Алан Дин Фостер
Чужие
Ван Левен сложил пальцы и нахмурился. Выражение его лица было таким же серым, как и его костюм. Лица членов совета директоров выглядели так же. В официальной комиссии по расследованию их было восемь, и ни один не казался дружественно настроенным. Директора. Администраторы. Оценщики. Как их убедить? Они казались не людьми, а воплощением бюрократического неодобрения. Призраками. А Рипли привыкла иметь дело с реальностью. Сложные маршруты политико-корпоративного лавирования были ей не под силу.
– Все не так просто, как вам, видимо, кажется, – тихо сказал Ван Левен. – Посмотрите на ситуацию с нашей точки зрения. Вы легко признаетесь в том, что взорвали двигатели и тем самым уничтожили межзвездный буксир М-класса. Довольно дорогое изделие.
Представитель страховщиков являлся, вероятно, самым несчастным человеком из всей комиссии.
– Сорок два миллиона в скорректированных долларах. Разумеется, за вычетом груза. После взрыва двигателей не осталось ничего, что можно было бы восстановить, даже если бы нам удалось найти обломки спустя пятьдесят семь лет.
Ван Левен отсутствующе кивнул и продолжил:
– Дело не в том, что мы вам не верим. Записи в летном журнале спасательной шлюпки подтверждают некоторые из упомянутых вами событий. Так, в указанное время «Ностромо» действительно приземлился на LV-426, необследованную планету, на которую до тех пор никто не высаживался. Был проведен ремонт. После небольшой задержки корабль продолжил свой путь и впоследствии был запрограммирован на самоуничтожение, что и произошло. Приказ на перегрузку двигателей был отдан вами. По неизвестной причине.
– Послушайте, я же говорила…
Ван Левен, который это уже слышал, не дал Рипли закончить:
– Тем не менее, в журнале нет никаких записей о враждебной внеземной жизненной форме, которую вы, якобы, подобрали во время короткого пребывания на поверхности планеты.
– Мы его не «подобрали», – выплюнула Рипли. – Как я и говорила, оно…
При виде пустых холодных лиц она осеклась. Не стоило тратить слова. Она стояла не перед настоящим следственным комитетом. Это было исключительно формальное событие, собрание после похорон. Задачей было не установить истину и определить виновника, а просто скруглить углы, сделать так, чтобы все снова стало красиво и гладко. И теперь Рипли понимала, что ничего не может с этим поделать. Ее судьбу решили еще прежде, чем она вошла в эту комнату. Расследование было лишь спектаклем с фальшивыми вопросами. Просто для отчетности.
– Значит, кто-то подправил записи. Умелый техник справится с этим за час. У кого был доступ?
Управление внеземной колонизации представляла женщина под шестьдесят лет. До сих пор она выглядела скучающей, а теперь откинулась в кресле и медленно покачала головой:
– Послушайте сами себя. Вы действительно ждете, что мы поверим в некоторые из вещей, о которых вы рассказываете? Слишком долгий гиперсон может оказывать занятное влияние на сознание.
Рипли, разъяряясь от собственной беспомощности, бросила на нее злой взгляд:
– Хотите услышать кое-что занятное?
Вмешался Ван Левен:
– Команда аналитиков проверила ваш шаттл сантиметр за сантиметром и не обнаружила ни одного физического свидетельства присутствия описанного вами существа или чего-либо с ним сходного. Не обнаружено повреждений внутри шлюпки. Нет признаков коррозии металлических поверхностей, которую могла бы вызвать неизвестная кислота.
Рипли все утро держала себя в руках, терпеливо и с пониманием отвечая на самые бессмысленные вопросы. Запас ее спокойствия и благоразумия иссякал.
– Это потому, что я выкинула его из шлюза! – заявление встретила могильная тишина, и она чуть понизила голос. – Как я уже говорила.
Страховщик наклонился вперед и посмотрел вдоль стола на представителя Управления внеземной колонизации.
