bannerbannerbanner
Багдадский Вор

Ахмед Абдулла
Багдадский Вор

Полная версия

Achmed Abdullah

The Thief of Baghdad

© Сорочан А. Ю., составление, вступительная статья, перевод на русский язык, 2022

© Абросимова Е. И., перевод на русский язык, 2022

© Издание. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2022

© Оформление. Т8 Издательские технологии, 2022

* * *

Ориентальные фантазии на черно-белом экране

В 1924 году на экраны Америки вышел фильм «Багдадский Вор». Ныне без этой картины Рауля Уолша нельзя представить себе историю кинематографа, да и весь ориентализм XX века без этой ленты выглядел бы совершенно иначе. Множество ремейков (самый популярный и самый вольный – звуковой фильм 1940 года), множество подражаний, огромное количество романов и рассказов, вдохновленных образом таинственного Востока, который был условно и в то же время убедительно воссоздан на экране.

Историю о воре, который полюбил дочь багдадского халифа, придумал выдающийся актер Дуглас Фэрбенкс, который ознакомился со сказками «Тысячи и одной ночи» и нашел в классической книге подходящий сюжет. Фэрбенкс находился в зените славы – артистичный, эффектный, подвижный, он, как писали критики, двигался на экране «кошачьей походкой и постоянно пребывал в движении». Разумеется, эта пластичность помогла актеру в комедийных ролях. Отход от комедии начался в «Трех мушкетерах» (1921). А в 1922 году Фэрбенкс сыграл Робин Гуда в одноименном фильме и обнаружил для себя настоящее золотое дно в фильмах плаща и кинжала. Однако ему не хотелось полагаться только на искусство трюка, и арабская фантазия стала для актера идеальным вариантом продолжения карьеры. Впрочем, сам Фэрбенкс признавался, что источник его вдохновения – не столько восточные сказки, сколько немецкий фильм Пауля Лени «Восковые фигуры»; в эпизоде с пещерой Аладдина Фэрбенкс отыскал нужные детали и ключ к развитию сюжета.

Над сценарием по наброску Фэрбенкса работали Лотта Вудс (она же писала сценарий для «Мушкетеров», да и в дальнейшем вплоть до 1929 года сотрудничала с Фэрбенксом) и уже завоевавший известность ориентальными рассказами и романами экзотический и загадочный Ахмед Абдулла. В истории нашлось место революционным спецэффектам (ужасные монстры, ковер-самолет, человек-невидимка…) и роскошным декорациям. Конечно, это не совсем восточная сказка, но во всяком случае – настоящая феерия в жанре фэнтези: зрители не ожидали ничего подобного, да и Фэрбенкс больше ничего подобного не создавал.

Сам актер считал эту работу своим величайшим достижением и всячески подчеркивал уникальность «Багдадского Вора» во время работы над фильмом. Он утверждал, что производство обошлось в фантастическую сумму – 2,5 миллиона долларов. На самом деле, как стало известно после разбора архива Фэрбенкса, денег потратили куда меньше – чуть более миллиона.

Но результат оказался впечатляющим – роскошные фантазии Фэрбенкса и Абдуллы воплотились на экране. Съемки привлекли огромное внимание – на площадке появились многие знаменитости, в их числе бейсболист «Бэйб» Рут и балерина Анна Павлова. За двадцать восемь недель Фэрбенкс не только проделал множество трюков, но и использовал огромное количество революционных техник. В одной из сцен авторы предвосхитили «Кинг-Конга». Когда появлялась гигантская обезьяна, стражников изображали дети. А когда обезьяны в кадре не было, роли играли взрослые. Таким образом обезьяна нормального размера выглядела намного крупнее; сходные трюки проделывали и в сценах с упомянутым культовым монстром. В своих мемуарах режиссер Рауль Уолш утверждал, что придумал иллюзию волшебного ковра, наблюдая за строительными работами в Лос-Анджелесе: там он увидел сталевара, едущего верхом на балках, которые поднимал огромный кран. Уолш установил аналогичный кран на сцене и добавил подвесной шкив, ковер с вплетенными в него стальными ремнями и множество тонких проводов. Подходящие ракурсы камеры и монтажные приемы обеспечили последние штрихи в этих запоминающихся эпизодах. Биографы Фэрбенкса раскрыли и особенности трюков в сцене с подводным царством и с огромными горшками… Теперешних зрителей вряд ли удастся этим удивить, а вот богатство фантазии по-прежнему впечатляет: великолепный дизайн (ворота Багдада поистине незабываемы!), тысячи статистов, поразительно быстрая смена трюковых сцен и неукротимое воображение создателей фильма – вот слагаемые успеха «Багдадского Вора».

