Альберт Дин Ричардсон
Секретное задание, война, тюрьма и побег
«Припоминал лишенья и труды,
Испытанные на море и суше.
Рассказывал, как я беды избег
На волосок от смерти. Как однажды
Я в плен попал, и в рабство продан был,
И спасся из неволи»[1].
Предисловие переводчика
Политическое противостояние между Соединенными Штатами Америки и Конфедеративными Штатами Америки, возникшее по многим причинам – в частности, вопросам о рабстве и самоуправлении новых территорий, – переросло в открытую войну, в которой участвовали представители всех слоев американского общества – от фермеров до политиков – вошло в мировую историю как Гражданская война между Севером и Югом США 1861–1865 годов.
В ней было все – и открытые боевые действия, и шпионаж, и более неприглядные моменты – коллаборационизм и желание заработать на этой трагедии – причем с обеих сторон. Участвовали мужчины, женщины дети – черные и белые, представители всех национальностей – такова природа американского общества.
Естественно, в стороне не остались и представители совершенно невоенной профессии – журналисты. Их роль в этой войне трудно переоценить. Кроме своих основных задач они решали – причем совершенно естественным образом – и многие другие. Они были носителями идей и идеологий расколовшегося общества, они встречались с людьми, беседовали с ними, обеспечивали их новостями, в коих общество очень нуждалось. Ведь в то время кроме телеграфа и печатной прессы других способов узнать достоверную информацию не было.
Одним из самых известных и, смело можно сказать, талантливых журналистов был корреспондент «New York Daily Tribune» Альберт Дин Ричардсон (1833–1869). Не просто репортер, а журналист, высокообразованный и обладающий писательским даром, он был известен читающей публике еще до войны. И эту свою невероятно интересную книгу он посвятил, пожалуй, ярчайшему эпизоду своей жизни – своей работе в качестве журналиста и шпиона с самого начала 1861 года – то есть, за несколько месяцев до первого выстрела этой войны.
Название, которое он дал своему труду – «Секретное задание, война, тюрьма, и побег» – говорит само за себя, поэтому переводчик не будет тратить время читателя на свое объяснение замысла автора. Единственно, что он считает своим правом сказать, так это то, что журналист, шпион, путешественник и писатель Альберт Дин Ричардсон был, что называется в самом положительном смысле слова авантюристом, в чем читатель может легко убедиться, по крайней мере, ознакомившись с его краткой биографией.
Альберт Дин Ричардсон, журналист и писатель, родился во Франклине, штат Массачусетс, 6-го октября 1833 года, в семье Элиши Ричардсона и его второй жены, Харриет Блейк. Сперва он учился в общеобразовательных школах штата во Франклине, затем закончил Академию в Холлистоне, штат Массачусетс, после чего несколько лет был школьным преподавателем. В 1851 году он уехал в Питтсбург, где работал в одной из газет, написал фарс, поставленный на сцене Барни Уильямсом, да и сам сыграл несколько ролей. В 1852 году он отправился в Цинциннати, где проработал для «Daily Unionist» и различных других газет в течение пяти лет.
