Александр Алексеевич Богданов
Акриды
– Флоренсов, подождите!.. Ваша матушка состоит просфорней в селе Покровской Арчаде?
– Да, состоит… При чем тут моя мать?
– Мы не можем… Мы должны предупредить вашу матушку о готовящемся для нее ударе. Слышите? Теперь ступайте… Больше не нужно… Мг-гм.:
С ненавистью к Мымре и ко всему начальству Флоренсов возвратился в класс. Товарищи окружили его с расспросами.
– Ну что?.. Зачем Мымра требовал?..
– Для вразумления… Предупредил, что сообщит обо мне матери…
– Дело каюк!.. – мрачно заметил семинарский поэт Вася Кедров, или иначе – Феб.
– Что же, братцы, воевать так воевать! Не уступать же товарища на съедение гадаринским свиньям, – предложил архиерейский певчий Леонов, прозванный «Баламутом» за то, что он своим басом покрывал весь хор в любимой семинарской песне «Баламут».
На следующий месяц Флоренсов получил четверку в поведении за пропуск великопостной службы. Потом тройку за самовольную отлучку из бурсы.
Такие отлучки участились среди бурсаков. Весна пролетала над землею с веселыми зорями, душистыми ночами и пением птиц. В казарменных семинарских стенах становилось особенно душно и тоскливо. По вечерам открывались окна во двор, где молодые тополи с трепещущими серебристыми листьями казались девушками в белых уборах. В сквозных пролетах среди деревьев дымчато стлались сизые лунные тени. А за двором, в инспекторском саду, было завлекательно тихо. Сирень соблазнительно покачивала лиловые набухшие гроздья.
Раз после вечерней поверки Баламут таинственно позвал товарищей.
– Добре! Интереснейшая история!..
– Что такое?
– Мымра со «Скворчихой» в саду променад делают… Амуренция и галантеренция! Не худо бы их накрыть.
«Скворчихой» звали жену инспектора, Марию Васильевну Скворцову, молодящуюся дамочку с рыхлым сонным лицом. Всем было известно, что холостяк Мымра ухаживает за нею.
Одни говорили, что Мымра увлекается ею, – другие же, наоборот, не верили, что он способен на какое-либо человеческое чувство, кроме злобы. Добивается же он расположения «Скворчихи» просто из корысти – желает через нее подслужиться – или, как выражались семинаристы, «подмазаться» к инспектору.
К Баламуту и Флоренеову присоединился Феб. Обязательно накрыть для назидания сущих в обители сей. Втроем составили план действий. После обхода начальством спальни разложили на кроватях чучела, устроенные из пиджаков и белья. Покрыли их одеялами, а сами осторожно вылезли в окна, захватив с собою белые простыни. Крадучись переползли двор и стали перелезать через ограду инспекторского сада.
– Ох, наткнулся я на тын, да на тын! – комически затянул восторженный Феб, упоенный весеннею ночью, свободою и предстоящей проделкой.
– Загради уста свои молчанием! – пробасил над его ухом Баламут и пухлою широкою ладонью зажал ему рот.
Все втроем засели в густой аллее из сирени и барбариса. Сюда сходилось несколько дорожек.
…Мымра медленно приближался к засаде, помахивая тонкой тростью. Мария Васильевна в светлой накидке и газовом головном шарфике шла рядом и слушала, что он говорит.
– Мяу, мяу! – тонким кошачьим голосом жалобно пропищал Феб, едва сдерживая приступы смеха.
– Тише! – дернул его за рукав Флоренсов. Втроем бросились ползком на противоположную сторону сада. Мымра прервал разговор, по-лисьи понюхал воздух, осмотрелся, потыкал концом палки в кусты и, не найдя ничего подозрительного, тихо двинулся дальше.