Фильм занимает девятое место в списке десяти величайших картин жанра фэнтези. В июне 2008 года он был включен в список лучших картин Американского киноинститута (немых фильмов в этом списке всего два – вторым стали «Огни большого города» Чарли Чаплина). В 1996 году «Багдадский Вор» был внесен в Национальный реестр фильмов Библиотеки Конгресса – теперь культурное, эстетическое и историческое значение жанровой картины признало и научное сообщество. Фильм давно перешел в общественное достояние, но в два с половиной часа не уместились многие находки соавторов, и далеко не все литературные идеи удалось воплотить на экране.

Поэтому роман Ахмеда Абдуллы (который, строго говоря, не является новеллизацией сценария) заслуживает читательского внимания. Писатель показал, как восточная фантазия может стать частью «западной» культуры и при этом сохранить ориентальную ауру. В книге мы погружаемся в чужой мир, но мир этот полон смутно знакомых образов и идей, намеков и подсказок. Легенды и предания Востока и Запада сплетаются в сложный узор, похожий на рисунок на персидском ковре…

И как ни странно, за полтора десятка лет работы в Голливуде (Абдулла писал сценарии с 1920 по 1935 г.) писатель не утратил способности удивляться и открывать новое. Это ощущение чудесного отразилось не только в повести «Зачарованная жизнь» и в некоторых более поздних рассказах, но и в одном из самых странных и необычных сценариев, который основан на событиях подчеркнуто бытовых и рядовых.

Этот сценарий лег в основу фильма «Чанг: легенда диких краев» (1927). Работали над этой картиной создатели «Кинг-Конга» Мэриан Купер и Эрнест Шэдзак. История о бедном фермере из Северного Таиланда, каждый день сражающегося за выживание в джунглях, могла показаться вполне банальной. Но реальность, грубая и жестокая, подчас разрушает вымысел и создает особую магию. Режиссеры старательно фиксировали жизнь дикой природы, непрофессиональные актеры подвергались реальной опасности, а зверей (тигров, леопардов, медведей) убивали на самом деле. В наши политкорректные времена этот фильм был бы попросту невозможен. Однако в 1928 году он стал одним из самых кассовых проектов в кинематографе. И до сих пор противиться магическому очарованию «Чанга» невозможно. Недаром в 1929 году фильм выдвинули на «Оскар» в номинации «Уникальная постановка», и, наверное, недаром с 1929 года премий в такой номинации больше не присуждали.

Впрочем, в книге Ахмеда Абдуллы, предлагаемой ныне вашему вниманию, мы видим, что «сказочная» сторона ориентализма притягательнее «бытовой» – и на экране, и в литературе…

Александр Сорочан

Багдадский вор

Глава I

В пестрых хитросплетениях анналов Востока история Ахмеда эль-Багдади, «Багдадского Вора», как называли его в древних хрониках, история о поиске счастья, о приключениях, подвигах и любви с течением времени стала казаться чем-то гомеровским, чем-то эпическим и мифическим, чем-то туго сплетенным с золотой тенью пустыни, как по стилю, так и по сюжету.