В апреле 1855 года он женился на Мэри Луизе Пиз из Цинциннати, от нее у него было пять детей. В 1857 году он отправился в Самнер, штат Канзас – там он являлся корреспондентом «Boston Journal». Некоторое время он был секретарем Легислатуры штата, а в 1859 году вместе с Хорасом Грили и Генри Виллардом в самый разгар «золотой лихорадки» совершил турне к Пайкс-Пик. Возвращался он оттуда один, пройдя по неизвестным тогда юго-западным территориям, и о своих впечатлениях рассказал в нескольких газетных статьях. В сотрудничестве с Томасом У. Ноксом и Джорджем Уэстом в 1861 году он был редактором «The Western Mountaineer» в Голден-Сити, штат Колорадо. После этого он отправился в Нью-Йорк и, будучи корреспондентом газеты «New York Daily Tribune», путешествовал в Нью-Орлеан, в качестве тайного корреспондента, задачей которого было выяснить состояние Юга буквально за несколько месяцев до начала гражданской войны. В следующем году газета назначила его военным корреспондентом, а 3-го мая 1863 года с двумя другими журналистами, при попытке проскочить мимо пушек Конфедерации у Виксберга, он был захвачен в плен и 1,5 года провел в разных тюрьмах Конфедерации. 18-го декабря 1864 года он и еще один корреспондент сбежали из военной тюрьмы Солсбери, Северная Каролина, а спустя четыре недели они достигли Строуберри-Плэйнс, Теннесси, где тогда находились войска Союза. Пока он сидел в тюрьме, его жена и младший ребенок скончались. В 1865 году увидела свет его книга «Секретное задание, война, тюрьма и побег», а в 1866 году – «По ту сторону Миссисипи» – великолепное и интересное описание западных территорий. В 1868 году появилась «Личная история Улисса С. Гранта». В 1867 году он познакомился с Эбби Сейдж (миссис Дэниэл Макфарланд), и его внимание к ней после того, как она ушла от своего мужа, побудило последнего 13-го марта 1869 года покуситься на его жизнь. Миссис Макфарланд получила развод 31-го октября 1869 года и, узнав об этом Макфарланд, 25-го ноября 1869 года выстрелил в Ричардсона прямо в редакции «Tribune». Ричардсон скончался через неделю, но за несколько дней до его смерти во второй половине декабря 1869 года преподобный Генри Уорд Бичер связал его и миссис Макфарланд священными узами брака. Суд над Макфарландом длился около восьми недель, и 10-го мая 1870 года он был оправдан по причине безумия, хотя по всему было ясно, что это было преднамеренное убийство. После его смерти Эбби Сейдж Ричардсон опубликовала книгу под названием «Избранные фрагменты из трудов Альберта Д. Ричардсона», с его портретом и мемуарами.
Вот таков был этот человек.
Как переводчик – и волею судьбы, редактор, лишь добавлю, что на русский язык эта книга переведена впервые. Автор украсил ее рисунками – своими и своих коллег – журналистов – все, что они изобразили – все это они видели собственными глазами. Переводчик же добавил и других иллюстраций и фотографий тех лет – ибо они также документальны и помогут любознательному читателю лучше понять ту эпоху.
Переводчик смеет надеяться, что эта книга понравится читателю так же, как и ему самому.
В. Пахомов.
Памяти той, кто была так близка и дорога мне, жизнь которой была исполнена красотой и светлыми надеждами, с нежностью посвящаю эту книгу.
.
Часть I. Секретная служба
Глава I
«Я готов за малейшим пустяком отправиться к антиподам, что бы вы ни придумали»[2].
В начале 1861 года я почувствовал сильное желание собственными глазами взглянуть на движение сецессионистов, чтобы на основании личных наблюдений узнать, возникло оно внезапно или нет, чего хотели революционеры, во что верили и чего боялись.
Но южный климат, никогда не повышавший долголетия аболиционистов, теперь был особенно неблагоприятен для здоровья каждого северянина, независимо от крепости его политической конституции. Я исподволь чувствовал, что меня могут узнать, поскольку за несколько лет разъездной журналистской деятельности и активному участию в политических дискуссиях, мое лицо стало знакомо множеству совершенно неизвестных мне людей, и я приобрел огромное количество самых разных знакомых, что совершенно неизбежно для любой такого рода полуобщественной жизни.
Более того, я прошел через Канзасскую войну, и теперь многие из тех «приграничных головорезов», теперь уже в значительно лучшей форме, зажгли свои яркие факелы от костров ранней Сецессии. Я не хотел встречаться с ними, потому что я не мог вспомнить ни одного человека из них, кто мог бы симпатизировать мне. Но мой инстинкт истинного газетчика победил рассудительного журналиста, и таким образом, все закончилось тем, что я вошел в состав выездной группы, представляющей собой «The Tribune»[3] на юго-западе.
Спустя несколько дней я вошел в кабинет исполнительного редактора – он просматривал огромную кучу писем, которые принесла ему утренняя почта, – с той удивительной быстротой, которая может быть выработана только исключительной сообразительностью, многолетней практикой и естественной склонностью к этой очень деликатной и трудоемкой работе. Современная газета – это своего рода интеллектуальный броненосец, на котором в то время, когда Капитан – Главный Редактор – публикует отчеты своему начальнику – Публике, развлекает гостей в своей элегантной каюте – Ведущей Колонке, получает похвалы за каждый «бортовой залп» в виде Печатных Букв-И-Знаков, и за каждую выпущенную во врага пулю – Удачную Статью, есть скрытый от всех и не видимый никем его Помощник – Исполнительный Редактор – значительно менее популярный, но который держит корабль в полном порядке от трюма до кончиков мачт, день и ночь напролет следит за каждой мелочью, и жизнь которого – ежедневно чудесные результаты тяжелой работы.