– На LV-426 есть какие-то местные виды, похожие на этот «враждебный организм»?
– Нет, – женщина просто истекала уверенностью. – Это скала. Там не существует местных жизненных форм крупнее вируса. Точно ничего сложного. Нет даже плоских червей. Никогда не было и никогда не будет.
Пытаясь сохранять спокойствие, Рипли стиснула зубы.
– Я вам уже говорила, это был не местный организм, – она попыталась заглянуть кому-нибудь в глаза, но собравшиеся отворачивались, поэтому Рипли сосредоточилась на Ван Левене и представителе Управления внеземной колонизации. – С поверхности исходил сигнал. «Ностромо» принял его и пробудил нас из гиперсна в соответствии со стандартными правилами. Проследив сигнал до источника, мы обнаружили космический корабль, какого не видели ни вы, ни кто-либо еще. Это тоже было на записях. Корабль был брошен. Он разбился, экипаж его покинул… мы так никогда и не узнали, что случилось. Мы прошли до автоматического маяка. Нашли пилота этого корабля, и такого существа тоже никто не видел прежде. Он сидел в кресле, мертвый, с дырой в груди размером с баллон для сварки.
Возможно, ее рассказ встревожил представительницу колониальной администрации. Или она просто устала это выслушивать невесть в какой раз. В любом случае, женщина сочла, что ответить стоит именно ей:
– Скажем прямо, мы обследовали более трех сотен планет, и никто никогда не сообщал о существовании создания, которое, говоря вашими словами, «развивается в живом человеке» и «имеет концентрированную молекулярную кислоту вместо крови».
Рипли посмотрела на Бёрка, который молча сидел в конце стола. Он не входил в комиссию по расследованию, поэтому в ходе допроса не проронил ни слова. Не то чтобы он мог чем-то ей помочь. Все зависело от того, как примут ее официальную версию потери «Ностромо». Без подкрепляющих точку зрения Рипли записей в журнале спасательной шлюпки комиссия могла опираться только на ее слова. А то, насколько мало веры было тут словам, до Рипли ясно донесли еще в начале встречи. Она снова задумалась о том, кто и зачем мог бы изменить записи. Или, возможно, произошла простая техническая неполадка? В данном случае это не имело большого значения. Рипли устала от этих игр.
– Слушайте, я понимаю, к чему вы клоните, – она безрадостно улыбнулась краем рта. Ей подали крученый мяч, но она все равно собиралась попытаться его отбить, пусть даже без шанса на победу. – Все это дело с андроидом – то, почему мы изначально пошли на сигнал маяка – оно укладывается в единую картину, хотя я и не могу ничего доказать, – она осмотрела членов комиссии с первого до последнего и на этот раз ухмыльнулась по-настоящему. – Кое-кто прикрывает своего Эша, и было принято решение свалить все дерьмо на меня. Хорошо, пускай. Но одну вещь вы не сможете изменить или скрыть. Те твари – они существуют. Вы можете уничтожить меня, но они останутся. Там, на планете, лежит чужой корабль, на котором ждут тысячи яиц. Тысячи. Вы понимаете? Понимаете, что это значит? Я предлагаю взять координаты из летного журнала и отправить туда экспедицию. И поскорее. Найти его и разобраться – предпочтительно при помощи орбитальной бомбардировки, – прежде чем одна из ваших исследовательских команд вернется с сюрпризом.
– Спасибо, офицер Рипли, – начал Ван Левен. – Этого доста…
– Потому что всего одна такая тварь, – перебила его Рипли, – убила всю мою команду за двенадцать часов после того, как вылупилась.
Руководитель поднялся. Не только у Рипли закончилось терпение.
– Спасибо. Мы закончили.
– Нет! – Рипли вскочила и яростно уставилась на него. – Если эти твари доберутся до Земли – вот тогда все будет кончено. Останется только поцеловаться на прощание. И ничего больше!
Представитель Управления внеземной колонизации спокойно повернулась к главе комиссии.
