bannerbannerbanner
Свой – чужой

Александр Проханов
Свой – чужой

Полная версия

А.П. Про Аргентину молчат, про Бразилию – тоже. Про американский послевоенный период, обеспечивший стабильность, черты которого были очень близки к фашистским компонентам, молчат…

После событий сентября-октября Ельцин установил, казалось бы, «новый русский порядок». Ему кажется, что он его установил и теперь хозяин последующего периода русской истории. На самом деле Ельцин принадлежит постсоветскому периоду и уже кончился, даже если и будет царствовать еще два или три года. Ельцин как политическая фигура завершен, он как бы протух, его нет, и на поверхность выдвигаются те, кто хочет взять после него власть.

Для меня такая мрачная фигура, олицетворяющая очень угрюмые, жестокие стороны нашей истории, – Лужков с его московской группировкой, с его банками, в которых сконцентрированы 70 процентов всех капиталов России, контролируемые им через коммерческие и экономические структуры. «Мост» – главный из них. Мост куда – в преисподнюю или на Манхэттен? Все, что связано с «Мостом», покрыто загадочностью и, казалось бы, криминальной тайной.

Лужков – это бандформирования, прекрасно экипированные, – многие из них стреляли в нас 3 и 4 октября, беспощадные и жестокие, прекрасно устроенные, расквартированные в Москве. Лужков – это мгновенно создаваемая партия, партия «большинства», обеспечивающая себе политическую инфраструктуру. Лужков – это влияние на высшие эшелоны армии, во многом коррумпированные, тоже являющие собой полумафиозные организмы, слившиеся с подобными гражданскими структурами. Лужков, что самое опасное, – это господин, предстоящий в храме, предстоящий перед образами со свечой в руке. Лужков – это господин, жертвующий миллиарды на русское земское движение, поддерживающий и спасающий нищих писателей и художников провинции…

Для меня эти группировки, жаждущие стать господствующими в России, – синоним всего самого негативного, жестокого, беспощадного, окрашенного, как ни странно, этнической национальной идеей. Вот где фашизм, вот где реальное зло и беда…

Ваше же движение наряду с другими небольшими националистическими хорошо организованными структурами представляется мне скорее орденом каким-то, может быть, полувоенным-полумонашеским, орденом света православного, и в ваших действиях, поступках политического ровно столько, сколько религиозного и духовного. Как бы вы сами охарактеризовали свое движение и ту фазу, которую оно сейчас проходит?

А.Б. Если говорить о лужковских криминальных формированиях, определенную опасность они представляют. Но сам Лужков, относящийся, как и Ельцин, к постсоветскому, горбачевскому периоду, – фигура тоже протухшая. Другое дело, что они могут выдвинуть кого-нибудь менее замаранного, потому как будут подстраиваться под перспективные с точки зрения настроения масс тенденции. Они это делают нарочито, без того внутреннего состояния, что у масс, и последние их не воспримут. Если же они попытаются подключиться к мощным коллективным энергиям – просто сгорят. Это то же самое, что воткнуть телефон в розетку, где 220 вольт. Хорошее техническое оснащение дает им пока тактический перевес. Но когда произойдет созревание этих энергий, они, мне кажется, будут бессильны.

Можно еще раз одурачить уже одураченный народ, дать ему очередные обещания. Но когда в народе просыпается тот самый архетип, о котором мы говорили, когда народ себя осознает, когда возникает общность индивидуальных энергий, превращающихся в коллективную, они уже не смогут ни обмануть, ни победить, ни управлять. Они будут обречены, как бы ни пытались цепляться за власть. Да, обидно расставаться с наворованными миллиардами, «мерседесами», дачами. Обидно садиться на скамью подсудимых. И страшно. Но это неизбежно. Просматривая события через мистическую призму, мы их не боимся, хотя политически и технически нам еще придется с ними жестко бороться.