Редактор, я думаю, просматривал почту, тратя на одно письмо не более минуты. Он принимал окончательное решение по каждому прочитанному им письму, действуя в соответствии с великой истиной, что, если он отложит его рассмотрение на потом, то вскоре на его скрипучем столе образуется такой многослойный покров, который ни один, даже самый умный геолог не сможет ни разобрать, ни рассортировать. Одни письма безжалостно летели в корзину. Другие, с молниеносно нанесенной карандашной отметкой, указывающей тип и стиль печати, складывались в стопку в наборном цехе. Несколько больших пакетов с рукописями были снова упакованы в конверты для пересылки по почте с трехстрочной надписью, которая – хотя я и не читал ее, – я знал, что она гласила нечто вроде этого:
«Мой дорогой сэр…, ваша статья имеет ряд неоспоримых достоинств, но атакуемые непрерывным потоком очень важных новостей, мы с большой неохотой вынуждены», etc.
Здесь быстро действовало хорошо развитое природное чутье, которое позволяло понять смысл целого по очень небольшой его части, по одной строке и ключевому слову. Казалось лишь два или три беглых взгляда определяли судьбу каждого письма, но читающий не был полностью поглощен своим занятием, поскольку в то же время он продолжал вести разговор:
– Я получил ваше письмо. Вы собираетесь в Новый Орлеан?
– Нет, если вы не пошлете меня туда.
– Я полагаю, вы осознаете, что это довольно опасное дело?
– О, да.
– На этой неделе домой вернулись двое наших корреспондентов – им едва удалось спастись. На Юге осталось еще шестеро, и меня бы не удивило, если бы именно сейчас я получил телеграмму, сообщавшую либо о тюремном заключении, либо о смерти любого из них.
– Я много думал об этом и принял решение.
– В таком случае мы будем очень рады, если вы поедете.
– Когда я могу выехать?
– Хоть сегодня, если хотите.
– Насколько большую область я должен объехать?
– Сколько сочтете нужным. Отправляйтесь туда, где, как вы считаете, будет лучше всего.
– Как долго мне стоит оставаться там?
– До самого конца волнений, если получится. Как вы сможете это предугадать? Однажды, в одно прекрасное утро вы вернетесь обратно ну, скажем, недели через две.
– Поживем-увидим.
Размышляя о наиболее подходящей для этого путешествия линии поведения, я вспомнил совет бессмертного Пиквика: «В таких случаях надо делать то, что делает толпа». «Но, по-видимому, здесь две толпы», – заметил мистер Снодграсс. «Кричите с тою, которая больше», – ответил мистер Пиквик. Фолианты – и те не могли бы прибавить к этому. По этому плану я и решил действовать – скрывая свою профессию, политические взгляды и место жительства. Невероятно трудно закрыть под замок свой собственный язык на несколько недель и притворяться не тем, кем ты являешься на самом деле, но ради собственного комфорта и безопасности это пришлось сделать.
Во вторник, 26-го февраля, я покинул Луисвилл, штат Кентукки и поездом отправился в Нэшвилл. Единственной и главной темой разговоров между пассажирами были общественные дела. Все ехавшие в поезде примерно одинаково разделились на восторженных сецессионистов, убеждающих всех я в пользу нового движения, благодаря которому негры стали стоить намного больше, чем когда-либо прежде, и квази-лоялистов, непрерывно повторяющих: «Мы хотим лишь, чтобы Кентукки оставался в Союзе как можно дольше». Но ни один человек не заявил о себе открыто как сторонник Правительства.
Пять часов мы ехали среди синих, очаровательных, покрытых лесом холмов, лишившихся своей листвы лесов и бревенчатых жилищ, у входов в которые женщины и маленькие девочки самодовольно курили свои трубки, прекрасных, гостеприимных и окруженных естественными парками ферм, табачных плантаций, на которых негры обоих полов – женщины в грубых ботинках из бычьей кожи и выцветших платьях и невзрачных, обернутых словно тюрбаны вокруг их голов платочков – мотыжили землю – а затем мы прибыли в Кэйв-Сити.