Об этих происшествиях говорило с гордостью все его племя, Бенни Хуссаниа, грубое, мчащееся по пустыням племя бедуинов, наделенное слабыми представлениями о чести и могучей жаждой наживы, уставшее от бесплодных арабских песков и стремившееся к удовольствиям восточного базара и рыночной площади – да, это был человек, взращенный городом. Об этом говорили со смесью страха и зависти к Почетной Гильдии Багдадских Воров, где когда-то он был весьма почитаемым человеком. История широко распространилась вместе с черными палатками кочевников от Мекки до Джедды и дальше, с шепотом загорелых, сморщенных старушек, которые сплетничали, варя кофе к завтраку, или качали вздувшиеся шкуры на коленях, пока масляные валики не пожелтеют и не вспенятся; она срывалась с потрескавшихся от солнца губ погонщиков верблюдов, с лживых губ сухопутных торговцев и купцов; эта история достигла Сахары на юге, зеленой, каменной Бохры – на севере, резных Ворот Дракона – в Пекине, золотых гор Индостана – на юго-востоке и северо-востоке, прекрасных, душистых садов Марокко – на западе; болтливые старцы обсуждали ее, словно переваривая храбрые подвиги прошлого во вьющемся синем дыме своих кальянов.

– Wah hyat Ullah – Бог жив! – Так начиналось их повествование. – Этот Ахмед эль-Багдади – каким энергичным парнем он был! Бегал, как олень! Карабкался, как кошка! Крутился, как змея! Атаковал, как ястреб! Чуял, как собака! Убегал, как заяц! Он был скрытен, как лиса! Цепок, как волк! Храбр, как лев! Силен, как слон во время спаривания!

Или, держа травинку между большим и указательным пальцами, другой старец восклицал:

– Wah hyat hatha el-awd wah er-rub el-mabood – жизнью этого стебля и благословенного Господа! Никогда во всем исламском мире не жил никто, равный вору Ахмеду по могуществу и гордости, размаху и изысканному изяществу воровства!

Или, возможно:

– Wah hyat duqny – честью моих усов! Однажды, о правоверные, это случилось в Золотом Багдаде! Так и было, да буду я есть грязь, да не буду я отцом своим сыновьям, если я лгу! Но однажды это на самом деле случилось в Золотом Багдаде!

А затем полная, подробная история. И чудесный финал.

* * *

Тем не менее настоящая причина этой истории была довольно проста. Все сводилось к похищению полного кошелька, страстной тяге голодного брюха к еде и дерганью волшебной веревки, которая была соткана из волос краснолицей ведьмы из сомнительной секты; местом действия была площадь Одноглазого Еврея – причины, почему она так названа, скрылись в туманах древности – в самом центре Багдада.

 

В южном конце площади располагалась мечеть Семи Мечей, возвышающаяся на широких мраморных ступенях, возносящая вершину своих широких ворот в форме подковы на пятьдесят футов вверх; ее стены обвивали волнообразные арабески желтого и волшебно-зеленого цвета, выделявшиеся в голубом блеске неба; ее одинокий минарет был восхитительным – заостренным и снежно-белым. На востоке решетки базара Торговцев Красного Моря рассекали солнечные лучи, касавшиеся ковров и шелков, медных сосудов и драгоценностей, тонких бутылочек духов, инкрустированных золотом, скрывавшиеся в изменчивых сарабандах теней, розовых, фиолетовых, сапфировых и изумрудных. На севере проспект, усаженный деревьями, вел к дворцу Халифа Правоверных, который врезался в горизонт с невообразимой непринужденностью шпилей, минаретов и сторожевых башен. На западе тесное переплетение узких мощеных улочек покрывало землю; из лабиринтов арабских домов с плоскими крышами и матовыми стенами составлялись улицы, но во внутренних двориках цвели пальмы, оливы и розовые кусты. Также здесь располагался тусклый, извилистый Базар Гончаров, нубийцев цвета сливы, привезенных из Африки в качестве рабов, а немного дальше находилось кладбище, поросшее берберийским инжиром и украшенное крошечными каменными чашами, наполненными зерном и водой для перелетных птиц, по мусульманской традиции.

В самом центре площади Одноглазого Еврея играл сонными серебристыми струями большой фонтан. И здесь, на каменной плите, немного в стороне от фонтана, лежал на животе вор Ахмед, положив подбородок на руки; солнечные лучи согревали его голую, загорелую спину, его темные глаза метались во все стороны, как стрекозы, пытаясь отличить богатых и беззаботных горожан, которые могли пройти в пределах досягаемости его проворных рук и кошельки которых можно было легонько срезать или сорвать.

