Алек Д'Асти
Лайла
Глава 1. Слепой отпечаток
Когда мне грустно, я думаю о смерти. Воображаю ее старухой с косой. Или чернокрылым ангелом. Или темным кровавым следом, багряной дорожкой, что тянется за медицинской каталкой. Тянется, тянется, тянется по светлому полу приемного отделения, колесики скрипят, взвизгивают, врачи суетятся:
– Мужчина, полицейский, тридцать четыре года, огнестрельное ранение, калибр – девять миллиметров. Два выстрела в живот. Одно ранение – поверхностное, другое – левый верхний квадрант, глубокое, с кровотечением.
– Дыхание сорок пять. Пульс нитевидный, сто сорок. Давление не определяется.
– Ему поставлен катетер в правую большеберцовую.
– Введите сто миллиграммов кетамина и сто миллиграммов мексидола. Приготовьте десять миллиграмм эпинефрина для экстренной помощи.
Во рту становится сухо. Я подхожу ближе, присматриваюсь, принюхиваюсь и до боли прикусываю губу – да, я не ошиблась. Это он. Он. Детектив Мэттью Сол, из управления по расследованию особо тяжких. Мэтт. Совсем недавно прибыл к нам в город из Лондона, и вот. Лежит на каталке.
– Перевернем его. На счет три – раз, два, три!
– Выходных отверстий не вижу.
– Кладем обратно. Раз, два, три!
– Систолическое – шестьдесят, пульс – сто восемь, пальпируется.
– Возьми мешок Амбу, разгоним его легкие. А еще нужно УЗИ… кто сегодня в хирургическом? Льюис? Его вызвали? Пусть поторопится!
Я стою и смотрю. Медикам сейчас не до меня – раненый уже без сознания, кровь все течет, течет, течет на пол. И она же масляно перекатывается внутри пакета с донорской на штативе. Мэтт не просто бледный, а серый, будто пепельный. Кровь. У него четвертая положительная, самая вкусная, но в Мэттью меня привлекают не только группа и резус. Есть кое-что еще – ум, интуиция, скорость реакции… красивые темные глаза.
В прошлом году, в Лондоне, он чуть было меня не прижучил! Заманил, почти захлопнул искусно выстроенную мышеловку, но в последний момент я все-таки осознала себя «мышью», сбежала и спряталась – забилась в узкую треугольную щель между стеной и забором. Попа кое-как поместилась, а вот левый плечевой сустав и ключицу пришлось выломать, чтоб втиснуться. Было больно, но я сидела в этой щели и беззвучно смеялась от восторга и бешеных эмоций – он чуть меня не поймал! Потрясающе! Ночь, окраина города, страшный ливень, громовые раскаты. Сол метался в паре метров от меня, размахивая глоком, и что-то исступленно орал в гарнитуру. Мы были так близко друг к другу, так близко – дышали одним воздухом. Он и подумать не мог, что Лондонский Вампир – кровавый убийца, псих, маньяк – мог уместиться в такую ма-а-аленькую щелочку.
Тук-тук-тук-тук-тук… т-т-т… ту-у-ук-тук. Я слышу, как сердце Мэттью перебивается, буксует, дрожит – работает. Оно о-о-очень сильное, да и врачи не сдаются:
– УЗИ… пневмоторакса нет.
– Начнем с двух пакетов эритроцитарной массы, проверьте на совместимость шесть литров. Шевелитесь!
Я знаю, точка невозврата уже близко. Медики тоже знают.
– Анестезия! Нет времени ждать КТ! Ему срочно нужно в операционную! Интубируем, трубку на восемь и пять… положите подушку под голову.
– Реанимационный набор готов.
– Тахикардия!
– Ждем, должно пройти… продолжаем.
– Сатурация – девяносто.
– Проверьте давление.
– Систолическое – пятьдесят. Вводим адреналин. Начинаем вентиляцию. Где Льюис, мать его?! Вызывайте еще раз!
Уже скоро. Скоро все закончится. Если Льюис из хирургического не прибудет в ближайшие две минуты…
В конце коридора распахивается дверь. Я отхожу в сторону, прячусь в тени. Двухметровый Льюис проносится мимо меня, обкладывает всех бодрыми матюками, и это сумасшедшее колесо начинает крутиться еще быстрее – в Мэтта вливают порцию донорской, накачивают препаратами, стабилизируют, чтобы удержать давление на приемлемом уровне.
Я закрываю глаза, медленно вдыхаю. Воздух в отделении сладко-горький, живой, горячий. Пол скользкий и пахнет так, будто здесь грузовик с арматурой и бухлом перевернулся. Спирт, железо, апельсин и горечавка. Как мой любимый биттер «Апероль». Изумительно. Его кровь пахнет изумительно, но меня трясет не от вожделения, а от страха. Пытаюсь успокоиться, отвлечься – рассматриваю стены и потолок.
Больницы, лазареты, госпитали – самые лучшие изобретения человечества, просто песня. Кровь, плазма, пот, опиаты, люди в отключке, люди по частям, люди целиком, но уже трупы… у них можно стырить пачку ментоловых или айпод. Песня.
Тук-тук-ту-у-у… тук-тук, тук-тук, тук-тук. Мэттью еще держится. Льюис рычит и командует. Запряженная медиками каталка уносится к лифтам в хирургический блок.
В моем распоряжении остается лишь кровавый след на полу. Уже потемневший, затоптанный.
Я наконец вспоминаю о том, что вообще-то работаю здесь уборщицей, включаю на айподе первый трек, надеваю перчатки, подтягиваю ближе свою тележку, бросаю в ведро с водой пару хлорных таблеток, брызгаю стены дезинфицирующим спреем, отжимаю веревочную швабру и тру пол.
Тру, тру, тру, пока в ухе скрипит жизнеутверждающая виолончель. Собираю в мусорный мешок обрывки пластыря, тяжелые от крови хирургические тампоны, о-о-о, а вот и пакет из-под эндотрахеальной трубки… наверно, он сейчас умирает. Как же так, мой хороший? Как же так, мой прекрасный «Апероль»?..
А вот я никогда не умру. Ни-ког-да. В этом слове есть что-то посильнее смерти. Любая человеческая клетка имеет свой срок годности, так называемый предел Хейфлика – клетка способна делиться ограниченное количество раз, причем, каждая новая клетка будет заведомо хуже оригинала, на генном уровне. Как ксерокс – качество первой копии еще приемлемое, а вот копия с копии уже… хм. Для моих клеток предела Хейфлика не существует. Они могут делиться бесконечное количество раз, а при необходимости – делиться и обновляться с невероятно высокой скоростью. На самом деле, для природы в этом нет ничего удивительного – такой же способностью обладают все раковые клетки. Метафорически, можно сказать, что я одна сплошная ходячая саркома. Кровожадная и злая. Вампирша со страстью к высокой науке. И к Мэттью.
Виолончель в наушниках утихает, включается следующий трек.
Булькаю шваброй в ведре, отжимаю, снова тру. Тру, тру, тру, чувствуя слезу на щеке, и беззвучно подпеваю Пинк с Лили Аллен: «Тру-у-у лав, тру-у-у лав, ит маст би тру-у-у лав, трам-пам-пам-пам-пам-пам-пам-па-а-ам…»
Хейфлик – это профессор анатомии. В девяносто четвертом он опубликовал книгу «Как и почему мы стареем». Если найти са-а-амое первое издание, затем открыть одну из са-а-амых последних страниц и прочитать список «Над книгой работали», можно обнаружить меня среди корректоров. Я прочитала этот чудесный труд от корки до корки и так воодушевилась, что поступила на медицинский, но довольно быстро охладела к учебе – в больницах и госпиталях мне всегда было гораздо интереснее, чем в лекционных аудиториях.
«Тру-у-у лав, тру-у-у лав, ит маст би тру-у-у лав…»
Мне так страшно, что хоть вой. Скорее всего, он уже умер. В смысле, не Хейфлик, а Мэтт. Два пулевых в живот – это не шутки. Да еще и левый верхний квадрант. Селезенка наверняка в клочья. Стрелял кто-то из банды Алистера, я уверена. Мэтт прибыл в город, чтобы поймать меня, но по ходу зацепил местного воротилу – возобновил расследование по одному старому-престарому делу, разозлил Алистера…
Это все я виновата. Все я. Не сдержалась. Нагадила там, где живу – прирезала местного мужика. Я не хотела, правда! Он сам ко мне полез, да так, что у меня пальто затрещало! Уродец. Я шла домой со смены, по темному проулку, а он схватил, поволок, еще и рот зажал, дурашка. Я с трудом сдержалась, чтоб не отожрать ему руку прямо там, в проулке, кое-как дотерпела до его дома. Притворилась испуганной и покорной, разделась сама, сложила шмотки стопочкой, прикрыла их пакетиком, чтоб не забрызгать, и попросилась в душ. Дурашка разрешил, но поперся следом… надо было его придушить! Или свернуть шею! Или шарахнуть башкой от унитаз! Зачем я его прирезала, зачем?! Дважды полоснула по горлу, крест-накрест, будто подпись свою поставила!..
Уродец оказался гипертоником – кровь брызнула на стену широким веером. Я набрала пригоршню, попробовала, но тут же сплюнула – вкус был еще омерзительней, чем запах. Надо было его придушить… идиотка! Уродца нашли, сообщили куда следует, и Мэтт, конечно, тут же примчался-закрутился-завертелся ищейкой, нарвался на Алистера и получил пулю. Вернее, две.
Достаю губку, оттираю брызги со стен, заканчиваю уборку. Вода в ведре становится коричневой, а пол – приятно светлым.
Айпод включает следующий трек – что-то плавное, из Элтона Джона. Выдергиваю наушники, достаю из кармана айпод, сжимаю до хруста, швыряю в мусорное ведро. Прости, старина Элтон, сегодня я не в духе. Шмыгаю носом.
Боже… Господи, не дай ему умереть. Клянусь, я больше никогда не буду убивать твоих невинных агнцев, ни-ког-да, только уродцев! Буду давиться их отвратной уродской кровью, шипеть, блевать, но агнцев не трону! Клянусь! Только не дай ему умереть. Пожалуйста.
За окнами пасмурный осенний рассвет, туман и парочка утонувших в нем скорых – ярко-желтых, будто задремавшие в дыму канарейки. У крыльца курит какой-то растрепанный тип. Сигарета дрожит у него в руке, а на свитере, прямо на пузе, круглое багровое пятно. Это помощник моего детектива? Напарник? Нет, скорее какой-то случайный мимокрокодил, свидетель, который услышал пальбу и вызвал скорую. Мне хочется подойти, стянуть с него свитер с пятном и забрать себе, на память, но нет. Так нельзя. Рядом с ним уже притормаживают две полицейские машины.
Запинываю тележку в лифт. Вытираю кровь на полу и стенах кабины, нажимаю кнопку «3», еду. Выхожу на третьем этаже, снова вытираю кровь, оглядываюсь – Мэттью сейчас во втором хирургическом блоке, самом большом. Там слышатся негромкие переговоры медиков и писк приборов, значит, Мэтт не сдается.
Сажусь на скамейку у белых дверей, сижу.
Господи, я никогда тебя не видела, не слышала и не ощущала, как и ангелов с черными крыльями, и старух с косой, но если ты есть, прошу, пощади! Я еще помню арамейский, помню скифский и даже древнеегипетский, я воздам тебе молитвы на всех известных мне языках – да будут спеты хвалебные гимны в честь твою, о бог, который продвигает время, тот, кто обитает среди тайн мира, тот, кто оберегает слово, произнесенное мною, и… и… трам-пам-пам-па1… проклятье! Ничего я уже не помню, но обещаю – больше никаких невинно убиенных! Обещаю!
Достаю из кармана небольшой кошелек – старый, с длинной шелковой кистью на уголке. Открываю его, бренчу монетками – десять пенсов, фунт, полфунта, а вот и бронзовый асс с профилем Антонина Пия. Мое оружие, мой резак, чудесная монета – крупная, твердая, сплав с оловом и свинцом. С одного края ее ребро остро заточено, будто скальпельное лезвие. Я ловко с ней управляюсь, могу и пару фокусов показать – исчезновение монеты, появление монеты, один взмах рукой… вжик! По размеру и весу асс очень похож на двухфунтовик, и если Мэтт выживет, если он выживет, клянусь, я зайду в соседний с госпиталем супермаркет, подойду к автомату с газировкой и брошу асс в щель монетоприемника… клянусь! Урода Алистера я буду душить голыми руками, но это после.
Моя смена давно закончилась. Я сижу у хирургического блока и жду. Сижу и жду, сижу и жду. Тру скамейку, когда мимо меня кто-нибудь проходит, гремлю банками с дезинфекторами на тележке, шуршу пакетами и снова сижу. Как будто отдыхаю после смены, но на самом деле жду.
Как это, оказывается, страшно – ждать, надеяться и бояться, что вот-вот случится то самое «ни-ког-да»…
На исходе третьего часа ожидания двери хирургического распахиваются, но я уже не вскакиваю и не пытаюсь изобразить бурную деятельность. Сижу и рассматриваю свои тапочки-кроксы. Возле меня останавливаются еще одни тапки, ярко-зеленые, размера эдак сорок шестого. Это Льюис, наш хирург. Медленно поднимаю голову…
Льюис улыбается, как большой довольный кот.
– Чего сидишь? – спрашивает он, шуршит пачкой крепких, одну сигарету закладывает себе за ухо, другую сует в рот.
– Устала, – пожимаю плечами, показываю на пачку. – Можно мне?
– Рука в говне, – хмыкает Льюис, пожевывая фильтр. – Сиги детям не игрушки. Иди домой, задохлик, – и, напевая что-то, скрывается за поворотом.
Победа. Он победил. Льюис победил старуху с косой, прогнал ангела с черными крыльями. Краем глаза вижу, как каталку с Мэттью увозят в послеоперационную палату, увозят неторопливо, без суеты и спешки. Сегодня там дежурит Марта. Добрая, душевная и очень опытная.
Отлепляюсь от скамейки, встаю и тащу тележку к лифту. Нажимаю кнопку «1». Еду.Внизу полно народа. Полиция в форме – то и дело мелькают черные кепи с шашечками, полиция без формы – квадратные небритые подбородки и темные очки, персонал и пациенты. Пол опять затоптан, но моя смена на сегодня закончена. Я заталкиваю тележку в подсобку, набрасываю пальто на робу и прямо в кроксах шлепаю к выходу.
На улице серое небо, морось, в соседнем супермаркете немноголюдно. Подхожу к автомату с газировкой и без сожаления бросаю асс в монетоприемник. Автомат пару мгновений думает, а потом выплевывает мне взамен банку с колой. Спасибо.
Сую банку в карман пальто и иду домой по лужам-зеркальцам. Иду, иду, иду…
Когда мне грустно, я думаю о смерти. А когда радостно… когда радостно, я думаю, что я – уж точно не она. Я жуткая, гадкая и страшная, я монстр, но я не старуха с косой и не ангел с черными крыльями. Это единственное, что я знаю наверняка. Я похожа на смерть, я бледная копия с копии, отпечатанная на древнем полудохлом ксероксе, я стремный слепой отпечаток смерти, но я не она. Поэтому у меня есть выбор.
Я могу быть кем-то другим.
И с этого мгновения я хочу быть кем-то другим.
И буду.
Глава 2. День благодарения
Иногда людские муравейники начинают меня раздражать. Хочется слинять в третий, а то и в четвертый мир, поселиться у реки и развести куриц, только Мэтт вряд ли согласится уехать. Конечно, после выписки из госпиталя можно его усыпить, затащить в багажное на какой-нибудь левый рейс до Марокко, но нет, так нельзя.
В городе холодно. Ноябрь и туманы уже сделались ледяными. Небо темное, снег лениво и редко сыплется с неба, деликатно трогая влажную мостовую.
Я выхожу под свет фонарей и иду к кофейне на углу. Входные двери румянятся бронзовыми вставками, ласково звенят колокольчиком. Толкаю тяжелую створку и сразу спешу в дальний угол – за ширму – к маленькому столу и паре кресел. Снимаю пальто, усаживаюсь, тихим голосом заказываю чай. Без молока и сахара, без всего, просто черный. И сэндвич с индейкой.
С индейкой… улыбаюсь – да-а-а, Алистер ведь так похож на индюка. Носатого, породистого, горластого.
Достаю смартфон, гуглю: «Когда день благодарения в этом году» – 25 ноября, а затем: «Пошаговый рецепт приготовления индейки». Да, это Англия, а не Америка, ну и что. День благодарения – чудесный праздник. В конце концов, нам всегда есть кого и за что благодарить. Жую сэндвич, читаю рецепт:
«Разделываем тушку индейки. Удаляем шею и внутренности. Перед тем, как запекать индейку, ее следует хорошенько промариновать…»
Промариновать, значит. Угу. Читаю дальше, прихлебываю чай, а заодно прислушиваюсь и принюхиваюсь. Жду.
У Алистера есть бывшая жена. Ее зовут Молли. Очень милая леди – кругленькая, нежная, звонкая – не человек, а меренга для свадебного торта. И бывшая она Алистеру только по документам, но не по сути. Индюк приезжает к ней пару раз в месяц, по ночам. Вылезает из своего гнезда в порту, аккуратно обходит камеры и комнату с охраной, шикает на сторожевых псов, садится в старый седан и едет в сторону центра. Всего пару раз в месяц, но мне и этого шанса достаточно.
Доедаю сэндвич, допиваю чай, заказываю лимонад. Юный официантик приносит высокий стакан, блюдечко с тонко нарезанным лаймом и пузатый кувшин с шипучкой. Закрываю глаза, вздыхаю. Сегодня мне повезет, я чувствую. Се-год-ня.
На стойке у входа звонит телефон. Официантик берет трубку, отвечает на звонок, угукает и клацает картой по дисплею кассы – принимает заказ, а я вся подбираюсь и обращаюсь в слух.
Клац, клац… клац-клац… клац.
Молли прекрасная женщина, но даже у нее есть недостатки – она ужасно готовит, а индюк-Алистер обожает выпечку, особенно сливовый пирог, который изумительно готовят именно здесь, в этой кофейне.
Клац-клац. Клац…
– Да, да, я вас внимательно слушаю. Сливовый пирог, киш-лорен с лососем, чай со специями, эспрессо-смесь тонкого помола, лимонный мармелад. Ваш заказ принят, будет готов в течение получаса… привезти чуть позже? Да, конечно, мы можем доставить заказ в любое указанное вами время. Хорошо. Спасибо, что выбрали нас!
Сливовый пирог. Да-а-а…
Наливаю лимонад, с удовольствием прислушиваюсь к шипению пузырьков, улыбаюсь – сегодня ночью индюк вылезет из гнезда и потюхает к любимой беленькой женушке. А я буду его ждать.
От возбуждения у меня щекочет под ложечкой. Откидываюсь на спинку кресла, дышу глубже, чтобы успокоиться, но некстати вспоминаю послеоперационную палату, дождь за окнами, размеренный писк приборов и спящего Мэтта – живого, но совсем-совсем бледного и слабого. Таким я его видела лишь однажды, но мне и этого хватило – уревелась до икоты. Пришлось взять отпуск – успокоиться и обдумать план мести.
На глаза вновь наворачиваются слезы, часто-часто моргаю, вытираюсь салфеткой, сердито посапываю.
Молли живет недалеко отсюда. Я могла бы круглосуточно дежурить у ее дома, а то и забраться внутрь, спрятаться и ждать индюка, но это опасно. Опасно для Молли. Рядом с ней я очень быстро переполняюсь злобой. Мне хочется прикончить эту нежную белокурую леди, разобрать ее на запчасти, свалить их в коробку посреди гостиной, а индюку оставить записку:
Пазл «Молли». Инструкцию по сборке вы найдете в любом семейном фотоальбоме (белый комод, верхний ящик). С наилучшими пожеланиями, фирма-изготовитель «Лайла Инкорпорейтед».
Но нет, нет, нет! Я ведь обещала, я поклялась! Больше никаких невинных жертв, поэтому, я уже вторую неделю сижу по вечерам в этой кофейне, пью чай, выжидаю и сегодня мне наконец повезло – уверена, что поздний заказ со сливовым пирогом был именно от леди Индюк. До праздника благодарения еще три дня, но ведь перед запеканием тушку индейки следует хорошенько промариновать, правда?
Лимонад вкусно шипит в стакане, пузырится. Сгружаю в него весь лайм, перемешиваю, достаю из кармана пальто маленькую фляжку и доливаю в коктейль основную составляющую – ликер. Нет, это не «Апероль», а всего лишь вкусненький финский «Минту». «Апероль» будет позже, когда Мэтт выйдет из госпиталя на своих двоих.
Пробую коктейль, чихаю – пузырьки ударяют в нос – бросаю на стол пару купюр, забираю пальто и выхожу в желтый свет фонарей, под ленивый редкий снег.
Вновь улыбаюсь.
Я готова.
* * *
Тихо, безлюдно, холодно. Небо на удивление ясное, луна-фонарь кажется ослепительно яркой.
Машина Алистера стоит в тупике, в квартале от дома Молли. Капот уже остыл. Вокруг – колодец из стен и сонных черных окон.
Я тенью хожу-брожу вокруг тачки и вздыхаю – где-то в области сердца у меня вдруг поселилось сомнение. Крохотное такое, но стремное.
А если… если в Мэтта стреляли не по приказу Алистера? Если индюк не виноват, а я убью его и нарушу клятву? Что тогда? Конечно, Алистер ни при каких обстоятельствах не тянет на невинного агнца, но конкретно мне он ведь ничего плохого не сделал.
Или сделал?
Или нет?
Его вина не доказана. И почему я вообще подумала на Алистера? Потому что индюк самый очевидный и правильный кандидат на роль «плохого дяди»? А что, если… если это не он? Покушение на Мэтта получилось резонансным, Алистеру лишний шум ни к чему… хм.
Мэтт ужасно занудный – всегда роет не только вглубь, но и в стороны. Ищет похожие случаи, дергает за все, даже самые тонкие ниточки, у него много врагов, но Алистер? Он мог припугнуть для начала, но сразу две пули в живот… не знаю. Это сомнительно, а я не имею права на ошибку, я ведь обещала.
Стоп, стоп, стоп.
А что Мэтт вообще делал на улице в пять утра? Да еще и в тумане? А тот мимокрокодил в светлом свитере? Что он делал там, в тумане? Собачку выгуливал? И куда она делась после?
Я присаживаюсь на капот тачки, закрываю глаза и думаю, думаю, думаю… воображаю себе картинку. Серое утро. Густой туман. Незнакомый для Мэтта город. Тишина, лишь со стороны порта доносится приглушенный грохот погрузчиков. Мэтт выходит из отеля и идет, но не в полицейское управление и не в порт, а куда-то в сторону госпиталя – его неподалеку подстрелили и только поэтому успели довезти живым. Зачем мой прекрасный детектив шел в сторону госпиталя? Да еще и ранним утром, в тумане? Зачем? Ну, не ко мне же, правильно? Или ко мне? Может быть, он нашел что-то на месте преступления, в доме, где я прирезала уродца? Или хотел еще раз все осмотреть? А может, я там свою ID-карту оставила на самом видном месте? Волос, ресничку, отпечаток?.. Ха-ха. Не смешно. В конце концов я заслуженный работник клининга и не могла так облажаться.
Так куда же шел Мэтт? Или откуда? И за что получил две пули?
Проклятье! Ничего не понятно. Раньше было проще! Захотела – сделала, а теперь сплошные метания!
Раздраженно вздыхаю, постукивая пальцами по капоту. За спиной уже слышатся осторожные шаги и злое шипение:
– Отош-ш-шел от машины!
А вот и Алистер. Вернулся от Молли. Видимо издалека, в темноте, он принял меня за подростка. Одежка и комплекция располагают – на мне черный костюм с капюшоном, кроссовки, а в руках нет ничего, что могло бы его насторожить, лишь блестящая монетка между пальцами. Юбилейный двухфунтовик с профилем королевы.
– Пш-ш-шел вон, я сказал!
Алистер ускоряет шаг, приближается. Я смотрю на него, не двигаясь с места.
Виновен? Или нет?.. Ох, не знаю, я не уверена. А если нет? Если я убью его, нарушу клятву и с Мэттом опять случится что-нибудь плохое? Никогда себе этого не прощу, ни-ког-да!..
Что за чушь? С каких это пор я стала такой суеверной?..
– Ты оглох, что ли?! С-с-свали нахрен!
Алистер хватает меня за плечо, но я легко уворачиваюсь и отпрыгиваю в сторону, а дальше – пожарная лестница, крыша, карниз, еще одна крыша… и я уже бегу прочь по чуть влажной мостовой. Бегу все быстрее и быстрее, почти на пределе возможностей. Пытаюсь убежать от самой себя, вдруг получится.
Крохотное сомнение в один миг превратилось в душевную смуту размером с локомотив. Нет. Я не могу рисковать. Вина Алистера должна быть доказана, но я совсем не следователь, не детектив, у меня нет в этих делах никакого опыта… ох. Две недели размышлений и наблюдения, все впустую!
Я не готова.
Похоже, день благодарения в этом году пройдет без индейки…
* * *
Без индейки, зато с игристым вином.
Третий день безвылазно сижу дома, переживаю свой провал. Завернулась в одеяло, угнездилась на диване и прямо из кружки дую игристое. Иногда я подливаю в него кофе, иногда – чай, в зависимости от времени суток, файв-о-клок-ти – это святое.
В окне показывают снег с дождем. Черно-белое, немое кино. Внутри у меня тоже что-то вроде этой хлипкой мороси. Уныние. Смертный грех, между прочим.
Смертный… вздыхаю, невесело хихикаю. Отпустила индюка. Неудачница.
Где-то в недрах дивана бренчит телефон. Откапываю его из-под подушек, смотрю – звонит Марта. Да, та самая медсестра из послеоперационного. Милая женщина.
Принимаю звонок:
– Да, Марта, привет.
– Лали́, у тебя все хорошо? Ты дома?
– Да. На оба вопроса. А почему ты спрашиваешь?
– Лали, этот столичный бобби2… помнишь, молодой? С пулевыми? Так вот, ему вчера приволокли кучу бумаг в пакетах, ноутбук и записные книжки, прямо в палату! Он разобрал это, а потом шлялся по отделению и всем показывал твое фото! Персоналу! Фото, где ты стоишь на улице, возле терапевтического, и куришь! Он спрашивал – узнаем ли мы тебя и кто-ты-что-ты-где-ты – все выпытывал, а после буянил, мол, ему работать надо, а тут мы с дурацкими перевязками! Полаялся с Льюисом, представляешь?! Он ведь убийства расследует, да? Откуда у него твое фото?!
– Эм. Не знаю. Я сейчас дома и…
– Лали, он ушел! Подписал отказ, собрал шмотки и ушел, слышишь?! Наверно, он уже едет…
– Едет ко мне?
– Да! Лали, ты… ты…
– Тихо, Марта, тихо, не волнуйся. Спасибо, что позвонила. Пока.
– Лали, у тебя точно все хоро…
Сбрасываю вызов.
Да, милая Марта, у меня точно все хорошо. Все просто зае… великолепно. И очень волнующе. Откуда у Сола мое фото? Понятия не имею. Но непременно спрошу у него при встрече. Здесь от госпиталя всего ничего, особенно, если идти через проулок.
Залпом допиваю игристое, чихаю от пузырьков, выпутываюсь из одеяла и на цыпочках крадусь к входной двери. По пути смотрюсь в зеркало – жуть. Я похожа на Суини Тодда, но приводить себя в порядок уже поздно.
Дверной звонок квакает дважды. Глазка у меня нет, да и зачем он? Я и так чувствую, что это он.
Звонок снова квакает – нетерпеливо, нагло, настойчиво.
Сейчас… сейчас мы наконец познакомимся. Прямо сейчас! Какое счастье! Спасибо, Господи, или как там тебя, бла-го-да-рю!
Прижимаюсь плечом к косяку и с глупой улыбкой вопрошаю:
– Кто там?
Мгновение и…
– Детектив Мэттью Сол, полиция Лондона! Откройте!..
