Ольга Фишер
Кира в фокусе
1
Троицкому было чуть за тридцать. Нельзя было назвать его красавцем, внешность его была скорее интересная. Неправильные черты лица, легкая сутулость, тонкие губы – все это отделяло его образ от фотографий мужчин-моделей из журналов.
Однако что-то в нем было, что нравилось женщинам и заставляло их обернуться ему вслед. Он был средне-высокого роста (метр восемьдесят), худощавым, но с широкими плечами и наличием кое-каких мускулов (следствие удачной генетики и периодически вспыхивающей любви к спорту, причем к совершенно разным его видам), с красивыми руками, длинными пальцами и очень яркой улыбкой, которая освещала все его лицо, от глаз до уголков губ. А глаза у него были особенные – то ли зеленые, то ли серые, умные, пронзительные.
Одевался он просто и минималистично, элегантности предпочитал удобство, цветным вещам – ахроматические. Фаворитами его гардероба были худи, свитшоты, пуловеры, принтованные футболки. В вопросе футболок он проявлял некий фетиш, как сказали бы некоторые, и поддерживал всякие экологичные веганские бренды, а еще он любил привозить футболки и цветные носки из своих многочисленных путешествий.
За его спиной всегда был простой черный рюкзак, в который помещался при необходимости его компактный ноутбук. Весной и осенью он любил носить бомберы и косухи, зимой – парки. А летом не брезговал шортами. И уж, конечно, почти никогда не одевался официально, только на выпускной, пару свадеб и собеседований. Галстука у него и вовсе не было. Пальто он купил всего однажды, надел пару раз и поняв, что совсем не его, отдал другу. Шапок он не любил и надевал их только тогда, когда становилось нестерпимо холодно и ветрено.
Его образ дополняли удобные джинсы и кеды или кроссовки, которых в его гардеробе было несколько и которые он носил в зависимости от настроения. Парфюмом он принципиально не пользовался, но от него всегда тонко и приятно пахло дорогим дезодорантом с сандаловым ароматом. Свои темно-каштановые волосы (не редеющие с возрастом, в отличие от многих его друзей) он стриг в парикмахерских, всегда в похожем стиле, но всегда спонтанно, без записи, варьируя длину волос от аккуратно подстриженных до явно чересчур длинных и лезущих в глаза – жалко было времени на слишком частые походы в парикмахерскую. Официально он бороду не носил, но брился редко, так что небритость, как минимум легкая, сопровождала его на постоянной основе.
Походка у Троицкого была очень быстрая, иногда даже чуть вприпрыжку, что делало его сзади похожим на высоченного мальчишку.
Но это все снаружи. А что же было внутри? Скепсис вперемешку с идеализмом. Серьезность и дурачество. Много эгоизма и некоторая доля инфантилизма. Сконцентрированность на себе, но неумение прислушиваться к собственным эмоциям. Как сейчас модно говорить, недостаточно проработанный эмоциональный интеллект. Недостаток эмпатии. Такой вот коктейль.
Троицкий был жаден до жизни. Как он был жаден… Ему хотелось всего. Причем, в отличие от старухи, теребившей посредством мужа широко известную рыбку, он не хотел всего сразу, не прилагая при этом усилий. О нет, он готов был упорно стараться. Он просто хотел, чтобы в сутках было сорок восемь часов. Он просто хотел одновременно жить не одну, не две, а, пожалуй, пять жизней.
Зачем это было ему нужно? Интересный вопрос. Возможно, им руководил дофамин, и он страдал достигательством. Возможно, серотонин, и он чувствовал власть над жизнью. Возможно, эндорфин, и ему нравилось доводить свое тело до практически полного истощения, лишая себя сна и достигая в это время точек роста в работе, спорте, других хобби. Ощущение полноты бытия – вот в чем был его смысл, а силы он черпал из результатов, которых достигал.
