводит итог Лейла.
Насколько я могу судить, единственная причина, по которой стоит изучать яды, это если собираешься их применять или подозреваешь, что кто-то может использовать их против тебя. Ни то, ни другое меня как-то не вдохновляет.
– Зачем здесь изучают яды?
Она смотрит на меня так, будто я шучу.
– Ты радуешься ножам, но не понимаешь, почему мы изучаем яды? Если таким образом ты косишь под наивную дурочку, то стоило бы приложить больше усилий.
Я не свожу с нее глаз.
– Умение обращаться с ножами, стрелами и мечами – это мастерство. А яды предназначены только для того, чтобы нести людям смерть.
– Ну да, конечно! А ножи исключительно для того, чтобы с ними обниматься, – сухо говорит Лейла и идет дальше. – Сейчас у тебя встреча с главой отдела квалификационного оценивания учащихся. Его кабинет здесь, дальше по коридору.
Я хватаю ее за запястье, но она ловко уворачивается, прежде чем мне удается как следует сжать руку. Она кидает на меня гневный взгляд, и я впервые вижу в ее лице признаки жизни.
– Никогда больше так не делай.
– Не брать тебя за руку? Ну извини. Притормози на минутку. Я серьезно. Что за яды и древнее правило «око за око»? – В душе нарастает чувство, что здесь творится что-то неладное, а вместе с ним и уверенность, что от меня скрывают какую-то информацию об этом месте, которую мне необходимо знать. – И что это Блэквуд говорила о погибших учениках? Знаю, что нельзя спрашивать, кем были эти ученики и все такое, но ты можешь хоть немного объяснить? Мне следует опасаться за свою жизнь?
Похоже, мои слова поставили Лейлу в тупик.
– Не знаю, что ты хочешь от меня услышать.
– Правду. Почему родители отправили нас в удаленную школу, где все правила поведения говорят о неминуемой опасности?
Мне не нравится, что я не знаю, где нахожусь, но еще больше не нравится мысль о том, что папа что-то скрывал от меня.
– Здесь меньше опасности, чем где бы то ни было, – говорит Лейла таким тоном, как будто я нанесла ей оскорбление.
– Мне так не кажется.
Она наклоняется ко мне и говорит ровным голосом:
– Я же сказала: перестань прикидываться наивной дурочкой.
– Я не прикидываюсь. – Меня терзают сомнения. Инстинкт подсказывает, что стоит идти ва-банк. – Прости, что донимаю тебя вопросами, но поскольку отца здесь нет и я не могу расспросить его…
– Замолчи, – гневным голосом велит Лейла. Оглянувшись и убедившись, что коридор за нами пуст, она неожиданно сильно толкает меня обратно на лестничный пролет, с которого мы только что вышли. – Может, это и не притворство. Может, ты и правда не знаешь. Но глупость – не решение проблемы. – В ее тихом голосе, почти что шепоте, слышится явственное обвинение.
– С чего ты взяла, что я притворяюсь, задавая эти вопросы? Что бы мне это дало?
– Мой ответ по-прежнему «нет», – шипит она. – Категорически. Упомянув отца – только отца, – ты только что сообщила мне, что твоя мать, скорее всего, умерла. Теперь я кое-что о тебе знаю, помимо того, что, судя по твоему выговору, ты явно выросла в Америке. Одежда, в которой ты приехала вчера ночью, дает понять, что ты живешь в северном климате, а судя по стилю, скорее в сельской местности, а не в большом городе. Черты лица наводят на мысль, что предки у тебя – выходцы из Западной Европы. Я бы сказала, из южной Италии, судя по волосам и глазам. Это существенно сужает круг Семей, к которым ты могла бы принадлежать. Мне продолжать?
Я не могу отвести от нее взгляда. Кто она вообще такая?
– Семей? Каких семей?
Она шире открывает глаза и сжимает кулаки.