– Думаю, у нас достаточно информации. Я считаю, пришло время прекратить слушания и удалиться для принятия решения.
Ван Левен оглядел членов комиссии. С тем же успехом он мог бы смотреться в зеркало: в позах и выражениях лиц не было никакой разницы. Они пришли к единому мнению.
Тем не менее, оставались вещи, которые не стоило выражать открыто. Это плохо смотрелось бы в отчетах. Правильно составленные отчеты были превыше всего.
– Господа? Дамы?
Согласные кивки в ответ. Ван Левен повернулся к предмету дискуссии.
«Скорее уж объекту вивисекции», – угрюмо подумала Рипли.
– Офицер Рипли, если вы нас извините…
– Это вряд ли.
Рипли, которую трясло от разочарования, повернулась к выходу. С экрана на нее безучастно смотрело изображение Далласа. Капитан Даллас. Друг Даллас. Товарищ Даллас.
Мертвый Даллас.
Рипли, зло печатая шаг, вышла в коридор.
Больше говорить было не о чем. Ее признали виновной, и теперь собираются устроить честный суд. Формальности. Компания и ее приятели обожали формальности. Смерть и трагедия ничего не стоят, если из них убрать все эмоции. После этого можно уложить их в годовой отчет. Следовательно, требовалось провести расследование, в ходе которого чувства переработали в аккуратные колонки цифр. Еще нужно было вынести вердикт. Только не слишком громко, чтобы соседи не услышали. Ничто из этого на самом деле не волновало Рипли. Не тревожило ее и неотвратимое завершение карьеры. Но она не могла простить беспросветный идиотизм, который витал над всемогущей комиссией. Значит, они ей не поверили. Это Рипли могла понять, учитывая склад их умов и отсутствие твердых доказательств. Но полностью проигнорировать ее рассказ, отказаться его проверять – такого она простить не могла. Потому что на кону стояло больше, чем одна паршивая жизнь или ничем не примечательная карьера офицера транспортника. А им было все равно. Им было все равно, потому что они не видели ни прибыли, ни убытков.
Бёрк принес кофе и пончики из автомата. Машина, приняв кредитку, вежливо его поблагодарила. Как и почти все на Узловой станции, автомат ничем не пах. Не было запаха и у черной жидкости, которую он выдал. Что до пончиков, то, возможно, они когда-то пролетели над пшеничным полем. Рипли пнула стену рядом с представителем Компании.
– Видела, подруга, как они к тебе в рот заглядывали? – попробовал подбодрить ее Бёрк.
Ему это не удалось, но Рипли все равно была благодарна за попытку. Не стоило вымещать на нем злость. К тому же несколько пакетиков сахара и искусственные сливки придали эрзац-кофе хоть какой-то вкус.
– Они приняли решение еще прежде, чем я вошла в комнату. Зря потратила целое утро. Им стоило отпечатать сценарий, чтобы все, включая меня, могли просто зачитать реплики. Было бы проще сказать им то, что они хотели услышать, а не пытаться вспомнить, как все было на самом деле, – она посмотрела на Бёрка. – Знаешь, что они думают?
– Представляю, – он откусил кусочек пончика.
– Они думают, что я псих.
– Ты и есть псих, – весело ответил Бёрк. – Возьми пончик. Шоколадный или пахтовый?
Рипли с отвращением смерила взглядом предложенные кольца.
– Ты их различаешь по вкусу?
– Нет, но цвета красивые.
Рипли не улыбнулась ему, но и насмехаться не стала.
На то, чтобы «принять решение», много времени не понадобилось. Войдя в зал и заняв снова свое место, Рипли подумала, что для затягивания не было причин.
Бёрк сел в кресло на дальнем конце стола. Он было подмигнул ей, но на середине жеста передумал. Рипли поняла, что означало это подергивание глаза, и порадовалась, что Бёрк не довел его до конца.
Ван Левен прокашлялся. Он не счел нужным оглядываться на членов комиссии для поддержки.
