Альбина Нури
Пятый неспящий
Пролог
К вечеру снова повалил снег. Казалось, что кто-то там, в вышине, просеивает муку сквозь крупное сито: с тускло-серого неба обильно сыпались пушистые белые хлопья, вблизи похожие на неряшливые комки ваты.
Человек медленной, неуверенной походкой приблизился к окну второго этажа, принялся вглядываться вдаль, почти вплотную прижавшись лицом к стеклу. Поселок лежал внизу – всё такой же тихий и безмолвный. Человек ясно видел его мысленным взором: аккуратные коттеджи, выстроенные в разных стилях – в соответствии со вкусами и финансовыми возможностями хозяев; недостроенные дома, фонари, глухие заборы, деревца, гаражи…
Однако за сплошной стеной снегопада толком ничего разглядеть не удавалось.
Впрочем, это и не имело особого смысла.
Остаться в одиночестве в большом красивом доме – разве не этого хотелось? Не об этом страстно мечталось прежде?..
Теперь вот сбылось. Никого больше нет. Пропали пропадом, провалились в тартарары.
«Только я блуждаю по комнатам, как никому не нужная, неприкаянная, нелепая тень».
Подавив вдох, человек отвернулся от окна, прошел вглубь комнаты и сел в кресло.
Кажется, Бернард Шоу советовал мечтать осторожнее – ведь мечты имеют обыкновение сбываться. Вот сбылось – и что сейчас с этим делать?
И назад ничего не вернешь. Этого еще никому не удавалось, как ни проси. Да и кого просить? У бога? Есть ли он вообще? А если и есть – разве услышит?
На комнату медленно наползала темнота. Совсем скоро она станет и вовсе непроглядной: двух шагов не сделаешь, чтобы не споткнуться. Прежде эта чернильная мгла пугала, тревожила, будоражила воображение. Но все чувства постепенно растаяли – ушли вместе с остальными обитателями дома.
Теперь остается лишь одно – ждать. Скоро, уже совсем скоро, наверное.
«А если нет? – ударила мысль. – Если это – навсегда, навечно? Если этот дом станет моей тюрьмой, моей могилой?»
Некому спасти. Никто не услышит.
Человек скорчился в кресле и прижал ладони к лицу в напрасной надежде защититься от неизбежного.
Глава первая
Первое января. Утро. Роза
Она проснулась, но долгое время лежала, не открывая глаз.
Главное – не думать ни о чем, не пытаться сосредоточиться, не ковыряться в памяти. Голова должна быть абсолютно пустой, сознание – свободным, тело – расслабленным. Вот единственно верный способ поскорее снова заснуть. Ни счет до ста, ни глупые овцы, прыгающие через веревочку, никогда ей не помогали. Да и никому не могли помочь, наверное.
Спать, спать, ну пожалуйста! Спать и не обращать внимания на то, как себя чувствуешь. Спустя какое-то время полегчает. Только так можно пережить похмелье – просто переспать его. Так всегда говорит Ленка – а уж она-то знает толк в таких вещах, будьте уверены. Что с чем смешивать, как закусывать, какими таблетками лечить неприличные болячки…
Непрошеная, незваная, Ленка беспардонно вторглась в ее мысли. Как и всегда, собственно. Сваливалась как снег на голову: не важно, утро или вечер, хотят ее видеть или нет, одна Роза или с… Вот уж нет! Его в свои мысли точно нельзя пускать! Иначе снова и снова примешься разматывать спутанный клубок, в который превратилась жизнь по его милости. Прокручивать в голове причинно-следственные или какие там еще бывают связи, зная, что все без толку. Результат всегда один и тот же: запутываешься еще сильнее.
Похоже, заснуть больше не удастся – пора с этим смириться. Она прислушалась к своим ощущениям. Господи, хуже просто не бывает! Во рту отвратительный кисловатый привкус, и зубы будто приклеились друг к другу. Разумеется, она их на ночь не почистила. К горлу подступила тошнота, Роза судорожно сглотнула и попыталась сделать глубокий вдох. Голова немедленно отозвалась на это острой вспышкой боли, и девушка едва не застонала. В довершение всего ужасно, просто невыносимо хотелось в туалет.
