Альбина Нури
Запертый в ловушке
Глава пятая
Схемы пути на месте не оказалось. Пластиковая ячейка, где ей полагалось быть, висела на стене – пустая.
– Черт, – выругался я. – Куда она делась?
Я поглядел на Катю, а она отвела глаза, как будто сама стащила схему.
– Связи нет, где мы едем, непонятно, сколько времени – тоже не знаем. Превосходно!
– А я знаю сколько, – раздалось сзади.
Мы с Катей синхронно обернулись и увидели мальчика. Я уже встречался с ним сегодня возле туалета.
– У меня есть часы! – с гордостью сказал он.
– Так который час? – спросила Катя.
– Шестнадцать часов сорок пять минут, – торжественно отозвался мальчик.
– Спасибо, – Катя улыбнулась и потрепала его по волосам. – Далеко едешь?
– В Улан-Удэ, к дедуле с бабулей.
– Ты не знаешь, давно поезд останавливался? – неожиданно для себя спросил я.
– Останавливался? – в голосе ребенка слышалось удивление.
– Ну, станция когда была? И какая станция? Ты не запомнил?
Мальчик смотрел на меня, не отвечая, словно я говорил на незнакомом ему иностранном языке.
– Наверное, не запомнил, – вздохнула Катя, и мне почудилась скрытая издевка в ее голосе.
– Мне к маме нужно.
Мальчик резко развернулся на пятках и умчался прочь.
– Странный какой-то, – сказал я, и вдруг меня осенило: – Можно же у проводницы спросить! Чего я мучаюсь?
Катя хотела сказать что-то, но не успела. Я прошел мимо нее к купе, где обитала проводница, и постучал. Потом еще раз, и еще. Никто мне не открыл и не ответил.
– Наверное, вышла куда-то.
– Может быть, – тихо ответила девушка.
– Попозже подойду еще раз.
Что сказать, что сделать – я не знал. Чем тут займешься? Куда пойдешь? Коридор, купе, туалет, вагон-ресторан – вот и все маршруты. Но в купе идти не хотелось. Есть – тоже. Опять, что ли, к окну?
– А давай поищем пустое купе, – предложила Катя.
Я хотел спросить, зачем, но глянув ей в глаза, сразу догадался. Она вновь приникла ко мне с такой жадностью, будто хотела пить. Необычная девушка, мелькнуло в голове. Я не привык, чтобы женщины так явно проявляли инициативу – обычно бывало наоборот. А тут – ни уговоров, ни ритуальных танцев с прелюдиями, ни букетов-конфет.
Но вообще в этот момент как-то не очень хотелось задумываться, анализировать.
– Так пойдем, поищем? – глухо проговорила Катя, и я кивнул.
Первое же купе оказалось свободным. Ни людей, ни вещей. «Пока поезд не остановится, никто сюда не придет – разве что проводница вздумает заглянуть», – подумал я. Да и шут с ней!
Мы заперлись изнутри и набросились друг на друга, как будто это был последний секс в нашей жизни. Мне кажется, я никого и никогда еще не хотел так сильно и неудержимо. Катины глаза ярко блестели, как будто она вот-вот заплачет. Девушка не закрывала их, наоборот, смотрела на меня неотрывно, напряженно. Взгляд был одуряющий и немного сумасшедший.
Все произошло так стремительно, спонтанно и неожиданно, что когда закончилось, я подумал: это вправду было? Мне не пригрезилось?
Мы оторвались друг от друга, и я, испытывая неловкость, ждал, что Катя сейчас примется ластиться ко мне, говорить сладкие слова о том, как чудесно все было, или же примется уверять, что она «не такая», с кем попало в постель не прыгает, просто мои обаяние и сексуальность свели ее с ума.
Но Катя в очередной раз меня удивила. Более непредсказуемой девушки мне встречать не приходилось.
– Ты не мог бы выйти на минутку? Мне нужно привести себя в порядок.
– Хорошо, – сказал я, хотя не понял, что она имела в виду.