Я покинул поезд, чтобы до отеля «Mammoth Cave» миль десять проехаться верхом. Расположенный в самом центре ухоженной полянки, затененной величественными дубами и стройными соснами, он вырисовывается огромным и белым, длинным и невысоким одноэтажным строением, с глубоким портиком, и известным под названием «Коттеджи».
Несколько вечерних часов были приятно проведены в Белой пещере, в которой наросты на стенах, на первый взгляд тусклые и свинцового цвета, после привыкания к неяркому свету факелов становятся безупречно белыми. Здесь есть небольшие озера, настолько прозрачные, что воды совершенно не видно. Каменные портьеры, сложенные в изящные складки, создают ощущение присутствия в элегантно отделанной гостиной, каменные чаши, куда вода все еще стекает и застывает. Потолок, покрытый множеством ячеек, подобно пчелиным сотам – идеальное произведение искусства, – бесконечные ряды сталактитов – все совершенно одинаковые – ребристые и покрытые насечкой – простираются ласкающей глаз колоннадой, а также множество других нигде не встречающихся произведений ручной работы Природы в зависимости от ее постоянно изменчивого настроения. Многие из них огромны, несмотря на то, что для образования одного тончайшего слоя требуется целых тридцать лет! Хорошо сказано в немецкой пословице: «Бог терпелив, потому что он вечен».
На следующий день в обществе еще одного посетителя я отправился в Мамонтову пещеру. Мэтт, наш немногословный чичероне[4], прослужил гидом уже 25 лет, и за это время, как было подсчитано, прошел под землей более 1 500 миль. Это звучит не столь фантастично, если учесть, что все проходы великой пещеры в совокупности составляют более 150-ти миль и что в ней 226 уже открытых залов. Наша экипировка состояла из двух ламп для проводника и по одной у каждого из нас. В нескольких местах пещеры хранятся несколько бочек с маслом, поскольку крайне важно, чтобы лампы посетителей этого лабиринта тьмы должны быть всегда заправлены и постоянно светить.
Термометр внутри постоянно показывает 59°[5] по Фаренгейту, и пещера «дышит только один раз в год». Зимой это длительный вдох, а летом воздух постоянно течет наружу. Ее огромные залы – это легкие Вселенной.
В 1845 году в пещере было построено несколько деревянных и каменных домиков, где жили больные туберкулезом пациенты, которые считали, что сухая атмосфера и равномерная температура окажут на них целебное воздействие. Спустя три-четыре месяца их лица стали совершенно белыми, зрачки их ввалившихся глаз расширились так, что радужная оболочка стала совершенно невидимой, а руки и ноги почернели и потеряли свой первоначальный цвет. Трое больных скончались, остальные – вскоре после того, как покинули пещеру.
Мэтт дал яркое описание этих несчастных, словно призраки бродящих по пещере – их гулкий кашель, эхом отдававшийся через множество залов. Должно быть, это выглядело ужасно – как будто гробница раздвинула свои тяжелые и мраморные челюсти, чтобы ее жертвы могли свободно блуждать по этому подземному Чистилищу. Кладбище казалось бы значительно более веселым местом, по сравнению с таким оживленным склепом. Волонтерская медицинская консультация, как и предложение о перемене места всегда в состоянии готовности. Моя собственная панацея для тех, кто жалуется на легкие – совершенно иная. Оседлайте лошадь или наймите экипаж, и для начала, не слишком нагружая себя, прокатитесь по огромным долинам Скалистых гор или Калифорнии, ешьте и спите на свежем воздухе. Природа будет очень доброжелательна к вам, если вы полностью доверитесь ей, ведь воздух настолько чист и сух, что свежее мясо, разрезанное на полоски и подвешенное, дойдет до готовности без соления или копчения, и его можно перевозить с собой куда угодно, и ее целебная сила кажется почти безграничной.
Стены и потолок пещеры затемнены и зачастую просто скрыты за мириадами визжащих летучих мышей, в это время года они все висели на своих когтях вниз головой и не могли улететь, даже когда подвергались жестокой опасности быть задетыми нашими факелами.