– Комиссия по расследованию установила, что уорент-офицер Эллен Рипли, NOC-14672, принимала решения, сомнительные с позиции здравого смысла. Вследствие этого она признается непригодной для исполнения обязанностей офицера коммерческого судна.
Если члены комиссии ждали от осужденной какой-то реакции, их ждало разочарование. Рипли сидела, плотно сжав губы, и вызывающе смотрела на них в ответ. Но скорее собравшиеся испытали облегчение, ведь эмоциональные вспышки пришлось бы вносить в протокол. Ван Левен, не подозревая о том, что Рипли мысленно нарядила его в черный плащ с капюшоном, продолжал говорить:
– Таким образом, действие ее лицензии приостанавливается на неопределенный срок, вплоть до переоценки, время для которой будет объявлено позднее, – он прокашлялся. – Принимая во внимания необычайно долгое время, проведенное ответчицей в гиперсне, и сопутствующие этому неопределяемые последствия для человеческой нервной системы, комиссия приняла решение на этот раз не выдвигать уголовных обвинений.
«На этот раз», – мрачно повторила Рипли.
На корпоративном сленге это означало: «держи рот на замке, держись подальше от СМИ, и тогда ты все-таки получишь свою пенсию».
– Вас выпускают под собственную ответственность. За этим последует шестимесячный срок психометрического надзора, включая ежемесячную оценку со стороны официального психотехника, а также уход или лечение согласно предписаниям.
Все было быстро, гладко и вовсе не мило, так что Рипли не проронила ни слова, пока Ван Левен, закончив говорить, не удалился. Бёрк заметил выражение лица Рипли и попытался ее удержать.
– Погоди, – прошептал он. – Все кончено.
Рипли сбросила его руку и двинулась по коридору. Ускоряя шаг, она бросила через плечо:
– Точно. Что еще они могут мне сделать?
Она догнала Ван Левена у лифта.
– Почему вы не хотите проверить LV-426?
– Мисс Рипли, это уже неважно. Решение комиссии окончательное.
– К черту решение комиссии. Мы не обо мне сейчас говорим, а о следующих бедолагах, которые обнаружат тот корабль. Просто скажите, почему вы не хотите проверить ту планету.
– Потому что в этом нет необходимости, – резко ответил Ван Левен. – Люди, которые там живут, все изучили годы назад, и они никогда не сообщали о «враждебных организмах» или инопланетном корабле. Вы считаете меня полным идиотом? Вы думаете, комиссия не озаботилась поиском хоть каких-то доказательств, хотя бы для того, чтобы защититься от вопросов в будущем? И, к слову, жители называют эту планету Ахерон.
Пятьдесят семь лет. Долгий срок. Люди многое могли сделать за пятьдесят семь лет. Отстроиться, переехать, основать новые колонии. Рипли с трудом понимала слова администратора.
– О чем вы говорите? Какие жители?
Ван Левен вошел в лифт вместе с другими ожидающими. Рипли вставила руку между створками, не давая им закрыться. Двери покорно ожидали, пока помеху уберут.
– Те, которые занимаются терраформированием, – объяснил Ван Левен. – Планетарные инженеры. В этой области многое произошло, пока вы спали, Рипли. Мы далеко продвинулись, совершили несколько крупных скачков. Космос – негостеприимное место, но ситуация меняется. Мы называем это «колонии быстрого приготовления». Сначала они установили атмосферные преобразователи, чтобы сделать воздух пригодным для дыхания. Теперь подобное возможно, причем эффективно и недорого – лишь бы нашлась хоть какая-то местная атмосфера, с которой можно работать: водород, аргон, а лучше всего – метан. Ахерон купается в метане с примесью кислорода и достаточным количеством азота для первичных соединений. Пока что это только начало. Воздухом там едва можно дышать. Но время, терпение и тяжелый труд превратят Ахерон в еще один обитаемый мир, готовый принять и обогреть людей. Разумеется, не бесплатно. Компания – не филантропская организация, хотя нам приятно думать, что наши действия способствует дальнейшему прогрессу человечества. Это огромная работа длиной в десятилетия. Люди занимаются Ахероном уже больше двадцати лет. Мирно.