Волосы у нее были слегка растрепаны, но в остальном, на мой взгляд, выглядела Катя прекрасно. Она сидела на полке и застегивала блузку, не глядя в мою сторону. Даже, кажется, прятала глаза. Может, стыдилась своего порыва? Напрасно. Я не стал думать про нее хуже.
– В коридоре тебя подожду, – проговорил я и вышел, чтобы не смущать ее. Пускай побудет одна, соберется с мыслями.
Снова заняв привычную позицию возле окна в коридоре, я обнаружил, что дождь закончился. Стекло горело от прикосновения солнца, которое скоро начнет клониться к закату. Передо мной опять были поля и перелески, чуть поодаль виднелась невысокая гряда бархатисто- зеленых холмов.
Я лениво скользил взглядом по картинам, проплывающим за окном. Ничего не изменилось: нет связи и Интернета, мне по-прежнему непонятно, где мы едем и когда ближайшая станция, но сейчас беспокоиться об этом не хотелось.
Случайный секс со случайной девушкой – в моей жизни явление редкое. Если совсем честно, это произошло у меня во второй раз. А первый был таким, что я зарекся повторять. Но сейчас чувствовал по отношению к Кате не гадливость и брезгливость, а теплую, благодарную нежность. Кроме Кати, в этом движущемся по рельсам мирке у меня никого не было.
За спиной послышался звук отодвигаемой двери, и я обернулся, думая, что подошла Катя. Однако это снова оказался мальчик: его купе было рядом с тем, которое мы облюбовали.
В руках у мальчика была грязная посуда.
– Мама велела отнести помыть, – пояснил он, улыбнулся мне, как старому знакомому, и пошел в сторону туалета.
Но не успел пройти несколько шагов, как поезд качнуло, и вилки-ложки с тихим звяканьем посыпались на пол.
Я подошел, присел на корточки и принялся собирать их.
– Спасибо, – сказал мальчик.
– Уронил все-таки? Говорила же, все сразу не бери, а тебе лень два раза ходить!
Мать мальчика в длинной розовой футболке с надписью «Все девочки как девочки, а я Принцесса!», вышла из купе и заспешила к нам: в правой рук – губка для посуды, в левой – флакон моющего средства.
У «Принцессы» были узкие глаза, лунообразное лицо и плоский нос. Бурятка, наверное, предположил я. Сын был похож на мать, но симпатичнее. Женщина принялась благодарить меня так горячо, как будто я вынес ее ребенка из охваченного огнем дома, и взяла столовые приборы у меня из рук. Мать с сыном пошли дальше, она продолжала вполголоса выговаривать ему за непослушание.
Я вернулся на свой пост возле двери «нашего» купе. Откинув сиденье у окна, уселся поудобнее. Катя еще не вышла.
Меня охватило странное умиротворение, показалось даже, что я задремал с открытыми глазами, словно провалившись куда-то. Мысли лениво плавали в голове, как клецки в бульоне, и я не мог заставить себя додумать до конца ни одной их них.
Похожее состояние бывает, когда сидишь на особенно скучной лекции. Читал у нас политологию некто Адам Сергеевич Молодуха. Смешная фамилия, а человек – скучнейший. Как примется на одной ноте нудеть, так и тянет монотонно полтора часа. Пытаешься сосредоточиться, ухватить мысль преподавателя, но все бесполезно. Чем больше усилий прикладываешь, тем сильнее сгущается туман в голове, и остается только одно желание: положить голову на скрещенные над столом руки и заснуть.
Университет, лекции, сессии – все это казалось настолько далеким, что потеряло всякий смысл. Два года, глупо выброшенные из жизни, потраченные на добывание ненужных знаний и оценок, ссоры и примирения с Нелей, скандалы с матерью… Я почти ничего не сумел написать за это время. Человечество-то вряд ли многое потеряло из-за этого творческого простоя, но я считал себя обворованным.
Больше такого не повторится: я стану расходовать свое время рационально, ни за что не буду делать того, к чему не лежит душа. Думая об этом, я понимал, что сейчас, когда меня еще не прибило ни к одному берегу, давать такие обещания легко.