Сейчас, если говорить о нынешнем состоянии нашей организации, мы переживаем период, когда ее твердое ядро превращается в широкое политическое движение. Мы почувствовали готовность социальных групп к принятию нашей идеологии. Мы уже имеем организаторские навыки, имеем нужное количество организаторов, чтобы быстро превратиться в массовое движение. Но мы хотим, чтобы это движение не было простой декорацией разового использования, чтобы оно было политически подвижным, достаточно организованным, с достаточно высокой дисциплиной…

А.П. И в заключение – о вашем здоровье. Как нога? Я смотрю, как не свойственно вам держать эти костыли. Когда физически вы восстановитесь?

А.Б. Александр Андреевич, вашими молитвами… И нашими тоже. В общем, все нормально…

1994

Альберт Макашов: «НАРОД ИМЕЕТ ПРАВО НА ВОССТАНИЕ»

Александр Проханов: Альберт Михайлович, мы с вами мельком, эпизодически встречались в Доме Советов во время всей этой разгоравшейся драмы. Помню, как после недельной осады домашние прислали вам чистые носки. Мы с вами беседовали, и вы в это время носки переодевали, уже не было ни воды горячей, ни электричества, ни телефона. Помню момент, очень тревожный для «Белого дома», по-моему, это было 27 и 28 сентября, когда вокруг него поставили рогатки, проволоку омерзительную и перебрасывали большой контингент «дзержинцев». Двигались целые батальоны, бегом, в масках и касках, под дождем, ночью грохотали эти сапоги. Все притихло в «Белом доме», и вы сказали, чтобы я уходил, потому что может быть штурм. Вы уже были в своем знаменитом черном берете, носились по этажам, проверяя оборону…

3 октября вечером, уже после взятия мэрии, я очень хотел вас увидеть, помчался в «Останкино» – там все горело, эти чертовы «бэтээры» гвоздили из тьмы в упор по толпе, и совсем рядом люди падали в этой кровавой каше, помню, у кого-то спросил: «Где Макашов, он что, там, в этом пекле?» Мне ответили: «Он только что уехал в «Белый дом», держать оборону, оборонять…»

И помню день, когда вас выпустили из «Лефортова». Это был праздник для всех нас. Вы с окладистой бородой были похожи на Николая II, государя-императора. Тогда не было времени ни поговорить, ни осмыслить все это. Живы, и слава Богу! Выпили по чарке и расстались. Вы умчались в Самару.

Вот сейчас мы опять здесь, в Москве. Прошло уже много времени с тех пор, надо бы все-таки понять, что произошло, потому что много таинственного есть, будет и останется, может быть, навсегда. Мне бы хотелось кое о чем спросить у вас, ведь вы были в самом центре этих событий. Некоторые утверждают, например, что не будь с нашей стороны этих бросков на мэрию, на «Останкино», все было бы иначе, что режим ельцинский пал бы, моральная сила сокрушила бы их, танки не стреляли бы по «Белому дому». А все, что произошло 3 октября днем, когда милиция как бы ослабела, открыла свои цепи, и потом, вечером того же дня, – это все некая провокация, хорошо продуманная со стороны властей, в которую мы вовлекались по своей наивности, неподготовленные, со своим темпераментом уличных борцов. Как вы считаете, что это все-таки было?

Альберт Макашов: Наверное, я мог бы, как абсолютное большинство генералов Советской Армии, сидеть где-то у себя на даче и быть сторонним наблюдателем всего того, что происходит в стране: уничтожение Конституции, законной власти, государственности. Но не только в силу своего характера я оказался среди защитников Дома Советов. Просто с 12 лет, когда суворовцем надел погоны, я стал осознавать себя государственным человеком. В нас это вовсе не вдалбливали. Думаю, многое шло от истории государства Российского-образование в Суворовском давали неплохое.