– Почему вы мне об этом не сказали?
– Потому что у нас возникло ощущение, что данные сведения могут оказать влияние на ваши показания. Лично я считаю, что разницы бы не было. Очевидно, что вы верите в свои слова. Но некоторые мои коллеги придерживались иного мнения. Я сомневаюсь, что это изменило бы наше решение.
Двери попытались закрыться и разошлись снова. Другие пассажиры начали проявлять нетерпение.
– Сколько колонистов?
Ван Левен нахмурился.
– По последним цифрам, кажется, шестьдесят, может, семьдесят семейств. Мы обнаружили, что люди лучше работают, если их не разлучать с семьей. Так получается дороже, но этот подход окупается в долгосрочной перспективе и дает людям ощущение настоящей колонии, а не просто инженерной станции. Некоторым женщинам и детям приходится тяжело, но по завершении смены они могут спокойно выйти на пенсию. От этого выигрывают все.
– Господи боже, – прошептала Рипли.
Один из пассажиров наклонился вперед и желчно сказал:
– Простите?..
Рипли рассеянно опустила руку. Двери лифта, которых больше ничто не останавливало, беззвучно закрылись. Ван Левен уже забыл о Рипли, и она тоже о нем больше не думала. Вместо этого Рипли всматривалась в собственное воображение.
То, что она там видела, ей не нравилось.
II
Это было не лучшее время, и – совершенно определенно – наихудшее место. Повинуясь неземным метеорологическим силам, ветра Ахерона беспрестанно утюжили бесплодную поверхность планеты. Ветра были не менее стары, чем сам этот каменистый мир. Не имея нужды состязаться с океанами, они бы уже несколько миллиардов лет назад выгладили пейзаж, но спрятанные глубоко в базальтовой оболочке беспокойные силы постоянно вздымали новые горы и плато. Ветра Ахерона сражались с породившей их планетой.
Прежде их безостановочному полету ничего не мешало. Ничто не останавливало песчаных бурь, ничто не сопротивлялось штормовым порывам вместо того, чтобы просто смириться перед их властью над воздушной стихией. А затем на Ахерон пришли люди и объявили его своим. Не сегодняшний Ахерон, – скопление изломанных камней и пыли, тускло блестевшей в желтоватом воздухе, – а ту планету, какой он станет после того, как атмосферные преобразователи закончат работу. Первым делом они переделают саму атмосферу, и метан уступит первенство кислороду и азоту. Затем усмирят ветра и землю. В итоге получится приятный климат, который породит снег и дожди, даст жизнь всходам.
Это станет наследством, которое настоящее оставит будущим поколением. А пока обитатели Ахерона занимались преобразователями и пытались воплотить мечту в реальность, выживая на рационе из решимости, юмора и раздутых зарплат. Им не прожить достаточно долго, чтобы увидеть, как Ахерон превратился в землю, где текут молочные реки. Это застанет только Компания: в отличие от ее служащих, Компания была бессмертна.
Проявления чувства юмора, общего для всех первооткрывателей, живущих в тяжелых условиях, можно было заметить по всей колонии. Самым ярким стал стальной щит, установленный на бетонных колоннах за последним отстроенным зданием:
НАДЕЖДА ХАДЛИ – НАСЕЛЕНИЕ 159
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА АХЕРОН!
Под надписью какой-то местный остряк без официального разрешения добавил нестираемой краской: «Хорошего дня». Ветра не обращали на пожелание никакого внимания. Летучие частички песка и каменной крошки разъели большую часть пластины. А новый – по милости атмосферных преобразователей – обитатель Ахерона добавил собственный комментарий коричневыми разводами: первые дожди принесли с собой первую ржавчину.
