Ахмет Хатаев
Звёзды светят всем
Затем разом наступила тишина, которая сохранялась непривычно долго. Лишь монотонно гудело в ушах, что мешало людям подумать о чем-нибудь мирском, кроме как о войне. За это время комбат и Ловчев за чаем с сухарями обсудили, к каким наградам представить того или иного бойца. Скоро, к их радости, вернулся и связист, который деловито доложил, что обрыв им устранён и теперь он может соединить комбата с Первым. Но Восковцев, несмотря на то что ему хотелось вернуться к разговору с комполка, лишь похвалил бойца за восстановление связи и поручил сообщить в полк о ликвидации обрыва. Он был уверен, что об этом будет доложено комполка, который захочет продолжить прерванный разговор и объяснит, как ему дальше поступить.
Восковцев, конечно, был готов к возможному продвижению по службе, так как от начальника штаба полка, однокашника по военному училищу, знал, что комдив не раз высказывался о нем как о перспективном командире. Тем не менее это назначение в полк было для него неожиданным, что Восковцева несколько взволновало. Правда, не в такой степени, как это было после присвоения первого офицерского звания или сообщения о начале войны и первого боя с фашистами. Потом было много этих боёв, и сколько отмерено дорог войны. И вот теперь он здесь, в Сталинграде, а за спиной Волга…
Но вновь резко ожили вражеские пушки, завыли пикирующие «юнкерсы». В этот раз снаряды и бомбы рвались на всём пространстве дислокации батальона и у его соседей по фронту.
– Никак не угомонятся сволочи, но ничего, мы еще поквитаемся… – произнес Восковцев.
И в этот момент один из снарядов угодил в комнату над штабом, разворотив всё вокруг! При этом комбат был тяжело ранен, а Ловчев и связист убиты.
Увидев этот взрыв, сюда прибежали разведчики. Они извлекли Восковцева из-под обломков, истекающего кровью и без сознания. Тут же перевязали ему раны, уложили на шинель и, на ходу подменяя друг друга, отнесли в медсанбат, который располагался в тылу, в одной из штолен на берегу реки.
Военврач бегло осмотрел Восковцева и приказал медсестре: – Майора срочно на стол, – а разведчикам рекомендовал возвращаться на боевые позиции. Однако Забарела принял решение остаться в штольне до окончания операции.
– Только не смолить, тут и так нечем дышать, вентиляция никудышная, – согласился с его решением военврач, уже переходя к осмотру другого раненого, только что доставленного к палатке санитарами.
– Есть не смолить, – сказал Забарела, окинув строгим взглядом разведчиков, давая тем самым понять, что это приказ.
После этого они отошли от палатки к лежащим метрах в двадцати от неё деревянным чуркам и присели на них. Здесь же неподалеку постукивал небольшой бензиновый движок, дающий тусклый, но такой необходимый свет в штольню. Вдоль стен тянулись белые провода, на которых то и дело мигали лампочки.
А из палатки доносились то отчаянные стоны, то душераздирающие крики или отборный мат, скорее всего, оперируемых по живому: обезболивающих катастрофически не хватало, из-за чего раненым давали глотнуть полстакана спирта, а затем пристраивали между зубов какую-нибудь деревяшку, чтобы те не крошились при скрежете от боли, и – под скальпель…
– Не дай бог вот так, лучше уж… – не договорил, кивнув в сторону палатки, крепыш-старшина Сеньков.
– Согласен, лучше сразу, – как-то обречённо согласился с ним сержант Игнатов.
– А ну прекратить глупости пороть! – потребовал Забарела. – Чего расхныкались: «лучше сразу, лучше сразу»?
– Правильно, товарищ командир, смерть звать нельзя, она сама придёт, когда наступит чей-то час, – заметил сержант Алхазур, отчего-то решивший в такой момент постругать кинжалом подобранную среди чурок узловатую деревяшку.
– Никак иначе, за жизнь надо бороться, как эти, что орут и матерятся, – утвердительно выпалил Забарела и сильно сжал ствол автомата, словно хотел раздавить его своей мощной рукой.