– Ты шумная и безрассудная, и я ни за что не стану отвечать на твои вопросы. Хорошая игра, но ты проиграла. – В ее голосе слышится злоба.
– Подожди…
– Разговор окончен, – говорит Лейла. – Поверить не могу, что директор Блэквуд поселила нас вместе. – Она торопливо идет прочь.
Черт возьми! Я отметаю один вариант за другим: обаяние не работает, настойчивость тоже. Поэтому поднимаю руки, словно сдаюсь.
– Послушай, честное слово, я вовсе не хотела злить тебя. Клянусь! Моя лучшая подруга всегда говорит, что я напираю так, как будто сталкиваю человека с обрыва. Понимаю, ты мне не доверяешь. Я очень постараюсь успокоиться и перестать забрасывать тебя вопросами. Но я с тобой не играю и даже не догадываюсь, что именно я «проиграла».
Прежде чем она успевает ответить, двери вокруг нас приоткрываются. В коридор высыпают ученики, каждый из которых одет в ту же одежду и мантию, что и мы. Неужели только что закончился урок? Я даже не слышала звонка. Я привыкла, что на переменах все кричат, смеются и толкают друг друга, но здесь все двигаются как-то очень продуманно и общаются полушепотом.
Лейла лавирует в гуще пугающе тихих учеников. На меня косятся украдкой, и если бы я не присматривалась, то решила бы, что меня и вовсе не заметили. Никто в открытую не таращится на новичка, как бывает в моей школе.
По телу пробегает дрожь. Это место выбивает меня из колеи, и я все меньше понимаю, зачем папа меня сюда отправил. Это похоже на испытание: он как будто хочет доказать мне свою правоту по поводу моей излишней доверчивости. Так и слышу, как он говорит: «Посмотри, посмотри на это место и скажи, что я прав: людям всегда есть что скрывать». Самое странное, что, хотя наши мнения по вопросу доверия не совпадали, мне тем не менее всегда казалось, что он втайне гордится моим стремлением видеть в людях хорошее. Возможно, я заблуждалась.
– Лейла… – К нам подходит парень, нарушая ход моих мыслей. Он поразительно похож на нее, не считая роста. Она на треть головы ниже меня, а он примерно на столько же выше. Но у обоих царственная осанка и сосредоточенное выражение лица. – Я удивлен, – продолжает он. – Думал, ты уже должна быть в кабинете тестирования учащихся. – Он подмигивает ей.
Судя по его замечанию, она, наверное, рассказала ему обо мне рано утром. Либо так, либо ученики каким-то образом узнали, что я должна приехать, и эта мысль беспокоит меня еще сильнее. Здесь нет ни телефона, ни Интернета, так что узнать обо мне они могли, только если мой приезд был запланирован заранее, задолго до того, как я сама о нем узнала.
– Смягчающие обстоятельства. – Лейла смотрит на меня так, словно я какая-то сомнительная еда из столовой. – Эш, познакомься, это Новембер, моя новая соседка по комнате. Новембер, это Эш.
– Лейла с соседкой! Кто бы мог подумать, что этот день настанет!
Он смотрит прямо на меня, и я невольно отступаю на шаг. Что-то в его взгляде заставляет меня чувствовать себя беззащитной, как будто он беспощадно направил луч света на прыщ, который я надеялась от всех скрыть. Лейла холодна. Он кажется теплым, но в его приветливости нет ни капли искренней доброжелательности.
– А до меня у тебя не было соседки? – спрашиваю я Лейлу.
Блэквуд говорила, что здесь всего сотня учеников, а школа огромная, поэтому неудивительно, что некоторые живут по одному. Но мне кажется, что если в этом мрачном замке жить одной, то будешь еще сильнее чувствовать свое одиночество.
– Это не всем подходит, – бросает Лейла. Ее слова больше похожи на предупреждение, нежели на объяснение.