Площадь, улицы и базары были битком набиты людьми, не говоря уже о женах, детях и тещах людей и приехавших из провинции двоюродных сестрах. Сегодня был праздник – канун Lelet el-Kadr, Дня Чести, годовщины события, когда в 609 году Коран был явлен пророку Мухаммеду.

Итак, толпы собирались повсюду: представители половины восточных рас, арабы, сельджуки и османы, татары и сирийцы, туркмены и узбеки, бухарцы, мавры и египтяне; тут и там встречались люди с Дальнего Востока; китайцы, индусы и малайцы, странствующие купцы, приехавшие в Багдад, чтобы обменять продукты своих родных стран на то, что могли предложить арабские рынки. Все они веселились по вечному восточному обычаю, блистательно, экстравагантно и шумно: мужчины, важные и напыщенные, теребили свои украшенные камнями кинжалы и сдвигали свои огромные тюрбаны под немыслимыми углами; женщины поправляли тончайшие вуали, закрывающие лица, которые вовсе не нуждались в этом; маленькие мальчики решали, могут ли они ругаться эффектнее и громче других мальчишек; девчонки соперничали друг с другом в ярких оттенках платьев цвета анютиных глазок и в истреблении приторных сладостей.

Там были кофейни, полные мужчин и женщин в шелковых, цветных, праздничных одеждах, слушающих певцов и профессиональных рассказчиков, курящих и болтающих, глядящих на жонглеров, метателей ножей, шпагоглотателей и танцующих мальчиков. Там были харчевни и лотки с лимонадом, киоски с игрушками и карусели. Там были медведи, обезьяны, факиры, гадалки, скоморохи и представления «Панча и Джуди». Там были странствующие дервиши – проповедники, воспевающие славу Единого Аллаха, пророка Мухаммеда и сорока семи истинных святых. Там были колоколообразные палатки, где золотокожие, татуированные бедуинские девы выводили трели песен пустыни под аккомпанемент бубнов и пронзительный писк труб. Там было все, что делало жизнь жизнью, включая огромное число ухаживаний – восточных ухаживаний, которые откровенны, прямы и неделикатны на западный вкус.

Также, конечно, на улице звучало множество криков.

– Сладкая вода! Сладкая вода порадует твою душу! Лимонад! Лимонад здесь! – кричали продавцы этой роскоши, звеня медными чашками.

– О нут! О зерна! – кричали торговцы пересохших зерен. – Хороши для печени – желудка! Точат зубы!

– Пощади, о моя голова, о мои глаза! – стенал крестьянин, опьяненный гашишем, которого полицейский в тюрбане хлестал со всей силы кнутом из шкуры носорога по дороге в полицейский участок; жена крестьянина следовала за ними с громким плачем:

– Yah Gharati – yah Dahwati! О ты, моя Беда – О ты, мой Стыд!

– Благословите Пророка и дайте дорогу нашему великому паше! – восклицал задыхающийся чернокожий раб, который бежал рядом с коляской вельможи, когда она пересекала площадь.

– О дочь дьявола! О товар, на который уходят деньги! О ты, нежеланная! – кричала женщина, отдергивая свою крошечную дочку с дерзкими глазками от малиновой бумаги, которой был оклеен лоток с сахарными конфетами. В следующий миг она ласкала и целовала девочку. – О мир моей души! – ворковала она. – О главная гордость дома моего отца, хоть и девочка!

– Смерть – это темнота! Хорошие поступки – это лампы! – вопила слепая нищенка, грохоча двумя сухими палками.

Один встречал и приветствовал другого со всей экстравагантностью Востока: люди бросались друг другу на грудь, опуская правую руку на левое плечо, сжимая друг друга, как борцы, то и дело прерывая объятия и изъявления радости, а затем нежно прикладывая щеку к щеке, ладонь к ладони, одновременно издавая громкие, чмокающие звуки множества поцелуев.

Кроткие, заспанные и обходительные, они впадали в ярость из-за каких-то воображаемых оскорблений. Их ноздри дрожали, и они ярились, как бенгальские тигры. Затем лились потоки нецензурной брани, аккуратно подобранные фразы плутовских поношений, которым славится Восток.