Куда же Катя запропастилась? Прошло уже не менее получаса, как я торчу в коридоре, будто гриб на Красной площади. Давно уже вернулись с чистой посудой в свое купе мальчик с матерью; солнце опустилось еще ниже, припадая к линии горизонта, как зверь, готовый к прыжку. Чего она там возится? Что бы ни подразумевалось под словами «привести себя в порядок», за это время, по-моему, уже пластическую операцию можно сделать.
Поколебавшись, я встал, подошел к двери и легонько постучался. Катя не отвечала.
– Кать, это я, Федор! У тебя там все нормально? – спросил я, но ответа не получил.
Я прислушался – изнутри не доносилось ни звука. Не успев как следует забеспокоиться, я снова стукнул в дверь, на этот раз гораздо сильнее, и громко позвал Катю. Никакой реакции.
– Там пустое купе, – раздался женский голос.
Обернувшись, я увидел, что из соседнего купе выглядывает «Принцесса».
– Оно не занято, – пояснила женщина.
– Знаю, но… туда девушка зашла. Я ее жду.
Объяснения звучали нелепо, и я вновь постучал и окликнул Катю. «Принцесса» пожала плечами и спряталась в свое купе, как белка в нору.
Не дождавшись ответа, я громко сказал:
– Все! Я вхожу!
И двинул дверь вбок.
Купе было пустым. Пластиковый столик, затянутые зеленой искусственной кожей полки. Занавески, некогда бывшие белыми, а теперь посеревшие от времени. Немытое, исхлестанное дождями окно, вытертый половик.
– Катя? – позвал я, хотя видел, что девушки тут нет.
Прятаться она не стала бы, но я от растерянности шагнул в купе, приподнял полки, заглянул наверх, где лежали свернутые в рулон матрацы.
Я чувствовал себя как фокусник-иллюзионист, который обнаружил, что трюк с исчезновением девушки в ящике сработал не так, как нужно. Она зашла внутрь, дверь за ней закрылась, а когда открылась, оказалось, что девушка пропала. Вот только в ящике не было двойного дна, не было отсека, куда она могла бы спрятаться. Девушка пропала по-настоящему и сейчас, по-видимому, пребывала в неведомом призрачном мире, откуда ей не найти выхода.
– Что происходит? – прошептал я, потирая лоб ладонью. – Куда она подевалась?
Спокойно, спокойно. Всему есть разумное объяснение. Я же видел, Катя была смущена и, чувствуя смятение, видимо, проскользнула мимо меня, не желая встречаться.
Но как это могло произойти, если я все время торчал возле двери, словно цепной пес? «Нет, не все время», – поправил внутренний голос.
Да, точно, я отходил помочь «Принцессе» и ее сыну. По всей видимости, Катя выбралась как раз в этот момент.
Что за детская выходка? Я что, по ее мнению, должен был до вечера тут сидеть, как дурак, и сторожить пустое купе?
Я чувствовал себя ужасно глупо и немного злился на Катю. Нужно пойти к себе, проверить, там ли она. Скорее всего, где же ей быть? Если Катя полагает, что я стану навязывать ей свое общество против ее желания, то может не беспокоиться. Не хочет – не надо, слова не скажу. Могу сделать вид, что мы вообще незнакомы.
«Быстрее бы уж приехать. Ну и поездочка!»
Дойдя до своего купе, я бросил взгляд на Человека-паука и вошел внутрь, приготовившись холодно посмотреть на Катю и демонстративно отвести взгляд, давая понять, что намерен ее игнорировать.
Однако реализовать свое намерение мне не удалось. Кати в купе не оказалось.
Ее мать лежала на своей полке, закинув левую руку за голову. В правой она держала потрепанную белую книжку в мягком переплете. На обложке был изображен красавец восточного вида, который склонился над пышногрудой блондинкой. Оба они были в костюмах по моде девятнадцатого века; декольте из последних сил сдерживало рвущуюся наружу пышную грудь дамы. «Долгожданная ночь любви» – прочел я. Любовные романы, из тех, что, кажется, продают на развес, как картошку. «Неужели можно читать такую муть? Это же вывих мозга!»