– Полагаю, Лейла хорошо за тобой присматривает? – спрашивает Эш, прежде чем я успеваю ей ответить.
Чем больше он говорит, тем больше общего я замечаю между ним и Лейлой: то, как двигаются их брови, их резко очерченные скулы, даже изгиб линии волос.
– Она превосходный наставник, – говорю я. – Но я пока что ужасный ученик. В основном достаю ее вопросами. – Я замолкаю, складывая в уме картинку из того, что уже знаю о нем. – Эш – это уменьшительное от… Ашай?
Его улыбка становится шире, но какой-то еще более вымученной.
– Именно. Странно, что Лейла рассказывала обо мне. Это на нее непохоже.
«Не то слово!»
– Она и не говорила. Просто Эш – не египетское имя, а поскольку у Лейлы имя египетское, я подумала, что и у тебя должно быть. Вы ведь брат и сестра, правда?
Я не ощущаю того радостного волнения, которое обычно охватывает меня, когда удается что-то угадать. Вместо этого мне кажется, что я сказала что-то неправильное.
Эш переводит взгляд с меня на Лейлу.
– Ты сказала ей, что мы египтяне?
Это «мы» подтверждает, что я была права: они – родственники.
Лейла поднимает голову.
– Разумеется, нет.
Несколько долгих секунд они смотрят друг на друга. Не говорят ни слова, но пристальные взгляды, которыми они обмениваются, дают мне понять, что они общаются.
Эш снова переводит взгляд на меня.
– Сегодня днем я свободен. Стало быть, я мог бы присоединиться к вашей экскурсии или даже подменить Лейлу, если ей потребуется перерыв?
Моя первая мысль – отказаться, извиниться перед Лейлой и пообещать, что я перестану приставать к ней с вопросами, если только она не оставит меня с ним один на один.
К счастью, Лейла качает головой.
– Ты же знаешь, ответственность за нее возложена на меня, – говорит она, и я ей в этот момент благодарна – хотя не могу сказать, что мне нравится быть объектом чьей-то ответственности.
– Что ж, тогда до встречи в обед. Да, Лейла… – Он держит в руке косичку из сосновых иголок.
Лейла проверяет опустевший карман мантии, а Эш торжествующе улыбается.
– Пять – четыре, – с ноткой раздражения в голосе говорит она. – Ты победил.
Эш отвешивает нам обеим легкий поклон и снова вливается в поток учеников, которые больше похожи на шпионов, чем на учащихся старшей школы. Вблизи Эш казался чуть ли не пугающим, но теперь, когда он уходит, мне трудно не смотреть ему вслед. Не знаю, заинтересовал он меня или напугал.
Глава третья
В кабинете тестирования, где основным источником света служит огонь в большом камине, я сажусь на один из бордовых диванов. Стены увешаны портретами угрюмых пожилых мужчин и женщин, на потолке скрещиваются деревянные балки. Провожу сапогом по выцветшему ковру и выглядываю в высокое узкое окно, за которым не видно ничего, кроме толстых веток.
Доктор Коннер ставит на стол передо мной серебряный поднос с горячим хлебом, маслом и джемом. В животе у меня урчит. Мало что в мире может сравниться со свежим хлебом. А из-за наркотиков в самолете я вообще не помню, когда последний раз ела.
– Итак, Новембер, сейчас я задам тебе несколько вопросов, – говорит доктор Коннер, присаживаясь на диван напротив меня.
Его выговор напоминает британский. Одет он в черный блейзер, похожий на тот, что я видела на Блэквуд, только еще и с бордовым карманом. На вид ему тоже примерно столько же лет, сколько папе, а может, даже немного меньше.
– Главное – отвечай честно, – говорит доктор Коннер, скрещивая ноги и открывая кожаную папку. – Это существенно увеличит твои шансы попасть в подходящий класс. Поскольку мы, как правило, не принимаем учащихся в середине учебного года, особенно твоего возраста, у нас нет времени поэтапно оценивать твои сильные и слабые стороны, как принято в подобных случаях.