Я не мог поступить иначе. Я пришел, хотя в тот день должен был уехать к себе, в Самару, и принял участок работы, который мне дали. Я отвечал за охрану и оборону Дома Советов, парламента и старался со своими единомышленниками выполнять эту задачу. Меня очень радовало, что среди защитников парламента были представители всех слоев и сословий, включая военных и духовенство. Было много и предпринимателей, приходивших со своими телефонами космической связи… Мы были не одни. И еще там, в «Останкине», когда мы лежали под перекрестным огнем проправительственных войск, я слышал их речи, высказывания. Это не были люмпены, там были люди самые разные. А общим был русский мат от бессилья, потому что против народа бросили бронетехнику, а мы были безоружными.

Мы защищали не Руцкого, не Хасбулатова и не депутатов, у которых глаза прорезались не через две недели, как у слепых котят, а только через два года. Мы защищали все доброе и справедливое, что у нас было в стране. И я, частица своего народа, будучи в генеральском звании и даже в генеральской форме, не мог остаться рядовым наблюдателем и многие вопросы брал на себя.

Хотя от решения политических дел нас как-то незаметно отстранили. Сами депутаты, так бы я сказал, или те, кто был во главе депутатов. Но даже за ту чисто техническую работу, которую мы выполняли, мне не стыдно. Если вы меня видели очень усталым, это результат того, что мы действительно пытались нашими малыми силами совершить почти невозможное – сохранить государство. Ведь сейчас государства нет, сейчас черт-те что, не могу, Александр Андреевич, вслух применить подходящее выражение, и так говорят, что Макашов слишком много ругается. Но я ругался вместе со своим народом, потому что сейчас действительно всюду идут проклятья, идет стон…

Сегодня народ стал другим, гром пушек разбудил его. Если раньше я встречал иронические взгляды, иногда реплики или даже целые высказывания в свой адрес, то сейчас происходит уже иное. Вчера, например, поднимаюсь по эскалатору в метро, стоят представители внутренних войск, офицер и сержант, и оба мне отдали честь, поприветствовали. Говорю это не из тщеславия. Я видел в этом поступке немножко оценку своего труда, своего воинского труда, потому что по образованию и по профессии я солдат.

Почему так произошло? За месяцы в «Лефортове» я много думал, можно ли было избежать такого исхода. Наверное, это главный вопрос. Его, кстати, чаще всего задают те, которые отсиживались в сторонке и, как капралы после сражения, сидя в пивной или у камелька, говорят: я бы сделал иначе – левым флангом ударил бы, правым… и тогда бы что-то было. Им легко…

 

Народ имеет право на восстание. Во всех декларациях прав человека проходит эта мысль и даже есть конкретные статьи. Взятие мэрии или события 3 октября – это было восстание, или, как говорят его враги, мятеж. И восстание Кронштадта, и антоновское восстание – не мятежи. Это восстания народа.

По-честному, я даже не слышал призыва Руцкого брать мэрию там или еще что. У меня была рация, мы прослушивали милицейскую сеть, и, когда услышали отданные команды по расстрелу вала народа, катившегося сверху к Дому Советов, я со своими помощниками, а это был постоянный офицерский патруль, который пытался предотвратить поджоги или другие провокации, выскочили на балкон, поскольку связи никакой не было, а со мной постоянно был мегафон, я первый обратился к людям, которые бежали к балкону Дома Советов. Помню даже слова, что я приветствую соединение двух фронтов: народного внешнего и депутатов внутреннего.

А потом выскочила многочисленная охрана Руцкого и Хасбулатова, и нас даже как-то оттеснили, там ребята здоровые, молодые, они отрабатывали свое, как любая охрана. Мой помощник в форме морской пехоты еще меня спросил: «Альберт Михайлович, что это они вас?» Я говорю: «Слушай, дело-то сделано, народ восстал. Пойдем, отдохнем, наша задача выполнена».