Тамара опустила руку с книгой на живот и выжидательно уставилась на меня. Я застыл на пороге, нахмурившись и думая, куда могла пойти Катя. Придется спросить у ее матери. Может, она знает.
– Тамара, скажите, а где Катя?
Женщина продолжала смотреть на меня, не меняя выражения лица.
– Просто мы были вместе, а потом она… – Я замялся. – Потом Катя отошла, и я не спросил, куда. Она сюда не возвращалась? Не сказала, куда собирается?
Тамара села, опираясь свободной рукой о столик, и тот жалобно скрипнул.
– Это что, шутка такая? – спросила она.
– Какая шутка?
«Господи, неужели Катя успела рассказать ей, что между нами произошло?! Теперь ее мамаша в ярости, и я должен буду жениться!» – пронеслось в голове.
– Извините, так вы знаете, где Катя или нет? – спросил я, стараясь говорить максимально вежливо и спокойно. – Если нет, то…
– Откуда тебе известно про Катю? – чеканя слова, звенящим голосом проговорила Тамара.
Так, тетка-то, похоже, поплыла. Что значит – откуда?
– Вы что, издеваетесь? Это же я, Федор! Вот мое место, – я указал рукой на полку, на которой по-прежнему лежала моя сумка. – Мы же пару часов назад все вместе сидели, обедали! Вы с Катей меня угощали, потом я вышел, и она тоже.
Я говорил и видел: что-то не так. Кровь отливала от ее лица, и оно на глазах становилось белым, как подушка, на которой Тамара только что лежала. Губы ее затряслись, щеки задрожали, на глаза набежала влага.
В этот момент я заметил то, чего не разглядел поначалу, и это настолько потрясло меня, что я не мог выговорить ни слова.
Тамара выглядела совершенно не так, как в начале нашего знакомства. Это была та же женщина – и вместе с тем не та! Мощная, колоссальная женщина-гора уменьшилась в размерах, сдулась, как воздушный шар, из которого выпустили воздух. Она была все так же широка, но похудела не меньше чем на тридцать килограммов. Лицо Тамары обвисло складками, щеки не были такими полными, как раньше, морщины стали гораздо глубже, груди лежали плоскими блинами. Взгляд ее потух, а короткие волосы, прежде крашенные, теперь были совершенно седыми.
Но этого не могло быть! Невозможно так измениться за несколько часов… Да что там часов! Даже за несколько дней!
Я прижался спиной к стене, отшатнувшись от нее, пораженный своим открытием. Тамара же, в свою очередь, глядела на меня выпученными от ужаса глазами, словно увидела привидение.
– Не понимаю, зачем ты это делаешь, – прошептала она. – Кто ты такой…
Я не мог выдавить ни слова. Но это был и не вопрос.
– Откуда ты знаешь Катю? Вы были знакомы? – А вот теперь Тамара спрашивала.
– Да, – только и сумел пробормотать я.
Она покачала головой, прикрыв глаза. Прозрачные слезинки, скатившись по ее щекам, исчезли в уголках губ.
«Ту-дум-ту-дум, ту-дум-ту-дум» – пели свою песню колеса, унося поезд все дальше.
– Катя умерла два года назад. Погибла, – безжизненным голосом проговорила Тамара.
Мне показалось, я падаю куда-то, переворачиваюсь вверх тормашками в тающей пустоте.
– Не может быть, – прошептал я. – Невозможно!
«Я же видел ее полчаса назад. Мы с ней…»
К горлу внезапно подкатила тошнота, я испугался, что меня сейчас вырвет, и буквально вывалился из купе, едва сумев задвинув за собой дверь, пытаясь отсечь от себя то дикое, невыносимо страшное, что только что услышал.