– Олух! Осел! Христианин! Еврей! Прокаженный! Свинья, лишенная благодарности, понимания и правил хорошего тона! – слышались слова престарелого араба; длинная белая борода придавала ему вид патриархального достоинства, противоречивший нечестивым ругательствам, которые он использовал. – Нечистый и свиноподобный чужеземец! Да будет твое лицо холодно! Да осквернят собаки могилу твоей матери!

Раздался вежливый ответ:

– Подлейшая из незаконнорожденных гиен! Отец семнадцати щенят! Продавец свиной требухи!

И затем финальная реплика, растянутым, медленным голосом, но истекающая всем ядом Востока:

– Эй! У твоей тетки с материнской стороны не было носа, о ты, брат шаловливой сестры!

Затем физическое нападение, обмен ударами, кулаки машут, как цепы, пока ухмыляющийся, плюющийся полицейский в малиновом тюрбане не разнимет участников сражения и не шлепнет их с веселой, демократичной беспристрастностью.

– Hai! Hai! Hai! – засмеялись зрители.

– Hai! Hai! Hayah! Hai! – засмеялся Багдадский Вор; и в следующий момент, когда пузатый, седобородый ростовщик остановился у фонтана и нагнулся, чтобы отхлебнуть глоток воды, сложив руки, проворные пальцы Ахмеда опустились, сплелись, немного потянули и вылезли с тугим кошельком.

Еще одно незаметное движение проворных коричневых пальцев; пока тело Ахмеда лежало неподвижно и пока глаза оставались невинными, как у ребенка, кошелек шлепнулся в мешковатые штаны из фиолетового шелка с серебристыми вставками, которые были собраны у лодыжек и которые вор приобрел только прошлой ночью – не заплатив за них – на базаре Персидских Ткачей.

Минуту за минутой он лежал там, смеясь, наблюдая, обмениваясь шутками с людьми в толпе; и многие из тех, кто останавливался у фонтана, чтобы попить или посплетничать, оставляли добычу в широких штанах Ахмеда.

Среди этой добычи были такие вещи, как: изящный платок, звенящий чеканным серебром и украденный из шерстяных складок бурнуса неповоротливого, задиристого, угрюмого татарина; звенящий пояс, украшенный рубинами и лунным камнем, с талии одной из любимейших черкесских рабынь халифа, которая шла по площади мимо фонтана в сопровождении дюжины вооруженных евнухов; кольцо из мягкого, чеканного золота, украшенное огромным сапфиром, с окрашенного хной большого пальца посещающего Стамбул франта, которому Ахмед, чтобы чужестранец не запачкал свое парчовое одеяние, помог попить воды, за что его изысканно отблагодарили:

– Пусть Аллах вознаградит тебя за твою доброту!

Но гораздо более существенной наградой стало вышеупомянутое кольцо.

Ахмед уже хотел прекращать работу, когда с базара Торговцев Красного Моря вышел богатый купец, Таджи Хан, хорошо известный по всему Багдаду из-за его богатства и экстравагантности – экстравагантности, необходимо добавить, которую он сосредоточил на своей собственной персоне и на наслаждении своими пятью чувствами; процветания он достиг с помощью чрезвычайной нужды, от которой страдали бедные и убогие, одалживая деньги по завышенным ставкам, беря в залог коров и нерожденных телят.

Он шагал жеманно, над его злым, скрючившимся, старым лицом смехотворно возвышался кокетливый тюрбан светло-вишневого цвета, его скудная борода была окрашена в синий цвет краской индиго, его острые ногти были вызолочены на щегольской манер, его худое тело было укрыто зеленым шелком, и он держал в костлявой правой руке большой букет лилий, который то и дело нюхал.

Ахмед все это видел, и все это ему не нравилось. Более того, он увидел высовывающийся из-за поясного платка Таджи Хана округлый вышитый кошелек. Толстый кошелек! Богатый, набитый кошелек! Кошелек, перемещение которого было бы одновременно и правильно, и нечестиво!

– Мой – во имя щетины красной свиньи! – подумал Ахмед, когда Таджи Хан проходил мимо фонтана. – Мой – или не смеяться мне больше никогда!

Его рука уже опустилась. Его проворные пальцы уже изогнулись, как знак вопроса. Кошелек уже легко скользил из-за поясного платка Таджи Хана, когда – позвольте вам напомнить, что Ахмед распластался на животе, а его голую спину согревало солнце, – назойливый москит приземлился на его плечо и больно его укусил.

Он пошевелился, изогнулся.

Его тонкие и длинные пальцы соскользнули и дернулись.

Таджи-хан, почувствовав рывок, посмотрел и увидел свой кошелек в руках Ахмеда.

– Вор! Вор! Вор! – закричал он, цепляясь за Ахмеда и не выпуская кошелек. – Отдай его мне!

– Нет! Нет! – возражал Ахмед, потянув кошелек и быстро перебросив его в левую руку. – Это мой собственный кошелек! Я не вор! Я честный человек! Это ты, ты сам вор! – И, обращаясь к людям, которые начали собираться в толпу, он продолжал гневно, с выражением поруганной невиновности: – Посмотрите на Таджи Хана! Этого угнетателя вдов и сирот! Этого идолопоклонника нечестивых богов и собирателя огромных процентов! Он обвиняет меня – меня – в том, что я вор!

– Ты и есть вор! – взревел купец. – Ты украл мой кошелек!

– Это мой кошелек!

– Нет, мой… О отец дурного запаха!

– Козел! – раздался ответ Ахмеда. – Козел с запахом похуже козлиного! Злоупотребляющий солью! – И он спрыгнул с выступа, встретившись с врагом лицом к лицу.

Стоя там, в ярком, желтом солнечном свете, балансируя на голых пятках, готовый либо драться, либо бороться, в зависимости от случая, он представлял собой прекрасное зрелище: скорее низкий, чем высокий, но с идеальными пропорциями, от узких ног до кудрявой головы, с прекрасными, широкими грудью и плечами и крепкими мышцами, переливавшимися, как проточная вода. Там не было вашей неуклюжей, вялой, перекормленной нордической плоти, напоминающей жирный, розово-белый сальный пудинг; это было гладкое, безволосое тело, наделенное силой мужчины и грацией женщины. Лицо было чисто выбритым, за исключением дерзких маленьких усиков, которые дрожали от хорошо разыгранного гнева, когда он осыпал оскорблениями заикающегося от ярости Таджи Хана.

Толпа смеялась и аплодировала – так как у Таджи Хана было немного друзей в Багдаде, – пока в конце концов гигантский, чернобородый капитан стражи не проложил себе путь сквозь толпу.

– Тише, вы оба, боевые петухи, – угрожающе прогремел он. – Это Багдад, город халифа, где вешают мужчин в цепях на воротах Львов за слишком громкий крик на рыночной площади. А теперь… тише, тише… в чем проблема?

– Он взял мой кошелек, о защитник справедливости! – причитал Таджи Хан.

– Кошелек никогда не принадлежал ему, – утверждал Ахмед, смело демонстрируя обсуждаемую вещь и высоко ее поднимая. – Это самая драгоценная реликвия, завещанная мне моим покойным отцом – да пребудет его душа в Раю!

– Ложь! – воскликнул второй.

– Правда! – настаивал Ахмед.

– Ложь! Ложь! Ложь! – Голос купца достиг безумной высоты.

– Тише, тише! – предупредил капитан и продолжил: – Есть только один способ разрешить это дело. Кто бы ни владел этим кошельком, ему известно его содержимое.

– Мудрый человек! – заметила толпа.

 

– Мудрый, как Соломон, царь Иудейский!

Капитан дозора беззастенчиво принял лесть. Он выставил свою огромную бороду, как таран; поднял волосатые, жилистые руки.

– Я воистину мудр, – спокойно признал он. – Пусть тот, чей это кошелек, скажет, что в нем. А теперь, Таджи Хан, так как вы утверждаете, что это ваш кошелек, полагаю, вы скажете мне, что его содержимое – это…

– С удовольствием! Легко! Без труда! – раздался ответ торжествующего купца. – В моем кошельке три золотых томана из Персии, один сколот с края; яркий, резной, серебряный меджиди из Стамбула; восемнадцать разных золотых монеток из Бухары, Хивы и Самарканда; кандарин в форме башмака из Пекина; горсть мелких монет из земли франков – да будут прокляты все неверующие! Дайте мне кошелек! Он мой!

