Алекс Аргутин
Ванечка
А еще встретились как-то Ванечке панки злые, и тоже, как он, неумытые. Так стали они издеваться над Ванечкой – вены резать себе, кровушку пускать и умываться ею, сплевывать на асфальтик, мелками детскими разрисованный, и под музыку нервную дергаться до потери сознания.
«Вот, – говорят, – придурок ты странный. Что ходишь здесь, приключения ищешь? Или панков злых ни разу не видел‚ не знаешь, что это такое? Сейчас мы тебе сразу покажем!»
Да Ванечка наш прост, смотрит тихо на них, без боязни какой-либо, и произносит, – «Здравствуйте, панки дикие, иностранные! Вот он я, перед вами, стою и радуюсь. Только не место мне среди вас, детушек разудалых, на булавках дерущихся», – поворачивается и уходит.
Панки вдогонку камнями ему в спину целятся, а про себя думают, – «Вот какими нам надо быть разублюжими», – тоже ублюжиться начинают и топают за нашим Ванечкой и по сей день, как за начинателем новых движений в сторону грязнистой тины и жижи болотной.
«Мы с тобой до конца будем, – думают, – Ванечка, ибо покорил ты нас своей добротой народной и улыбкой бесхитростной».
А повстречались когда им на пути шахтеры да водолазы конкретные, дык после Ванечкиных представлений все они толпой необузданной через горы заснеженные и озера бездонные вслед пошли – за водителем своим новым. Да что говорить, еще многие так поступили и никогда не жалели после…
Те же, кто не двинулся вслед за ними, так и остались ни с чем. Живут в своих небоскребах, из кранчиков умываются, в ваннах плещутся, да продукты на недели вперед замораживают. Не знают, зачем живут, и признаться в этом боятся. А только признаются, то тут же такими печальными делаются, что и мне, и Ванечке, жалко их, да что уж поделаешь?
Так вот радостно и без печально с тех пор и свершалось Ванечкино путешествие. И стало оно Всеобъемлюшим.
И старые, и новые друзья к нему с каждым днем все в больших количествах примыкают. И радуется Ванечка, – «Вот оно, счастье-то, какое большое, когда нас так много – в каждом городе, пусть даже и небоскребном, в каждой деревне, пусть даже и пятидомной, что ни комбайнов и ничегошеньки в ней никогда не было – а теперь и подавно не будет, – много нас разобиженных‚ но смеющихся и беспечных. Ибо, что пыжиться, разум из себя доставаючи, что стараться быть похожим на статуэтку, по верху золотом напомаженную, – внутри ведь мы все одним миром мазаны. Слышите, люди добрые?» – думает он, а все остальные сердцем своим его слушают и понимают. Вторят, дескать, – «Что это мы, действительно, притворяемся, пора и счастья изведать – пусть и ублюжьего, но настоящего, да так, чтобы не побаиваться и не дрожать, что явятся власти злые, или закон какой новый откроют, что наше довольствие, в шкафчиках да чуланах попрятаное, вовсе и не довольство, коли им же не пользуешься, а коли попользуешься, то нескромным тебя сочтут, на общем собрании партии твое преступление раскроют и в застенке накажут».
А Ванечка снова им, – «Эй, слышите, люди добрые? Не в кармане вашем натруженном Удовольствие, а чтобы дорогою пыльною, да под небом синим, топать себе спокойно. Пускай быть обиженным, но радости солнечной не лишенным!»
Вот какая удивительная история с Ванечкой приключилась. И все было бы хорошо, если бы не появилось у него, бедного, злых завистников и притворщиков, ненавидящих беспощадно.
А к тому времени уже все государство огромное заново перестроилось, каждая клеточка его зажила счастливо и по новому – честно и радостно – зелени лесной, травам, ягодам и кустам разным радуясь, не трогая твари живой ни рукою, ни взглядом‚ – только улыбкою доброю.