Глава шестая
Вода с шумом лилась в маленькую металлическую раковину. Я стоял, склонившись над ней в три погибели, зачерпывая воду пригоршнями и плеская в лицо. Рвотный позыв прошел, меня больше не тошнило, но собрать мысли в кучу по-прежнему не удавалось.
Я разогнул спину и поглядел на себя в зеркало.
Лицо было красным и мокрым, а глаза – растерянными и испуганными. Капли воды блестели в волосах, губы беспомощно кривились. Смотреть на себя было почему-то неприятно и даже страшновато, поэтому я прислонился лицом к стене, прячась от собственного отражения.
– Что происходит? – проговорил я.
Тамара могла нести этот вздор про смерть Кати, потому что была больной на всю голову – шизофреничкой, умалишенной. На лбу ведь такое не написано, неудивительно, что я сразу не понял. На самом деле, Катя, разумеется, жива-живехонька. Может, сидит в соседнем вагоне, прячется от меня.
Мысль была успокоительной и разумной, однако не выдерживала никакой критики. Опровергала ее изменившаяся внешность Тамары: похудевшее тело, постаревшее лицо, седина в волосах.
Тогда что же получается? Из нас двоих сумасшедший – я? Выходит, я видел то, чего не было и быть не могло: наше общение за едой, разговоры с Катей, то, что случилось между нами в купе…
Стоп! Но если Кати никогда не было в поезде, и она всего лишь порождение моего расстроенного сознания, то как я вообще мог узнать о ее существовании? И потом, мальчик ведь тоже ее видел, говорил с нею!
Нужно найти мальчика. Спросить у него, видел ли он Катю, вернее, был ли я один, когда мы разговаривали с ним, или же рядом со мной была девушка.
«А если он скажет, что девушки не было?»
Позвонить бы матери. Она бы подтвердила, что в роду у нас психов не было, я тоже нормальный. Я услышал бы ее твердый, немного резковатый голос, и мне бы полегчало. Какие бы баталии ни разворачивались между нами, я все равно знал, что она меня любит и постарается помочь.
Заезженная фраза «когда человеку плохо, он бежит к маме, сколько бы лет ему ни было» оказалась очень верной. Собственно, это легко объяснимо, ведь мать – понятие магическое, потому что незыблемое, вечное, как луна и небо.
Ты есть, потому что есть она. Она уже жила, когда тебя еще не было, а значит, должна быть всегда. Под ее взором ты поднимался на ноги и начинал овладевать элементарными навыками и речью. Чтобы чувствовать уверенность, человеку необходимо сознание того, что мать есть где-то в мире, и окажется рядом, если вдруг станет нужно.
Мне сейчас нужно, но ее нет…
Казалось, я потерял опору. Ни позвонить, ни поговорить хоть с кем-то, ни в Интернет выйти, чтобы убедиться, что в мире все по-прежнему, планета не сошла с орбиты, а все еще плывет сквозь тысячелетия, подставляя Солнцу то один, то другой бок. Есть все – мессенджеры и соцсети, суета торговых центров и автомобильные потоки на бесконечных дорогах, фастфуд и пафосные рестораны, ошалевшие от каникул дети и новые хиты на радио…
Мир нормален, а значит, нормально и мое место в нем. Оно сохраняется за мной, я сойду с поезда и займу его. Снова буду думать, как жить дальше, писать втихомолку свои стихи и очерки, мучаясь от сознания несправедливости мироздания.
«Когда-нибудь эта поездка кончится, и все снова будет как прежде», – решительно сказал я себе, но вслух произносить эти слова поостерегся: если они повиснут в воздухе, то будут слишком похожи на неизвестно кому адресованный вопрос.
Я повернул замочек на двери туалета. С детства (не знаю, по какой причине!) во мне жил страх (перерастающий в уверенность), что однажды в подобной ситуации замок не откроется. Произойдет это в общественном месте, и я окажусь в глупейшей ситуации, запертый в туалете, а работникам придется выламывать дверь, чтобы вызволить меня из заточения.
В этот раз ничего подобного не случилось, я вышел и собрался уже пойти в купе, где ехали мальчик и его мать, бурятская принцесса в розовой футболке, как вдруг одна из дверей с грохотом отворилась, и в коридор выбежала женщина с перекошенным от ужаса лицом.
– Помогите! – крикнула она, прижимая руку к горлу. – Вася… Вася умирает!
– Что случилось? – по инерции спросил я, хотя она уже сказала, что именно.
Женщина метнулась ко мне. Глаза у нее были круглые, как плошки, большие и немного выпуклые. Она так яростно таращила их, что я испугался, как бы они не выскочили из орбит. Вцепившись в меня ледяными влажными пальцами, женщина снова запричитала:
– Сердце! Говорила ему… – Что она говорила, так и осталось неясным. – Без сознания!
От нее пахло потом, я поморщился и невольно отстранился.
Она ослабила хватку, и я смог сделать шаг вперед к двери, откуда выскочила женщина. На нижней полке лежал мужчина в серой майке и шортах. Глаза его были закрыты, одна рука свешивалась к полу, вторая лежала на груди.
Единственного взгляда на бледное лицо с посиневшими, сжатыми в нитку губами было достаточно, чтобы понять: дело плохо.
– У вас что – нет каких-то таблеток? Лекарства?
– Нету ничего! – снова затрепыхалась женщина, обдавая меня душной волной острого неприятного запаха. – Помогите!
Из других купе на ее крики начали выходить пассажиры.
– Человеку плохо… Врача… Помирает, вроде… Батюшки, – покатилось по коридору.
Люди ахали, качали головами, перешептывались. Некоторые спешно ретировались, другие же застывали в коридоре, по-гусиному тянули шеи в нашу сторону, подходили ближе.
– Нужен врач! – властно прогудел краснолицый пожилой мужчина, проталкиваясь к купе, где лежал пострадавший. – Есть здесь доктор?
Люди завертели головами, оглядываясь друг на друга. По всей видимости, врача не было.
Жена больного, почувствовав в мужчине того, кто может взять на себя решение проблемы, позабыла про меня, повисла на нем, залопотала что-то бессвязное.
– Проводника позовите кто-нибудь! – продолжал краснолицый. – У сотрудников аптечка должна быть!
Кто-то побежал, начал барабанить в дверь служебного купе.
– Пойду в соседний вагон, спрошу, может, там есть врач, – сказал я.
В спину мне летели чьи-то слова, толпа гудела, и я поймал себя на мысли, что все это успокаивает. Нет, не то успокаивает, что человеку плохо, а то, что в вагоне полно народу – обыкновенных, нормальных, живых людей. И все они, как и я, едут в далекий Улан-Удэ.
После, когда все уляжется и несчастному окажут помощь, можно будет поговорить с кем-то из них, взять телефон, попробовать выйти в Интернет и написать матери на почту. Или позвонить Сереге Васильеву – шут с ней, со ссорой! – попросить его объяснить матери, что у меня телефон сломан.
А кому еще я мог бы позвонить? Ну, если бы помнил наизусть все номера? Полно знакомых, с кем можно потрепаться, но никого, к кому захотелось бы обратиться в такой ситуации, как сейчас. Одним твои проблемы будут в тягость, кто-то сделает вид, что чересчур занят, чтобы помочь, а иные пообещают, но ничего предпринимать не станут, даже не почешутся. На Серегу я все же мог бы положиться. Хоть он и гад, конечно.
Я вышел в тамбур. Там было прохладно и стук колес слышался гораздо громче. Открывая двери соседнего вагона, я подумал, что мне придется сейчас барабанить во все купе подряд, спрашивая, нет ли доктора, но оказалось, что этот вагон – плацкартный.
Ехать несколько суток и в купе – дело утомительное, но трястись в плацкарте… Это как мыться в общественной бане: сколько ни прикрывайся тазиком, твою задницу все равно видно со всех сторон. Особенно, конечно, «повезло» тем, кто ехал на боковушках. Даже крошечного закуточка – и то нет.