За щитом располагалась сама колония: скопление похожих на бункеры металлических и пластикритовых зданий. Их соединяли тоннели, казавшиеся слишком хрупкими, чтобы выдержать ветра Ахерона. Окружающий пейзаж – избитые ветром скалы и крошащиеся склоны гор – казался более впечатляющим, но постройки почти не уступали им по крепости и были значительно уютнее. Они успешно противостояли штормам и пока еще разреженной атмосфере, защищая людей, которые работали внутри.
Вездеходы на высоких колесах и другие машины ползали по открытым дорогам между постройками, скрываясь затем в подземных гаражах, подобно мокрицам. На коммерческих зданиях судорожно мерцали неоновые огни, рекламируя немногочисленные, но основательные развлечения с просто возмутительным ценником. Платили за них без возражений. Там, где люди получали большие деньги, всегда появлялись небольшие предприятия, которыми управляли мужчины и женщины с большими надеждами. Компанию такие мелкие обороты не интересовали, но она с удовольствием продавала концессии желающим.
За колонией возвышался первый атмосферный преобразователь на термоядерной энергии. Он выбрасывал в газовую оболочку планеты непрерывный поток очищенного воздуха. Твердые частицы и опасные газы удалялись либо сжиганием, либо химическим разложением, а кислород и азот выбрасывались обратно в сумрачное небо. Процессор втягивал непригодный воздух и выдавал обратно хороший. Процесс был несложным, просто занимал время и обходился очень дорого.
Но это ничто, если сравнить с ценностью нового обитаемого мира. К тому же, Ахерон был не так плох, как некоторые другие миры, куда Компания вкладывала деньги. Здесь, по крайней мере, существовала пригодная к изменению атмосфера.
Гораздо проще подстроить состав воздуха, чем создать его с нуля. К тому же гравитация на Ахероне была близка к нормальной. Настоящий рай.
Правда, яростное сияние, исходящее из верхушки похожего на вулкан атмосферного преобразователя, намекало вовсе не на райский образ. И символизм этот не избежал внимания колонистов, но лишь породил еще несколько шуток. Люди прибыли на Ахерон не ради погоды. Среди колонистов не было мягкотелых людей, и в коридорах станции не встречалось бледных, безвольных лиц. Даже дети выглядели крутыми. Не в смысле грубости или хулиганства, просто сильными как снаружи, так и внутри. Хулиганам тут места не было. Необходимости сотрудничества учились рано. Дети на Ахероне взрослели быстрее, чем на Земле или в более изобильных, мягких мирах. Вместе с родителями они составляли особую породу уверенных в своих силах и одновременно – полагающихся друг на друга людей. Породу эту нельзя назвать уникальной: их предшественники путешествовали на фургонах вместо космических кораблей.
Думать о себе как о первопроходце… это облегчало жизнь. И звучало куда лучше, чем цифры в обозначении должности.
В центре этого скопления людей и машин стояло высокое здание, которое называли Управлением. Оно поднималось выше любой другой искусственной постройки на Ахероне, не считая станций преобразования атмосферы. Снаружи Управление выглядело просторным, внутри же не нашлось бы даже метра свободного пространства. Аппаратура громоздилась в углах, ею были набиты технические этажи под узкими коридорами и служебные проходы над подвесными потолками. И все равно места вечно не хватало. Люди все больше теснились, чтобы освободить пространство для компьютеров и обслуживающих механизмов. В углах, несмотря на непрестанные усилия перевести всю существенную информацию в электронный вид, копились бумаги. Оборудование, поставленное прямо с заводов, быстро покрылось множеством уютных царапин, вмятин и кругов от кофейных кружек.
Управлением, а, следовательно, всей колонией руководили два человека: технический руководитель и его помощник. Друг к другу они обращались по имени: формальности на фронтире были не в моде. Человек, который настаивал на употреблении званий, обращении на «вы» или высокомерно ссылался на ранг, мог вдруг оказаться снаружи без скафандра или коммуникатора.