– Они сильные ребята, но им надо помочь, – неожиданно предложил Алхазур, посмотрев в сторону палатки.
– Каким образом? Они – там, а мы – здесь, и вообще, ты о чем? – удивился рядовой Степанков. О нём знали, что до войны он занимался борьбой самбо.
– Надо попросить Бога дать им сил, – оживился Алхазур, неторопливо вернул кинжал в ножны на поясе и положил деревяшку рядом с собой на землю.
– То есть взять и попросить? – пошутил Степанков.
– Молиться и просить, – уточнил Алхазур и, подняв руки к лицу, начал произносить слова молитвы.
– Ты что делаешь, комсомолец? – уставился на него острым взглядом Степанков.
– Оставь, не видишь что ли, молится! – упрекнул его Игнатов, до войны работавший в кузне молотобойцем, и после короткой паузы, глядя на Алхазура, продолжил: – Честно говоря, мне и самому порой хочется молиться, когда «юнкерсы» начинают пикировать на нас…
– Странные, однако, у нас комсомольцы пошли, – не сдавался Степанков.
– Степанков, а ты устав читал? – добродушно улыбнулся Алхазур, закончив молитву. – В нём не написано, что молитву читать нельзя. Понимаешь, она, как и клятва, дает силы и укрепляет дух. Вон у нас в роте был старшина Никодим, крест носил, молитвы произносил, просил у Бога помочь победить врага. Чего тут плохого, мы его очень уважали. И знаешь, он смерти не боялся…
– Вот услышит твою лекцию наш полковой комиссар, он и без молитвы так укрепит твой дух, что на танк с автоматом попрёшь, – усмехнулся Степанков, вопросительно поглядывая на товарищей, которые отчего-то никак не отреагировали на его то ли юмор, то ли предупреждение.
В этот момент из палатки стремительно вышла и направилась к ним медсестра, которой военврач приказал готовить Восковцева к операции. Разведчики, словно по команде, пошли ей навстречу.
– Хорошо, что не ушли, нужна кровь, – произнесла она. И тут же добавила: – Первой группы, у нас такая кончилась. Есть в госпитале, надо оттуда принести, если успеете.
– Что значит, если успеете? – взволнованно спросил Забарела.
– Чего непонятно-то? Умрёт – крови много потерял, у него рука на лоскутках кожи держится, и бок – сплошная рана! – резко выпалила она.
– Ну так мы сейчас, только скажите, где это, – проявил готовность устремиться в госпиталь Забарела, а потом, как бы опомнившись, спросил: – А нам дадут?
– Дадут, скажите, от Пилипенко, – успокоила его медсестра и начала было объяснять, где находится госпиталь.
Уже не раз безуспешно пытавшийся встрять в эмоциональный диалог командира и медсестры Алхазур почти крикнул, протягивая медсестре свою затертую в нагрудном кармане до неузнаваемости красноармейскую книжку:
– Дайте хоть слово сказать, у меня, кажется, такая, посмотри сюда!
– Да, да, это то, что надо, идите за мной, надо успеть, – сказала она, глянув в книжку, и зашагала к палатке.
Алхазур, передав автомат Забареле, быстро последовал за ней.
– Вот те на, – развел руки Степанков, глядя на своих взволнованных товарищей, – надо же, молитва и впрямь помогла.
– Хватит кривляться, Степанков, – потребовал Забарела, – дай бог, чтобы его кровь помогла комбату.
– Ну и где твой комиссар? – рассмеялся Игнатов. – Кажись, на этот раз ты промахнулся, братец.
– Ребята, прекратите уже, а то и без вашей гоготни голова кругом идёт, – рассердился Забарела.
– Да я что, командир, я же для пользы дела, – в извинительном тоне сказал Степанков, – конечно, дай бог, я же просто пытаюсь хоть как-то отвлечь вас от грустных мыслей, а то, смотрю, скисли, как застоявшиеся щи.
– Хорошо, хорошо, – примирительно пробурчал Забарела и присел на прежнее место. Видно было, что он сильно переживает за Восковцева.
Его примеру последовали и другие разведчики, а наверху беспрерывно грохотало и рвалось…
После некоторых раздумий Забарела торжествующе оглядел своих бойцов и произнес:
– Выходит, не случайно я тогда убедил комбата зачислить к нам этого парня!
– Он и сам просился, – заметил старшина, – все демонстрировал умение бороться и метать нож в цель.
– Я не говорил, что он плохой боец, – начал оправдываться Степанков.
– Ну вот, пошло-поехало, то так, то сяк, – неожиданно огрызнулся Игнатов. – Вообще-то, не мешало бы курнуть, а то от здешнего настоенного на боли воздуха в зобу дыханье сперло.
– Ну ты, басенник, забыл, что ли, слова военврача? – усмехнулся Забарела. – Если невмоготу, выйди из штольни и дыми.
– Пойдем, я составлю тебе компанию. От этих запахов бинтов и бензиновой гари трудно дышать, – поддержал Игнатова Сеньков, поднимаясь с чурки.
– Я тоже с вами, иначе от этих стонов и криков мозги сведёт, – присоединился к ним Степанков.
– Идите, только не долго, – согласился Забарела. Затем, подняв оставленную Алхазуром деревяшку, стал ее рассматривать, пытаясь определить, что тот задумал из нее выстругать. И неожиданно для себя разглядел в ней будущую фигурку воина… «Надо же, думал – вот чудак этот горец, на отдыхе постоянно что-то стругает и стругает, словно кинжал на остроту проверяет или руку для удара тренирует, а он, оказывается, фигурки вырезает. Надо будет отдать ему эту заготовку, пусть закончит работу», – порассуждал Забарела и, увидев возвращающихся разведчиков, засунул деревяшку в голенище сапога.
В этот момент из палатки показалась медсестра и усталой походкой направилась к ним. Бойцы вновь обступили ее.
– Ваш майор будет жить, мы успели сделать переливание и бок заштопали, но правую руку пришлось ампутировать выше локтя.
После этого сообщения она умолкла, а собравшийся было что-то сказать Степанков так и не решился это сделать.
Первым паузу прервал Забарела:
– Ничего, главное, будет жить, а насчет руки… майор и одной сможет бить фашистов! Я прав, ребята?
Разведчики дружно закивали, а Степанков ещё уточнил:
– Тем более, комбат левша.
– А он пришел в себя? – спросил Забарела.
– Да, но очень слаб. Правда, скоро поймет, что с ним произошло, и растеряется, будет очень страдать, так что приходите. Поддержка боевых товарищей ему очень понадобится, – сочувственно посоветовала медсестра, знающая не понаслышке, как страдают мужчины, еще вчера бывшие крепкими и здоровыми, осознав, что стали калеками…
– Обязательно придём, завтра же придём, – словно договорившись, хором произнесли разведчики. При этом каждый из них наверняка подумал, что война для комбата сегодня закончилась, хотя им трудно было представить, что это возможно, поскольку знали его характер настоящего воина.
– Я расскажу ему, как вы переживали за него, – улыбнулась медсестра и направилась в палатку.
– Обязательно скажите, обязательно! – снова в один голос произнесли разведчики и пошли к выходу из штольни.
– А как там сержант? – спросил старшина, обернувшись к медсестре.
– Восстанавливается, отпустим через пару часов.
– Ему, наверно, заместо высосанной из него крови налили красное вино, и он сейчас балдеет, – хохотнул Степанков.
– Дурак ты, братец, как погляжу, ведь знаешь же, что даже свои наркомовские сто он нам отдаёт, а ты «вино налили», – грубо упрекнул его старшина.
– Ну, наконец-то и ты по-настоящему ожил, – рассмеялся Степанков, – а то мог бы на ходу заснуть.
– Все, хватит балагурить, – скомандовал Забарела, рассматривая в бинокль развалины домов, через которые им надлежало пробираться к месту дислокации батальона.
Ближе к вечеру к ним, уже успевшим похоронить Ловчева и связиста, присоединился и Алхазур. Присев рядом со своими товарищами, гревшимися у замаскированного от фашистских наблюдателей огня в расположении взвода истребителей танков, не торопясь рассказал, что заходил к комбату.
– Что врачи сказали? – спросил Забарела, вернувший ему автомат и деревянную заготовку.
– Сказали, что как только затянутся раны – переправят в Ахтубу.
– Правильно, есть эвакогоспиталь в Верхней Ахтубе, это вниз по Волге, отсюда недалеко, – показал свою осведомленность Сеньков. – Туда моего земляка из взвода танкобоев на днях переправили.
– Главное, чтобы фашисты туда не дотянулись, – обеспокоился Степанков.
– Я слышал, как сосед комбата по палате, подполковник-танкист, сказал, что немец выдыхается, – заметил Алхазур, – так что ему эту Ахтубу уже не достать.
– Конечно, выдыхается, – согласился Игнатов, глубже натянув ушанку на голову, – у него скоро и бомб не останется, а танки пожжём, как только носы из развалин покажут.
– Не холодно в палате? – спросил Сеньков. – Мороз-то крепчает.
– Да нет, там даже в хирургических палатках не холодно.
– Тебя узнал? – с надеждой в голосе спросил Забарела.
– Да, но он очень слаб.
– Ничего, твоя южная кровь быстро поставит его на ноги, – как-то неуверенно пошутил Степанков.
– Дай бог, я буду очень рад этому, – ответил Алхазур. – Если командир разрешит, каждый день буду его навещать, теперь он мой брат. Я хочу помочь ему пережить эту беду, ведь комбату надо привыкнуть к тому, что всю оставшуюся жизнь будет однорукий, а для мужчины это тяжелая доля.
– Будем по очереди навещать, ты же знаешь, он мой ДРУг!
– Знаю, пусть будет по-твоему.
И действительно, все последующие дни в промежутках между боями то Алхазур, то Забарела навещали Восковцева. Он с большой радостью встречал каждого из них. С горечью в голосе рассказывал, что одной рукой учится делать то, что раньше делал двумя. Особенно радовался приходу Алхазура. Делился с ним историями из своей жизни и очень внимательно слушал его рассказы о Чечне, отце, погибшем еще в финскую войну, матери, о нравах и обычаях соплеменников. Они даже строили планы, как после войны поедут в чеченское село Шали, откуда был родом Алхазур. А однажды Алхазур вручил Восковцеву фигурку воина, сказав: «Пусть напоминает обо мне, когда переведут в другой госпиталь…»
Больше им увидеться не довелось: через месяц с небольшим Алхазур погиб, прикрывая отход разведгруппы, когда немцы пытались отбить захваченного языка. В том же бою погиб и Степанков, а Игнатов умер через день: получил множественные осколочные ранения от разорвавшейся рядом мины. Их и многих других бойцов, погибших в эти дни, похоронили в братской могиле. Забарелу и Сенькова перевели в полковую разведку с повышением.
В середине февраля 1943 года подлечившийся Восковцев, которому предстояло в ближайшие дни отбыть в один из московских эвакогоспиталей, прибыл в расположение своего бывшего батальона. Он хотел попрощаться с товарищами по оружию, что для него было очень важно как их бывшему командиру, делившему с ними в полной мере с сентября 1942 года все тяготы и лишения, выпавшие на долю защитников Сталинграда.
Новый комбат оказал ему радушный приём и заодно сообщил, что накануне ранения Восковцев был назначен замком-полка с присвоением звания подполковник, а также награжден орденом Красной Звезды.
Узнав о прибытии в батальон своего друга, туда примчался Забарела и забрал его в полк, где встречался с однокашником, комполка, а затем он был представлен комдиву, который вручил ему орден и медаль «За оборону Сталинграда», а также введенные в Красной Армии в январе 1943 года погоны подполковника. Высказал сожаление, что не удалось стать свидетелем его побед в ранге замкомполка…
Когда они возвращались в штаб полка, Восковцев, неожиданно придержав за рукав полушубка уже восстановленного в звании «капитан» Забарелу, спросил:
– Сергей, почему ты всё время говоришь, говоришь и не даешь мне слова сказать, наконец, спросить, как погиб Алхазур и другие наши ребята?
– Я просто пытался оттянуть время, ведь я же знал, насколько тяжело ты воспримешь гибель товарищей, – ответил Сергей, остановившись и глубоко вздохнув.
– Благодарю тебя за заботу, но прошу, отвези меня на могилу, хочу попрощаться с ними. Не могу я не постоять у изголовья Алхазура. Ты же знаешь, что он душой и сердцем принял меня как родного, вселял в меня надежду, что семья отыщется обязательно и примет меня любого – с рукой или без руки… Что я скажу его матери? – торопясь, будто боялся, что кто-то прервет его, произнес Восковцев. – К тому же я хочу узнать больше, как он погиб…
Сергей слушал своего друга, затаив дыхание, так как понял, что он прибыл сюда лишь для того, чтобы посетить могилу побратима. Иначе никакие награды и звания не заставили бы его преодолеть тот страшный путь разрушений и смертей, которые сотворили на этой русской земле фашисты. Конечно, если бы он не был списан с боевого расчёта, он проделал бы этот путь, внимательно вглядываясь в силуэты каждого разрушенного дома, ведь там некогда пульсировала жизнь, чтобы и далее набираться злобой и жаждой мстить врагу.
– Лёня, ты только не волнуйся, прямо сейчас и отправимся туда, – промолвил Забарела, слегка обняв друга за плечо.
После этого они поехали к запорошённой снегом братской могиле, каковых на безымянных высотах и вдоль дорог войны уже было не счесть… Восковцев опустился на колено перед холмиком и погладил рукой фанерную дощечку с надписью «Здесь лежат герои – защитники Сталинграда». Делясь с Забарелой их с Алхазуром планами побывать после войны в Чечне, он даже не пытался прятать свои слезы от друга и боевого товарища, с которым прошел от Смоленской земли до самой Волги. И очень сожалел, что не сможет участвовать в уничтожении фашистской заразы во вражеском логове. А в этом он ничуть не сомневался.
– Леонид, ты и так много сделал для победы над врагом, вспомни только бои под Котельниково, – произнес Забарела.
– Сколько их и до этого у нас с тобой было!
– Было, но эти так отпечатались в памяти, что часто во снах приходят ко мне страшные картины, когда, брошенные против сотен танков, гибнут наши товарищи…
– Да, этого не забыть. Практически голая степь, кавалерия и танки… – как-то отрешенно промолвил Восковцев, вспомнив, как в июле 1942 года он и Забарела приказом комдива с разведгруппой были приданы в помощь штабу Чечено-Ингушского кавалерийского полка майора Висаитова, которому была поставлена задача активными боевыми действиями прикрывать отход советских войск на новые рубежи. Полк в неравных боях с частями 78-го танкового корпуса противника, поддерживаемого его штурмовой авиацией, сумел на несколько дней задержать продвижение фашистов, но при этом понес большие потери в личном составе, лошадях, и ему пришлось отступить. В сентябре Восковцева с уцелевшими бойцами разведгруппы перебросили на участок фронта непосредственно под Сталинградом и назначили командиром стрелкового батальона.
– Согласись, мы всё, что могли, сделали.
– Ты сам об этом знаешь. Но мы выжили, а тысячи других остались лежать в степи. Я верю, что они погибли не зря.
– Я тоже в это верю, – согласился Забарела, – они отдали свои жизни, чтобы защитить нашу родину.
Побыв еще некоторое время у могилы, друзья вернулись в полк, где Забарела передал Восковцеву письма Алхазуру его матери, несколько вырезанных из дерева фигурок советских солдат, кинжал, а также его орденскую книжку с медалью «За отвагу».
Посмотрев на фигурки воинов, Восковцев заметил:
– И у меня есть такая – подарок Алхазура, мой оберег.
Кивнув, Забарела закончил фразу:
– Алхазур, Степанков и Игнатов представлены к орденам, посмертно…
Подержав некоторое время кинжал в руках, Восковцев вернул его Забареле со словами:
– Возьми на память о нашем боевом товарище. Тебе пригодится.
Взяв с благодарностью кинжал, Забарела продолжил:
– Алхазур погиб, спасая раненого Степанкова. Той ночью мы захватили аж полковника-танкиста и волокли его к своим, а он каким-то образом вытолкал кляп изо рта и давай кричать. Все это происходило прямо под носом у немцев. Они жутко всполошились, и давай осыпать квадрат минами, и вдогонку за нами устремились большой группой, безостановочно стреляя на ходу. Меня задело по касательной, Степанкова ранило в спину, и он уткнулся лицом в снег, но сознание не потерял. Алхазур сразу склонился над ним, заткнул ему рану бинтом, а нам рукой махнул: мол, тащите языка, мы прикроем вас. Когда я попытался возразить, он что-то прокричал по-своему, и это было настолько решительно сказано… Одним словом, я таким его ни разу не видел и не слышал. Да и спорить было некогда.
– И правильно сделал, – подчеркнул Восковцев, – думаю, в этот момент он принял решение или спасти Степанкова, или погибнуть вместе с ним. Этому его учили с детства…
– Это как у нас: сам погибай, а товарища выручай!
Восковцев лишь кивнул в знак согласия.
– Они дали настоящий бой преследователям. Когда мы вернулись туда с пехотой, то насчитали более десятка трупов немцев.
– Ребята были мертвы?
– Степанков умер там же, а Алхазур – по дороге в медсанчасть. Я его сопровождал.
– Сказал что-нибудь?
– Нет, только всё время о чём-то шептал, несмотря на то что горлом шла кровь. Татарин, что пехотой командовал, прислушался и пояснил, мол, отходную молитву произносит.
– Наверно, так и было, разве не видел под Котельниково, как его земляки над погибшими молитвы читали?
– Помню, как руки ко рту подносили и какие-то слова произносили.
– Я спросил у Алхазура об этом, когда он приходил в медсанбат. Оказывается, они с детства изучают молитвы.
– Он и в тот день, когда тебя ранило, читал молитву.
– Знаю, он сказал, что читал молитву-просьбу, чтобы Бог сохранил мне жизнь.
– Помогла, однако! – улыбнулся Забарела.
– Помогла… Особенно кровь, – горько улыбнулся Восковцев, – но сам не уберегся, обагрил кровью волжскую землю.
– Как, впрочем, и ты! Надо же, у молодца из Смоленска и джигита из Чечни оказалась одна группа крови! – удивленно заметил Забарела.
– Все мы едины, только понять эту истину – не каждому дано, – задумчиво произнес Восковцев и тут же уточнил: – Я имею в виду советских людей.
– Лёня, это ты очень хорошо подметил! Вместе мы вон какая силища, подумать только, какую зуботычину немцу отрядили здесь, на Волге, – горячась, согласился Забарела.
– Так что, мой друг, неудивительно, что мне подошла кровь Алхазура. А знаешь, он, как ребенок, радовался, видя, что я на поправку пошел, что одной рукой научился управляться. При этом не раз говорил, что теперь у его матери два сына. Когда же прощались перед моей отправкой в Ахтубу, настойчиво просил запомнить адрес матери, мол, ты выжил вопреки смерти, но твоя война уже закончилась, а ему ещё надо воевать, и не ясно, что там впереди его ждет. Словно чувствовал свою погибель… Я обязательно поеду на родину Алхазура, низко поклонюсь его матери, расскажу, каким доблестным воином, надежным другом он был, и передам ей эти вещи, что ты сохранил.
Поговорив ещё некоторое время, они выпили по стопочке спирта за упокой душ всех погибших товарищей.
– Куда тебе писать? – неожиданно спросил Забарела.
– Пока знаю только, что документы готовят в Москву, в госпиталь Бурденко.
– В Москву?
– Я так же отреагировал, но начальник госпиталя пояснил, что защитники Сталинграда в большом почете у московских профессоров медицины. Так что жди мой треугольник оттуда.
Поговорив ещё некоторое время, они распрощались.