Однако чудес не бывает, и за все в конечном итоге нужно платить. Так вот, он периодически платил здоровьем, физическим и психическим. Приступы грусти, головные боли – все это не казалось огромным несчастьем и проходило спустя пару дней. Конечно, причины не обязательно крылись в химии тела, и все это неправомерно было бы объяснять одними лишь гормонами, однако, следуя весьма материалистическим взглядам самого Троицкого, именно это объяснение казалось лежащим на поверхности.
Да, Троицкий (которого, кстати, звали Илья) искал счастье. Его все ищут, просто не каждый делает это осознанно. И он много читал по этому поводу, слушал, смотрел. И, конечно, наблюдал. Он знал стандартный нарратив современного околонаучного сообщества: цель, удовлетворение от достигнутого и просто удовольствие от жизни (типа бокала хорошего выдержанного темпранильо под сериал на стриминге). Знал, что счастье от работы определяется использованием своих сильных сторон и состоянием потока. Знал, что для счастья нужны цель (откуда черпаются смыслы), удовлетворенность своим путем (когда квартальные планы и ежедневные действия ведут тебя к той жизни, которую ты хочешь, а не куда-то в сторону) и мелкие удовольствия (откуда черпается сила). Читал и о гедонистической адаптации, и много о чем еще.
Но это ответ на полчаса. А был и ответ на всю жизнь: искать, мучаться, падать, находить, терять, искать. Видимо, он шел по этому, нетривиальному и одновременно прозрачному пути проб и ошибок. Он часто захватывал от жизни лишнего, что было ему не по зубам. Он брал жизнь нахрапом и был из тех людей, что в сауне всегда на верхней полке, а на горнолыжном курорте – на черной трассе.
Он не умел искать счастье спокойно и умиротворенно, оставляя время на любование осенними колосьями во время поездки на дачу, а делал это неистово, постоянно скатываясь в тревожность, будто гипотетический древний человек, за которым почему-то постоянно гонится тигр, приостанавливая активность только на ночь. Этот долговременный стресс подтачивал Троицкого, как, собственно, подтачивает он миллионы людей в постиндустриальном мире с огромным количеством ежедневно потребляемой и обрабатываемой информации, с огромной скоростью жизни и нездоровой конкуренцией.
Информационное расстройство, информационное несварение, информационное ожирение, информационная перегрузка, информационный диабет… Мозг становится нечувствительным к качественной информации, порой вообще не разделяя, где стоящее, а где нет… Троицкий даже помнил, что стрессоры, по Сапольски, выбивали его из гомеостатического равновесия, что помогало ему, как человеку конструктивному, хотя бы частично с этим бороться, отслеживая особо тяжелые моменты.
И все же он любил отпущенное ему время, несмотря ни на что. А счастье… Иногда он даже не был уверен, что это такое, и нужно ли его искать. И уж если нужно, то скорее наслаждаясь процессом поиска, а не ожидая вечного блаженства от конечного результата. В конце концов, у каждого свое счастье. Почему он должен свой его вариант перед кем-то оправдывать?
Троицкий никогда ничего не бросал. Все, что начинал, заканчивал. И не просто все, что начинал, а даже все, что хотел начать, потому что между идеей об осуществлении какого-то проекта и началом действий по этому осуществлению у него проходило минимальное время. Он называл себя активатором и эту черту любил, хотя она иногда сводила с ума его самого и его близких.
2
Первый
Просыпается ночью и смотрит на полную луну. Тоска, как часто в последнее время. Рядом ровно дышит. Такой посредственный. Обычное, все такое обычное. Каждый день, изо дня в день, все дни как один. Засыпает.
Утром опять рутина. На завтрак каша. Ребенок есть не хочет, жалуется. Пихает его в теплую куртку. В машину, едут. Высаживают ребенка у садика, ее довозит до работы, дежурно клюет в щеку, буркает быстрое “пока”. Уезжает. Даже не смотрит толком.
И так всегда? И больше ничего? А фейерверки эмоций, как в кассовых фильмах? Да что там, хотя бы такое, как в фальшивых постах. Хочется плакать, но тушь. Отчаяние.