Этих двоих звали Симпсон и Лайдекер, и чтобы решить, кто из них выглядел более измученным, пришлось бы бросать монетку. Оба производили впечатление людей, которых возлюбленная госпожа по имени Сон лишь поддразнивает, а навещает слишком редко. Лайдекер походил на бухгалтера в поисках совершенной десять лет назад ошибки в удержании налога. Симпсон относился к крупным, дородным людям, которых легче представить управляющими грузовиком, чем колонией. Его рубашка спереди постоянно была в пятнах пота. К несчастью, природа наделила его не только мускулатурой, но и мозгами, и он не смог утаить этого от нанимателей.
В тот день Лайдекер перехватил Симпсона прежде, чем тот успел сбежать.
– Видел отчет о погоде на следующую неделю?
Симпсон жевал нечто пахучее, оставляющее во рту пятна. Лайдекер подозревал, что вещество это считается нелегальным, но промолчал. Это было делом Симпсона, который, к тому же, являлся его начальником. А еще Лайдекер подумывал о том, чтобы попросить немного и себе. Небольшие пороки на Ахероне не приветствовались, но пока они не влияли на работу, их и не высмеивали. И без того непросто было сохранить здравый рассудок. И выжить.
– А что с ним? – поинтересовался технический руководитель.
– У нас будет настоящее бабье лето. Скорость ветра упадет аж до сорока узлов.
– Вот хорошо. Надую «ватрушку» и достану крем для загара. Черт, мне хватит, даже если местное солнце хоть на секунду появится.
Лайдекер покачал головой с видом издевательского неодобрения:
– Всегда мало, а? Разве недостаточно просто знать, что оно по-прежнему где-то там?
– Ничего не могу поделать, жадный я. А надо заткнуться и прикинуть, сколько в жизни хорошего, да? Лайдекер, тебе есть, что сказать, или это просто очередной перерыв на кофе длиной в час?
– Таков уж я. Пользуюсь любой возможностью увильнуть от работы. Кажется, следующий шанс будет где-то через пару лет, – он заглянул в распечатку отчета. – Помнишь, несколько дней назад ты посылал разведчиков к тому высокому плато за Илионским хребтом?
– Ага. Какие-то мечтатели с нашей родины думают, там могут найтись радиоактивные материалы. Так что я вызвал добровольцев, и какой-то парень по имени Джорден поднял клешню. Я им сказал, чтобы поехали-посмотрели, если хотят. Кто-то еще мог двинуться в том же направлении. А что?
– Там сейчас на проводе один парень. Объездчики, семейное предприятие. Говорит, кое-что тащат домой, спрашивал, признают ли их право на находку.
– И все-то теперь юристами стали. Иногда я думаю, что и самому стоило пойти по этой стезе.
– И разрушить такой изысканный образ? Кроме того, спрос на юристов тут невелик. Да и зарабатываешь ты больше.
– Напоминай мне об этом почаще. Помогает. – Симпсон покачал головой и посмотрел на зеленый экран. – Какая-то важная шишка из уютного офиса на Земле велит глянуть по таким-то координатам посреди нигде – и мы идем и глядим. Они не объясняют, зачем, а я не спрашиваю. Не спрашиваю потому, что на запрос уходит две недели, и ответ всегда одинаковый: «не спрашивай». Порой я задумываюсь: ради чего мы вообще стараемся?
– Я тебе только что сказал. Ради денег, – помощник прислонился спиной к консоли. – Так что мне сказать тому парню?
Симпсон повернулся к занимавшему бо́льшую часть стены экрану, который показывал созданную компьютером топографическую карту исследованной области Ахерона. Зона эта была не слишком протяженной, и по сравнению с этой местностью пустыня Калахари выглядела Полинезией. Симпсону редко удавалось посмотреть на поверхность Ахерона лично. Обязанности требовали его постоянного присутствия в Управлении, и руководителя колонии это вполне устраивало.
– Скажи ему: как по мне, все, что он нашел – его. Любой человек, у которого кишка не тонка там ползать, заслуживает того, чтобы оставить себе все найденное.