В детстве мама постоянно внушала: ни в коем случае нельзя терпеть. А то мочевой пузырь разорвется, и ты умрешь в страшных мучениях, не успеют довезти до больницы. Если все же приходилось терпеть – на уроке, в музыкальной школе или в гостях, маленькая Роза тряслась от ужаса и ждала, что коварный пузырь вот-вот взорвется внутри нее и превратит внутренности в кровавую кашу.
Детство вообще было полно всевозможных запретов, нарушение которых грозило обернуться страшными болезнями или смертью.
Не ходи по холоду без шапки – заболеешь менингитом. Не гуляй по лесу в шортах – укусит клещ, начнется энцефалит и тебя парализует. Не трогай ржавые гвозди – обязательно поранишься, и ранка может быть такая маленькая, что не заметишь, но яд попадет в кровь, заболеешь столбняком. Не пей молоко из холодильника – начнется гнойная ангина. Не кусай губы – от этого бывает рак.
Розе не позволялось завести кошку, потому что это рассадник заразы: не лишай, так блохи, не блохи, так токсоплазмоз. Собаки тоже представляли опасность: в газете писали, как один пес внезапно взбесился и вцепился в лицо своему хозяину – маленькому мальчику. Ребенка едва спасли, но он на всю жизнь остался инвалидом с изуродованным лицом.
Нельзя красить волосы, мазать помадой губы, пользоваться тушью. Волосы выпадут, губы станут блеклыми, а ресницы – редкими и белесыми. Разумеется, нельзя курить, пить спиртное, целоваться с мальчиками…
Поначалу Роза верила матери на слово, но, подрастая, принялась подвергать многочисленные страшилки сомнению. Тем более что все вокруг только и делали, что заводили кошек, килограммами поглощали ледяное мороженое, а с мальчиками не только целовались, но делали еще много чего другого, явно не менее опасного.
Испытывая поначалу священный ужас, смешанный с шальным восторгом, Роза вдохновенно принялась нарушать материнские запреты. Кусала губы, валялась в шортах на траве и гладила соседских собак и кошек. Когда ничего страшного не случилось и она поняла, что не заболеет и не помрет, пошла дальше. Матери, влияние которой становилось все более слабым, не удавалось остановить дочь.
Хотя, если уж по правде, в своем желании протестовать вовсе не обязательно было заходить настолько далеко.
А ведь мать не всегда была такой. Роза смутно помнила ее веселой, беззаботной, смешливой. Никаких параноидальных мыслей, никакого страха перед жизнью. Да и желания все контролировать вроде бы тоже прежде не было, главой семьи был папа. Но после смерти отца мать резко изменилась, сделалась другим человеком – и отношение к дочери тоже стало иным.
Но в одном мать точно была права: терпеть в самом деле вредно. Нужно вставать, ничего не поделаешь.
Роза осторожно разлепила склеившиеся от туши ресницы: макияж она, конечно, тоже с вечера не смыла. Медленно открыла глаза и обвела взглядом комнату. Стены затянуты сиреневым шелком с серебристым отливом. Светильники, пейзажи, статуи и массивные цветочные горшки по углам… Воплощение шика и вкуса, в представлении тети Риммы. Сбоку – туалетный столик с зеркалом в серебряной раме, в дальнем конце комнаты – огромное окно. Будь это ее дом и ее спальня, Роза ни за что не поставила бы кровать напротив него. Занавески не были задернуты, и яркий свет, который беспрепятственно лился в комнату, безжалостно полоснул по глазам. Она инстинктивно отвернулась. Это простое движение вызвало новую волну головной боли, и ее снова замутило. Девушка поспешно зажмурилась, переждала приступ и через некоторое время снова попыталась разомкнуть веки.
Вроде ничего, нормально. Нужно только быть аккуратнее и не делать резких движений. Стараясь двигаться плавно и осторожно, Роза приподнялась и села в кровати. Нашарила ногами тапочки, встала на ноги. Отлично, даже голова не слишком сильно кружится.
Настенные часы показывали начало девятого. Такая рань: можно спать да спать – сегодня даже не просто выходной, а первое января. Хотя какая разница, первое или десятое, если Роза теперь все равно не работает?..
Во сколько же она легла вчера? Оказалось, что все воспоминания о новогодней ночи стерты.
Странно, если подумать. Провалы в памяти после хорошей гулянки – такое с ней случалось, и не раз. Первый признак алкоголизма. Но переживать на эту тему она не собиралась: первая, вторая, последняя… Кому какая разница, что с ней случится? Ей самой, уж во всяком случае, точно по барабану.
Но ведь не сразу же она надралась, не прямо с восемнадцати ноль-ноль! А помнится только то, как вышла из этой самой комнаты около шести вечера. В котором часу они сели за стол? Какие телепередачи смотрели – и смотрели ли вообще? Выходили ли во двор? Запускали фейерверки, как собиралась, или так и просидели всю ночь за столом – напиваясь, упражняясь в остроумии, подкалывая друг друга, как обычно?..
Ни единой детали, ни малейшей зацепки. Как волной смыло – пустота, будто на пляже зимой.
Роза двинулась к двери. Она была в полупрозрачной ночнушке до колен. Удивительно, но платье снять все-таки сумела. Кстати, где оно? Со спинки кресла – сиренево-серебристая обивка, конечно же! – свисали лифчик и колготки. А вот и платье – откровенное, красное, вызвавшее дружное возмущение матери и тети Риммы. Нечасто они проявляли такое единодушие, как в этот раз, усмехнулась про себя Роза. Впрочем, если матери что и не нравилось, возражать тете Римме она редко отваживалась. А той всю жизнь было до лампочки любое мнение, кроме своего собственного.
Девушка двигалась по комнате аккуратно, плавно, как опытная танцовщица. Никаких лишних жестов, ноги переставляем осторожно, спину держим ровно. Голова будто стеклянная: от неловкого движения в любой момент может рассыпаться на миллионы осколков.
И зачем она опять столько выпила? Обещала же сама себе!..
Но если посчитать, сколько «честных слов» по разным поводам давала себе за свою двадцатишестилетнюю жизнь, страшно становится. Потому что слова остаются словами, а поставленные цели так и стоят – без движения.
Роза открыла дверь и выбралась в коридор. Дальше – комната матери, между ними – ванная. Еще в их крыле имеется так называемая гостевая, хотя никаких гостей тетя Римма никогда не принимала и в будущем делать этого не собиралась.
С другой стороны, кто они сами в этом громадном доме – и она, и мать, и дед? Кто, если не гости? Не особенно-то и желанные, надо думать.
Комнаты тети Риммы и дедушки – в другом крыле. Они еще больше по размеру, хотя и комната Розы очень даже немаленькая, во всяком случае, больше всей ее съемной малосемейки. Ну, вот опять… Так и лезут в ее несчастную больную голову мысли о прошлом. Если бы можно было взять и вычеркнуть их из памяти, как вчерашний вечер!
Толстый ковер заглушал шаги – и слава богу. Меньше всего ей сейчас хотелось потревожить мать. Она никогда особенно не жаждала общаться с родительницей, а уж в своем теперешнем состоянии – особенно.
Дверь ванной комнаты открылась с легким щелчком. «Может, душ принять?» – размышляла Роза, сидя на унитазе. Или лучше просто умыться, почистить зубы, чтобы убрать гадкий привкус, и отправиться досыпать? Часа два-три, и ей наверняка полегчает.
Наклонившись к раковине, она вдруг почувствовала острый приступ тошноты. Голова взорвалась болью, в глазах потемнело. Роза стояла, судорожно вцепившись в фарфоровые края, и ее мучительно рвало. Наверное, уже весь дом перебудила. Хотя тетка с дедом далеко, могут и не услышать, а вот мать точно проснется. Но теперь уже наплевать.
Спустя минут тридцать Роза вышла из ванной. Чувствовала она себя намного лучше. Избавившись от всего лишнего, измученный организм воспрял. Контрастный душ тоже пошел на пользу: голова уже почти не болела, лишь поматывало слегка от слабости, но это мелочи. Поваляться пару часов и…
Мать стояла на пороге своей комнаты, скрестив на груди руки, одетая в один из своих балахонов. На голове – повязанный на мусульманский манер светлый платок, в глазах – осуждение.
Роза почувствовала знакомое глухое раздражение, но решила ничего не говорить. Она была не в том состоянии, чтобы вступать в бессмысленные споры. Добраться бы до кровати.
В этом году матери исполнится сорок семь, но выглядит она намного моложе, несмотря на эти жуткие шмотки. Лицо чистое, свежее, черты тонкие, правильные, и морщин почти нет. Чувствуется порода, какое-то внутреннее благородство. Хотя откуда бы этому взяться – не дворянского они роду. Косметикой мать пользоваться перестала, и это ей только на пользу. Если честно, будь Роза на нее похожа, вообще бы никогда не красилась. Но она пошла в отца: черты крупные, немного простоватые, хотя и выразительные. Наведет красоту – прямо кинозвезда. А без краски выглядит блеклой, сливается с обоями, как однажды брякнула Ленка.
– Доброе утро, – промямлила Роза, – разбудила?
Мать отрицательно качнула головой.
– Я рано встаю, ты прекрасно знаешь.
– Пойду еще посплю, – сказала она, избегая смотреть на мать.
– Посплю… Скоро только и будешь способна, что есть, пить, спать… – Мать запнулась и поджала губы.
Роза перевела дыхание и попыталась пройти мимо, но мать вцепилась ей в локоть.
– Как можно напиваться, ты же девушка! Тебя сейчас вырвало, потому что твое тело уже не может принимать алкоголь!
– Но это мое тело и моя жизнь. Оставь меня в покое и дай пройти. Пожалуйста.
– Ты напилась и безобразничала, – не отступала мать, – позорище!
«Может, спросить у нее, что вчера было?»
– И что же я такого сделала? – осведомилась Роза.
В глазах матери промелькнуло что-то непонятное. Растерянность? Недоумение? Испуг? Она выпустила руку дочери и больше ничего не сказала. Повернулась и убралась восвояси. Коридор опустел – путь был свободен.
Роза усмехнулась, показала закрытой двери средний палец и пошла к себе.
Вскоре она уже крепко спала, но перед тем, как лечь, наглухо задернула шторы. Подойдя к окну, девушка увидела, что начался снегопад. Пушистые снежинки тихо кружились в безветренном воздухе, оседали на землю медленно и плавно.
Снег слой за слоем старательно укутывал поселок, сад, дорожки, гараж, клумбы, разлапистые ели вдалеке – и в этом было что-то неумолимое, неизбежное. Даже чуть-чуть пугающее.
Некоторое время она стояла и смотрела будто зачарованная. «Надо бы узнать прогноз погоды, – подумала Роза. – Если снегопад усилится или, чего доброго, начнется метель, все дороги заметет и в город не попадешь».
С другой стороны – что там делать? Кто ее ждет?
Мысль о том, чтобы застрять в этом месте до весны, дожидаясь, пока сойдет снег, поначалу показалась совершенно невыносимой, но потом вдруг стала странно притягательной. Быть может, это как раз то, что ей сейчас требуется: вынужденное заточение вдали от привычного круга, передышка, чтобы собраться с мыслями и все обдумать, решить, как жить дальше?
Ладно, об этом она подумает после. А пока – спать.
Глава вторая
Второе января. День. Румия
Четыре человека пообедали, и вроде не так уж много съели, а посуды – гора. Только успевай мыть и прибирать, снова и снова.
Что она им всем, прислуга? Намыливая губкой тарелки и вилки, Румия возмущалась больше по привычке, чем ощущая себя задетой по-настоящему. Уборка, мытье полов, стирка и раскладывание по полкам выглаженного белья – все это позволяло ей чувствовать себя нужной. Парадоксально и унизительно, но факт. Когда-то она была лучшей на курсе, одна-единственная в группе получила «красный» диплом. Сам профессор Дорофеев уговаривал ее пойти в аспирантуру. Ученая степень, карьера, надежды – все псу под хвост. И ради чего? Теперь только и остается, что драить этот дом и радоваться, если тетя Римма похвалит ее котлеты.
Нет, конечно, тетя никогда не позволяла себе ничего такого, никаких намеков и уж тем более прямых указаний. Не было такого, чтобы она сказала: я, мол, содержу вас всех, так будьте любезны, отрабатывайте свой хлеб! До такого унижения ни разу не дошло, хотя язык у тетушки, конечно, будь здоров. Так могла припечатать, только держись. Всю жизнь такая была – колкая, жесткая, циничная даже, поэтому, наверное, и в бизнесе настолько преуспела.
Всякий раз, когда Румия думала о тетке, ее охватывало двойственное чувство. Тетя Римма много сделала для неё самой и для ее отца, своего родного брата. Помогла вырастить Розу, поддержала их с дочкой, когда умер Сергей. Ни разу не отказала в деньгах. Это ее принцип: родственники есть родственники, какие бы они ни были. Кровь не водица. Требуется их обеспечивать, поддерживать, вытаскивать из неприятностей.
Румия была благодарна тете Римме – как же иначе? Но при этом ей всегда было неловко в присутствии этой женщины. Она ощущала себя лишней, неповоротливой, никчемной. Когда с тобой ни разу в жизни не посоветуются, не спросят твоего мнения, не поинтересуются суждением хоть по какому-то поводу, поневоле начинаешь чувствовать себя пятым колесом в телеге. И любви к тому, кто заставляет тебя сознавать свою бесполезность, это не прибавляет.
Нельзя так думать, поддаваться злым мыслям, подумалось ей. Вечно тетка заставляет брать грех на душу. Румия поправила платок, хотя в этом не было нужды: туго повязанный, сидел он идеально.
Вот что точно нужно сделать, так это заняться Розой. Так больше не может продолжаться. Она же просто губит себя, ломает собственную жизнь! Вчера утром выглядела – краше в гроб кладут. Будто не девушка двадцати шести, а бабища сильно за сорок. Нечесаная, лицо отекшее, глаз почти не видать – опухли. А ведь красивая же девочка, образованная, не глупая.
Румия попыталась пробудить в душе сочувствие к дочери, но ощутила только глухое раздражение. А если уж совсем честно, неприязнь. Как подумаешь, на что она когда-то пошла ради этой девчонки… Женщина вздохнула. Шла, шла и в итоге зашла в тупик. Здесь, в этом тупичке, тепло и сытно, и сил выбраться уже нет.
О чем она опять, о чем? Это ее путь, хвала Всевышнему!
Надо поверить, надо искренне в это поверить…
Румия выключила кран и принялась вытирать посуду.
Она уже закончила прибираться на кухне, когда зашел отец. Низкорослый и щуплый, седые волосы зачесаны назад. Пышные усы, полные, чуть вывернутые губы, в руке – неизменная книга или журнал. Глаза за стеклами очков кажутся большими и выпученными от удивления. Сам он считал, что похож на Максима Горького, но ей отец всегда напоминал премудрого пескаря с иллюстрации в школьном учебнике.
– Региночка, ты уже закончила? А я зашел спросить, ты не хочешь по саду прогуляться?
Голос у отца был звучный и хорошо поставленный, как у артиста. Непонятно, как такой голос помещался в его худосочной груди? Он словно достался Роберту Ринатовичу по ошибке. Многое в отце, в его облике и самой жизни казалось ей нелепым. Хорошие черты, намерения, качества неизменно перекрывались странными поступками и абсурдными идеями.
– Прогуляться? Пап, там снег валит и…
– Ничего, не завалит! Воздух-то какой, а? За городом воздух хоть ножом режь и ложкой ешь. Не надышишься!
– И не зови меня Региной, – не обращая внимания на отцовские излияния, закончила Румия. – Ладно, тетя Римма – ее уж не переделаешь. Но тебя же я просила!
– Извини, извини, – смутился он. – Сложно кто-то, сама понимаешь. Мы с матерью тебя все-таки назвали именно… А ведь…
– А ведь поменять имя на пятом десятке просто непристойно! – Перебила брата Римма Ринатовна, появляясь на пороге. – Я и от Регины была не в восторге, а уж Румия… Дичь какая-то, ей-богу.
И как у нее это получается – походя, парой слов выставить племянницу полной дурой!
– Тетя Римма, я, кажется, все вам объяснила…
– Ладно, не кипятись. Не до тебя сейчас. Слушайте, у вас телефоны работают?
– Не знаю, – быстро проговорил Роберт Ринатович. Сразу стало ясно, что врет. Только зачем?
Румия еще утром обнаружила, что ее сотовый сломан.
То, что здесь плохая связь – ловит только на втором этаже, и то редко – она всегда знала. И с Интернетом тоже беда. Тетя Римма запросто могла бы провести линию – нужно было заплатить немногим больше двадцати тысяч, для нее это не сумма. Она построила этот дом и переехала в него еще в конце весны, но почему-то не пожелала наладить связь с цивилизацией. Телевизор показывал всего шесть каналов, сотовый работал через пень-колоду, Интернета и стационарного телефона не было, но Римму Ринатовну это не волновало. А они с отцом разве могли возмущаться? Или диктовать ей что-либо?
Хотя, если честно, отцу тоже было безразлично: он вечно погружен в себя, в литературу и в то, что называет своим творчеством. Звонков ни от кого никогда не ждал, компьютер для него такой же темный лес, как устройство космического корабля.
А ей-то самой зачем все эти примочки? Интернет, телефон…. Какие весточки из внешнего мира она надеялась получить? Какие фильмы или передачи хотела посмотреть?
Вера – вот то главное, что должно было придавать ей сил и представлять интерес. Все окружающие думали, что так и есть – она упорно старалась внушить им это. Но сама не была ни в чем уверена. Это и пугало.
Румия привычно одернула себя и еще раз попробовала включить мобильник. Пусть связи нет, но работать-то он должен. Может, разрядился?
Она подключила зарядник, подождала несколько минут, но ничего не произошло. Сотовый не проявлял признаков жизни. Румия беспомощно повертела его в руках и убрала в тумбочку возле кровати. Видимо, сломался.
В новогоднюю ночь, вернее, вечером, мобильник еще работал. Три человека вспомнили о ее существовании и поздравили с праздником. Двое были коллегами по работе – скорее всего, ее номер просто оказался в смс-рассылке. Безликие слова, которые можно адресовать кому угодно: мужчине или женщине, ребенку или старику. Счастья в новом году, здоровья, исполнения желаний… Стандартный набор. Настолько стандартный, что его стыдно и получать, и отправлять. Неужели люди так равнодушны к мнению всех остальных, что можно перебрасываться подобными банальностями и считать это проявлением вежливости?
Третье поздравление и вовсе залетело к ней по ошибке. Никто, никто на всем белом свете не мог назвать ее «котеночком» и желать всегда быть рядом и гладить ее пушистую шерстку.
Она удалила игривое пошловатое послание и выключила телефон. А утром, спустя несколько часов, он не включился.
Румия помнила, как оставила мобильник в комнате, посмотрела на себя в зеркало и вышла из комнаты. Было около шести часов.
Шесть часов… Странно, но она не помнила ничего из того, что было после этой отметки. Разумеется, она не выпила ни грамма спиртного: не пила уже два года, да и прежде не слишком-то увлекалась. Но чем тогда объяснить этот провал в памяти?
Вот она закрывает дверь, идет по коридору… Из комнаты Розы слышится музыка – назойливая, безвкусная. Слышно, как девчонка подпевает вполголоса мяукающим голоском. Видимо, вертится перед зеркалом, одевается. Если бы можно было заставить ее снять это кошмарное платье! Когда все они спустились в гостиную, Румия чуть в обморок не упала, увидев, во что вырядилась дочурка. И тете тоже пришелся не по вкусу ее наряд. Но они обе промолчали.
Роза даже не пыталась пригасить победный блеск в глазах. Так, мол, вам и надо! Поглядите, убедитесь, что ваше мнение для меня ровно ничего не значит! Буду делать, что в голову взбредет!
Кому она хочет сделать больно? Кого пытается уколоть? Римме, по большому счету, все равно – и всегда было все равно. Деду – тем более. Ей, как матери, конечно, обидно, но не за себя, а за дочку, которая неизвестно кому и что, непонятно зачем пытается доказывать раз за разом. А в результате проваливается во что-то вязкое и гадкое, теряет себя и попусту растрачивает время и силы.
Итак, они все в сборе. Отец по такому случаю надел вельветовый костюм василькового цвета, тетка нацепила сапфировый комплект. Тяжелые серьги плавно покачивались в такт движениям, дорогущее колье переливалось на полной шее, синие камни мерцали хищно и загадочно. Роза косилась на это великолепие и пыталась делать вид, что ей без разницы, что она не любит драгоценности и не хотела бы присвоить теткины цацки, которые хранятся в сейфе, спрятанном в резном шкафчике.
Сама Румия была в праздничном мусульманском наряде, который выбрала специально для подобных случаев. Единственным украшением уже долгие годы было золотое обручальное кольцо. Ей, бывало, говорили, что вдовы должны носить его на среднем пальце, что так положено, но она не слушала.
Сергей давным-давно, будто в другой, почти забытой жизни, надел ей на безымянный палец это кольцо – и она не собиралась его снимать. Пожалуй, это был самый счастливый день в ее жизни. Ничего лучшего с ней уже не случится.
Их небольшая (и не сказать, чтобы дружная) компания была внизу, в гостиной. Тетя хотела, чтобы новогодний стол накрыли именно там, а не в столовой. Кое-какие блюда Румия уже успела поставить на стол и хотела попросить Розу помочь, когда…
Что-то произошло? Что?
– Регина! – Тетка смотрела с недоумением, слегка нахмурившись. – Ты что, уснула? Я спрашиваю, твой телефон в порядке?
Она вздрогнула и слегка потрясла головой.
– Простите. Нет. Я имею в виду, он не работает.
– Заряжать пробовала?
Румия кивнула.
– У меня тоже не включается. Что за черт? Помехи какие-то, что ли?
– Да бог с ними! Ну их совсем! Что нам, заняться нечем? Римма, я тут предложил Рег… дочке пройтись. Ты как, с нами?
Отец говорил суетливо, прятал глаза. Нервничает, подумала Румия. Но почему? Не из-за сломанного же телефона. Ему уж точно никто звонить не станет.
«Как и никому из нас».
Эта мысль неожиданно потрясла ее. Но ведь это правда. Никто не станет их искать, никому не может понадобиться их общество. Как так вышло, что все они, всей семьей, оказались на обочине, а нормальная, полновесная жизнь проходит где-то там, далеко, и не имеет к ним никакого отношения?
Когда это началось? Или всегда так было? Румия не могла понять. Впрочем, по отношению к тете Римме это было не совсем справедливо. Пока не продала свой бизнес, ее буквально рвали на части, минуты спокойной не было. А если сейчас ей никто не звонит, это сознательный выбор: не хочет, чтобы тревожили.
И тем не менее, тем не менее…
Сейчас, в эти самые мгновения, ей казалось, что на всей земле не отыщется других четверых людей, настолько оторванных от всего остального человечества. Настолько ненужных, бесполезных, неприкаянных и жалких в своей заброшенности существ.
Румия с шумом придвинула стул к столу.
– Иди и гуляй сам, папа, тебе все равно делать нечего!
Она резко стянула фартук и отшвырнула в сторону. Отец и тетка уставились на нее, на лицах застыло почти карикатурное удивление.
Стало стыдно: отец-то, бедолага, в чем виноват? Зачем она подчеркнула его неприспособленность к жизни? Это было жестко, раньше она никогда себе такого не позволяла. Что с ней творится сегодня?
– Извини, пап. Просто устала немного. Пойду прилягу.
Отец молча глядел на нее сквозь толстые стекла очков. Тетка тоже ничего не говорила, хотя обычно не упускала случая прокомментировать любое событие, фразу, поступок.
Румия еще немного постояла возле них, снова извинилась и почти бегом выбежала из кухни.