– Секундочку, – сказал капитан. Он повернулся к Ахмеду: – Теперь скажите вы, что находится в кошельке.

– Что ж, – сказал Багдадский Вор. – Он пуст. В нем совсем ничего нет, о великий владыка! – И открыв кошелек и вывернув его наизнанку: – Вот доказательство! – Но он держал свою правую ногу очень ровно, чтобы украденные деньги, которые он опустил в мешковатые штаны, не гремели об остальную добычу, тем самым не выдав его.

В толпе раздался смех. Буйный, преувеличенный, высокий, восточный смех, теперь он заглушил слова капитана:

– Вы сказали правду, молодой человек!

Мужчина нагло и бесстыдно подмигнул Ахмеду. Год или два назад он взял взаймы у Таджи Хана некоторую сумму денег, и первого числа каждого месяца выплачивал высокие проценты и существенные взносы, и, благодаря неким чудесным расчетам, был не в состоянии уменьшить основную сумму.

Он обратился к купцу с сокрушительными, сухими словами:

– Помни, о хранитель, которому пророк Мухаммед – благословения и мир ему! – завещал честность как очаровательную и важную добродетель! Нет-нет… – отмахнулся он, когда Таджи Хан хотел взорваться потоком горьких возражений. – Помни, более того, что язык – враг шеи!

С такой загадочной угрозой он важно ушел, тыкая наконечником сабли в каменную мостовую, в то время как Багдадский Вор оскорбительно «показал нос» разъяренному купцу и повернул на запад через площадь к базару Гончаров.

Ахмед радовался себе, солнечному свету и всему миру. У него были деньги! Деньги, которые будут с радостью приняты его дружком – стариком, который впервые посвятил его в уважаемую Гильдию Багдадских Воров и научил его трюкам и принципам древнейшей профессии.

Сегодня Ахмед стал вором более великим, чем его бывший учитель. Но он все равно любил его, некоего Хассана эль-Турка, прозванного Птицей Зла из-за его тощей шеи, когтистых рук, носа, похожего на клюв попугая, и маленьких, фиолетово-черных глаз; и он все делил с ним.

Да, Хассан эль-Турк порадуется деньгам и другой богатой добыче.

Но близился полуденный час, а Ахмед еще не ел. Его желудок ворчал и урчал протестующе, с вызовом. Потратить деньги на еду? Нет! Только если ему не удастся ничего раздобыть!

– Мне нужно руководствоваться чутьем! – сказал он сам себе. – Да! Я должен следовать этому умному чутью, которое, за исключением моих рук, мой самый лучший друг в мире. Веди, чутье! – рассмеялся он. – Вдох! Запах! След! Покажи мне дорогу! И я, господин, буду тебе благодарен и награжу тебя ароматом еды, которая будет щекотать мое нёбо и раздует мой ссохшийся живот!

Итак, нос втянул воздух и показал путь, и Ахмед последовал через площадь Одноглазого Еврея, сквозь плотный клубок маленьких арабских домиков, которые сбежались, словно дети для игры, а над вершинами крыш блестело небо, которое было открыто едва ли на три ярда, крыши иногда встречались, и луковичные, фантастичные балконы, казалось, переплетались, как парусные судна без оснастки в малайской гавани; наконец, в месте, где переулки превращались в еще одну площадь, ноздри задрожали и расширились, и владелец носа остановился и встал прямо, как маяк в бухте.

Откуда-то долетал восхитительный, соблазнительный аромат: рис, приготовленный с медом, бутонами розы и фисташками, утопленный в щедром потоке очищенного масла; мясные шарики, сдобренные шафраном и маком; баклажаны, ловко нафаршированные изюмом и тайными приправами с островов Семи Фиолетовых Журавлей.

Ахмед посмотрел в направлении, которое указывал нос.

