Алекс Рауз
Котерия. Пристанище заблудших
© Рауз А., текст, 2023
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
Часть I. Колода Таро
Глава 1. Аркан 0, Дурак. Кристоф
«Ее величество Пропасть, дай нам шанс,
Дай нам невесомость…»[1]
Мне никогда не нравились истории, которые начинались со звонка в дверь.
Это как начать книгу с пробуждения персонажа. Вот он чешет небритый подбородок, морщится, как и положено приличным мужчинам, бреется, пристально глядя в зеркало. Обязательно подмечает собственные пронзительно голубые глаза, и как хищно они сверкают на фоне почти черных волос. Ах, вот прядка выбилась, надо заправить за ухо (так мы отмерим длину волос, чтобы сразу стало ясно – они не короткие, а ровно той длины, чтобы нравиться подросткам, начитавшимся про вампиров. Едва не достают до плеч, чтобы все еще выглядело мужественно для читательниц постарше).
Потом на мускулистое тело ляжет черная рубашка, и верхняя пуговица останется не при делах, так даже в книжках сексуальней выглядит. Про тугие джинсы и писать не стоит, куда без них. Все это обязательно перед зеркалом! Ведь вы каждое утро так делаете, правда?
Как же пошло! Вот со звонком то же самое.
Но в дверь навязчиво трезвонили. И тяжело отрицать, что именно так началась моя история. Я нервно заправил за ухо темную прядь.
Это был поздний вечер, и ледяной дождь барабанил по стеклу, как бешеный сосед в приступе безумия. Я сидел в полумраке, наслаждался бессмысленным потоком картинок по телевизору и раздумывал о том, что стоит покинуть Город. За последние недели улицы опустели, и противный душок страха окутал даже обычных людей. Они чувствовали, что близится крах. Это странное существо, высотой с небоскреб, которое брело по Проспекту с пока еще закрытыми глазами, не сулило ничего хорошего. Кажется, в древних преданиях оно и звалось предвестником апокалипсиса…
Или это очередная игра разума, глупая шутка какой-то ведьмы. И все старые легенды о пробудившемся Рое, вырвавшемся на свободу хаосе – просто сплетни. Я не знал и не желал знать истину. Честно говоря, я совершенно не понимал, почему не покинул Город еще месяц назад, как остальные дилеры, когда все это только началось. Но точно уеду завтра. Или послезавтра.
А тут звонок.
Я скажу еще одну пошлость, пусть она будет последней на сегодня – у меня внутри все перевернулось от этого звука. Предчувствие? Если бы ко мне в дверь звонила сама смерть, что в принципе невозможно, я бы чувствовал себя спокойней. Поэтому мое желание открывать застыло где-то между страстью к просмотру вечерних новостей о политике и стремлением спасать китов в Тихом океане. То есть нигде.
Еще я подумал, мог ли этот звонок разрушить мою жизнь, если бы она у меня была. Нет, технически я дышал, смотрел телевизор, жевал пиццу и делал много других не менее приятных вещей. Но я не относился к числу живых людей. Хотя вот уже лет пятьсот я не относился и к мертвым. Наверное, к людям я тоже не причислялся, но это уже сложные теологические вопросы, которые я ненавидел, даже когда официально состоял в рядах служителей церкви.
Звонок верещал, а я глупо застыл со своей стороны двери, прислушиваясь к угасающему волнительному дребезгу где-то внутри. Ждал, когда уляжется незваная буря. Даже слухи о хаосе не вызвали во мне такое цунами.
Я сомневался, второй раз в жизни. А когда же был первый, спросите вы? Ну вот тот случай, когда я помер пятьсот лет назад.
И в тот момент, когда навязчивый звон умолк, я выкинул из головы неясные подозрения и распахнул дверь.
На пороге застыла девушка лет восемнадцати. Курносая брюнетка из американских фильмов шестидесятых – такая спокойно позавтракает у Тиффани, если сменит свою толстовку на что-нибудь приличное и, желательно, разгладит глубокую морщину, гневно застывшую между бровями. Гневно ли? Я не мог подобрать термина точнее.
– Крис, – то ли спросила, то ли сообщила она.
По работе я встречал много людей, и уж точно не помнил каждого в лицо. Но ее бы запомнил.
– Допустим.
Она молчала, выжидающе глядя на меня. И с каждой секундой этой вынужденной тишины гневная морщинка пропадала, а глаза девушки становились все грустнее.
– Или заходи, или пока. Я не хочу стоять тут как чучело.
Пусть моя квартира и была единственной на верхнем этаже, торчать на пороге без дела я не любил.
И она решительно шагнула внутрь. Один раз шумно выдохнула. А потом, не останавливаясь, прошла в гостиную и застыла у панорамного окна на фоне разыгравшейся грозы. Одернула серую толстовку, но так и не повернулась ко мне.
Очередной раскат молнии осветил ее силуэт, и даже мне стало жутковато. Девушка не двигалась, не оборачивалась. И молчала.
Я вернулся на свой диван и вскрыл бутылку пива, которая успела согреться. Сделал мерзостный теплый глоток, выключил звук на телевизоре.
В этих резких всполохах мы провели еще какое-то время. Картина была настолько сюрреалистичной, что я потерял счет минутам. Все смотрел на нее и ждал чего-то – что она заговорит или что мы проведем вечность в странном застывшем молчании и неизвестности.
Я не знал, чего мне хотелось больше.
– Можно выпить? – она довольно грубо разорвала эту хрупкую магию.
– А тебе восемнадцать-то есть? – почти в тон ей ответил я, но не сдержал усмешку.
– Сделки заключать можно, а выпить нельзя? – Кажется, она тоже усмехнулась, но тон был грустный.
– Сделки честнее алкоголя. Ты знаешь, чем и за что платишь.
– И ради чего пускаешь жизнь под откос…
– Совершенно не обязательно, – привычно парировал я. – Если сделка обдуманный, а не импульсивный поступок.
– Иногда ты платишь больше, чем ожидаешь. – Она запнулась, но я продолжал молчать. – И получаешь совершенно не то, за чем пришел. Мне уже есть восемнадцать.
На этой фразе она наконец повернулась. Темно-карие глаза были грустные под стать голосу и большие, как у олененка. От этой ассоциации что-то дернулось внутри.
Я не смог долго на нее смотреть, поэтому сходил на кухню и исполнил просьбу. Девушка неумело попыталась открыть бутылку.
Я понимал, что она пришла за сделкой и старается храбриться, но отчего-то совершенно не хотел помогать. Я не палач и, в сущности, даже не такой говнюк, каким меня хотят видеть. И срывать жизнь очередной импульсивной малолетки, – а связь с Котерией всегда выходит боком, – не хотел. У меня нет недостатка в клиентах, и я всегда найду, за чей счет выжить.
Даже смешно – я могу быть избирательным. Я могу оградить чью-то жизнь от себя, хотя и не должен.
– Выпей и уходи, – вдруг сказал я. – И не придется ни за что платить.
Но она осталась стоять, не сводя своих оленьих глаз с меня. Ну что за черт.
– А ты не думал бросить Котерию? Отказаться от сделок, дожить оставшиеся годы как обычный человек.
Я засмеялся. Уже не раз слышал подобную святую чушь, но так трогательно – впервые.
Растянулся на дорогом сером диване, стильно вписывающемся в стеклянный дизайн пентхауса. За панорамными окнами молнии вовсю резали мрачный город, и я имел лучший вид на это бедствие. Жил ли я богато благодаря Котерии? Безусловно. Держался ли я за все это?
Деньги – пыль.
Так говорят те, у кого они есть, и я один из них. Но потратить деньги «с чувством» уже не смогу. Этот дар доступен только людям, да и то не всем. Чем грязнее душа, тем меньше чувствуешь.
А я и вовсе не чувствую.
Потому что я не человек. Я – тень, след Котерии в этом мире, и никогда не буду свободен или жив.
– Дилеры – часть Котерии, детка, – надо же, я так смеялся, а сказанное все равно прозвучало грустно. Видимо, мы оба невеселы сегодня. Но этой девочке стоит уйти. – Моя минимальная плата – пять лет. Кто знает, может, это все, что у тебя осталось.
Сверкнуло совсем близко, и в огромных оленьих глазах мелькнул испуг. Я зацепился за это чувство, поднялся и резко приблизился. Я почти на голову выше и, нависнув над ней, выглядел достаточно угрожающе.
Не хочу сегодня работать. Не хочу портить эту малышку, позволять ей выбирать легкий путь. Не хочу думать, назначать соразмерную плату и забирать жизни.
Сегодня я не хочу ничего знать. Этот вечер для наслаждения грозой, глупым галдением телевизора и отсутствием мыслей. Почувствовать то, что ждет в конце пути любого усталого дилера – пустота.
Почувствовать, чтобы испугаться самому и максимально оттянуть тот момент, когда цирк закроется и образы чужих жизней перестанут мельтешить перед взглядом.
Я заполнил глаза чернотой, эта мелочь всегда так пугала людей. Я зацепился за ее страх перед грозой, мной или собственным выбором – не важно – и надавил. Хотел прогнать так, чтобы девчонка забыла дорогу сюда. Забыла слово «Котерия».
Из меня уже начала сочиться тьма, когда по ее лицу скатилась первая слеза. Нет, что-то было в этих глубоких карих глазах. Как у Бэмби.
– Крис, ты совсем меня не помнишь?
Ее так и не вскрытая бутылка упала на пол, осколки разлетелись по всей комнате, а звук оглушил.
– Нет, – равнодушно ответил я, даже не попытавшись вспомнить. Я слишком устал.
– Мне очень жаль, – она кивнула и опустила голову.
Бросила последний взгляд на город с высоты птичьего полета и быстрым шагом дошла до двери.
– Найди способ уйти из Котерии, – сказала она напоследок и вышла.
А я, как дурак, застыл посреди комнаты под пляску теней из немого телевизора. Захотелось курить.
Минут десять спустя я вышел на улицу. Дождь больно хлестал по лицу, и до табачки я почти бежал. Поэтому впервые огляделся, только когда застыл под спасительным козырьком магазина.
Моя вечерняя гостья стояла под дождем на краю шоссе, задрав голову к небу. Может быть, сделка могла спасти ее жизнь – запоздало подумал я. Разное случается.
И уже хотел подойти, когда она сделала резкий шаг в сторону несущейся фуры.
Я отвернулся.
Я, равнодушно смотревший, как люди заживо сгорают на костре. Я, переживший весь ужас двух мировых войн. Я, спокойно глядящий на первый открывшийся глаз Ховало. Я… отвернулся.
А потом понял, что есть всего одна причина, по которой эта девушка могла меня помнить, а я ее нет. Всего одна причина, которая может стоить жизни и мне.
Визг тормозов, звук удара и истошный вопль стоящей рядом женщины долетели до меня как из тумана.
Глава 2. Аркан 16, Башня. Кристоф
На самом деле эта история началась гораздо раньше. Лет пятьсот назад, в такой глуши, что уже не найдешь следов. История началась с совершенно другим мной.
Верил ли я тогда, что занимаюсь «правым» делом? Что спасаю души этих несчастных? Прошло столько лет, сложно сказать наверняка. Проще отвечать «да» и больше не задумываться, как фальшиво это всегда звучало.
Около 500 лет назад
Каждая деревня, где находили ведьму, была похожа одна на другую. Невежественная, грязная, вонючая. Будто ведьмы специально выбирали себе самое мерзкое болото из имеющихся. Господь знает, чем я заслужил такую немилость, как эта. Почему именно я должен ездить в самую глушь…
Но эта деревня мне запомнится навсегда. Тишина, встретившая меня на въезде, преследовала все время. Мертвенная тишина посреди оживленного дня, будто несла траур по селянке, которую должны сжечь. Не орали птицы, не бегали дети, и даже привычный смрад покинул центральную улицу.
В тот день я ничего этого не замечал, но позже застывшая картина навсегда поселилась в моей голове.
Нещадно палило солнце, и уже оно могло сжечь не хуже любого костра. Ведьму привязали в центре маленькой мощеной площади, но я не бросил и взгляда в ее сторону, скрывшись в прохладе дома, где меня ждал ее муж.
Селяне молча рухнули на колени, когда увидели меня. Я привычно перекрестил их и застыл в ожидании. Странно, но даже здесь не пахло немытым телом, будто они готовились к моему приезду.
– Святой отец, – вперед вышел самый молодой из них, – моя жена… эта ведьма… – Он снова упал на колени и громко разрыдался. Я видел такое сотни раз, муж, отдавший жену на костер. Так много, что это не вызывало во мне жалости.
– Она беременна, святой отец, – тихо закончили за него сзади.
Такое со мной было впервые.
– Вы уверены, что она ведьма? В чем обвиняют?
– Дьявол пометил ее, – на этих словах все трусливо склонили головы.
Помеченная – это был безоговорочный приговор. Жаль.
– Сожжем ее, когда родит, – равнодушно сказал я под испуганный вдох селян. – Долго осталось?
– Со дня на день, святой отец…
Ее муж так и не поднял головы, когда я выходил. И проклятая тишина следовала по пятам.
Ждать пришлось недолго, и ведьма разродилась к вечеру. Не знаю, отвязали ли ее от того столба на площади, но, когда я вернулся, она снова была там.
Я опять не смотрел. За свою бытность инквизитором я повидал многое. И уже давно не судил никого, хоть и садистского интереса никогда не испытывал.
Смотрели селяне, почти всегда. Для них огненное представление на площади было необычным разнообразием в рутине. Как бы отвратительно ни выглядели горящие кости, как бы мерзко ни пахло мясо, большинство не отворачивалось.
Я смотрел только во время приговора. Ровно столько, сколько положено, чтобы перекрестить, произнести последнюю молитву и отправить душу на суд божий.
Как сейчас говорят – ничего личного. Ни она, ни я не выбирали, кем нам быть. Мы стали тем, кем родились.
В существовании ведьм я не сомневался, потому что видел их как минимум каждый месяц. Сжигал чуть чаще… Но верил ли я в бога? В небесный суд и очищение, которое даруют эти костры? В справедливость, в конце концов…
В церкви нас учили, что мир прост. Что он поделен на добро и зло, на праведность и искушение, грех и покаяние. Эти постулаты не подвергали сомнениям, как то, что небо синее, а трава зеленая. Но я также знал, что трава бывает желтой, выгоревшей на солнце; коричневой, умирающей. Небо бывает облачным и грозовым, белым и черным. Еще с детства мой пытливый взор подмечал многое, но я хорошо умел молчать. Кажется, именно это качество ценилось превыше всего в те времена.
Ничего в этой жизни не бывает однозначно, кроме факта ее конца. А все, что до и после – хаос сознания и карнавал лицемерия.
Солнце, нещадно палившее весь день, закатывалось за горизонт, но жара еще не сдавала позиций. Когда я шел до площади, мне было ужасно душно. Я обливался потом и мечтал скорее вернуться в столицу. Там мне наберут ванну. И мы с братьями помолим Господа о дожде за спасение очередной замаранной дьяволом души.
Все еще в коконе без запахов, почти без звуков я подошел к молчащей толпе у столба. Весь день вдруг показался нереальным, будто я спал. Должно быть, жара меня доконала.
Я читал молитву в полусне. Я крестил ее, не глядя.
Я подал знак зажечь огонь. Рядом вспыхнул факел, потом оранжевые блики заплясали на лицах собравшихся. Только тогда я поднял глаза.
И сном показалась вся моя жизнь до этого часа.
Я смотрел на ведьму, отправленную мною на костер. Темные волосы, развевавшиеся на невидимом ветру, пока не тронутые пламенем. Огромные, как два темных озера, прекрасные карие глаза. Тонкие черты лица, не искаженные злобой или невежеством. Да, дьявол забирал себе лучших, ведьма была прекрасна.
А она смотрела на меня в ответ до того момента, как боль заполнила ее сознание, не оставив там человеческого.
Я пытался отвести взгляд от последних секунд ее жизни и не мог. Внутри я кричал, но так и остался на месте, как незыблемый символ власти церкви над ересью и колдовством. Как победитель идиотской войны, которую никогда не хотел вести.
Ночь резко опустилась на площадь. Костер дотлевал, люди разбрелись по домам, восславив Господа за избавление от неугодной им соседки. А я еще долго стоял там… Они думали, что я молился, но я проклинал.
А потом ко мне украдкой подошел ее муж с младенцем на руках. На его лице больше не было слез, оно будто окаменело в жестокой маске. Быть может, он считал себя праведником, истинным христианином в момент испытания дьяволом.
Он молча поднес новорожденную девочку и отогнул пеленку. Там был тот же знак, что и на матери.
Я подумал, что лучше бы я сжег его.
Но я хорошо умел молчать.
Поэтому я взял младенца в руки и кивнул. Мужчина поклонился и ушел не оборачиваясь.
Той же ночью я уехал, увозя «дитя дьявола» с собой. Мой долг как служителя церкви был в том, чтобы защищать людей от таких, как она. Как ее дитя. Но обычные люди творили гораздо больше зла, чем самая могущественная ведьма, которую я встречал.
Мой долг был в том, чтобы не оставлять этого младенца в живых… Отъехав от деревни на достаточное расстояние, я распеленал ребенка и достал клинок.
Срезал проклятую метку с ее плеча. Она зашлась пронзительным криком – будем считать, что так я очистил ее душу.
На рассвете я оставил ее на пороге ближайшего монастыря.
Глава 3. Аркан 12. Повешенный. Аврора
За три месяца до звонка в дверь
Мир коряво плыл перед глазами. Будто рука безумца смешала все краски в огромной палитре и грязными, суматошными кляксами раскидала вокруг. Реальность тряслась в жаркой дымке летнего полудня. И даже промозглая весна за окном, серый снег и дождь, стучащие по стеклу, не умаляли этот жар.
Аврора ненавидела температуру, она каждый раз грозила иссушить мозги. Самое мерзкое последствие удачной охоты, или ее собственной неосторожности.
Теперь она заливала липким потом старую простыню и тихо постанывала, или ей только казалось, что тихо. Повезло, что в крохотной квартирке она жила почти одна.
Кровать стояла у окна, закрытого тяжелыми, пыльными шторами так плотно, что невозможно было разобрать, день или ночь царит на улице. Мокрые длинные волосы облепили лицо, за пару дней в постели они спутались так, что их еще год не прочешешь – проще и не начинать пытаться. Толстое одеяло, пережившее не одно десятилетие, она сжимала в руках, еще сильнее исхудавших за пару голодных дней. Бледная сухая кожа обтянула пальцы так, будто под ней были лишь кости.
Но раз в день Аврора находила в себе силы улыбаться. Целую минуту она пустыми глазами смотрела в потолок и растягивала уголки рта. Во время болезни кожу особенно сушило, и, если не разрабатывать ее, шрам, пересекавший лицо ото лба, через правый глаз и щеку, до самого подбородка, навсегда лишит ее улыбки.
А возможность саркастично ухмыляться Аврора ценила. Поэтому старательно растягивала рот, глядя в потолок и жалея, что там нет зеркала. Зрелище, должно быть, то еще.
В противоположном углу комнаты затрещал старый телефон. Он завалялся в этом доме еще со времен позапрошлого века, и звонил только в одном случае. Потому что провода огромного аппарата были оборваны много лет назад.
А значит, звонил Кристоф.
Какие бы отношения их ни связывали, есть звонки, которые пропускать нельзя.
Аврора резко откинула одеяло и чуть не вскрикнула. Аккуратно спустила вниз дрожащие ноги. Добрести через всю комнату до этого мерзкого звона казалось настоящим подвигом. Но несколько мучительных секунд спустя она подняла пыльную трубку.
– На Шестнадцатой линии, через полчаса. Сможешь быть?
Аврору пробрало холодком до самых ноющих костей. Почему-то так случалось каждый раз, когда она долго не слышала голос Криса. Было в нем что-то… Далекое, холодное, нечеловеческое и чертовки пугающее.
– Если изгнание, то я сегодня не в форме, – она сохранила спокойный тон на грани с полным равнодушием. Неискушенный слушатель мог бы назвать ее голос расслабленным. – Дай еще пару дней.
– Знаешь, – голос на той стороне трубки приобрел задумчивые нотки, – ты мне нужна как консультант. Есть только пара часов, пока не нагрянет «скорая».