Работа. Зачем? Очередной нудный день. Финансы. Сколько можно финансов вытерпеть в одну жизнь. И так до пенсии. Ждать смерти? Гулко.
В обеденный перерыв не выдерживает, заходит в Приложение. Давно. Десять лет почти. Повинуясь порыву, набирает пароль, долго всматривается в экран и наконец указательным пальцем левой руки повторяет жест, который, думала, уже и забыла. Свайп. Следующий. Быстро все кончилось.
Второй
Проснулась вроде бы. А вроде и не спала. Замечталась за чашкой кофе. Холодного уже кофе. Компьютер, цифры. Опять финансы? Но контекст явно другой. Отдельный кабинет. Стекло, модерн. Небоскреб. Входит ассистент. Оказалось, стала начальницей подразделения. В подчинении сорок человек. Поняла по контексту.
Домой на такси. Шикуем. А дома – только кот. И холодильник с бутылкой шампанского и коробкой винограда. А суп, а овощи? Вообще, что ли, не готовлю теперь?…
Звонок в дверь. По контексту – мужчина, уже не в первый раз. Видимо, на шампанское с виноградом. А его не скрутит от такого? Дурацкая мысль. Разделся – видимо, он это здесь уже проделывал. Раздел ее. Ладно, раз уж пришел.
Ну так, бывало и хуже. Мужчина не остался. Женат, что ли. Вроде не похоже. Ушел, и ладно, больше времени на мысли.
Тоже нет. Но нужно же потерпеть. Однако как представила, что он опять придет, стало тоскливо.
Вспомнила, что работать теперь надо и вечерами. Положение обязывает. Ну да, все логично. Поработала до двух. Голод. Виноград съел-таки мужчина. Заказала суши. Курьер ее узнал. Видимо, не впервые.
Интересно, а что сейчас в той истории, предыдущей? Муж, дети – они исчезли? Правила игры этого не подразумевают. Идем ва-банк. Назад не смотреть, не жалеть.
Ладно, контекст отсканирован. Не вот уж тебе. Некст, плиз.
Третий
Упала в еще одну жизнь. Что тут у вас?
Путешествие. Море. Города. И не неделю, а по-серьезному, на месяц. Тут уже можно разговаривать.
Работа? Да. Рутина? Нет. Стала блогером. Вроде бы, успешным. Свободное время. Рекламные акции. Коллаборации. Мужчина со стабильным доходом. Работа у него, похоже, удаленная, с размытыми границами между зарабатыванием денег и собственно жизнью. Это многое объясняет.
А как хорош. Женщины оборачиваются. Завидуют. И все это – мое. Здесь можно и остаться.
Разговор о детях. С таким хочется продолжать себя. За что счастье? А зачем думать. Повезло. Насвайпала. Успех.
Месяцы текут. Вечный отпуск. Рай. Только мужчина отстраняется. Кризис? Другая? Ужин. Каждый в своем телефоне. Вдруг он смотрит странно, пристально. Знакомый взгляд. Что-то помню.
Исчез. Тарелка с едой. Пар. Еще горячая. А его нет. Телефон остался. А там – все ясно. Свайпнул, значит. И что теперь?
3
Кира тухла на детской площадке. Именно тухла, потому что сказать “Кира развивала ребенка на детской площадке” было никак нельзя – это описание было уготовлено скорее тем самым хорошим матерям. A Кира была, как она сама себя любовно называла, матерью-ехидной. Она над этим определением посмеивалась, но, как говорится, в каждой шутке…
Хорошие матери копаются с детьми в песке, восторгаются построенными ими замками, а также – Кирина любимая часть – до слез умиляются мороженым из песка, восклицая: “Ванильное? Мммм, как ты вкусно мне приготовил”.
Хорошие матери в соцсетях выкладывают исключительно фотографии лучезарно улыбающихся отпрысков, вызывая вопрос: “Ну как вы смогли затащить ребенка на такую высокую гору (долететь до такой далекой страны, досидеть с маленьким ребенком в ресторане до такого позднего часа – подставь свое) и сохранить его в таком радостном расположении духа?”.