Зайдя в вагон, я замер, глядя на этот людской муравейник. Как к ним ко всем обратиться? «Товарищи пассажиры»? «Граждане»? «Господа»? А может – «люди добрые»? Так и не выбрав подходящего варианта, я решил не заморачиваться.
– Эй! – во весь голос гаркнул я. – У нас там, в вагоне, человек умирает! Среди вас есть медики? Кто-то может помочь?
– Помереть, что ли, помочь? – тут же вступил какой-то остряк. – Это они могут! Пять лет в институтах учились!
Кто-то засмеялся.
Но в основном народ реагировал правильно. Неравнодушно.
– Товарищи! Врач или медсестра есть? – повторила мой призыв пожилая женщина.
Другие подхватили, заговорили, принялись спрашивать, окликая друг друга. Пару минут спустя я увидел, что ко мне по проходу спешит худощавая женщина в очках. На вид ей было около пятидесяти, волосы туго стянуты в хвост. В руках она сжимала сумку – видимо, так были медикаменты.
– Пойдемте, – отрывисто проговорила женщина. – Где больной?
– Вы врач? – зачем-то спросил я, хотя это было очевидно.
Женщина смерила меня суровым взглядом. Стекла очков строго поблескивали.
– Старшая медсестра хирургического отделения. Довольно с вас? Или диплом показать?
– Нет, я просто…
– Теперь мы можем идти?
– А… да, конечно, – неловко проговорил я и повернулся к ней спиной. – Это тут, рядом. – И оглянулся через плечо, убеждаясь, что она идет следом.
– Спасибо, – запоздало поблагодарил я, но она не удостоила меня ответом, вместо этого спросила:
– Что с ним? Это ваш родственник?
– Нет, просто едем в одном вагоне. Я из туалета вышел, а его жена…
– Ясно, разберемся, – оборвала она.
Да уж, сердитая дама. Вот говорят, слово лечит. А такая целительница как глянет, как припечатает – сам себе операцию сделаешь, лишь бы ее лишний раз не побеспокоить. Зато по виду вроде опытная, должна помочь.
В моем вагоне было тихо. Коридор оказался абсолютно пустым, здесь никого не было – ни одного человека, и это выглядело странным. Даже невозможным. Только что в коридоре толпились и гомонили люди, а теперь толпа рассосалась, все разошлись по своим купе.
Сердце екнуло: куда же все подевались? Ни женщины с глазами-блюдцами, ни краснолицего вождя. Может, больной умер? Но тогда народу было бы еще больше…
Возможно, кто-то другой нашел врача, и теперь тот оказывает мужчине помощь? Скорее всего, так и есть.
Медсестра, которая не видела скопления пассажиров, не выказала удивления, только нетерпеливо спросила:
– Что вы застыли? Где пострадавший?
Я запомнил, куда идти – четвертое купе, если считать от туалета, и направился прямиком туда. Постучал костяшками пальцев и, не дожидаясь ответа, открыл дверь. Вернее, попытался, потому что она оказалась заперта.
– Что за хреновина? – пробормотал я, но тут дверь отъехала в сторону.
То, что я увидел, потрясло меня настолько, что первые минуты я молчал, не в силах открыть рот.
Открыла мне женщина, которая всего десять минут назад взывала о помощи и была на грани историки. Теперь же лицо ее было абсолютно спокойным, большие рачьи глаза смотрели удивленно – и не более того. Ни паники, ни слез. Да оно и не удивительно.
Чего ей было бегать и рыдать, если ее муж, которого я своими глазами видел лежащим без сознания, теперь преспокойно сидел возле окна. На столике высился двухлитровый баллон пива, стояли три стакана. На газете лежала вяленая рыба, распространяя по всему купе характерный запах. В руках у женщины, ее мужа и еще одного мужчины, тоже сидевшего за столом, были игральные карты.
Люди мирно потягивали пивко и перекидывались в картишки, коротая долгий путь. А я стоял на пороге и сознавал, что эта мирная картина вызывает у меня необоримый, выкручивающий мозг ужас.
– Где пострадавший? – снова осведомилась медсестра, все еще стоящая позади меня.