Мы медленно пошли по лестнице на шестой этаж, где располагались мои помощники. На каком-то из этажей я услышал выстрелы, причем выстрелы автоматического оружия. Рация продолжала работать, а там отдавались команды: «На расстрел! Бейте по ногам!» Мы, насколько медленно поднимались усталые наверх, чтобы выспаться за несколько ночей, настолько же быстро скатились вниз. Из бегущей толпы кричали примерно так: «генерал, ты с нами или нет? Какого… ты здесь стоишь?» Мне 55 лет, но я оказался впереди – не мог быть последним.

Мне потом в «Лефортове» показывали видеозаписи, и дотошный следователь говорил: «Вот видите, вы все время впереди». Или давали вырезки из «Известий»: «Смотрите, вы ведь вроде организатор всего этого». Я говорю: «Ну что ж, я действительно был вместе со своим народом, если нужно, то и организатором».

Считаю, что всех моих товарищей, живых и погибших за Советскую власть, надо чествовать и награждать – они защищали конституцию, действовавшую на тот момент, существующий строй и все законы, в том числе и уголовный кодекс.

Нужно ли было брать мэрию? Ее не брали. Когда я туда прибежал, уже трещали стекла, народ, который шел сверху волной, смел внешнюю охрану, и там осталась только внутренняя. Уникальные есть кадры в прокуратуре. Снимали, вероятно, оперативные работники, снимали иностранцы, и вот монтаж всего этого ясно показывает, что, когда мы туда пришли, уже все было кончено, оставалось только по мегафону кричать: «Люди, не бейте стекла! Это все наше!» Действительно, то была первая маленькая победа. Взяли одну высотку в бою, фронт народный взял, мы уже знали, что это была победа. И оставалось только сохранять порядок, чтобы ничего не тронули. Это и было организовано.

Даже прокуратура подтверждает, что мы милиционеров отпускали с оружием, особенно ребят в форме ОМСДОНа, кстати, человек двести оттуда строем перешли на нашу сторону вместе с командиром. Мы все были наши, советские, русские люди. И как бы потом средства массовой информации ни пытались доказывать, что мы якобы разграбили мэрию, у них это не вышло. Следствие показывает, что мы ее охраняли.

И вот вопрос, Александр Андреевич: мог ли я не пойти на «Останкино», когда народ кинулся туда? Да, возможно, что там была провокация, и когда-нибудь после победы, раскопав архивы или допрашивая организаторов расстрела народа, это будет установлено, но в любом случае скажите: вы бы стали беседовать с генералом, который не пошел вместе с народом? Я пошел туда и что мог там делал. Но кинуть народ на бронетехнику я не смог. И по-честному я там говорил: «Люди, сегодня не удалось».

Когда уже ночью там бросали бутылки с бензином в здание, я тоже кричал: «Слушайте, да это будет наше! Это стоит миллиарды». А мне из посадки елочек, как раз перед техническим зданием, на русском языке кричали: «Заткнись, новое отстроим». Я: «Так телевидения не будет». В ответ: «Книжки будем читать, как раньше, думать будем!» Вот такое… Я действительно заткнулся, потому что они были правы.

Все равно правда о тех событиях будет установлена, не я, так мои товарищи расскажут, свидетели всего. Это было жестокое организованное уничтожение своего народа, казнь его. Цель – запугать всех. А получилось обратное.

И когда после освобождения разъезжал по своей области или здесь в Москве смотрел на людей, я думал: «Неужели мы стали так бедны духом, что даже официальная защита своего государства, закона встречает у многих непонимание. Значит, действительно мы что-то после войны потеряли, потому что всегда у российского народа дух был крепкий, дух неподчинения дурости, сволочности, произволу или чужому гнету»… Было иногда такое сомнение. А сейчас я вижу: народ просыпается. Дай Бог! Если бы мы, как нас там называли – боевики, макашовцы, баркашовцы, по требованию ельциноидов сдали оружие и ушли оттуда, что было бы? Зашли, молча взяли за руки, за ноги и эту законную власть под названием Верховный Совет, съезд народных депутатов вынесли бы куда подальше. И все бы проглотили это молча, как при развале, уничтожении Советского Союза, при уничтожении партии. Все было бы молча.