От удивления Аврора закашлялась. Изо рта брызнула кровь, и она постаралась скорее унять приступ, вытирая руки о старую пижаму. Подумать только, дилеру понадобился консультант! Разве такое возможно?
– Хочешь спросить, в какой части тела живут чувства? – она почти хмыкнула.
– Да нет. – Он усмехнулся в ответ совершенно по-человечески. – Тут как раз по твоей части.
– Заинтриговал, – Аврора взглянула на руки, все еще в кровавых разводах. – Но мне понадобится больше получаса.
– Я могу избавить тебя от последствий работы навсегда. Несколько недель или месяцев…
– Крис. Я никогда не заключу сделки. Буду через час.
– Как знаешь, – связь оборвалась.
Аврора обессиленно рухнула на кровать. Вчера она уже дежурила полночи на кладбище рядом с Шестнадцатой линией, и ехать туда снова совершенно не хотелось. Слишком часто в последние месяцы дороги вели туда.
– Стеша! – хрипло позвала она. – Ну Стеша! Мне помощь нужна.
– Я Степан, сколько раз повторять! – еще более хриплый голос донесся из самого дальнего угла комнаты. При первом взгляде там была лишь темнота, а при втором – она казалась слишком неестественной. Однако голос доносился именно оттуда.
– Степан, – быстро согласилась Аврора. – Я без сил, а мне ехать нужно… – Она снова зашлась в приступе кашля и добавила уже шепотом: – Сделай свой чаек.
– А нечего по ночам шастать по своим мерзким делишкам! – Темнота в углу сгустилась сильнее.
– А я тебе тортик куплю.
– «Киевский»?
– «Киевский», – кивнула она и отвернулась, успев лишь краем глаза уловить, как огромная тень из угла метнулась в сторону кухни. Духи не любят, когда на них смотрят.
Она заранее морщилась при мысли, как этот «чаек» ей аукнется. В прошлый раз отнялись ноги на два дня. Но чувство долга победило, и только этот напиток мог успешно снять симптомы на несколько часов. Иначе она просто не дойдет до автобуса.
Аврора принялась одеваться, и жар мгновенно сменился ознобом. Рваные джинсы, которые так нравились ей обычно, казались сущим наказанием сейчас – слишком много дыр, пропускающих холодный воздух. Но других просто не было.
Следом за штанами она натянула три вязаных кофты, одна поверх другой. Теперь худощавая девушка выглядела как бесформенное чучело, но и плевать, зато тепло.
Почему-то представился Крис в его неизменных пиджаках-рубашках-поло с иголочки с каким-нибудь дорогим лейблом, и она рядом, шерстяной ком из бабушкиной антресоли. Его уложенные темные волосы и ее белое воронье гнездо… Аврора тут же схватила шапку, не менее потрепанную, чем остальной «прикид». Но с ней можно было забыть о треклятой расческе.
Мысленно стоя рядом с ним, она всегда недотягивала. До чего именно – Аврора старалась не думать. Будто он задавал какую-то планку, которой она вечно не соответствовала, и даже наоборот, шла наперекор, отчего-то испытывая неясные терзания.
На самом деле Крису было глубоко наплевать на ее внешний вид. Он спас ее однажды, за что Аврора все еще платила, но не набивался ни в наставники, ни в друзья. За столько лет стали ли они друзьями? Ответ тоже терялся в неясных скачках сознания, регулярно рисующих рядом их наряды.
Аврора тяжело выдохнула, закончив натягивать последний свитер, наконец-то чувствуя себя в тепле, и повернулась к крохотной прикроватной тумбе. На ней исходил паром горячий чай.
– Спасибо, Степан, – отчетливо произнесла она в угол, но он снова выглядел обычным и пустым. Аврора зажмурилась и залпом выпила обжигающий напиток.
Облегчение наступило не сразу. С трудом шагая, Аврора успела спуститься на три этажа, поймать на улице промозглый весенний ветер и воткнуть наушники.
Мелькают этажи, наверх на крышу,
Наверное, ты жив, но я не слышу смех.