Женщина, что лежала на верхней полке с журналом в руках, хохотнула:
– Пострадавший? В каком смысле?
Поскольку я все еще не обрел дара речи, медсестра ответила за меня:
– Молодой человек обратился за помощью, сказал, что у вас в вагоне умирает человек. Я медработник.
– Может, кто и помирает, а мы еще на тот свет не собираемся, – сказал мужчина, ради которого я побежал за врачом.
– Поживем пока, – подхватила его жена.
Оба они рассмеялись, и мужчина разразился хриплым натужным кашлем.
Да он это! Никакой ошибки быть не могло! Я же сам видел…
– Я же сам видел, что вы лежали вот тут! – я ткнул пальцем в сторону лавки. – А вы бегали по всему вагону, кричали, что он умирает! Тут была куча народу, все видели!
Что, если всё подстроено? Если это заговор против меня – бывает же такое? Они сговорились, чтобы свести меня с ума, и теперь нарочно морочат, прикидываются, разыгрывают невероятные сцены!
Но зачем? В чью голову это пришло? Кому могло понадобиться?
Может, матери? Она ведь не хотела, чтобы я ехал. Только я и сам прекрасно понимал, что это не могло быть правдой. Да и невозможно такое сыграть!
Люди, которые смотрели на меня, как на опасного сумасшедшего, выглядели совершенно искренними. Они действительно недоумевали, что за чушь городит ворвавшийся к ним в купе человек. Сидели, играли в карты – и тут на тебе!
– Ты что куришь, парень? – спросил мужчина, перестав кашлять. В голове его звучало насмешливое участие.
Женщина, усевшись возле мужа, покачала головой.
– Такие молодые, а уже…
– Да что «уже»! Говорю вам, я видел!
Я растерянно обернулся и наткнулся на ледяной взор медсестры. Она смотрела на меня, как на мерзкую мокрицу, которая свалилась в ее тарелку.
– Очевидно, это считается забавным в вашем кругу? Вы полагаете это смешным и, должно быть, довольны своей выходкой?
– Я похож на человека, который чем-то доволен?! – взорвался я, оттолкнул плечом стоявшую в проходе медработницу и вылетел в коридор.
– Не курю я ничего! И не пью, ясно вам?!
Шарахнулся в одну сторону, потом в другую, да так и замер, вцепившись в поручень под окном. Схватился так крепко, словно боялся, что меня оторвет от него и унесет в космические дали.
Стоял и смотрел прямо перед собой, пытаясь привести мысли в порядок. В ушах стоял звон, меня всего колотило, и я не сразу понял, что кто-то тронул меня за плечо. Это оказалась медсестра.
Мы были одни: мнимый больной и его родственники скрылись в купе, не забыв прикрыть за собой дверь.
Женщина смотрела пристально и внимательно. Теперь она уже не казалась рассерженной фурией, в глазах таились понимание и сострадание.
– Не обманывал я вас. Не разыгрывал, – сказал я и услышал, как сильно дрожит мой голос.
– Я знаю, – спокойно ответила она. – Вижу.
– Что со мной такое? – спросил я, как будто она могла ответить.
– Нужно взять себя в руки. Лечение…
– Мне не нужно лечение! – перебил я. – Я здоров. Меня в армию вот-вот заметут. Скажите лучше, что творится в этом поезде?
Снова вспомнилось, что мы едем без остановок уже который час.
– Почему он нигде не останавливается? Неужели никто не видит, что это ненормально?
Лицо женщины стало вдруг отрешенным, глаза затуманились. Она некоторое время смотрела куда-то поверх моего плеча, а потом сказала:
– Это дорога. Дорога, понимаете? Нужно ехать, молодой человек. Раз вы в поезде, значит, нужно ехать.
Проговорив эти непонятные слова, медсестра резко развернулась на сто восемьдесят градусов, словно солдат на плацу, получивший команду «Кругом!», и, чеканя шаг, зашагала прочь из вагона. Ушла так быстро, что я не успел ни остановить ее, ни расспросить.