Даже шестиколесный вездеход на огромных шинах, с бронированными боками и антикоррозийным покрытием на днище, не был полностью защищен от погодных условий Ахерона. С другой стороны, мало какое оборудование могло похвастаться полной защитой. Заплаты и сварка превратили некогда гладкую поверхность вездехода в коллаж из металлических пластин, которые держались на пайке и эпоксидном герметике, но машина выдерживала удары ветра и пыли и упрямо взбиралась по склону. Людей, которые укрывались внутри, это устраивало.
В настоящий момент вездеход старательно преодолевал небольшой подъем, выбивая раздутыми шинами клубы вулканической пыли, которую сразу же уносил ветер. Выветренный песчаник и сланец крошились под его весом. Порывы штормового ветра выли вдоль бронированных боков, бились в изъязвленные окошки и иллюминаторы в непрестанных попытках ослепить вездеход и его пассажиров. Но решимость водителей в сочетании с надежным двигателем вели машину все дальше. Мотор успокаивающе урчал, и воздушные фильтры без передышки отсеивали пыль и каменную крошку, не давая им нарушить неприкосновенность убежища. Вездеходу чистый воздух для дыхания нужен был не меньше, чем людям.
Расс Джорден выглядел не таким потрепанным, как его машина, но все-таки в нем можно было безошибочно опознать человека, который слишком много времени провел на Ахероне. Человека, избитого ветрами, измученного дурной погодой. Это же, пусть и в меньшей степени, относилось к его жене, Энн. А вот к двум детям, которые прыгали в задней части большой центральной кабины, это не относилось. Они скакали и носились вокруг ящиков и оборудования для забора проб, ухитряясь при этом не разбиться. Предки их с раннего возраста учились ездить верхом на чем-то под названием «лошадь». Рывки вездехода не слишком отличались от движений, к которым приходилось приноравливаться на спине чуткого четвероногого животного, и дети освоили это искусство чуть ли не раньше, чем научились ходить.
Несмотря на формальную герметичность вездехода, детские лица и одежду пятнала пыль. Такова была суровая реальность на Ахероне: неважно, как плотно ты все запечатывал, пыль всегда ухитрялась найти дорогу в машины, конторы, дома. Один из ранних колонистов придумал этому феномену название, которое выглядело больше описательным, чем научным: «частичная диффузия». Ахеронская наука. Обладавшие более живым воображением колонисты настаивали на том, что пыль – разумна. Что она затаивается и ждет, когда приоткроются дверь или окно, после чего целенаправленно бросается внутрь. Домохозяйки в шутку спорили о том, что быстрее: постирать одежду или выбить.
Расс Джорден вел тяжелый вездеход, объезжая вокруг валунов, которые были слишком велики, чтобы через них переехать, прокладывал путь в узких расселинах плато. Его усилия подкреплял непрерывный писк локатора. «Музыка» эта усиливалась по мере того, как они приближались к источнику электромагнитных помех, но Расс упрямо не сбавлял звука. Каждый писк заключал в себе мелодию, подобно звону старых кассовых аппаратов. Энн в это время следила за состоянием вездехода и систем жизнеобеспечения.
– Посмотри на эти жирные, сочные, кривые магнитного поля, – Джорден постучал пальцем по экранчику справа. – И все это мое, мое, мое. Лайдекер сказал, что Симпсон так сказал, и это есть в записи. Теперь они не смогут отобрать у нас находку. Даже у Компании не получится. Мое, все мое.
Жена оглянулась на него с улыбкой.
– Наполовину – мое, дорогой.
– И наполовину мое!
Жизнерадостное надругательство над основами математики исходило от дочери Джорденов, Тритончика[5]. Ей было шесть лет, а, значит, почти десять. В Тритончике крылось больше энергии, чем в родителях и вездеходе вместе взятых. Расс, не отрывая взгляда от приборов, нежно ухмыльнулся:
