Алекс Дроздов
Властелин сознания
ПРОЛОГ
…Они никогда не проявляли агрессии, но сегодня всё пошло по-другому.
Каширское шоссе в этом месте делало едва заметный поворот. С одной стороны улицы нарядно мигало огоньками казино, с другой теснились ряды ларьков, не закрывающихся день и ночь. Завершал композицию ресторан “Majestic” с небольшой парковкой, всегда забитой машинами до отказа.
Благодаря ларькам и выходу из Метро даже в такой поздний час, около одиннадцати, ток людей не желал стихать. В основном шла молодёжь – хорошо одетые юноши, их сопровождали девушки, смеющиеся, шумные. Реже попадались рабочие, служащие и уж совсем редко бомжи и попрошайки. Бомжей постоянно и аккуратно отлавливала милиция, и они спешили раствориться в темноте дворов.
Поток авто был не потоком, а хилым ручейком, если сравнивать с часами пик, но всё же ручейком вполне активным. Сегодня – ночь перед субботой, конец рабочей недели, и на ярко освещённые московские проспекты выезжали искатели приключений, золотая молодёжь, «спортсмены» – головная боль автоинспекции. Их тачки всегда заметны на дорогах – дорогие иномарки, и отечественные, но существенно улучшенные тюнинговые авто с форсированными моторами, а иные изменялись хозяевами до неузнаваемости – применялась и аэрография, и немыслимое количество фар, всевозможные «обвесы», крылья и прочее, прочее.
Это было их время, и в преддверии субботы они забирали эту ночь без остатка, от заката до рассвета.
У всех этих «спортсменов» было общее качество – горячая, неукротимая кровь.
И жажда риска.
Риск, способ получения адреналина для тех, кто не признавал наркоты, водки и иных подобных способов усиливать вкус жизни.
Блистая лаком капотов и ревя прямоточными трубами, машины проносились по проспекту. Иные же ехали медленно, как бы демонстрируя себя, своё превосходство над «безлошадными», а потому презренными пешеходами.
В потоке показался красный «Феррари». Приземистый и стремительный, он быстро маневрировал, и, поравнявшись со светофором, мягко затормозил. Две огромные выхлопные трубы содрогались, сообщая окружающим о неимоверном количестве лошадиных сил. Тонированные чёрные стёкла скрывали владельца от любопытных глаз. Не дожидаясь зелёного, «Феррари» рванул с места.
Но привычного рёва не последовало, болид двигался абсолютно бесшумно. Он пересёк перекрёсток, и… «прошил» стоящий на остановке автобус насквозь.
Загорелся зелёный. Машины медленно двинулись, набирая скорость, прохожие продолжали беспечно спешить по тротуару к выходу из Метро.
Следующим был большой чёрный джип «Форд». Правый бок у него был ободран до стоек, крыша изрядно помята. Он, так же как и «Феррари», не издавал никаких авто-звуков. За рулём сидел молодой парень. Немигающими глазами он наблюдал за маневрами соседей по потоку, медленно двигаясь вдоль парапета. Было хорошо видно, что его пиджак на плече, ниже шеи был покрыт запекшейся кровью. Поравнявшись с тем местом, где стоял я, «Форд» чуть прибавил газ и скрылся из виду.
Я стоял у выхода из Метро – там, где парапет тоннеля переходил в металлическое ограждение.
Я приходил на это место каждую пятницу.
Электронное табло над входом в Метро показало одиннадцать часов пять минут.
«Порше», тоже чёрный, без лобового стекла, вынырнул из переулка. У него капот был смят так, словно он секунду назад на полной скорости въехал в столб. «Порше» пронёсся очень близко от меня, обдав пронизывающей волной холода.
У водителя не было головы.
Я довольно скоро сообразил, что кроме меня, это странное ночное «шоу» никто не видит. Фантомы появлялись или ровно в полночь, или чуть раньше, но непременно в пятницу. Я открыл это место случайно. Поначалу меня поразило увиденное, но вовсе не тот факт, что именно я обрёл эту странную способность. Не интересуясь причинами, я как завороженный, просто приходил снова и снова. Как и почему я это видел – не знаю.
Тогда не знал…
Ближе к половине первого призраков становилось больше. Они двигались в обоих направлениях, на относительно целых автомобилях и разбитых почти полностью. С пассажирами и без. Но таких, не подлежащих восстановлению, не было. Видимо, здесь было какое-то условие. Условие «возможности движения» – наличия колёс, например – я не был уверен.
Последним прибыл «Крайслер-неон». Его вела девушка, в кожаной «косухе», очень эффектная. Передняя часть у «Крайслера» отсутствовала, как будто её срезали бритвой – были видны вращающиеся шкивы работающего двигателя, плетьми висели рваные жгуты проводов. «Неон» остановился, и девушка посмотрела на меня.
Из открытого окна на меня потянуло могильным холодом. Я чувствовал животом, внутренностями, как она смотрит на меня в упор.
В голове постепенно возник тихий свист.
Я с огромным трудом оторвал руки от ограждения. «Уходи», – чей-то голос звучал в голове. Густая и чёрная, как смола, жидкость потекла из-под «Неона», и, развернувшись параллельно поверхности асфальта, закачалась как змея, пытаясь обогнуть стойку ограждения. Она парила в воздухе в полуметре от меня. Свист усилился и стал почти оглушительным.
Холодный пот выступил на лбу, ноги стали ватными. Какая-то непреодолимая сила тянула меня туда, на дорогу, к машине-призраку.
Собрав всю свою волю, я всё же сделал шаг назад, к лестнице, ведущей вниз….
Часть 1.
Знаки Золотого Тельца.
Глава 1.
Перестройка оказалась неожиданно скорой на расправу. Пожалуй, даже слишком скорой. Нет, умом я понимал всё, принимал и радовался возникающей свободе. Но там, глубоко, где-то в подсознании, всё осталось по-прежнему – так, как нас всех учили. Меня поймут те, кто жил в те времена, когда были «все равны». Даже те, которые успели захватить совсем небольшой «кусочек» брежневской реальности.
Все эти годы я думал о морали. Не о «Моральном кодексе Строителя Коммунизма», нет. С раннего детства колоссальная машина социалистической культуры внушала нам систему ценностей, с её точки зрения, нам, как винтикам СССР, необходимую. Казалось, что эта машина работала безукоризненно и максимально эффективно, исправно стандартизируя миллионы умов. Да, мы могли измениться внешне, могли изменить поведение и даже стать бизнесменами. Но в подсознании многие из нас категорически отрицали это. Мы стали передовыми, свободными, богатыми, и, казалось, уже ничто не напоминало о нашем недалёком прошлом. Мы были почти уверены, что с коммунизмом в сознании покончено навсегда. Почти уверены. Почти. Мы презрительно смотрели на экран телевизора, на пенсионеров, несущих портреты «отца народов» и на красные флаги. И не желали верить в то, что всё это всё равно оставалось глубоко внутри каждого из нас.
Мы оставались «совками» в глубине чувств. На уровне воспитания. На уровне страха. На уровне инстинкта. Но кто знает, возможно что это была и неплохая мораль… Всё лучше, чем её полное отсутствие….
Нас ещё много. Достаточно много. Мы ранимые, иногда добрые и отзывчивые, сентиментальные. Нас этому учили. Мы впитали это в свои души со школьной литературой шестидесятых, семидесятых. С фильмами и демонстрациями. С пионерскими слётами. С водкой в подворотнях на 1 Мая и 7 Ноября.
И сейчас всё это играет с нами злую жестокую шутку.
Жизнь вокруг нас, вот таких «ископаемых», менялась стремительно. Скорлупа трескалась, и падала, несмотря на тщетные усилия подсознания. Можно было замедлить этот процесс, затормозить на какое-то время, стараться не вступать в связь с новым миром, не принимать к сердцу всё это, участвуя в нём только умом. Но это не спасало, конечно. И я думал об этом. И о себе. Чисто риторически я задавал себе один и тот же вопрос: как долго можно будет прятать голову в песок? Пять, десять лет?
Новый мир наступал неумолимо. И очень скоро я это почувствовал….
…Эта история не закончилась и по сей день. Когда она началась, я жил один в двухкомнатной квартире на улице Остужева, недалеко от Садового кольца. Это был почти центр. Впрочем, почему почти? Это и был центр. Квартира досталась мне по наследству. Отец честно отслужил положенный срок в погранвойсках, демобилизовался и устроился на АЗЛК, там он и получил эту квартиру. Через два года после его выхода на пенсию умер Андропов, и началось всё это. Может быть, и это обстоятельство сослужило свою роковую службу – отца не стало ещё через год. После смерти отца мать прожила недолго – казалось, что они, старики, были одним целым. Комсомольцы. Я же, как и все, пришёл с армии, быстро «нагулял» себе жену. Первое время мы жили у моих, позже на съёмной квартире. Почти сразу после похорон – снова у нас.
А потом Валя ушла. Всё случилось как-то тихо. Детей у нас не было. Как гласит закон Мэрфи, если что-то пришло легко, а потом так же легко ушло, подумай – а твоё ли это было? Порой я удивлялся своей циничности, но таков я был. Не знаю, почему, но в душе ничего не осталось, ни плохого, ни хорошего. «Николай, честное слово, ты какой-то вялый. Аморфный. Прямо как медуза. Нельзя же быть таким», – говорила мать. И как каждая мать, она ошибалась, но только наполовину. Снаружи я был флегматик. Но внутри – ? Короче, я был согласен со стариком Мэрфи.
Я работал инженером на том же АЗЛК уже два года, наблюдая за агонией автогиганта. Товарищи-друзья один за другим увольнялись, и я чувствовал, что скоро и мой черёд. Уже были кое-какие договорённости на стороне и планы.
…Рабочий день закончился час назад. С превеликим трудом я продрался сквозь пробки, и когда показался поворот к дому, тосол в радиаторе уже закипал. Термостат приказал долго жить ещё зимой, на новый денег не было. Была весна, тридцатое апреля – я хорошо запомнил эту дату. У меня было ещё одно «великое благо» – гараж во дворе, и притом плановый, как говорят, «с бумагой»
Я загнал машину в гараж и направился к подъезду.
Моя холостяцкая нора располагалась на первом этаже. Окна выходили на две стороны. Мне это не нравилось – со стороны улицы шёл постоянный шум, и лишь с наступлением темноты становилось тихо.
Я отпер дверь, кинул сумку под вешалку, и мимоходом включив телевизор, потащился на кухню. Приготовление еды доходило до автоматизма. Консервы, «заморозка», кофе, котлеты, пельмени – всё отнимало не более десяти-пятнадцати минут времени.
Я бросил в микроволновку котлету. Через пять минут я уже сидел в гостиной, жевал эту самую котлету, прихлёбывал кофе и таращился в экран.
В дверь некстати позвонили. С раздражением, замедлив приятное жевание, я поплёлся в прихожку.
В тысячный раз я пожалел, что так и не вставил глазок в дверь. Вот лень проклятая! Впрочем, эта самая лень пришла как раз тогда, когда ушла Валя.
В дверях стоял незнакомец лет тридцати – тридцати пяти. В руках он держал блестящую чёрную папку.
– Здравствуйте, – сказал он женским голосом, – Вы Меньшов Николай Иванович, правильно?
– Да, ну и что? Я ничего не покупаю, – я уставился на него.
– Вы же на АЗЛК работаете? Я – из вашего месткома. Мы всех своих обходим по вопросу улучшения жилищных условий.
– Проходите, – сказал я равнодушно. Чёрт с ним, пусть заходит. Скучно.
Он вошёл. Я пригласил его в гостиную, за стол, покрытый красным маминым покрывалом. Стол был круглый, неудобно высокий – денег на новую обстановку у меня не наскребалось как-то. Он разложил на столе какие-то бумаги, а я от нечего делать стал разглядывать его.
Он был худощав, пожалуй – слишком худощав. Скулы выпирали, глаза были посажены близко к переносице, нос острый, «утиный». Костюм был новый, но не из дорогих. Ну да, заводской местком… В общем-то, у посетителя была самая заурядная внешность, и всё в нём говорило о том, что передо мной самый что ни на есть обычный «месткомовец».
Всё, кроме глаз.
Глаза были, как телекамеры у робота – совершенно безжизненные, равнодушно, как-то механически фиксирующие окружающий мир. Жестокие. Такие глаза были у фрицев в советских фильмах про войну. Про себя я тут же окрестил его Гансом.
Ганс закончил шелестеть бумагами и встрепенулся.
– Ах да, ну я не представился. Я – Пётр Петрович!
Я хмыкнул в ответ, продолжая наблюдать. Мне нравилась психология, хотя я в ней ни черта и не понимал. Иногда, в мечтах, я был психологом.
– Вам повезло, Николай Иванович. Сейчас, как известно, сдаётся – да что там сдаётся – уже сдан… Дом, ну вы знаете, в Ясенево, да. Так вот, наш дом, заводской. Вы же писали заявление? – Ганс широко улыбнулся.
– Ну да, писал. Но это тогда, когда нуждался. А сейчас я забрал его. Вы не знаете?
– Ну да это не беда. Очередник отказался, и вспомнили, вот. Можете въехать, прекрасная новая квартирка, да. На четыре квадрата больше, чем эта ваша. Ну, счастливчик вы, Николай Иванович! Только нужно сразу, вот. Прямо завтра, или там послезавтра. Ордер получите в понедельник, у нас в месткоме.
– Но я не собирался…. Да меня и эта устраивает, – я ничего не понимал.
– Пустяки, Николай Иванович. Все сразу теряются. Вы только подпишите. Вот здесь.
Глаза у Ганса оставались неподвижными. Он пододвинул мне бумагу и ручку. Я стряхнул с себя оцепенение.
– Послушайте, Пётр Петрович! Я не собираюсь ехать в этот микрорайон, к чёрту на кулички, даже в квартиру, большую этой. Вы меня понимаете?
– Да ладно вам, Николай Иванович. Полно горячиться. Решение уже принято…
– Какое ещё решение?!
– Ну, машина от завода – для переезда, вам ещё кредит на мебель, вы же просили – беспроцентный.
Я опешил. Кредит я просил, начиная с лета, каждый месяц, это была правда. И каждый раз мне отказывали, объясняя это предстоящим банкротством. В голове мелькнула смутная догадка. Ганс её тут же и подтвердил:
– Я настоятельно рекомендую вам, Николай Иванович, не артачиться. Сам Геннадий Артурович (так звали замдиректора по финансам) переедет в вашу старую квартиру. Надеюсь, вы понимаете? Он сам обещал посодействовать вам, в смысле карьерного роста. Вы бы хотели стать старшим инженером, ну, скажем, цеха? Подписывайте.
Я был в курсе всех кадровых игр в цехе и хорошо знал, что должность «старшего инженера» периодически создавалась для многочисленных бездарных родственников начальства, с тройной зарплатой. С чего бы эту синекуру стали предлагать мне, инженеру третьей категории? Ганс врал. Я терялся в догадках. Похоже на то, что из меня собирались сделать идиота…
– Пётр Петрович, а не пошли бы вы отсюда, пока не стемнело на улице?!
Ганс вздрогнул и резко поднял голову. Физический перевес был явно не на его стороне. Его глаза превратились в две сверлящие точки. Ему бы сейчас шмайссер.
И каску.
– Напрасно вы так, Николай Иванович, ой напрасно. Признаться, я полагал, что мы договоримся.
Он аккуратно собрал со стола бумаги.
– Да, напрасно, – повторил он и вылетел в подъезд.
Настроение было испорчено. Я плюхнулся в кресло и уставился в «ящик». Чёрт знает что! Завтра нужно будет узнать на работе подробнее, в чём тут дело. Но всё это уже вылетало из головы.
Через час я почти забыл этого загадочного «Ганса». Всё-таки телевизор – великая вещь, как бы там ни говорили. Полагая, что Пётр Петрович больше никогда не напомнит о себе, я заблуждался. Правда, он действительно больше не явился, но несколько раз звонил до конца недели. И я уже устал «посылать» его беспрестанно в ту самую сторону, как тут и началась вся эта «история».
Это случилось в пятницу. Последние дни, именно в пятницу, я ездил на Каширское шоссе. В жизнь, до этого монотонную и скучную, вошло событие, которое я не мог объяснить – меня стали посещать какие-то видения. Неясные призраки преследовали меня, и не во сне, а наяву. Я видел их отчётливо, но это не пугало, а наоборот – возбуждало любопытство. Способности экстрасенса были мне без надобности, но то, что я открыл их в себе, всё же заставляло пересматривать убеждения закоренелого скептика. Это странное видение.
Я был болен, болен, болен….
Возвращаясь и проходя через двор, я увидел две машины, стоящие одна за другой у дома, на них грузили свой домашний скарб переезжающие, мне незнакомые. В своём доме я знал всего двух-трёх соседей, не больше. Протиснувшись между двумя шкафами, я нырнул в тёмный подъезд.
Всё в этом мире движется по кругу, как и мой убогий быт. Включив на ходу телевизор, я шагнул в кухню и «кинул» в микроволновку судок с овощами, не забыв и кусок колбасы, жалея, что пива сегодня в меню не было предусмотрено. Что же? Я напялил тапочки, и, включив таймер, сел в кресло.
Раздался звонок. Если это снова Пётр Петрович…
Я поплёлся в коридор, и, не удосужившись спросить, кто за дверью, отпер замок.
Удар в переносицу отбросил меня к стене. Вспышка ослепительного света мгновенно захватила мозг, в миг отключив сознание. Голова угодила в бра, висевший за спиной, плафон лопнул и разлетелся, рассекая кожу на затылке. Второй удар пришёлся в солнечное сплетение.
Свет сменился полной темнотой….
…В голове звенело. Я медленно приходил в себя. Судя по окружающим предметам, они втащили меня в комнату. «Они» – двое молодых людей в кожаных чёрных куртках и джинсах. Они стояли по обе стороны от меня, негромко разговаривая. Тот, что был в поле моего зрения, крепкий, казался огромного роста. Широкое лицо его явно не было отмечено печатью мудрости, как сказал бы Соловьёв. Один глаз у него был неподвижен.
Они говорили что-то о каких-то документах. Второй тотчас начал рыться в моих шкафах и письменном столе.
Я попытался встать на колени и получил удар ногой. Удар пришёлся вскользь, и я встал на одно колено. Нападавшие подскочили, всё было очень быстро, быстрее, чем я смог оценивать обстановку. Удары, в основном по голове, посыпались молниеносно. Эти ребята были профи. Голова стала «обматываться» ватой, звон усилился. Звуки исчезали постепенно, сильная тупая боль в темени вдруг опрокинула сознание. Последнее, что я почувствовал – это сильный удар в грудь….
…Холод пронизывал тело насквозь. На мне было покрывало, моё собственное, с дивана. Я стащил его и увидел небо. Голову я совершенно не чувствовал, только какую-то часть лица, кажется, правую. Я поднял руку и попытался ощупать голову – всё было липкое. Я провел рукой выше и вдруг ощутил страшную боль.
Снова наступил провал в памяти. Какие-то то ли взрослые, то ли дети склонялись надо мной. Было сыро, сквозил ветер, шумела текущая вода.
***
На меня наткнулись деревенские мальчишки под высоким откосом шоссе, на берегу маленькой речушки, в десяти километрах от Клина – но об этом я узнал позднее, уже в больнице.
Глава 2.
– Множественные повреждения правой теменной части черепной коробки, без проникновения. Сотрясение. Кровоизлияния не было. Ссадина на затылочной части черепа. Глубокая, пятнадцать сантиметров длиной. Проникающее ножевое ранение в область сердца. Была потеря крови, средне. Четвёртая группа, резус отрицательный.
Полная, невысокого роста медсестра держала в руках несколько листов бумаги. Врач, в белом халате, несколько коротковатом ему, был на две головы выше её. Огромный нос, настоящий рубильник, делал его похожим на грифа-стервятника. Впрочем, травматология, где я, по всей видимости, находился, как раз была очень подходящим местом для такой птицы.
Я лежал на койке и наблюдал за происходящим через полузакрытые веки. Или мне казалось, что я наблюдал.
– Ему здорово повезло, – у «грифа» был низкий голос. Наверное, такой голос очень нравился женщинам. Хотя нос и рост тоже идут иногда в счёт.
– Да, ещё бы час, и всё.
Врач повертел бумаги в руках.
– Две операции. Людмила Иосифовна, у меня к вам просьба. Когда он придёт в себя, выясните, относительно документов и всё прочее – следователь придёт, как только будет возможно. Ну, или хотя бы полис. А так держать его здесь только по распоряжению Минздрава, возможно не больше двух недель.
– Ну, я не думаю, Роман Ильич. Приличный молодой человек. Я уверена, всё выяснится.
– Ну, ну, – врач сунул ей в руки бумаги и равнодушно направился к выходу из палаты. Медсестра вложила их в папку, лежащую на столе и стала менять пакетик с лекарством в капельнице. Я попытался пошевелиться, но ничего не получилось. То есть совсем ничего. Это было новое чувство. Препарат снова стал поступать по прозрачной трубке, и я уснул.
Молодой организм делал своё дело – я пришёл в себя быстрее, чем ожидали медики. Посещение следователя оставило у меня вместо удовлетворения отдалённые сомнения, и вместо ясности появились подозрения и фантазии. Следователь был похож не на Знаменского, как ожидалось, а на продавца баклажанов с районного рынка. Конечно же, судить о человеке по его внешности нелепо, по меньшей мере, но я не мог отогнать от себя всякие мысли.
Следователь записал мой бред о нападавших. Почему же бред? Мне показалось, что следователь так и подумал. По крайней мере, весь его вид во время разговора был таков. Мол, говори, я, конечно, запишу эту фигню, и всё такое.
Ну и ладно.
Вскорости я забыл о следователе. Во-первых, я почти был уверен, что наша милиция никого и никогда не находит и не наказывает в подобных случаях. В самом деле, это же не кража белья у Марьванны, и не пьяный дебош около ларька с поножовщиной. Я не считал себя важной персоной, но, вспоминая нападавших, я понимал, что это не просто хулиганы. Было такое чувство, что как-то всё началось с этого неприятного до невозможности Ганса.
Я это понял, но ясности совсем не получилось. Слишком уж невероятный способ завладеть квартирой! Нет, тут другое. Что? И я не стал ломать голову, решив оставить все эти размышления на потом.
Во-вторых, вскоре произошла встреча, изменившая всю мою дальнейшую жизнь, хотя это было бы очень мягко сказано. Тогда я не знал ничего. Но если бы знал наперёд, очень вероятно, что я и не стал бы даже знакомиться с этим человеком. Эта встреча стала началом удивительных событий, совершенно невероятных.
Но обо всём по порядку.
Я уже чувствовал себя значительно лучше, и меня перевели в общую палату. Я ждал известий от следователя, но он так и не явился. «Чёрт с ним», – решил я. В палате кроме меня лежал ещё один человек. Кому приходилось вот так лежать на больничной койке, знают – здесь, как в купе вагона, неизбежны откровенные разговоры, а иногда и исповеди. Эдакий закон жанра. Так было и здесь, со мной и с моим соседом по палате.
Мы познакомились.
Андрей Барков (так он назвался) был одного возраста со мной, поэтому ритуал прошёл легко, и вскоре мы вполне понимали друг друга. В первый же вечер он подошёл сам – мне пока было трудно долго двигаться.
– Кто же это тебя? – спросил он. В его голосе звучало искреннее сочувствие.
– Они не нашли их. Я их первый раз видел.
– Хулиганы, что ли? На улице? Извини, я так…. Можешь не говорить.
– Я не знаю, за что. Только догадываюсь.
– Ну да. Впрочем, понимаю.
Я вкратце пересказал квартирное избиение.
Он подошёл к своей койке и достал пачку сигарет из тумбочки. Закурил, жадно затянувшись.
– Андрей, медсестра….
Спохватившись, Барков распахнул нижнюю фрамугу окна, разгоняя дым ладонью.
– Чёртова перестройка. Чёртов Горбачёв этот. Эти гниды на джипах, чтоб их! И ведь хозяева жизни… Ну что тут сделаешь…. Я расскажу тебе одну историю, пожалуй. Тебе интересно будет. Тоже, знаешь.
Докурив сигарету, он на минуту задумался, потом с жаром сообщил:
– Коля, я щас!
Схватив пустой пакет, он скрылся за дверью. Вскоре он появился и выставил на стол полдюжины пива. Нашлось полбатона копчёной колбасы, хлеб и настоящая килька в томате. Он подвинул к моей кровати стул, кое-как сгрудил на него снедь – вполне можно было пировать.
Андрей откупорил одну бутылку, и, налив мне в стакан, отхлебнул прямо из горлышка.
И начал свой рассказ….
…Барков работал в небольшой фирмочке по производству тары, располагавшейся на территории автоколонны. Это было удобно, фирма заключила с руководством этой же автоколонны договор на вывоз и транспортировку продукции. Автоколонна была на грани банкротства и была рада любым деньгам. Стояла она на отшибе, и других желающих арендовать пустующие площади не находилось. В общем, здесь вполне комфортно чувствовал себя коллектив цеха.
Всего работало восемнадцать человек. С момента открытия прошёл год и шесть месяцев. Оборудование – станки полуавтоматы – было самое современное, немецкое, всё блестело аккуратными бирками и надписями, у рабочих была униформа. За чистотой следили две уборщицы. Инженер, водитель погрузчика, наладчики оборудования, аппаратчики, разнорабочие, бригадир. Зарплату платили неплохую – у Андрея выходило аж по 600 баксов. Бухгалтерия и офис находились в городе.
Фирма называлась «МосУниПак», она производила картонные коробки различного калибра, и, судя по количеству выпускаемой продукции, дела шли неплохо. Ежедневно из цеха уходило свыше четырёх тысяч этих самых коробок. Андрей проработал несколько месяцев, и ему здесь очень нравилось. Даже строгая дисциплина, царящая на производстве. Пьянок не допускалось, опозданий и прогулов тоже, однако именно это и послужило причиной того случая.
Андрей сдружился с напарником, Степаном Кравченко. Стёпа был женат и до невозможности любил свою пятилетнюю дочурку, Ритулю. Этой зимой она заболела, и Стёпа написал заявление с просьбой отпустить его с работы на один день. Были такие дни, когда продукция не производилась – станки перенастраивали на другой размер выкроек и основные рабочие «отдыхали».
Он съездил с заявлением в офис, к начальству, но там ему отказали.
Стёпа приехал к Баркову поникший, с серым лицом, он чуть не плакал – на следующий день нужно было срочно вести Ритулю в больницу. И Кравченко самовольно не вышел на работу. Наверное, можно было что-то сделать…. Ну, поставили бы ему день, все же свои люди… Только и бригадир, и инженер боялись не меньше за своё место, чем все остальные.
В общем, его уволили. Без отработки, без оплаты неиспользованного отпуска, не заплатили премию, которую он честно заработал. Стёпа ходил, просил, но всё было бесполезно. Всего за один день! Конечно же, все ребята были на его стороне. Только молчали. Никто не захотел конфликтовать, кроме Андрея.
***
Река делала разворот вокруг холмистой возвышенности, и снова изгибаясь, устремлялась вдаль. Широкая долина была почти лишена растительности, и только вдоль берегов виднелись чахлые кусты и одиноко стоящие деревца. Кругом, сколько хватало глаз, простиралась сухая каменистая земля с островками высохшей травы.
Солнца не было. Всё – и холм, на котором когда-то стоял Кремль, и бывший центр огромного города, и река, и равнина – всё было окрашено в зловещий кроваво-красный цвет. Даже небо. Багровые облака низко неслись над мёртвой землёй.
Я стоял на краю речного обрыва. Ветер, который должен был пронизывать насквозь и сбивать с ног, был для меня неощутим. Справа, против холмов, половину неба занимали четыре вертикальные чёрные тени. Они колыхались в мареве испарений. Тени были исполинские. Я спокойно взирал на них, когда услышал голос Страйдера:
– Это Всадники Апокалипсиса.
Мы находились на втором Уровне. Я всматривался в них с надеждой услышать ещё что-то.
Но Страйдер молчал.
Так близко! Так близко от материального мира… Они могут вторгнуться в любое мгновение, а могут это сделать и через девять сакральных лет. Это был самый максимальный срок – девять земных лет. Ведь на Уровнях отсутствует Время и Пространство. Есть только Вечный Свет.
– Пора, – сказал Страйдер.
Находиться здесь больше не было смысла. Сознание сжалось в яркую точку, исчезая навсегда.
***
Кравченко помыкался с месяц. Он вроде бы и махнул рукой, но поиски источников существования быстро отрезвили его – работы не было. Никакой работы не было. Деньги кончались, и он решил подавать в суд. Формально он был прав, но тут возникло одно непредвиденное препятствие.
Как оказалось, фирма «МосУниПак» была дочерним отделением другой, более крупной корпорации, и все распоряжения и инструкции исходили от неё. И, как выяснил Кравченко, подавать иск следовало не на «МосУниПак», а на эту корпорацию.
В цехе были все удивлены и растеряны. Всё это время никто и не догадывался ни сном, ни духом. Надо же…
Эта корпорация называлась «Властелин». Когда Андрей услышал это от Стёпы, он сразу вспомнил, что значилось на тех надписях, которые они наносили на упаковку. Там значилось: производитель «МосУниПак». Затем – адрес, реквизиты, телефоны. И в правом нижнем углу таким меленьким шрифтом: «Властелин». И так – на всей упаковке.
Вскоре Стёпа исчез. Андрей не мог до него дозвониться, жена Стёпы в перерывах между всхлипываниями по телефону сказала только, что ничего не получается, и что Стёпы нет два дня. Позже Андрей узнал, что в офисе Стёпе не дали адрес головной корпорации, его попросту вышвырнули. Он попытался узнать адрес сам, но корпорация нигде не значилась – ни в телефонном справочнике, нигде. Как будто корпорации «Властелин» не существовало. Тогда он по совету адвоката пошёл в милицию. На основании заявления там могли выдать справку о местонахождении ответчика.
Стёпа так и сделал. Вернее сказать, что он, наверное, так сделал. Труп Кравченко нашли в десяти километрах от города, в том же самом месте. Андрей, как только услышал об этом, тут же взял расчёт. Он решил разобраться в этой истории до конца. У Баркова был друг, у которого была своя фирма «Лондон» – частное сыскное агентство. Он обещал помочь, но по прошествии недели Андрею позвонили и посоветовали успокоиться. А ещё через день, как раз после того, как Андрей зашёл в «Лондон», его сбила машина. Так он попал в травматологию.
– Знаешь, почему я тебе решил всё рассказать? – спросил он меня, закончив свою историю.
– Ну и?
– На теле Кравченко были точно такие же раны.
– Какие это – точно такие?
– Травма головы и ножевой удар в сердце. Только в отличие от тебя он не выжил. Вот так-то.
Я задумался. Но он прервал мои мысли.
– Знаешь, я уже свыкся с мыслью, что это не могло быть связано с работой, пока не узнал о тебе. Ну, я думал, что это случайно. На кой чёрт его занесло за город? И всё такое. Но сейчас всё стало ещё больше непонятно. Зачем, ради чего солидная фирма станет убивать такого, как Стёпа? Чтобы он не узнал её адрес? Смешно, ей богу. Коля, я тебя попрошу об услуге. Можно?
– Конечно. Только я не знаю, чем мог бы тебе помочь.
– Если вдруг всплывет что-то, то сообщи мне. Лады?
– А ты сам-то что?
– Честно? Я боюсь.
– Чего же?
– Не знаю. Так, не хочется разделить участь Кравченко. Я, знаешь ли, не боец. Я думал об этом. Нам всегда говорили, что мы ведём революционную борьбу, борьбу между классами и всё такое там. Но из нас все семьдесят лет делали каких-то безвольных, трусливых амёб. Вот я такой и получился. У них получилось. Не знаю я, Коля, не знаю.
Он плеснул себе в стакан пива и плюхнулся на кровать.
Зря он мне всё это говорил. Я и сам начинал бояться. Ведь, по словам Андрея, выходило, что из меня натурально собирались сделать жмурика. Стало не по себе.