«Методистская Церковь» представляет собой полукруглый зал, естественные выступы которой образуют кафедру проповедника, и деревянные колоды, принесенные сюда тогда, когда впервые 50 лет назад здесь была проведена религиозная служба, в идеальном состоянии, но служат в качестве сидений. Странствующие методистские священники, равно как и проповедники других конфессий, все еще изредка приходят сюда. Богослужение при тусклом благоговейном свете тонких свечей и сопровождаемое эффектом, который всегда производит музыка в подземелье, наверняка выглядело очень впечатляюще. Как бы возрождались те ранние дни христианской церкви, когда преследуемые последователи Иисуса в полночь встречались в горных пещерах, чтобы объединить в гимне свои благоговейные голоса и снова услышать странную и сладкую историю его учения, его смерти и его всеобъемлющей любви.
На одной из стен есть гипсовый рельеф, который называется «Американский Орел». Почтенная птица в полном соответствии с теми мрачными временами, когда он пала здесь, была в очень плохом – полуразрушенном состоянии. Одна нога и некоторые другие части ее тела отделились, оставив ее как бы сомневающейся в собственной идентичности, но клюв был все еще в полном порядке, и, возможно, смог бы в случае необходимости издать свой древний ликующий клич.
У «Храма Минервы» сильно изрезанные стены и красивый, ячеистый вогнутый потолок, лишь только статуи его хозяйки тут нет. Так часто упоминаемая, измученная беспощадными, постоянно заставляющими ее вновь и вновь выпрыгивать из мозга Юпитера политиками богиня, без сомнения, в каком-то уединенном уголке обрела уединение и покой.
Мы с трудом протиснулись через узкий и извилистый, прорезанный сквозь скалы каким-то древним потоком воды проход, который и назвали соответственно – «Страдание Толстяка», утерли пот в довольно большом зале под названием «Большое Облегчение», заглянули внутрь «Зала Бэкона», где небольшие известковые наросты на потолке так чудесно похожи на настоящие окорока, заглянули в цилиндрическую «Бездонную Яму», которая, как я совершенно секретно могу сообщить читателю, имеет дно – на 106 футов ниже поверхности ее края, посмеялись над потолковыми фигурами Гиганта, его Жены и Ребенка, напомнившими нам карикатуры из «Punch», восхищались изящными и тонкими белого и пористого гипса цветами на стенах «Пенсакола-Авеню», постояли у «Мертвого Моря», с его темной и мрачной водой, перешли по переброшенному через Стикс естественному мосту и остановились на берегу Леты.
Затем, сев на небольшую плоскодонную лодку, мы медленно заскользили по реке Забвения. Это было странное, невероятно. При свете наших факелов мы смутно различали темные, смыкающиеся где-то вверху стены, которые отвесно – на 100 футов – до самого потолка, поднимались из воды. В этом призрачном свете наш молчаливый гид выглядел как посланник из царства Плутона, он стоял на носу, управляя нашим маленьким судном, медленно двигавшимся по сонной и извилистой реке. Глубокая тишина нарушалась лишь каплями воды, которые падали с потолка, и со звуком похожим на тиканье часов ударялись о поверхность реки, и всплеском воды от входящего в нее весла, предназначенного, чтобы вести нас. Когда мой спутник заиграл на своей флейте тягучую и напряженную мелодию, которая эхом отразившись в сплошной пустоте от сводов бесконечной пещеры, приобрела настолько потусторонний тембр, что я уже был почти готов увидеть, как разверзнутся стены и из-за них появятся целые толпы демонов, танцующих дьявольский танец вокруг своего адского костра. Я никогда не видел ни одного сценического эффекта или произведения искусства, которые могли бы сравниться с этим.
Если кто-нибудь желает в полной мере получить невероятное удовольствие и испытать самые яркие ощущения от великого и мрачного, пусть он под звуки похоронной музыки хотя бы разок проплывет на лодке по Лете.
В первый раз мы увидели «Звездный Зал» с потушенными огнями. Это дало нам возможность почувствовать «видимость тьмы». Казалось, что перед нашими глазами и есть сама плотная чернота тьмы. Не было видно ничего далее четверти дюйма. Если бы кто-то остался здесь один, его разум долго бы не продержался. Даже несколько часов такого полного отсутствия любого света, возможно, могли бы сломить его. На бесконечном множестве небольших участков потолка темный гипс осыпался, обнажив ярко-белый слой известнякового потолка, таким образом, создав подобие звезд. Когда зал был освещена, эта иллюзия стала совершенной. Казалось, мы стояли на дне глубокого каменного колодца и смотрели на звездный небосвод. Факел медленно повернулся, чтобы бросить тень на потолок – и мы увидели плывущее по небу облако – и это было настолько красиво, что невозможно найти слова описать это. «Звездный Зал» является самым прекрасным произведением всей этой великой галереи Природы.