– Понятно. Давайте, – говорю я, второпях проводя собственную оценку. «Коннер – происходит от cunnere, что означает «инспектор», и cun – «исследовать». – Вы получили какие-нибудь сведения из моей школы?
Он удивленно поднимает брови.
– Разумеется, нет. Могу тебя заверить, здесь подобной информации не существует. И все, что ты скажешь в этом кабинете, строго конфиденциально и может быть использовано только для обучения. Доступа к твоим данным нет ни у кого, кроме меня и директора Блэквуд.
У меня в голове звенят предупреждения Лейлы и Блэквуд. Он что, решил, что я проверяла, не записывают ли здесь мои личные данные?
– А, хорошо. Задавайте свои вопросы, – говорю я уже менее бодро.
Он проводит рукой по коротко подстриженной бороде и слегка хмурится.
– Ты интроверт или экстраверт?
– Экстраверт. На сто процентов, – отвечаю я.
– У тебя есть какие-нибудь физические травмы, которые в данный момент ограничивают движения?
– Нет. Никаких травм.
– Как бы ты наиболее точно описала свой уровень равновесия: можешь ходить по подоконнику, ветке дерева или канату?
Я морщу лоб, обдумывая ответ. «К чему он клонит?» Это скорее оценка спортивного уровня экстремалов, а не школьников.
– Ветка дерева. А что, в этой школе действительно есть люди, умеющие ходить по канату?
– Как ты лазаешь? – спрашивает Коннер, игнорируя мой вопрос.
– Отлично.
Он на секунду поднимает глаза.
– Насколько отлично?
Похоже, ни один вопрос не имеет отношения к моим учебным успехам.
– Лучше всего по деревьям, но могу и по камням. Могу забраться на столб… Короче, если поверхность не совсем гладкая и есть за что ухватиться, я могу залезть на что угодно. Это своего рода… – Я замолкаю, едва не сообщив, что мои друзья в Пембруке обычно делают ставки на то, куда я смогу залезть и как быстро. «Правило номер один», – напоминаю я себе.
Он вскидывает брови.
– Ночь или день?
– Все равно.
– Ночь или день?
– Но меня правда устраивает и то, и другое.
– Рад, что ты так думаешь, – говорит он тоном, который дает мне понять, что его это вовсе не радует. – Но если я предлагаю тебе выбор, то рассчитываю, что ты что-нибудь выберешь.
Я меняю положение на диване, хотя и не очень хочу.
– Ночь.
– Почему? – спрашивает он, глядя на меня.
– Ну… – говорю я и замолкаю. – Темнота меня не пугает, а иногда бывает даже полезной.
Он кивает и что-то записывает. На этом этапе нашего странного разговора я бы очень хотела заглянуть в его заметки.
– Какое из своих чувств ты назвала бы самым сильным?
– Гм… Так, дайте подумать.
Когда я была маленькой, мы с папой начали играть в игру, по правилам которой одному из игроков завязывали глаза и он в течение пяти минут следовал за другим по лесу, удаляясь от дома. Ведущий петлял и ходил кругами, пытаясь как можно больше запутать игрока с повязкой. Но если игрок с завязанными глазами находил дорогу домой, то побеждал. Я всегда добивалась этого, слушая язык деревьев и трогая их. Папа клялся, что в основном делает это по запаху, хотя я до сих пор считаю это неправдоподобным. Он начал разрабатывать стратегические игры вне дома, такие как игра с повязкой, после смерти мамы. Мне тогда было шесть. По выходным мы ходили в походы, и он учил меня всяким фокусам. Наверное, на самом деле это были занятия на выживание, но тогда они больше напоминали игры или головоломки. Думаю, таким образом папа пытался найти способ утомить меня физически и морально, чтобы я не спрашивала про маму, хотя никогда в этом не признавался.