Сейчас и от государства, может, ничего бы не осталось. А вот нашлись люди, которые этим силам впервые оказали законное, организованное сопротивление. И народ все-таки проснулся после грома пушек. Первый результат поднятия духа российского – итоги выборов 12 декабря. Они только пощекотали режим. Если он будет продолжать в прежнем духе – ему будет худо.

А.П. Альберт Михайлович, вы были руководителем обороны. Вообще сама ситуация обороны очень интересна и важна.

С одной стороны, у тех, кто был в «Белом доме», главная ставка была на политическую конструкцию, связанную с тем, чтобы поднять регионы, поднять представителей областей, свести это на уровень совещания глав областей и автономий. Все усилия политиков были направлены на то, чтобы создать по всей огромной, сонной, медлительной России волну организованного протеста. И там что-то складывалось, в этой архитектуре.

С другой стороны, конечно же, все понимали, что возможен силовой удар, и надежда на то, что армия Грачева все-таки будет защищать конституцию, с самого начала оказалась эфемерной. Мы знали, что такое сегодняшний генералитет, знали, что такое миллионы и миллиарды, которые омыли этот генералитет, и вера в то, что сюда придут дивизии и перейдут на сторону конституции, конечно, была. Мы чаяли, мечтали об этом, но все-таки она была очень сомнительной. Поэтому вторая концепция происходящего связывалась с обороной здания: вам было доверено ею руководить. И, конечно, было определенное противоречие между нежеланием обнажить оружие, ожиданием, что все решится само собой, через конституцию, и необходимыми мерами по обороне. Убежден, что на вас шло давление со стороны политиков: оружие не раздавать, оружие прятать, упаковывать, воздерживаться от демонстрации силы. А вы не могли не понимать, что впереди кровавая развязка, она будет, она почти неизбежна.

Вот я хотел бы узнать у вас, что же это такое – оборона «Белого дома», которая объединила целый спектр военизированных сил. Они пришли из разных концов нашего политического пространства, из разных наших регионов. Как они взаимодействовали, как вы их расставляли, как вы ими руководили? Как вы вообще ощущали эту новую по существу возможность для будущей русской армии?

Был добровольческий полк – это одна категория. Но в полку были казаки, были баркашовцы, были люди из Приднестровья, была почти самодеятельная группа «Север», были подразделения охранников Хасбулатова и Руцкого, был Союз офицеров… Что вы делали, чтобы связать это все воедино?

А.М. Наверно, одна из главных причин сегодняшнего положения в стране и поражения Советской власти, расстрелянной из пушек, состояла в том, что верхушка этой власти была не до конца советской. Многие стоявшие там во главе, эдакие византийские политики, настолько погрязли в ходах и интригах, что сами окончательно запутались.

Вторая причина: у тех, кто обладал законодательной властью, слишком поздно прорезались глаза, и они не могли пойти на решительные действия. И вот шла эта игра в переговоры, было желание верить режиму, который сотни раз уже обманывал, верить ему, что будут досрочные президентские выборы и прочее. И он обманул, и в будущем обманет, если еще останется на какое-то время у власти. Всему этому мы с вами свидетели, я даже не хочу перечислять сотни примеров – от великих подлостей до мелких пакостей.

Были порядочные люди, которые сообщали нам обо всех планах режима. Мы знали даты, знали время, знали возможные способы. Не случайно, например, мы вооружились противогазами, потому что один из разрабатываемых вариантов – «удушение» конституции, Советской власти путем применения газов в этом доме, в общем мы трезво оценили положение. Не случайно на стенах парламента было написано много клятв, что мы отсюда не уйдем. И мы бы не ушли, если бы не переговоры о сдаче.