И там, на перилах балкона «ласточкино гнездо», высоко на стене гордого дворца паши, он увидел три больших фарфоровых чашки с дымящейся едой, которые толстая нубийская повариха поставила, чтобы немного охладить.

Ахмед посмотрел на стену. Она была крутой, высокой, прямой сверху и снизу, без какой-либо точки опоры. Но он карабкался, как кошка. Правда, чтобы добраться до этого балкона, ему были нужны крылья, и он засмеялся:

– Я не птица, и, да поможет Аллах, я еще не скоро стану ангелом!

И затем на опустевшей площади он услышал два шума, соединяющихся в симфонию: мужской храп стаккато и меланхоличный, пессимистичный крик осла. Он осмотрелся и слева от себя увидел огромного татарского разносчика – должно быть, он весил более трехсот футов, – который спал на солнце, сидя на гигантских ляжках, скрестив ноги; его необъятный живот покоился на толстых коленях, а огромная голова в тюрбане подпрыгивала вверх-вниз, и он громко храпел, приоткрыв рот, в то время как в нескольких футах от него стоял крошечный белый ослик с фруктовыми корзинами, пустыми, не считая трех испорченных дынь; ослик ревел в небо, несомненно жалуясь на свою скуку.

– Шкив! – подумал Ахмед. – Послан самим Аллахом, чтобы помочь мне подняться на тот балкон!

Через несколько секунд Ахмед размотал тюрбан с головы татарина, повесил на нее дыню, забросил один конец за перила балкона, а когда ткань вернулась к нему в руки, ловко подсунул ее под колени спящего мужчины, а затем привязал к седлу ослика.

– Встань, ослик! – нежно кричал он. – Встань, маленький друг, и возвращайся в свой хлев – к богатой, зеленой еде! Встань!

И ослик, ничего не имея против, бойко побежал иноходью в том направлении; татарин, с дергающейся тканью на коленях, проснулся, увидел, что ослик рысью убегает от него, пошел за ним вперевалку, громко крича:

– Эй, ты! Подожди секунду, длинноухий!

И так, цепляясь за тюрбанную ткань, как за веревку, используя бегущего иноходью ослика и идущего вперевалку коробейника, как шкив, Ахмед поднялся к балкону легко и с удобствами; он, не теряя времени, ел, набивая рот большими глотками, не забывая о приправах.

Ахмед пробыл там недолго, и вскоре какое-то волнение заставило его посмотреть вниз. За углом он увидел индийского колдуна, окруженного толпой мужчин, женщин и детей; колдун величественно шагал по улице. Мужчина был чрезвычайно высоким, истощенным, бородатым и голым, за исключением алой набедренной повязки. Рядом с ним бежал вприпрыжку мальчик, а двое других слуг шли следом; один нес плетеную корзину и связку мечей, а второй – свернутую в кольцо веревку.

Дойдя как раз до балкона, индус остановился и обратился к толпе.

– Мусульмане, – сказал он, – позвольте мне представиться. Я, – объявил он без всякой робости, – Викрамавата Свами, йог, величайший чудотворец Индостана. Нет никого в Семи Известных Мирах, кто бы приблизился ко мне в мастерстве белой или черной магии! Я – широкое море самых чудесных качеств! Я – как меня уверяли честные и незаинтересованные люди в Китае, Татарии и землях мордатых монголов – сокровище из чистого золота, горсть рубинов, изысканный стимул для человеческого мозга, отец и мать потаенной мудрости! – Он дал знак своим помощникам, которые положили корзину, мечи и веревку на землю, и продолжил: – Если вам нравится мое колдовство, да будут ваши руки щедрыми! Так как (бесстыдно противореча предыдущему заявлению) я просто бедный и скромный человек, с семью женами, у которого семь раз по семнадцать детей, и все требуют еды!

Он нагнулся и открыл корзину.

– Эй! – закричал он на мальчика, который вслед за этим запрыгнул в корзину, где свернулся, как котенок.

Индус закрыл ее, поднял мечи и засунул их со всей силы во все стенки корзины, пока толпа смотрела на это, чрезвычайно заинтересованная.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19 
Рейтинг@Mail.ru