Кира, пусть и только теоретически, понимала, что, во-первых, не нужно сравнивать, как сказал кто-то умный, свое закулисье с чужой сценой (с таким посылом она в целом боролась с комплексом неполноценности, логичным образом вызываемым и подпитываемым соцсетями), а во-вторых, что детские (да, в общем-то, и не только детские) воспоминания зачастую создаются через негатив и форсирование. Вроде и ботинки жмут, и есть хочется, и надоело уже бесконечно идти на эту гору, но для фотографии все распрямились, улыбнулись, и – внимание – магия случилась.
Через пять лет, когда мы показываем кому-то, как мы залезали на эту гору с трехлетним ребенком (которого мы большую часть пути несли на себе, а те метры, что он шел сам, сопровождались нытьем), нам уже и самим кажется, что было очень здорово, весело, приятно. Память ведь такова, что мелкие неприятные воспоминания зачастую выталкиваются на задворки, притесненные тем, что “было же здорово”. И отлично, что это так работает.
Хорошие матери в разговоре с другими матерями непременно обсуждают вкусные рецепты из биопродуктов, которые они каждый вечер выносят на красиво сервированный стол, вокруг которого сидят муж и трое детей в белых наглаженных рубашках, которые к шести вечера, после детского сада, не потеряли своей белизны. Конечно, на столе есть свечи, а накрывали этот стол, собственно, эти самые дети, которые с удовольствием, без какого бы то ни было внешнего давления, без ругани или стимуляции сладостями или мультфильмами помогают родителям с домашними делами. Конечно, одежда мамы, папы и детей в одном стиле, как на фотосессии. Конечно, каждый ребенок ходит на три-четыре кружка (собственно, делается это скорее для успокоения родителей, а не для развития ребенка), каждое воскресенье говорит с родителями только по-английски и является при этом счастливой личностью, которая спустя тридцать лет не станет плакать в кабинете психотерапевта, раскапывая детские травмы.
Хорошие матери используют только игрушки из натуральных материалов. Никакого пластика – ведь он токсичен.
Хорошие матери всегда в курсе, что у ребенка произошло за день в яслях, школе, садике, потому что они задают правильные вопросы и потому что ребенок привык, что у них крепкие, доверительные отношения.
А точнее так: если дети маленькие, они ни в какие ясли-садики вовсе не ходят, ведь хорошая мать – наверняка адепт осознанного родительства, спящая вместе со всеми своими детьми на трехспальной кровати, носящая ребенка в слинге до двух лет (Киру занесло мыслями и она, как человек справедливый, приостановилась – тут ведь и правда непонятно, что правильно, а что нет, а цель Киры была судить, но не засуживать).
От хороших матерей дети никогда не услышат: “Мне некогда”, “Давай быстрее одевайся” или “Если не почистишь зубы, сказку читать не будем”, потому что они эффективно управляют своим временем, не торопят детей (чтобы не создавать у них комплексы, неврозы, и так далее), а также не используют угрозы, зная о бесполезности этого психологического приема и его вреде для детской психики.
Хорошие матери прочитали все возможные книги о воспитании детей от внутриутробного возраста до совершеннолетия (а в идеале они также подготовились к воспитанию взрослых детей), каллиграфическим почерком записали выжимки из них в красивую тетрадь и перечитывают эту тетрадь во время утренней медитации, сразу после стакана теплой воды с лимоном. После чего они с удовольствием используют эти знания во время общения с детьми.
У хороших матерей дети прекрасно ползают с шести месяцев, ходят с девяти месяцев и вообще не нуждаются в коляске с полутора лет.
Ну и, конечно, у хороших матерей все всегда продумано, есть четкий план действий, а дети живут по строгому и оптимально выверенному режиму, получая достаточно сна, белков-жиров-углеводов-калорий и информации. Нет нужды упоминать, что мультфильмы они либо вообще не смотрят, либо смотрят редко, на иностранных языках, развивающие и только после того, как они рассказали выученный наизусть стих на полторы страницы, убрались в своей комнате или помогли бабушке сварить суп.
Оставим в покое несуществующих идеальных матерей и вернемся к Кире, матери вполне себе обычной. Она, как и все, попадалась в ловушку эпохи: знала, как нужно правильно жить, но все никак не могла эту правильную жизнь организовать. Не завидовать, не читать соцсети, правильно питаться, заниматься спортом, не сплетничать, больше читать, не оглядываться постоянно на других. Чтобы всего этого достичь, она периодически читала селф-хелп книги, смотрела видео, искала советы в соцсетях (особенно полезными представлялись советы о том, как перестать в этих самых соцсетях сидеть) и активно работала над привычками.
Пятидесятидневный челлендж по борьбе с кофеином, напоминания на телефоне из разряда “выпей воды, даже если не хочется”, блокировка соцсетей на телефоне, удаление приложений и аккаунтов – всего этого в жизни Киры было в избытке. Обычная такая девушка. Собственно, ей было уже за тридцать и пора бы уже называть себя женщиной, казалось ей. Несколько сотен лет тому назад она уже приближалась бы к наименованию “пожилая женщина” (а-ля толстовская “старая графиня”), а сегодня, в двадцать первом веке, она чувствовала себя молодой девчонкой – еще одно основание любить то время, в котором она жила.
– Мам, смотри, как я могу! – вырвал ее из размышлений трехлетний сын Денис. Он лег на качели животом и, смотря вниз, пытался раскачиваться.
– Здорово, малыш! – с вялым энтузиазмом отреагировала Кира, в очередной раз почувствовав укол совести за то, что она его не раскачивает на качелях, а сидит на лавочке, прокручивая ленту соцсетей вплоть до физической усталости пальцев, а еще за то, что сказала она это, едва ли смотря на него, да еще и фальшиво-сладким тоном.
Тем временем послышался скрежет калитки, и на площадку зашли Майя – “подруга-мамаша” Киры – с трехлетним сыном. Настроение Киры сразу улучшилось, ей предстоял час приятной болтовни, в то время как дети будут вместе играть, вместо того чтобы теребить каждый свою маму. Были у Киры и меркантильные интересы: они с Денисом забыли дома сумку с игрушками для игры в песке, а Майя всегда носила их прикрепленными к коляске. Кира коляску уже год как не использовала. Да и, честно признаться, Кира не то чтобы часто забывала взять с собой эти игрушки, а просто ей лень было их таскать с собой, тем более что сына из садика она зачастую забирала прямо после работы. Не таскать же эту сумку, из которой щедро сыплется песок, в конце концов, на кафедру. Она и так, приходя на работу, частенько замечала пятна на своем пальто, подозрительно похожие на сопли, землю, прилипшую к сумке и прочие радости материнства. Одна надежда – что студенты и коллеги этого не замечали.
– Давно сидите? – весело спросила Майя.
– Полчаса уже, – ответила Кира, посмотрев на часы.
– А мы после садика забежали за чаем для меня. Владу, конечно, пришлось купить сладкую булку, ну да ладно, в следующий раз захвачу ему из дома морковку.
– Можно подумать, он будет ее есть…
– И то верно, – вздохнула Майя. И тут же засмеялась в своей легкой, приятной манере. Оптимист, что с ними делать. – Ну и фиг с ней, с морковкой. И со здоровым питанием. Люблю чай-кофе, а ребенок любит булки. Что тут такого?
Кира условно разделяла своих подруг на “одиночек” и “мамашек”. Чем старше она становилась, тем меньше оставалось первых и тем больше появлялось вторых. С Майей они познакомились на этой самой детской площадке, когда дети были еще совсем маленькими: Дениске было одиннадцать месяцев, а Владику – десять. Кира тогда чувствовала себя совершенно опустошенной и отупевшей после декрета. В голове были исключительно педприкорм, подгузники с удобными липучками, детские песенки и прочее из этой же серии. На голове был дежурный хвостик с петлей. Кукешка, как ее называла Кирина мама. Одевалась она в дежурные джинсы, еще оставшиеся с беременности, вместе с килограммами от последней, и в безразмерные свитера. Летом, понятное дело, в футболки. Макияжа ноль. Сил ни на что не оставалось.
Майя была совсем другой. Кира сразу ее заприметила. Вроде и ребенок маленький совсем, а она, тем не менее, в прекрасной форме, одета если не всегда с иголочки, то хотя бы внятно, макияж отменный. Охота ей заморачиваться. Сначала Кира отнеслась к Майе настороженно, даже враждебно. Сразу в своем воображении заняла оборонительную позицию. “Может, у нее ребенок постоянно спит. А по профессии она стилист-имиджмейкер, вот только краситься и умеет”. Но незнакомка сразу расположила Киру к себе, спросив:
– Не знаешь, где тут поблизости кофе можно взять? Мы только что в этот район переехали. И мне срочно нужен латте, иначе я за себя не ручаюсь. – И она задорно рассмеялась, а Кира поняла: наш человек.
– Не поверишь, а я как раз веду внутреннюю борьбу, можно ли выпить третий кофе сегодня. Отведу тебя сейчас в мое любимое местечко. Не идеальное, конечно, но для нашего района вполне себе.
Они сразу же перешли на ты и, довольные друг другом, подхватили коляски с детьми и помчались в кофейню.
Прошло уже три года, а ничего не изменилось. Площадка, кофеинозависимость… Хотя нет, кое-какие изменения в жизни обеих подруг все же произошли.
– Подожди-ка, почему это вы пошли за чаем? А как же твой обычный кофе?
– Да так что-то, захотелось… Как дела у тебя? Сто лет не виделись, – перевела разговор Майя.
– Давай ты лучше в двух словах расскажи. Чую, что-то у тебя интересное есть.
– Если в двух словах: Я беременна! – И Майя стала с любопытством вглядываться в лицо Киры, ожидая реакции.
– Вот так пожалуйста!!! Ну что, мать, поздравляю! И правильно, а чего сидеть-то. Shit is getting done.
– Что-что? Это по-нашему что значит? – Майя знала, что Кира любила вставлять в речь слова из разных языков, и не обижалась (а некоторые обижались, считая это высокомерием).
– Ну, в смысле, дела делаются, проекты завершаются. Сказала бы, солдат спит – служба идет… Слушай, а какой срок-то?
– Двенадцать недель. Как раз можно рассказывать, ты одна из первых. Пока только родители знают и сестра Егора. Конечно, сразу ахать и охать начали. Не летайте в отпуск, да кофе не пей. Самое смешное, что от кофе меня воротит. Опять токсикоз, как в ту беременность.
– А пол, поди, еще не узнали?
– Не, на следующем УЗИ должны сказать, месяца через полтора вроде бы. Ну, нам все равно.
– Отлично, Майюш, очень за вас рада. Я так и думала, что вы скоро опять пытаться будете.
– Да, решили попробовать и бац, сразу получилось. Ну, раз уж я не работаю все равно, то чего тянуть, пусть разница маленькая будет.
– Конечно, а поработать успеешь, как оба подрастут. – Если уж быть до конца честными, то в эту теорию до конца не верили ни Майя, ни Кира, поскольку обе понимали, не вербализируя, что карьера в современном обществе обычно (хотя и не всегда) делается в то же самое время, что и рождение и воспитание детей, с двадцати плюс до сорока плюс. Дальше уже с детьми сложно, а с карьерой, пусть и не так сложно, как с детьми, но и не лайтово. Никто просидевшего в декрете специалиста обычно не ждет, если только он не слушает подкасты по своим рабочим темам на детской площадке и не читает профильные статьи в топовых журналах во время кормления (это уж было совсем не про Майю). Однако именно такими аргументами принято отвечать на подобные высказывания, что Кира и сделала.
– Ну ты знаешь, мне главное, чтобы у мужа работа была. Я-то найду, чем бы мне заняться. А пока сконцентрируюсь на детях, – последнюю часть она добавила как будто бы даже пафосно.
Надо сказать, что Майя не особенно удачно прикидывалась, что работа ее интересует. Она закончила некий малоизвестный институт в двадцать два, пять лет проработала секретарем в какой-то скучной компании, производящей какое-то скучное оборудование, и с удовольствием ушла в декрет уже за четыре месяца до родов. Она, как сама считала и любила рассказывать, удачно вышла замуж за парня из состоятельной семьи, работающего в семейном бизнесе, в двадцать семь родила и работать больше особым желанием не горела. На вопрос о профессиональной деятельности она сейчас весело отвечала: “Работаю мамой”, – а если собеседник не вдохновлялся в достаточной степени, то она добавляла убийственный аргумент: показывала фотографии поделок, которые она делала с сыном, которые по сравнению с теми сомнительными художествами, на которые изредка решалась Кира, казались полотнами Моне на фоне урока рисовании во втором классе общеобразовательной школы.
По подозрению Киры, Майя хотела родить трех детей и, что называется, засесть дома, благо муж умел зарабатывать, а она любила тратить, и все были довольны. Особой интеллектуальностью она не отличалась, о чем сама же часто рассказывала, тут без обид.
– Ой, я вообще не люблю напрягаться. Книги, конспекты. В институте мне так все это надоело, что хочется работу без особого стресса, чтоб попроще. Напрягаюсь я и так достаточно, с домашними делами, заботами о ребенке. Да и, скажу тебе честно, мне нравится просто отдыхать, тупить в телефоне.
– Слушай, а кому это не нравится? Я тоже иногда это делаю. Чтобы энергию, что ли, сберечь, даже не знаю. Ой, да что греха таить, сегодня, пока ты не пришла, я с большим успехом занималась именно этим. Иногда мне кажется, что я вообще не в состоянии ничего выдать. Хочу просто залечь на диван, накрыться пледом, поставить на журнальный столик чашку чая, рядом вазочку с шоколадными конфетами, и вперед, в мир легких цифровых развлечений, в мир информационного перенасыщения, в которым так трудно быть абсолютно довольным и не хотеть еще. Ведь, если вдуматься, раньше людям нужно было бегать за развлечениями, а сейчас нужно бегать от них.
– А зачем, собственно, от них бегать? Мне нравится возможность выбора.
– Да, но потом платишь за это чувством опустошенности. Как когда ты утоляешь голод фастфудом. Вроде и полный живот, а удовлетворения нет, и хочется еще, чтобы хоть как-то себя порадовать. В общем, замкнутый круг. И до людей часто тяжело достучаться через медиашум.
– Ну да, это сейчас заряженная тема. Less is more…
– Точно. Для меня это скорее про искусственное сужение своего инфопространства как путь к качественному развитию и счастью.
– Любишь ты философствовать, мать. И все равно я тебя люблю, и за это тоже.
Мысли эти в достаточной степени лежали на поверхности, но для Майи этого было уже почти чересчур. И тем не менее, Кира очень любила Майку. В первую очередь, конечно, за оптимизм. Заболеет ребенок: хорошо, что температура всего 39,5 – у некоторых до сорока поднимается. Опоздали на самолет: а вдруг он бы все равно упал? Машина сломалась: у некоторых вообще нет машины. На вопрос “как дела” Майя всегда отвечала “все отлично / классно / замечательно”, а если было объективно не очень, она говорила “неплохо”. Кира все время пыталась у нее учиться и приговаривала как мантру: опоздала на автобус – подожду следующего. Но бесит, я же в кое-то веки вышла вовремя. Этим обычно упражнения по оптимизму заканчивались, уступая место злобе дня. Хотя, надо сказать, Кира сама была оптимисткой, но по сравнению с Майей казалась унылом декадентом.
Мама Киры, которая лично Майю не знала, но много слышала от нее от Киры, сформировала у себя четкое мнение, что человеком та была поверхностным. Однако какая-то связь с космосом у нее все же была. Просто эта связь находила не совсем стандартные выражения.
Как-то раз она, например, сильно удивила Киру фразой: “Но ведь Левин у Толстого – совсем не положительный персонаж. Он так высокомерен”. Кира отнюдь не была согласна с этим. Левин очень ей нравился. Нравилось его великодушие, его честность, его чистая любовь к Кити, его готовность поддерживать Долли. Но смысл в словах Майи был, она тоже уже подходила к этой мысли о его высокомерии, проявляющемся, например, в отношении к Облонскому. Мысль не такая уж новая. И все-таки человек, читающей ее безмерно любимого Льва Николаевича, да еще и между строк, уже не мог ей казаться ей поверхностным. Возможно, поверхностность Майи подкреплялась ее имиджем вечной оптимистки. Как будто бы оптимизм и позитивность не могут быть глубоким, а страдание – единственный путь к истинному познанию и просветлению…
Или иногда Майя удивляла ее чем-то простым, но очень тонко подмеченным, и подавала это так, будто это общее место, все знают и вообще не стоит упоминания. При этом, если мысль оказывалась серьезной, без улыбки, то Майя быстро выводила ее назад в позитив.
У нее даже фамилия была оптимистичная – Радостина. По мужу, конечно. Такие, как Майя, фамилию обычно меняют. Уж выходить замуж, так выходить: со свадьбой на сто пятьдесят человек (свадьбу Кира не застала, так как познакомилась с Майей позже, но многочисленные фотографии видела, даже в формате метр на метр, на стене квартиры подруги), с новой фамилией, с торжественным объявлением в соцсетях… Безусловно, глупо вешать на людей ярлыки, но ведь можно же сделать кое-какие обобщения, – думала Кира. И сама себя ругала за сплетни, пусть даже и мысленные, с самой собой.
Конечно, она много с чем не соглашалась, из того, что транслировала Майя. Например, нужно ли стараться обеспечить детей до старости.
– Ну да, поставить на ноги, – утверждала Кира. – Но дальше же они должны сами подхватить эстафету, иначе у них не будет никакой мотивации чего-то добиваться.
– Нет уж, – парировала Кира, – если ты детей родила, то нужно обеспечить их всем необходимым, включая обязательно квартиру, чтобы они потом не нищебродствовали, а начинали уже с достаточно высокого старта, иначе зачем их вообще заводить.
– Ну да, социальное наследование. Человек поднялся по лестнице, и дети унаследовали не только его биологические гены, но и эту стартовую площадку. Главное, чтобы в меру. А то помнишь, как в песне “Магнитной аномалии”: “Кого-то испортили деньги, кого-то отсутствие их…”.
– Ну да ладно, что мы все о серьезном, – и Майя в своей задорной манере переводила разговор в какое-нибудь легкое русло, разряжая обстановку, которая даже не успела накалиться.
В кафе подруги взяли мятный чай в высоком бокале для Майи и бессменный капучино для Киры. Третий, со вздохом подсчитала она, параллельно мысленно прописывая слово cappuccino на итальянском. Две “p”, две “c” – пробормотала она, так как эта была типичная ошибка изучающих язык. Борьба за один кофе в день была в очередной раз позорно проиграна. Надо перечитать книги о силе привычек. Дети по такому случаю получили по круассану, чем были отвлечены на целых семь минут. Привыкшие к тому, что спокойствие будет недолгим, молодые мамы подняли бокалы за грядущие в жизни Майи изменения и разошлись, потому что дети, расправившись с круассанами, начали канючить на предмет новых вкусностей. Пора было вести их по домам, пока не взорвется бомба под названием “вечерние капризы”.
По дороге домой у Киры промелькнула приятная мысль о том, что некоторые из ее подруг вообще на площадки не ходят, а таскают детей по своим делам: в банки, паспортные столы и прочие недетские места. Так что она еще ничего. От этой мысли о несуществующей гонке, в которой она не последняя, самой стало смешно. Вообще, главное – это жить с ребенком вместе, пока ты как родитель ему нужен, и делать все, от тебя зависящее, чтобы быть ему другом. Хотя, наверное, у некоторых бывают такие обстоятельства, что и этот план становится недостижимым…