А она началась не 4 октября, не тогда, когда пришла «Альфа». Многие депутаты уже давно бегали между парламентом и Кремлем и договаривались, как бы поуютней пристроиться. Характерный пример: у некоторых председателей комиссий, подкомиссий было много охраны, даже из числа добровольных защитников они как-то сумели набрать себе людей, вплоть до взвода. Но после одних переговоров ко мне пришло до полусотни молодых ребят: «Товарищ генерал, мы эту падлу защищать не будем! Дайте нам участок обороны». Они увидели, как многих политиков больше заботили шкурные интересы, чем защита государства.

Еще раз говорю: если бы мы оттуда ушли, если бы в очередной раз уступили, все сложилось бы иначе. Но когда депутаты сами почувствовали, что их не пощадят, только тогда они сказали: «Ребята, вы нас защищайте».

Ребята были хорошие, основу составлял Союз офицеров. Могу сказать добрые слова и о мужчинах, которые подчинялись Баркашову. Мы с ним почти не встречались, там было не до этого, но однажды я сказал: «Александр Петрович, спороли бы вы эту нашивку на левом рукаве. Я знаю историю этого знака, знаю о его древности, но ведь народ сегодняшний, российский, это не воспримет, потому что свастика была на знамени наших последних врагов». Он мне совершенно спокойно сказал: «Альберт Михайлович, вот у вас на берете звезда, на которой написано «Союз офицеров», я же вам ничего не говорю, а что вы мне говорите?»

Я не стал углубляться в какие-то политические или идеологические споры, потому что на тех коммуникациях, которые они защищали, службу несли добросовестно. Были казаки, было духовенство. Когда ко мне пришел один из священников и меня благословил, я ему поцеловал руку, сказал: «Спасибо, батюшка» – ну как по обычаю, нашему обычаю.

Все были там – и интеллигенция, и рабочий класс, и крестьяне. Значит, это была вот та соборность, о которой так много шумели некоторые деятели. Но как только стало опасно, они сразу разбежались, и их не было видно долго-долго ни на телевидении, ни на газетных полосах. А мы остались там до конца. И когда говорят, почему вы там не застрелились все, я думаю, что мы еще пригодимся России.

А.П. Я с вами познакомился, конечно, еще не близко во время своих поездок в Армению, Азербайджан, во время тех мучительных, драматических событий, которые уже давали нам знать, что над Союзом занесен топор, его начинают рубить, кромсать. Не было там возможности с вами побеседовать, просто вы меня прикрыли, дали транспорт, помогли моей работе, тоже нелегкой в ту пору.

Впервые я связал вас с тем генералом, который помогал мне тогда в штабах Закавказского военного округа, когда Макашов выступил как народный депутат в своем мундире, форме генеральской. Совершенно неожиданно для наших военных, которые все это время сидели в залах заседаний, как совы, хлопали глазами, набрав в рот воды, молча наблюдая, как рассекают страну, как отдают на поругание армию, как Шеварднадзе сдает наши стратегические рубежи. И вдруг красный генерал Макашов выступил со своей знаменитой речью и бросил в лицо Горбачеву и всей этой клике слова обвинения. Вы мгновенно стали героем, лидером, к вам потянулись души человеческие, и тогда я связал воедино двух людей: в полевой форме в Закавказье и в генеральской, парадной в зале заседаний съезда.

Затем судьба продолжала нас сводить то на огромном, ночном трехсоттысячном народном вече, когда вы выступали и были кумиром этой огромной толпы, то на заседании Русского национального собора, куда вы вошли в Думу. Я помню, как мы с вами выступили на первом открывшемся заседании, а потом отправились в «Останкино», потому что там опять ожидалась провокация – садились на аэродроме самолеты с десантниками и ОМОНами, и мы ожидали там бойню.

 

Потом страна увидела вас как солдата, генерала в вашем знаменитом черном берете в «Белом доме», когда вы с мегафоном кричали, что больше не будет ни мэров, ни пэров. Эта крылатая фраза, почти суворовская, и мы ее никогда не забудем.

Потом тюрьма, обмен письмами. И вот вы на свободе. Вы уехали в Самару, вы расточились там в зимних, а теперь уже весенних волжских пространствах. Я хотел бы знать, какова ваша нынешняя роль? Какое новое амплуа готовит для генерала Макашова нынешний политический период? Как вы встроились в оппозиционную борьбу, в нынешнее сопротивление?

А.М. Андреич, вы почти всю мою биографию пересказали, внеслужебную…

А.П. Не упомянул только нашу поездку в Приднестровье, когда были на Кошницком плацдарме, под обстрелом.

А.М. Вообще-то моя политическая деятельность началась не с этого выступления на съезде, а, наверное, с того момента, когда я надел погоны. Каждый военнослужащий, а тем более офицер, должен быть политиком, то есть понимать, кого он защищает и против кого выступает. Нейтральное – это то, что болтается посреди проруби.

Когда-нибудь я вам расскажу, как выступил на главном военном совете, который один раз собрал верховный главнокомандующий Майкл Горби, и когда меня сразу же хотели снять с должности командующего войсками округа. Знаете, в служебной карьере военных должности командира полка и командующего войсками округа – самые уважаемые. Командир полка держит в руках все и вся, начиная от политической, мобилизационной и боевой готовности до хозяйственных вопросов, и командующий войсками округа тоже. И вот еще в те времена меня хотели снять за мое выступление. Потом пытались купить обещаниями должности – лишь бы перешел на сторону демократа № 1, как называл себя Горбачев.

Наверное, не корысти ради я выступал, может быть, надо было больше делать. Но все-таки я действительно опасался гражданской войны. Казалось, ведь это так просто: народ-то весь в очередях, голодный, холодный, ну, девяносто процентов народа. И когда ты костеришь этот режим, ну что тебе стоит хотя бы проголосовать, отдать свой голос за тех, кому положено… Ну не получилось.

А в октябре был уникальный случай – законным путем, с оружием в руках защитить свое государство. Уникальность в том, что все было именно законно. Ведь что бы нам ни приписывали следователи прокуратуры, все упиралось в статьи 13 и 14 УК РФ – защита Конституции, защита Советской власти. Конечно, суд был бы неправедным, незаконным. Спасибо народу. Это не только Дума, депутаты, это прежде всего народ – он надавил. Спасибо вашей газете, которая будит людей. Я народу кланяюсь в пояс, потому что суд был бы бесправным. И гудеть нам до пятнадцати лет где-нибудь в Тагиле или Березниках… Пробуждается народ. И я рад, что тоже вложил в это свою душу, свое здоровье, карьеру, положил их на алтарь государственности.

А.П. Все-таки чем вы сейчас занимаетесь?

А.М. Ну разве это так важно? Я даже специально не говорил об этом.

А.П. Важно, важно…

А.М. Конечно, первые две недели после «Лефортова» двери у меня не закрывались. Шли все, кроме подлецов. Самое смешное, что через месяц пошли и подлецы. Наверное, на всякий случай засвидетельствовать свое почтение. Но с простым народом общаться гораздо приятнее.

Я побывал в нескольких районах Самарской области. Мне запомнилось, как в одном храме, он еще строится, мне сказали: «Батюшка сейчас закончит службу и выйдет к вам». Я думаю, ну что пойдет священник ко мне. Вышел из машины, пошел сам. Не знаю, нарушение ли это законов православных, батюшка прервал службу, спустился ко мне с амвона, благословил меня, поцеловал, и я ему низко поклонился…

Вот люди сейчас объединяются собором. Я рад, что тоже в их числе. И когда кто-то из голубого ящика говорит, что

Макашов отошел от политической деятельности, это неправда. Как я могу от нее отойти? Я знамен своих не бросаю, убеждений не меняю.