Мой компаньон всю свою жизнь прожил в нескольких милях от пещеры, но только теперь впервые посетил ее. Так всегда бывает – те вещи, ради счастья увидеть которые, паломники преодолевают половину мира, мы равнодушно оставляем за нашими собственными дверями. Люди всю жизнь живут рядом с горой Вашингтон, и все же никогда не видели той величественной панорамы, которая открывается с ее вершины. Они с самого детства живут под звуки рева Ниагары и ни разу не обращали внимания на этот грандиозный водопад, где Мать-Земля, словно Рахиль, плачет о своих детях и никогда не сможет утешиться. Мы никогда не сможем получить истинного наслаждения, пока для достижения его не преодолеем невероятное расстояние.
На всем моем пути по Кентукки нерешенные проблемы были самой горячей темой для разговора и самой большой болью в каждом сердце. Во время разговора один джентльмен в таких словах выразил чувства штата:
– У нас больше бед, чем у любого другого рабовладельческой общины, потому что Кентукки теряет больше негров, чем все хлопковые штаты вместе взятые, но Сецессия – это не средство их решения. Это лишь прыжок со сковороды прямо в огонь.
Другой, с посеребренной от прожитых лет головой, сказал мне: «Когда я жил в этом графстве и был еще мальчиком, некоторые из наших соседей на плоскодонной лодке отправились в Новый Орлеан. Когда мы прощались с ними, мы совсем не ожидали увидеть их снова, мы думали, что они уже покинули этот мир. Но спустя несколько месяцев они вернулись, пройдя весь свой путь пешком, по Индейской Территории, упаковав свои одеяла и провизию. Теперь же на поездку из Нового Орлеана нам потребовалось только пять дней. Я благодарю Бога за то, что живу в наше время – время Железной Дороги, Телеграфа и Печатной Прессы. Мы были величайшим народом величайшей эпохи в истории. Но это все это в прошлом. Правительство раскололось, рабовладельческие штаты не могут обрести свои права, а те, что отделились, никогда не вернутся обратно».
Старый фермер «считал», что если я много путешествовал, я, наверняка, мог лучше знать, есть ли какая-либо надежда на мирное урегулирование. Если бы Север, как он считал, был справедлив, подавляющее большинство кентуккийцев стояли бы за Союз. «Очень жаль, – сказал он очень серьезно, и голос его дрогнул, – что мы, американцы, не можем жить дружно как братья, вместо того, чтобы постоянно ссориться из-за кучки негров».
То, что я могу вспомнить о Нэшвилле, штат Теннесси, так это только невкусный завтрак в одном из его отвратительных отелей, его уютные тенистые улицы и мраморный Капитолий, который, если не считать его собрата в Колумбусе, Огайо, считается красивейшим зданием законодательного органа штата на континенте.
Продолжая движение на юг, я обнаружил, что страна уже «оделась в прекрасный весенний наряд». Вязы и камедные деревья с гордостью демонстрировали всем свою пышную листву, трава и пшеница плотным зеленым ковром покрывали землю, а поля и леса светились глянцем остролиста. Железная дорога проходила через большие хлопковые поля, на которых множество негров обоих полов пахали и мотыжили землю, а их надзиратели, вооруженные дробовиками и ружьями, сидели на высоких зигзагообразных оградках. Снежные пучки хлопка все еще торчали из тусклых коричневых колокольчиков – увядающих остатках урожая прошлого года – их не собирали и они уходили под плуг.
Теперь моим попутчиком был урожденный кентуккиец, молодой торговец из Алабамы. Он громко называл этих людей аристократами. Они смотрели сверху вниз на любого, кто обеспечивал его существование – и в самом деле – на всех, у кого не было негров. Леди были прекрасны, и зачастую даже образованы, но, мягко добавил он, они были бы намного лучше, если бы они так не «опустились». Он уверял, что Алабаму втянули в революцию.