Коннер откашливается.
– Следующий вопрос.
– Подождите, я могу ответить.
Он многозначительно смотрит на меня.
– Я сказал, следующий вопрос, Новембер.
– Сочетание осязания и слуха, – быстро вставляю я – и не потому, что не могу оставить его вопрос без ответа, а потому что не люблю, когда меня затыкают.
Он не обращает внимания.
– Ты бы предпочла залезть на дерево, выйти в море или не испытывать боли?
Я сомневаюсь. Папа устраивал мне похожие личностные тесты в виде загадок. Я всегда дразнила его, что это пережиток прошлой работы в ЦРУ. Но сейчас я хочу понять, какое значение имеют вопросы про выход в море, мое самое сильное чувство и нравится ли мне день или ночь.
– Это несложный вопрос, – говорит Коннер, и мой мозг начинает работать.
«Залезть на дерево», вероятно, означает, что ты хочешь веселиться и жить в настоящем. «Выйти в море»? Уйти оттуда, где находишься сейчас, ощущение неудовлетворенности нынешней ситуацией. «Не испытывать боли»… Не считая очевидного, я как-то не представляю, что это может значить.
Коннер поглаживает бороду и переводит взгляд с меня на папку, в которой продолжает делать заметки.
– Не испытывать боли, – говорю я, хотя мне явно больше всего подходит «залезть на дерево». Однако меня не покидает чувство, что беззаботные развлечения в этой школе уж точно не приветствуются.
Он хмыкает.
– Как бы ты описала свое умение ориентироваться в пространстве?
– Хорошо.
– Выносливость?
– Я всегда много занималась спортом… поэтому я бы сказала, развитая.
– Шифры?
– В смысле расшифровывать их? – М-да, он слов зря не тратит.
– В смысле расшифровывать или создавать шифры.
Я пожимаю плечами.
– Нет опыта.
Он смотрит на меня секунду, и мне кажется, что он мне не верит.
– Так, хорошо. Это поможет нам хотя бы распределить твои занятия.
Распределить уроки – теперь я понимаю, что занятия, которые описали Блэквуд и Лейла, – не факультативы, а обязательные предметы. Не то чтобы мне жаль расставаться с математикой или английским, но меня изумляет, что подготовительная школа так мало внимания уделяет общеобразовательным предметам.
Коннер кладет кожаную папку на стол и смотрит на поднос с нетронутой едой.
– Не хочешь хлеба с джемом?
– Спасибо, не беспокойтесь. Можете есть без меня, – говорю я, стараясь не смотреть на соблазнительный хлеб.
– Ты, наверное, голодна. Ведь ты еще не завтракала, – улыбается он.
После того как меня, скорее всего, накачали наркотиками в самолете, ни за что не притронусь к еде. Я смотрю ему в глаза.
– Это кабинет тестирования, и вы меня оцениваете, так? Я могу только предположить, что завтрак – это часть теста, но не уверена, что горю желанием его попробовать.
Выражение на его лице меняется, как будто он нашел то, что искал.
– Ты подозрительна. Или, может быть, просто не доверяешь мне.
Это замечание ошарашивает меня. Впервые в жизни меня назвали подозрительной. И почему-то это замечание кажется не похожим на другие – как будто он оценивает мою психику, а не просто собирает информацию.
– Не люблю дважды наступать на те же грабли, – осторожно говорю я.
На секунду он замолкает, и я так и вижу, как у него в голове крутятся шестеренки, пока он принимает решения насчет меня. Как-то некомфортно, когда тебя оценивают, а ты не знаешь, что человек ищет и к какому выводу приходит.
Коннер откидывается на спинку дивана и в такой расслабленной позе выглядит почти дружелюбным, как будто я разговариваю с отцом кого-нибудь из моих друзей, а не с угрюмым аналитиком. Папа. Ощущаю укол тоски по дому в пустом животе.
– Что тебе известно об Академии, Новембер? – спрашивает Коннер.
– Почти ничего, – отвечаю я. Похоже, на сей раз он мне поверил.
– Директор Блэквуд попросила меня немного рассказать тебе о нашей истории и о том, что тебя здесь ждет.
– Да, пожалуйста. – Я наклоняюсь вперед. Сейчас меня устроит любая информация.
Он складывает руки на коленях.
– Однако, – с нажимом произносит он, – этого краткого введения недостаточно, чтобы восполнить многочисленные пробелы, возникшие в результате пропущенных тобою двух лет.
Звучит как предупреждение, и это ставит меня в тупик. Почему меня все же взяли в школу, если их так волнует все то, что я пропустила?
– Однако прежде чем мы приступим… Директор Блэквуд прояснила для тебя правило номер один, не так ли?
– Никому не раскрывай личную информацию о себе или своей семье.
Коннер кивает.
– Мы также просим тебя проявлять осторожность с любым из учеников, которого ты можешь узнать. Понятно, что это неизбежно, некоторые из вас наверняка знакомы. Но именно в те минуты, когда ты чувствуешь себя наиболее комфортно, ты более всего уязвима, – говорит он, и мне снова кажется, что он пытается выудить из меня какие-то сведения.
– Это не проблема, – отвечаю я. – Я здесь никого не знаю.
Долгое время он смотрит на меня, затем откашливается.
– Так, посмотрим… Члены первоначального Совета Семей основали и построили Академию – элитное учебное заведение для лучших и умнейших из их детей. Это был первый раз, когда все Семьи работали вместе для достижения общей цели. Тогда было решено – и это решение действует до сих пор, – что стратегическое превосходство и безопасность детей должны цениться превыше политики.
Теперь я окончательно запуталась. Хочется спросить, что за политику он имеет в виду, но я не успеваю даже рта раскрыть. Коннер продолжает говорить:
– Не могу сказать точно, когда была основана эта школа, поскольку из-за окружающей ее секретности некоторые данные не были записаны, хотя многие полагают, что это произошло около тысячи пятисот лет назад, ровно через тысячу лет после создания первых трех Семей. Но точно известно, что в этом конкретном здании Академия Абскондити располагается с тысяча тринадцатого года. – Он вскидывает подбородок, как будто очень гордится этим фактом.
Снова это слово – Семьи. Когда я расспрашивала об этом Лейлу, она вела себя так, словно я намеренно пыталась довести ее до бешенства. Коннер тоже явно считает, что мне понятно, что он имеет в виду, и мне почему-то не хочется его разубеждать. Я киваю, как будто и в самом деле все понимаю.
– Основной набор занятий здесь одинаков для всех учащихся, – поясняет Коннер. – А также есть факультативы: акценты, боевые искусства, шифры, бокс, стрельба из лука и садоводство. Хотя уровень конкретных способностей у всех учеников разный, между учениками начального и продвинутого уровней существует строгое разграничение. Если ученик начального уровня не может перейти на продвинутый уровень, его отчисляют. – Он делает паузу, как будто давая мне понять, что хочет, чтобы я осознала всю серьезность его слов.
– А поскольку мне семнадцать, я, судя по всему, на третьем курсе, следовательно, ученица продвинутого уровня? – спрашиваю я.
– Верно. Нас заверили, что твоих физических способностей будет достаточно. Но основной предмет, связанный со всем, что мы здесь делаем, это история. К сожалению, ты пропустила два с половиной года занятий, на которых мы не только обсуждали истории первоначальных Семей, но и анализировали ключевые исторические события, на которые они повлияли. Именно стратегия, обсуждаемая в контексте этих исторических событий, формирует ход твоего обучения здесь. Директор Блэквуд надеется, что у тебя были достаточно хорошие преподаватели и ты не будешь тянуть назад других учеников. Как я уже говорил, превосходство – это главное.