Заиграл «Слот», и Аврора вымученно улыбнулась. Без музыки в пылающем жаре было совсем плохо. Она нажала трек на повтор. Чай начинал действовать, и спустя несколько минут она бодро вышла на Проспект.
В тесном мире застряли.
В такт молчали, нас доставали.
Сорок пять минут ныло тело —
Так хотело, но не сумело тебе сказать.
На Проспекте всегда было людно. Полупраздничная атмосфера расслабляла людей, они улыбались и никуда не спешили. Иногда Аврора думала, что весь Город никуда не спешит. Он завис в безвременье, в собственном особом пространстве, и притягивает, меняет людей.
Но вся эта праздность была с грустной, пасмурной ноткой. Пронзительной, как и сам Город.
Солнце давно покинуло горизонт, и сумерки накрывали Проспект, заставляя его зажигаться ярче оранжевыми огнями. Аврора сильнее натянула шапку и уже жалела о своих вязаных свитерах, превративших ее в чучело. Текучая толпа не принимала ее за свою и просто игнорировала, периодически награждая толчками.
Девушка замерла на ближайшей остановке серой тенью.
Становится теплей, а мы не видим,
Пропали на войне, других событий нет[2].
Подошел ярко-зеленый автобус, наполненный толпой другого рода. Это не праздные люди Проспекта, это пассажиры автобуса, который пересекает весь Город.
Пропала на невидимой войне, сломавшей ее так давно, что Аврора уже не помнила себя другой. Невидимой войне, которой нет на самом деле. Просто не все готовы жить в обычном мире.
Аврора протиснулась к окну и окончательно пришла в себя, когда красивые дома Проспекта с резными фасадами замелькали перед глазами, сливаясь в единое цветное пятно. Почему-то последним в себя всегда приходил мозг. Он просыпался ото сна, осматривал неестественно бодрое тело и прикидывал варианты.
Зачем дилеру мог понадобиться консультант? Будто есть что-то, чего Крис мог не знать или не видеть прежде – это даже звучало смехотворно. Аврора могла отказаться, ни любопытство, ни долг перед ним не были ультимативными. Пока сделки нет, ее воля свободна.
Автобус тряхнуло на кочке, и ненадолго толпа прижала ее к стеклу.
У нее всегда был выбор. Однако вот она, мучимая последствиями очередного изгнания, едет на другой конец города по зову дилера, заглянуть в очередную бездну, из которой состояла ее жизнь. То есть выбор был, и как будто его не существовало. С того момента, как погибла ее семья, а сама Аврора получила свой шрам, жизнь встала на накатанные рельсы без развилок.
Автобус тормозил на Проспекте раз пять, прежде чем въехать на мост. Аврора любила этот момент. Только что вокруг был город, оживленные улицы, люди – а теперь она парила в потоке других машин над водой. Вот бы пол был прозрачный, и сам мост, тогда она могла бы видеть короткие синие волны. И мысленно представлять, как она пускает непотопляемые корабли из бумаги в забег к светлому будущему, как в детстве. Каждый кораблик тонул, не сдюжив крохотную бурю, но надежда всегда оставалась на плаву.
Автобус снова тряхнуло, и он въехал в другую часть города. Всего несколько остановок отделяли Аврору от Шестнадцатой линии. В преддверии Криса сердце забилось чаще, и напряженное предвкушение заставило ее забыть, где она. Аврора по привычке начала растягивать шрам в улыбке и прекратила только, когда от нее шарахнулся стоящий рядом парень.
– Шестнадцатая линия, – дребезжащим голосом объявил автобус и выпустил Аврору. Рядом с остановкой уже стоял серебристый «Ягуар», и, облокотившись на него, курил Кристоф.
Аврора знала, что курить он себе позволял довольно редко. И от одного этого зрелища – зажженной сигареты в его тонких аристократичных пальцах – ей стало не по себе.
– Привет, – выдохнула она, стараясь не показывать дрожь в голосе.
Он отошел от машины, поправляя идеально сидящий пиджак, и внимательно оглядел ее. Огромных усилий стоило Авроре не съежиться под этим взглядом.
– Ты себя изматываешь, сбрось обороты, – он говорил ей это не впервые. Говорил холодно и почти отстраненно. И Аврора никогда не слушалась.
– Обязательно, папочка, – едко бросила она. – Что стряслось?
– Сама посмотришь. – Внешне он был привычно невозмутим, даже, лучше сказать, непробиваем, и, кроме сигареты, его не выдавало ничего.
Поэтому Аврора застыла и пристально вгляделась в глаза, в тщетной попытке зацепить тень бушующего костра внутри.
– Я тебе и так признаюсь, что взволнован, без этих гляделок, – усмехнулся дилер. – И, если через пять минут не будешь так же взволнована ты, я проглочу свой галстук.
– У тебя нет галстука.
– Видишь, насколько я уверен в своих словах.
На этой ноте Крис развернулся и пошел к ближайшему подъезду. Сумерки сменились зыбкой ночью, разгоняемой тусклыми фонарями. И в этом неверном свете пятиэтажка выглядела слишком пусто, будто ни одна квартира не была заселена.
Они поднялись на пятый этаж, так и не встретив ни одного жильца. Крис замер у дальней от лестницы двери, в приглашающем жесте протягивая руку к проему.
– Тени сгустились у входа, – отметила Аврора. То, что осталось бы незаметным для обычного восприятия, не ускользнуло от наметанного глаза экзорцистки. Любой сторонний человек просто прошел бы мимо, – поймав лишь ощущение холодных мурашек на затылке, – но не понял бы их причины. Зато подсознательное желание держаться от двери подальше присутствовало у каждого.
Любые потусторонние вещи и явления, как и все необъяснимое, привычное для материального мира, отталкивало. Существовал некий механизм, сродни рефлексу, благодаря которому большинство людей обходили стороной все, что могло пошатнуть их веру в стабильный мир. Все, что могло открыть им глаза, – пугало и отворачивало еще до того, как будет вскрыто. Большинству так жилось проще.
Возможно, так правильнее. Определенно проще. И безопаснее.
Но Аврора обычным человеком не была.
– Тени – это не самое интересное. Ты заходи, там чисто… Почти.
Действительно, устойчивые тени вызывало довольно много существ и событий, поэтому с уверенностью тут можно было сказать лишь одно – дальше будет контент для устойчивой психики.
И Аврора уверенно толкнула дверь. Изнутри полился электрический свет, тени съежились в углу. Съежились, но не пропали.
Она шагнула внутрь прихожей в нейтрально серых тонах. Новый ремонт, популярный сейчас модерн или как его, все светлое, вылизанное, как из журнала. После обшарпанного подъезда квартира смотрелась хорошо, выигрышно, но уж слишком контрастировала. На вкус Авроры, конечно. Она не фыркнула, но отметила, что в подобные интерьеры ее вызывают крайне редко.
Возможно, здесь даже ощущалось неплохо… До того момента, когда все перевернулось. Сейчас Аврора отчетливо чувствовала вторую стандартную реакцию человеческой психики на подобное – дрожь в коленях, дикое желание уйти и слезы, волнами застилавшие глаза. Последнее было именно ее реакцией, своеобразным подтверждением, что перед ней не ловкий фокус или игра воображения – все серьезно, по-настоящему. И достаточно «сверхъестественно». Почему именно слезы – Аврора не знала, это тянулось с самого детства. И лишь с годами она научилась прятать их, чтобы не выглядеть дилетанткой на заказах.
Но сейчас их было не удержать. Посреди светлой, такой современной прихожей Аврора шагала вперед, а соленые дорожки царапали ей щеки.
С трудом она пересекла проклятый коридор, вызвавший столько непрошеных эмоций. Не оглядываясь – чувствовала, как Крис идет по пятам, не оставляя ее одну. От этой мысли одновременно было и тепло и страшно. Но хотя бы тыл был защищен от посторонних.
За прихожей нарисовалась такая же светлая, освещенная гостиная. И лишь гнетущий мрак за окном напоминал о времени дня. По углам тоже сидели тени, тут их было чуть меньше, чем в подъезде, но они стали гуще. Будто наглее – откуда в привычном мире взяться тени в углу, куда падает прямой свет лампы на потолке. Здесь они даже не пробовали скрываться, но и не двигались.