«Наши права попросту попрали. В моем родном городе – Джер Клеменс – бывший сенатор Соединенных Штатов и один из умнейших людей страны – был избран делегатом конвенции, доверившись клятвенным публичным обещаниям юнионистов. После того, как конвенция состоялась, он полностью перешел на сторону врага. Лидеры – несколько крупных рабовладельцев, которым помогали политические демагоги, не осмелились поставить вопрос о Сецессии на народное голосование, они знали, что люди победят их. Они настроены на войну, они доведут невежественные массы до крайней степени раздражения, прежде чем они позволят им голосовать по любому вопросу. Я уверен, что правительство уничтожит их силой оружия, любой ценой!»
Тем же вечером, перейдя границу Алабамы, я очутился в «Конфедеративных Штатах Америки». В маленьком городке Афины звезды и полосы все еще реяли в воздухе, когда поезд тронулся с места, я смотрел на старый флаг, размышляя о том, когда я снова увижу его.
Следующий пассажир, который занял место рядом со мной, воспользовался формой разговора вполне традиционной при встрече незнакомых людей Юга и Дальнего Запада, он спрашивал, как меня зовут, где я живу, чем занимаюсь и куда еду. На все это он получил ответ, что я живу в Нью-Мексико и теперь неторопливо направляюсь в Новый Орлеан, планируя посетить Веракрус и другие города Мексики, прежде чем вернуться домой. Эта легенда, которую я потом взял на постоянное вооружение, оказалась вполне правдоподобной в силу моих знаний Нью-Мексико и дала мне то преимущество, что не давала повода считать меня шпионом. И сецессионисты, и юнионисты, не особенно пристально рассматривая меня, свободно вели диалог. Аарон Берр утверждал, что «часто повторяемая ложь так же хороша, как и правда». В моем случае это было действительно так.
Мой собеседник был крупным скотопромышленником, большую часть своей жизни проводивший в Алабаме, Миссисипи и Луизиане. Он решительно заявил, что люди этих штатов были введены в заблуждение, что их сердца были верны Союзу, несмотря на все те фокусы, которые использовались, чтобы обмануть их и вывести из равновесия.
В Мемфисе жил мой старый друг, которого я не видел много лет, и который теперь был коммерческим редактором ведущего в регионе журнала «Secession». Я знал, что он вполне заслуживает доверия и, в глубине души, ярый противник рабства. Утром, в день моего приезда, он зашел ко мне в «Gayoso House». После сердечных приветствий он спросил меня:
– Зачем пожаловали сюда?
– Писать для «The Tribune».
– Как много собираетесь объехать?
– По всем штатам Залива, если получится[6].
– Друг мой, – ответил он своим глубоким низким голосом, – а вы знаете, что это очень опасное дело?
– Возможно, но я буду очень осмотрительным, когда попаду в такую жару.
– Я не знаю, – пожал он плечами, – что вы называете жарой. На прошлой неделе двое северян, которых толпа определила как аболиционистов, отправились домой с обритыми головами – они представляли «Adams' Express». За несколько дней до этого, на дереве, которое вы видели на том берегу реки, был повешен человек, обвиняемый в подкупе рабов. Еще один человек был изгнан из города по подозрению в написании письма для «The Tribune». Если люди в этом доме или на улице узнают, что вы один из ее корреспондентов, у вас даже времени на молитву не будет.
После долгой, подробной беседы, в течение которой мой друг узнал обо всех моих планах и дал мне множество ценных советов, он заметил: «Первым моим желанием было стать на колени и просить вас, ради всего святого, вернуться обратно, но мне кажется, что вы сможете относительно безопасно совершить свою поездку. Вы – первый человек, которому я открыл свое сердце за столько лет. Я хочу, чтобы некоторые из моих старых северных друзей, которые думают, что рабство – это хорошо, своими глазами увидели, те леденящие кровь сцены, которые происходят на аукционах по продаже рабов. Я знал двух беглых негров, которые были готовы скорее умереть от голода в своих убежищах, найденных ими в этом городе, чем быть пойманными и отправленными обратно к их хозяевам. Я и раньше не любил рабство, а теперь я ненавижу его всем своим сердцем». Его плотно сжатые губы и стиснутые до ногтей в ладонях пальцы, свидетельствовали о глубине его чувства.