Полное собрание стихотворений – Афанасий Фет

IХудшее, что можно сделать с наследием Фета – изучать его в школе. Безмозглый слюнтяй – такое мнение вынес из школы и был прав правотой неискушённой поэзией и жизнью молодости. Ягодки-цветочки, настойчиво упоительные розы при луне, задник сцены задекорирован соловьём, от которого несёт пошлостью за версту. Как это меня бесило! Прям как щас, когда пишу эти строчки.И всё же, как вы можете заметить, книге я поставил высшую оценку. Моё мнение о стихах Фета менялось не столько потому, что мне попадались хвалебные отзывы символистов, сколько по мере самостоятельного обнаружения находок. Второе знакомство началось со стихотворения «Ничтожество».

Что ж я узнал? Пора узнать, что в мирозданьи,

Куда ни обратись, – вопрос, а не ответ;

А я дышу, живу и понял, что в незнаньи

Одно прискорбное, но страшного в нём нет. Соединение отвлечённой темы и подлинности чувства, написанное, казалось бы, просто и между тем глубоко – поражает. Ни до, ни после философская лирика такой мощи не достигала, сколько бы ни пыжились В. Соловьёв, Вяч. Иванов. Философская лирика – это со стороны Фета, переводчика Шопенгауэра, не дань моде. Идеи волюнтаризма – корни того своеобразного виденья мира, где каждым живым существом движет иррациональная, губительная и витальная воля, пронизывающая всё вокруг: от лежащих в траве светляков до «дрожи таинственной» заката. И вот чем мне Фет гораздо ближе Тютчева, так это вещественностью объектов – он-то в отличие от Фёдора Ивановича описывал грубый мир, на котором лежит потустороннее сияние, а его гениальный современник, как правило, сразу же, с первых строк бросается в метафизику с условным пейзажем, служащим лишь поводом к какому-нибудь высказыванию:Люблю весну в начале мая,

Когда весенний, первый гром,

Как бы резвяся и играя,

Грохочет в небе голубом. В то время как у Фета пейзаж живёт безостановочной, своею жизнью:

Истрепалися сосен мохнатые ветви от бури,

Изрыдалась осенняя ночь ледяными слезами,

Ни огня на земле, ни звезды в овдовевшей лазури,

Всё сорвать хочет ветер, всё смыть хочет ливень ручьями. И всё же второе знакомство было так же недостаточно глубоким. И было третье открывание Фета.Фет – лирик. Да, мысль новизной не блещет, но апеллирую к формулировке автора, кто же это. <Кто не в состоянии броситься с седьмого этажа вниз головой с непоколебимой верой в то, что он воспарит по воздуху, тот не лирик>>. И в этом главная чарующая особенность его лирики: страдание должно претвориться в гармонию или разорваться ручной гранатой, как в стихотворении «Когда читала ты мучительные строки…». – Зачинающееся вялыми строками: «Когда читала ты мучительные строки, // Где сердца звучный пыл сиянье льёт кругом, // Где страсти роковой вздымаются потоки…», – оно вдруг резко интонационно обрывается стихом «Не вспомнила ль о чём?» и вдруг безо всякого перехода описывается прекрасное зарево, охватившее степь посреди ночи, а затем – как удар: "И в эту красоту невольно взор тянуло, // В тот величавый блеск за тёмный весь предел, – // Ужель ничто тебе в то время не шепнуло: // «Там человек сгорел!»При чтении Фета нужно набраться терпения, ибо сентиментальный мусор в сочинениях преобладает, но внимательное изучение окупается с лихвой. Помню, как позёвывая читал фетовские поздравки. Первая строфа одного из них с моими комментариями: «Далёкий друг, пойми мой рыданья, (зевок) // Ты мне прости болезненный мой крик. (ишь, размечтался, одноглазый!) // С тобой цветут в душе воспоминанья (прям как бабка у подъезда), // И дорожить тобой я не отвык» (Я хочу поднять свой бокал…) И ещё три мучительные строфы излияний, и, наконец, последняя:

Не жизни жаль с томительным дыханьем,

Что жизнь и смерть? – А жаль того огня,

Что просиял над целым мирозданьем,

И в ночь идёт, и плачет уходя.

IIТелячьи мозги – это Тургенев о Фете, великий стилист своего времени о дисгармоничном современнике. Его, как и других, забавлял и плачущий огонь, и неожиданные признания в стихах вроде «Я думал… не помню, что думал». Эти дикие, ни с чем не похожие стихи не могли выйти из-под пера Тургенева, потому что они не рассудочны. Но кто сказал, что поэзия должна быть рассудочной? Вот и Страхов не мог не отметить в письме: «Как это тепло и трогательно. Один знакомый нашёл только, что огонь не может плакать.» (Хотя для нас, читавших и Блока с его «звонко-синим часом» или Маяковского со всеми его стихами такие претензии уже устарели).Странно требовать от поэзии рассудочности. Все её выразительные средства от образов до инверсий и размеров демонстрируют собой явление, резко (а иногда не очень) отличное от прозы, и мы принимаем её условности. Не принимать их их, будет так же странно, как если бы говорить стихами, словно незабвенный Васисуалий Лоханкин. Вы помните удивление Журдена, спросившего у учителя философии: «А когда мы разговариваем, это что же такое будет?» – и в ответ услышавшего: «Проза».