А.П. Замечательный и незабвенный ельцинский режим загадочным образом сдох сразу после того, как расстреляли Дом Советов. И в этом есть какая-то мистика истории русской, то есть, как только они победили таким страшным, кровавым образом, на следующий день как бы и умерли. Это было видно. Они растерялись, потеряли дар речи, они стухли мгновенно, и победители сегодня – это жалкие маленькие червячки.

Где великий Волкогонов? – Лежит под капельницей и как на Страшном суде корчится от мук. Где великолепный, отважный Кобец? – Забился под тахту, сидит там, грызет маленькую лапку. Где сей изумительный вальяжный чикагский Гайдар, который метил в лидеры Евразии? – Превратился в какой-то маленький мыльный пузырек, который все уменьшается на глазах. И сам прекрасноликий, сладкоречивый, блистательный, светлый умом и чистый зраком президент России Борис Николаевич Ельцин вышел к народу с хартией примирения. Он хочет примириться с народом после этих танков, после этих сожжений и стадионов.

Возникла идея некой хартии п р и м и р е н и я, с которой вышли к нам наши палачи, наши убийцы, которые мучили нас по существу шесть лет, а Ельцин – два года. Этот выход просто ошеломляющ – это как бы главари Освенцима, хозяева лагеря, у которых пулеметы на вышках, овчарки и охрана, взяли бы белый флаг и пошли в бараки, где содержатся заключенные и выслали парламентеров: «Давайте мириться».

Это как бы некий значительный акт – о нем разговоры, на которые тратится реальное и социальное время, о нем говорят политики, телевидение, говорит Запад, мир. И может быть, это действительно самый интересный и любопытный вариант. Хотя, конечно, вы правы: мы сейчас примем любую хартию, а потом Борис Николаевич опять ляжет на рельсы, опять не разменяет Черноморский флот, опять присягнет на этой хартии, как на Конституции, – и мы знаем, чем все это кончается.

Как вы ко всему этому относитесь, к этой замечательной хартии примирения? Вы, по которому долбили из танков, вы, которого отправили на автобусе в «Лефортово», вы, которого демократы продолжают считать главным красным революционным радикалом?

Что это за хартия? Может, нам ее с порога отмести, и тогда будет гражданская война, как нам об этом постоянно они говорят? Либо принять, после чего мы станем братьями во Гайдаре?

А.М. Александр Андреевич, вы же литератор, ведь басня Крылова «Волк на псарне» – прямо о сегодняшнем дне. После всего, что натворили, они же видят, как на них поднимается народ как на серого волка, – с вилами и топором, с кольем-дубьем. Видно, почувствовали, что им приходит конец. Я вспоминаю Даниэля Дефо… Слушайте, генерал вспоминает автора Робинзона Крузо, надо же!..

А.П. Видно, у генерала память не отшибли?

А.М. Как ни старались они… Но я же говорил, что получил образование в закрытом учебном заведении кадетского суворовского училища… Так вот у Дефо в одном из памфлетов есть примерно такой сюжет: петух попадает в стойло к жеребцам и говорит: господа, давайте не будем толкаться, чтобы не причинить друг другу физический и моральный ущерб. Вот сейчас кое-кто в роли такого петуха, у которого время, действительность и народ выдергивают перья.

Но вообще-то, кроме обучения в Суворовском училище и двух академиях, я еще и образовывался в солдатской курилке и позволю себе такое сравнение, что весь этот режим, о котором вы говорили, напоминает использованный презерватив. Опасность в том, что хозяева Запада могут заменить эту резинку на другую, и как бы нам не получить новый режим, который все так же держал бы народ в бесправном положении. Есть такая опасность, и великая опасность.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru