Александр Беляев
Властелин Мира. Воздушный корабль
Глава 3
Два завещания
Весть о трагической кончине Карла Готлиба, крупнейшего банкира Германии, взволновала весь коммерческий мир. Кабинет банкира был одним из нервных узлов финансовой и промышленной жизни страны. Готлиб финансировал не только банки, но и крупную промышленность. Не мудрено, что неожиданная смерть Готлиба явилась событием дня. Газеты обсуждали возможные последствия этой кончины для тех или иных кредиторов, гадали об изменявшемся соотношении финансовых сил и о судьбе банка, потерявшего своего главу. Задавался вопрос: станет ли кто-либо на место Готлиба или банк будет ликвидирован? Газетные корреспонденты осведомляли читателей о наследниках – родственниках Готлиба: младший брат покойного, землевладелец Оскар Готлиб, имеет сына Рудольфа двадцати четырех лет и четырех дочерей. Какая-то газета высчитала даже, какой капитал придется на долю молодого человека и богатых невест, хотя точно никто не знал, как велико было имущество.
Коммерсанты волновались, газеты шумели, а в доме Карла Готлиба заканчивался последний акт трагикомедии человеческой жизни.
В доме уже распоряжались на правах законных наследников экстренно вызванные Оскар Готлиб, красный, загорелый, неповоротливый человек, и его веснушчатые лопоухие дети.
Оскар Готлиб хмурился и поджимал губы. Возможность разбогатеть разжигала искорки в его прищуренных глазах. Но чувство такта и отчасти искреннее сожаление о потере брата делали его сдержанным. Зато его дети ликовали открыто, без удержу предаваясь сладкому предвкушению обладания богатством. Сын Рудольф, Луиза и Гертруда – старшие дочери Оскара – ходили из комнаты в комнату, осматривали картины, трогали дорогие безделушки, присаживались на мягкие кресла, ощупывали руками материю, делили вещи между собой, спорили, смеялись, строили планы…
Изуродованное тело Карла Готлиба, вместе с отрезанными ногами, похоронили в дорогом склепе тяжеловесной архитектуры. Следующий за похоронами день назначили для вскрытия завещания.
Акт этот был обставлен довольно торжественно. Были приглашены и некоторые служащие Карла Готлиба, в том числе Зауер, Штирнер, Глюк и Фит.
Штирнер со скучающим видом сидел за письменным столом и рисовал на листе бумаги собак.
– Послушайте, вы секретарь моего покойного дядюшки? – окликнул его Рудольф Готлиб. – Будьте так добры, проводите меня в верхний этаж, я хочу осмотреть…
Штирнер молча надавил кнопку звонка на столе. В дверях показался лакей.
– Ганс, проводите господина Готлиба-младшего в верхний этаж! – И Штирнер опять углубился в рисование собак.
Рудольф промолчал, но краска гнева залила его веснушчатое лицо.
Зауер, который наблюдал эту сцену, сидя в углу с Глюк и Фит, усмехнулся.
– Смотрите, Эльза, Штирнер держится так, как будто он сам – наследник… Признаться, я не понимаю его игры. Он точно сам напрашивается на то, чтобы новые хозяева выбросили его за дверь…
– Еще неизвестно, что будет с нами, – озабоченно сказала Эмма.
– Ну что же, уволят – придется поступить кассиршей в бродячий цирк, – рассмеялась Эльза.
– Перестаньте шутить, Эльза. Я говорю совершенно серьезно. Штирнер явно ведет какую-то большую игру. – Понизив голос, Зауер продолжал: – Вам не кажется, что смерть Карла Готлиба произошла при странных обстоятельствах?
Эльза посмотрела на Зауера.
– Что вы хотите сказать, Отто? Ведь Штирнера даже не было в момент катастрофы…
– Ага! Значит, и вам эта мысль приходила в голову – мысль о том, что смерть Готлиба неслучайна? Собака! Что, если собака действовала по необъяснимому внушению? Если я не ошибаюсь, Штирнер в своей научной работе как раз занимался вопросами внушения и передачи мыслей на расстояние… Вы знаете, какие чудеса он проделывает со своими собаками? Помните, вечером, когда мы возвращались с прогулки, Фальк подбежал к вам…
– Какие ужасы! – прошептала Фит. – Вдруг он внушит собакам и они загрызут нас?..
Зауер усмехнулся.
– От этого он не получит пользы… Собаки Штирнера, простите мне, охотятся на более крупную дичь. Но какую пользу извлечет он из смерти Готлиба? Этот странный человек окружает себя глубокой тайной. Вы знаете, мы с ним служим более года и каждый день видимся, но ни я, ни кто-либо другой никогда не были в его комнате. Что он там делает? Какие замыслы обдумывает он в тиши?..
– …И не подумаю. Ты можешь взять себе пейзаж Коро, но Святого Себастьяна я не уступлю!
Сестры Готлиб прошли мимо, споря о дележе дядюшкиного наследства.
Зауер замолчал.
По дому раздались звонки, сзывающие всех в большой кабинет покойного хозяина. Там уже сидел за письменным столом нотариус, сухонький бритый старичок в очках в черной черепаховой оправе. Он был большой формалист и категорически отказался сообщить наследникам что-либо о содержании завещания до его вскрытия. И теперь Готлибы с невольным волнением смотрели на толстый портфель нотариуса, скрывавший тайну наследства.
Нотариус не спеша извлек из портфеля пакет, предъявил его для обозрения целости печатей, вскрыл и начал читать.
По завещанию все имущество переходило брату покойного, Оскару Готлибу, с выделением довольно крупной суммы фрау Шмитгоф и более мелких – старым служащим.
Готлибы вздохнули с облегчением, выслушав завещание до конца. Но их лица вдруг вытянулись, когда нотариус среди наступившей тишины сказал:
– Это первое завещание…
– Значит, есть и второе? – с тревогой спросил Оскар Готлиб.
– Есть, и я оглашу его, – ответил нотариус. После той же процедуры осмотра печатей он вскрыл и огласил и второе завещание, сделанное всего за месяц до смерти Карла Готлиба.
– «В отмену всех ранее составленных завещаний все принадлежащее мне благоприобретенное движимое и недвижимое имущество, в чем бы оно ни заключалось, завещаю в полную собственность служащей у меня стенографисткой Эльзе Глюк. По личным обстоятельствам я не могу открыть мотивы, по которым я лишаю моих родственников наследства и передаю его Эльзе Глюк, но дабы первые не оспаривали судебным порядком завещанных ей прав у последней, укажу, что к этому побудили меня: 1) одна услуга, оказанная мне Эльзой Глюк, – услуга, о которой я не буду говорить, но ценность которой не покрывается даже оставленным капиталом, и 2) некоторые обстоятельства совершенно личного характера, заставившие меня вычеркнуть брата моего, Оскара Готлиба, из списков близких мне людей…» Переведенное на доллары имущество наследодателя, по предварительному подсчету, определяется в два миллиарда, – закончил нотариус.
Оскар Готлиб откинулся на спинку кресла. Глаза его стали мутны. Он со свистом дышал широко открытым ртом, нервно перебирая пальцами. Казалось, его поразил удар. Сестры Готлиб, обнявшись, рыдали, склонив головы на плечи друг друга.
Рудольф побледнел так, что все веснушки, как брызги грязи, выступили на его лице.
– Не может быть!.. Не может быть!.. – вдруг закричал он истерически. – Ложь! Обман! Преступление!.. Мы этого так не оставим! Здесь все мошенники!
Нотариус пожал плечами.
– Молодой человек, будьте осторожны в словах. Я выполнил только свой долг. Вы можете оспаривать завещание законным порядком, если находите его неправильным. А пока я принужден передать его наследнику.
Встав из-за стола, нотариус подошел к Эльзе Глюк и почтительно передал ей завещание.
Эльза подняла брови в полном недоумении и машинально взяла бумагу.
Ошеломленный Зауер уставился на Эльзу. Эмма Фит не знала, радоваться ей или плакать. И только нотариус и Штирнер сохраняли спокойствие.
Вдруг Оскар Готлиб покачнулся и стал сползать с кресла. К нему бросились на помощь.
– Доктора!..
Поднялась суматоха.
Глава 4
Счастливая невеста
До утверждения завещания Карла Готлиба над его имуществом была учреждена опека, причем Оскар Готлиб добился того, что опекуном был назначен он. Поэтому Готлибы остались жить в доме покойного банкира, и молодой Рудольф Готлиб по-прежнему держался с независимостью будущего владельца, твердо надеясь, что правосудие «восстановит права законных наследников».
Выявление огромного имущества покойного требовало присутствия всех служащих. Поэтому на другой день после вскрытия завещания к работе вернулись все, не исключая и Эльзы.
– Вы?.. – удивленно встретил ее Зауер. – В качестве кого явились вы сюда?
– В качестве стенографистки, – просто отвечала она.
– Миллиардерши не служат стенографистками! – ответил он ей. Отведя Эльзу в сторону, Зауер сказал: – Прошу вас, присядьте… Нам с вами нужно серьезно переговорить…
Они уселись. Отто, бледный после бессонной ночи, тер лоб рукой, собираясь с мыслями.
– Со вчерашнего дня у меня в голове такой кавардак, что я потерял способность связной речи. Или я подозревал Штирнера в преступлении неосновательно, или… или он опаснее, чем я думал… Но одно для меня ясно: что между мною и вами воздвигается неодолимая преграда… Вы уходите от меня, Эльза!
Эльза с недоумением и упреком посмотрела на него.
– Скажите мне искренно, Эльза, положа руку на сердце, вы ничего не знали о том… счастье, которое ожидало вас?
– Ничего не знала, – твердо отвечала Эльза.
– Но должны же вы знать, по крайней мере, о той вашей необычайной, – подчеркнул Зауер, – услуге Карлу Готлибу, которая оценена им выше всех его богатств?
– Насколько помню, никакой услуги я ему не оказывала.
Зауер опять приложил руку к своему разгоряченному лбу.
– От этого можно сойти с ума… Допустим, что тут замешан Штирнер, – впрочем, я уже сам не уверен в этом, – допустим, он как-нибудь повлиял на старика Готлиба, ловко убедил его в этой несуществующей услуге, которая будто бы обязывала Готлиба быть вам благодарным… Но почему Штирнер тогда не употребил завещание на свое имя? Или… – Зауер вдруг весь как-то выпрямился, и лицо его исказилось болью. – Простите, Эльза, но я должен задать вам еще один крайне щекотливый вопрос: может быть, между вами и Карлом Готлибом были близкие…
Эльза встала, возмущенная.
– Ну, ну, не буду, успокойтесь! Садитесь, прошу вас… Вы же видите, что я вне себя… Мне приходят в голову совершенно нелепые мысли. Ах, это такая пытка!.. Я должен сразу высказать вам все мои сомнения, они мучили меня всю ночь. Чего я не передумал!.. Я думал, может быть, вы… дочь Готлиба…
– Послушайте, Зауер, я сейчас же уйду, если вы…
– Или, может быть… – ха-ха-ха! – вы действуете заодно со Штирнером и являетесь только ширмой для него…
Эльза встала вторично, но Зауер взял ее за руку и насильно посадил.
– Садитесь! Вы должны это выслушать. Поймите, то, что я говорю вам так резко, открыто, в лицо, будут говорить и уже говорят за вашей спиной. Неужели вы не понимаете, что это завещание бросает тень на ваше доброе имя?
– Слушайте, Зауер, я люблю вас, – видите, я говорю вам это открыто, – но всякому терпению есть конец. Если в вас говорит даже безумие, то… я не переношу таких форм безумия. Кто дал вам право оскорблять меня безнаказанно?
– Право, право! Кто дал право подвергать меня пыткам ужасных подозрений… Откуда они? – Зауер замолчал и устало опустил голову.
Эльзе стало его жалко. Она ласково коснулась его руки и тихо сказала:
– Никто вас не подвергал пыткам, вы сами мучаете себя. И для чего? Ведь поймите, Отто, что в наших отношениях ничего не изменилось, и я не понимаю, о какой стене вы говорите.
– Как ничего не изменилось? А миллионы, миллиарды Карла Готлиба! Вы одна из самых богатых женщин в стране, а я… У меня своя, мужская гордость. Я беден и не хочу, чтобы про меня говорили, что я женился на деньгах. Деньги! Разве это не стена?
– Да кто вас убедил в том, что эта стена из мешков с золотом будет стоять между нами? Никакой стены нет и не будет!
Отто Зауер смотрел на Эльзу, еще не понимая, но уже чувствуя облегчение.
– Что вы хотите сказать, Эльза?
– Да то, что совсем не надо быть юрисконсультом Отто Зауером, не спать ночей, доводить себя до помешательства, чтобы понять всю неловкость получения этого наследства. Я и не думаю принимать дара Карла Готлиба. Я откажусь от прав на наследство, вот и все.
– Эльза! Вы? – Зауер крикнул так громко, что Эмма Фит, работавшая в другом конце комнаты, прекратила свою трескотню на машинке.
– Что с вами, Зауер? Вы меня испугали.
– Ничего, фрейлейн, это от радости, оттого, что я вдруг стал богат! Богат безмерно!..
– Значит, вы женитесь на Эльзе? – по-своему поняла Эмма и бросилась целовать смеющуюся подругу и поздравлять сияющего Зауера.
– Что это за семейная сцена! С чем вас поздравляют? – вдруг услышали они голос вошедшего в комнату Штирнера.
– Такое счастье! Эльза выходит замуж за Зауера!.. И они будут безмерно богаты! – воскликнула Эмма, обращаясь к Штирнеру.
– Это правда? – спросил Штирнер.
Эльза и Зауер переглянулись. Эльза помедлила несколько мгновений и потом твердо сказала:
– Да, это правда. Можете нас поздравить.
Зауер был так счастлив, что крепко пожал протянутую Штирнером руку.
– Ну что ж, поздравляю вас, мои будущие хозяева, если, впрочем, вы пожелаете воспользоваться моими услугами. А если нет, всего хорошего! Чемодан на плечи, собираю своих собак и отправляюсь с бродячим цирком… Делать нечего, придется искать другую кассиршу… Может быть, куколка согласится? Эмма, вы согласны? Что с вами, деточка? Вы плачете?
– Это… от… радости! – проговорила Эмма.
– Так ли? – смеялся Штирнер. И, погрозив ей пальцем, он сказал: – Куклы также должны уметь скрывать свои чувства. Признайтесь, вам немножечко жалко Людвига, а? Чуточку любили его, а?..
Вошел лакей.
– Господин Готлиб-старший просит господина Отто Зауера в кабинет.
Зауер кивнул головой Эльзе и неохотно вышел из комнаты. Оставшись наедине с Эльзой, Людвиг Штирнер вдруг стал серьезным.
– Это решено, фрейлейн Глюк?
– Да, это решено.
Штирнер задумался. Потом спросил:
– А я? Я не имею у вас ни малейших шансов на успех?
– Теперь меньше, чем когда-либо… Послушайте, Штирнер, вы, как мне кажется, единственный человек, который может рассеять туман во всем этом деле. Ответьте мне на несколько вопросов.
– Я вас слушаю.
– Можете ли вы объяснить мне тайну завещания?
– Она умерла вместе с Карлом Готлибом.
– Этот ответ не совсем удовлетворяет меня. И еще один, самый тяжелый вопрос: существует ли связь… между составлением завещания и внезапной смертью Карла Готлиба?
– Самая тесная: как только умер Готлиб, стало возможным предъявить завещание к утверждению и вступить в права наследства, – это вам скажет каждый юрист.
– Или вы не хотите меня понять…
– Или вы из деликатности выражаетесь слишком туманно. Говорите прямо: не являюсь ли я виновником смерти старика?
Эльза покраснела.
– Вы сами виноваты, Штирнер. Помните, вы называли честность пороком… И мне трудно примириться с мыслью, что среди знакомых, которым пожимаешь руку…
– Есть рука, обагренная кровью невинного младенца шестидесяти лет? И с этакими руками я осмеливаюсь просить вашей руки…
– Послушайте, Штирнер, где же вы? Так нельзя. Мы давно ждем вас, – проговорил Оскар Готлиб, появляясь в дверях комнаты. Штирнер неохотно поднялся и вышел.
– О чем он с тобой так долго говорил? – подбежала к Эльзе любопытная Эмма.
– Он мне предлагал руку, сердце и земной шар в виде свадебного подарка.
– И что же? Два предложения в один день! Счастливая!
– Эмма, ты знаешь, я отказалась от наследства, – сказала Эльза.
Эмма широко раскрыла свои глаза.
– Ну, и ты не умней Штирнера!
Глава 5
Запутанная история
Оскар Готлиб не умер, но неожиданная потеря наследства, которое ушло из его рук, потрясла его старый организм. С осунувшимся, почерневшим, опухшим лицом сидел он в кабинете известного адвоката Людерса и говорил, склонив голову набок и нервно покручивая в руках карандаш.
– Это дело о наследстве – какая-то сплошная чертовщина и нелепица. Может быть, мой сын Рудольф прав, утверждая, что тут одна шайка. Шайка преступников или сумасшедших. Судите сами. На другой день после вскрытия завещания я пригласил к себе Отто Зауера, юрисконсульта моего покойного брата, чтобы переговорить с ним о деле. Зауер, как близкое доверенное лицо покойного Карла, мог, как мне казалось, пролить свет на эту невероятную историю завещания. Но Зауер или действительно ничего не знал об изменении завещания, или не хотел мне говорить правды. Зато Зауер неожиданно сообщил мне другую новость – что Эльза Глюк отказывается от наследства. Я вызвал к себе Глюк, и она подтвердила это. У меня как камень свалился с сердца. Не прошло, однако, нескольких дней, как завещание было предъявлено в суд к утверждению тем же Зауером по доверенности Эльзы Глюк. «Что же вы делаете?» – спросил я его. Зауер пожал плечами: «Наследница изменила свое намерение».
– А Эльза Глюк? С ней вы говорили еще раз? – спросил адвокат, попыхивая сигарой.
– Говорил. Она произвела на меня странное впечатление. Какое-то каменное спокойствие на лице, тусклый взгляд, вялые движения, будто она не выспалась. «Фрейлейн Глюк, – говорю ей, – ведь вы же отказались от завещания?» – «Не знаю, не помню… может быть», – вяло ответила мне она. «Так зачем же вы подали завещание к утверждению?» Она удивленно смотрит на меня и молчит, молчит как убитая. Так я мучился с ней около часа. А потом она вдруг поднялась и, ни слова не говоря, вышла.
– Может быть, она изменила свое решение под влиянием жениха? – спросил адвокат. – Ведь Зауер ее жених?
– Я тоже так думаю. Но удивительно, что и этот жених тоже выглядит каким-то помешанным. Он мрачен как туча, будто получение его невестой огромного наследства – страшное несчастье. Зауер мрачен, зол и раздражителен. Или он хороший актер, или они все там помешались… Но как бы то ни было, – продолжал Оскар Готлиб, положив карандаш в карман и тотчас вынув его обратно, – завещание предъявлено, и надо бороться. Как ваше мнение, господин адвокат?
Людерс откинул на спинку кресла голову без единого волоска на розовом черепе и, следя за тающим кольцом дыма, начал говорить, как бы рассуждая сам с собой:
– Опровергнуть завещание в исковом порядке по формальным основаниям нельзя: завещание совершено нотариальным порядком, с соблюдением всех законных требований. Протоколом судебного и полицейского дознания установлено, что смерть Карла Готлиба явилась результатом несчастного случая, исключающего злой умысел. Что же остается нам? Доказать ненормальность завещателя в момент составления завещания. Это единственный, но и весьма шаткий путь…
Пустив новое колечко дыма, Людерс обратился к Оскару Готлибу:
– Скажите мне по чистой совести, каковы были у вас отношения с покойным братом? Не было ли у вас… э… э… размолвок, неладов?
– Никаких! – решительно ответил Оскар Готлиб.
– Но этот намек во втором завещании?
Оскар Готлиб покраснел и заерзал на стуле.
– Этот намек! Поймите, что этот намек и служит главной причиной моего желания предъявить иск о недействительности второго завещания. Этот намек позорит меня. Если нелегко примириться с лишением прав на наследство, то еще тяжелее примириться с этой инсинуацией покойного… Я не знаю, чем она вызвана, но здесь какое-то недоразумение. Возможно, что кто-нибудь злонамеренно очернил меня в глазах брата.
– Да, запутанная история… Постараюсь сделать все, что можно, но за успех ручаться трудно.
И, пустив третье колечко дыма, знаменитый адвокат перешел на более легкую и приятную для него тему о гонораре.
Глава 6
Судебный процесс
Судебный процесс Оскара Готлиба с Эльзой Глюк возбудил большой шум. Головокружительный гонорар, который должен был, в случае выигрыша дела, получить знаменитый адвокат Людерс, огромная сумма, оставленная Готлибом по завещанию, неожиданность его посмертной воли, красота новоявленной наследницы, внезапная смерть Готлиба через месяц после составления завещания – все это служило неисчерпаемой темой для газетных заметок и в еще большей степени для обывательских разговоров. Высказывались самые невероятные предположения, велись горячие споры, заключались пари. Больше всего интересовались взаимными отношениями братьев Готлиб, а также отношением Эльзы Глюк к Карлу Готлибу и Зауеру. Какие нити связывали этих людей? Что произошло между Оскаром и Карлом Готлибом? Почему покойный лишил наследства своего брата? Этот вопрос интересовал и суд.
Иск Оскара Готлиба, построенный умелой рукой адвоката Людерса, основывался на том, что завещатель в момент завещания не находился «в здравом уме и твердой памяти». К доказательству этого были приложены все старания. Труп Карла Готлиба потревожили, и лучшие профессора произвели анатомирование мозга. В представленном по этому поводу в суд протоколе были очень подробно описаны вес, цвет мозга, количество мозговых извилин, начинающийся склероз, но основная задача была не решена.
Сделать прямые выводы о психической ненормальности Карла Готлиба эксперты не решались, хотя – не без влияния Людерса – и нашли «некоторые аномалии».
Но у Людерса про запас имелись еще хорошо подготовленные свидетели. С ними Людерсу оказалось управиться легче, чем с экспертами.
Карла Готлиба, стоявшего во главе огромного дела, окружало много людей. Среди них не трудно было навербовать свидетелей, готовых дать за приличное вознаграждение какие угодно показания. Руководимые опытной рукой, свидетели приводили много мелких случаев из жизни покойного, которые подтверждали мысль о том, что Карл Готлиб, возможно, был ненормален.
Главный бухгалтер рассмешил публику, описав одну странность покойного: его чрезмерное, доходящее до мании увлечение рационализацией. Карл Готлиб, например, устроил особый лифт, на площадке которого было установлено кресло, стоящее у его письменного стола. Лифт соединял три этажа. Готлиб нажимал кнопку, и из своей квартиры, находящейся во втором этаже, проваливался в первый, где помещался банк. Подписав бумаги или лично повидавшись с нужным клиентом, он возносился на своем кресле, подобно театральному божеству, во второй этаж, прямо к столу и продолжал начатую работу.
Готлиб не любил, чтобы во время его работы являлись слуги или служащие. «Это расстраивает работу мыслей», – говорил он. Поэтому по всему дому были проведены особые движущиеся бесконечные ленты – транспортеры. Если Готлибу нужна была книга из библиотеки или стакан кофе, он заказывал нужную вещь по телефону, и на бесшумно двигающейся ленте транспортера к его столу подъезжали поднос со стаканом кофе, книга, ящик с сигарами.
– Его увлечение гигиеной также граничило с манией, – говорил один из свидетелей. – Во всех комнатах были расставлены тергометры, гигрометры и сложные аппараты, определяющие состав воздуха и очищающие его. Готлиб не признавал обычной вентиляции: «Наружным воздухом, отравленным пылью и бензиновой гарью, не очистишь воздух в доме», – говорил он. И воздух очищался химически. Специально приставленное лицо следило за тем, чтобы температура неизменно стояла на двенадцати градусах Цельсия: летом она искусственно охлаждалась до этого предела, чтобы воздух был не сух и не влажен, чтобы в нем не убывал кислород и не появлялась углекислота; воздух искусственно озонировался.
Новые, более покладистые или лучше оплаченные Людерсом, эксперты-психиатры на основании этих показаний дали свое заключение с мудрым названием психоза покойного Готлиба. Дело начало явно склоняться в пользу Оскара Готлиба. Оставался только один вопрос, осложнявший решение суда, – отношение Карла к Оскару. Правда, и по этому вопросу ряд свидетелей дал благоприятные показания, подтвердив наличность «братских чувств» между Карлом и Оскаром. Но разрыв между братьями мог произойти на какой-нибудь интимной почве, неизвестной даже близким людям. К счастью для Оскара, доказать существование происшедшей между братьями ссоры никто не мог. Людерс уже предвкушал победу, мысленно распоряжаясь крупным гонораром. Дача в Ницце… Новый автомобиль… Мариэтт… Людерс улыбнулся и сощурил глаза, как кот. Ради этого стоило повозиться с экспертами и свидетелями!.. Людерс старался вовсю, внеся в дело свои недюжинные способности и ораторский талант.
В тот день, когда суд должен был вынести решение, огромный зал суда не мог вместить всех желающих услышать приговор. Любопытные искали глазами Эльзу Глюк, но ее не было. Зауер защищал ее интересы.
Людерс превзошел себя и произнес блестящую речь. Он тонко анализировал показания свидетелей и экспертов, делал неожиданные сопоставления и выводы, блестяще парировал выступление мрачного Зауера. Несколько раз остроумные замечания Людерса покрывались аплодисментами публики, в большинстве, видимо, стоявшей на стороне «законных наследников», то есть Оскара Готлиба. При всей внешней беспристрастности судей было видно, что и они склоняются в пользу Готлиба.
– Что касается отношений покойного Карла Готлиба к моему доверителю, Оскару Готлибу, – сказал в конце своей речи Людерс, – то, каковы бы они ни были, какое значение могут иметь симпатии и антипатии душевнобольного? Зауер говорит, что Карл Готлиб вел крупное дело. – Людерс пожал плечами. – История знает примеры, когда безумные короли управляли огромными государствами, и народ даже не догадывался об этом…
Часть публики зааплодировала. Председатель суда позвонил в звонок.
В этот момент со своего места поднялся Оскар Готлиб. Он имел какой-то сонный вид. С безжизненным лицом, волоча ноги, он равнодушно подошел к столу, за которым сидели судьи, и вяло сказал:
– Прошу слова.
Наступила глубокая тишина.
Как бы что-то припоминая, с трудом подбирая слова, Оскар Готлиб проговорил:
– Неверно… Неверно говорил Людерс. Карл был нормален и здоров. И Карл по заслугам лишил меня наследства. Я виноват перед ним.
Зал напряженно затих. Людерс растерялся, потом бросился к Оскару Готлибу и с раздражением дернул его за рукав.
– Что вы говорите? Опомнитесь! Вы губите все дело! Вы с ума сошли, – шипел он, задыхаясь, на ухо старику.
Оскар отдернул руку и с неожиданным раздражением крикнул:
– Что вы тут шепчете? Не мешайте! Уйдите! Я виноват перед Карлом… Я не могу говорить, в чем моя вина… Это дело семейное… Но это и неважно…
Даже судьи были поражены.
– Но отчего же вы только теперь говорите об этом? – спросил председатель суда.
– Потому теперь… потому… – Готлиб задумался, как бы потеряв мысль, потом продолжал: – Потому что я не знал, что некоторые обстоятельства стали известны покойному брату. Я узнал об этом только сегодня. Не я, а Эльза Глюк заслужила это завещание.
Судебный зал вдруг зашумел, как прорвавшаяся плотина. Звон колокольчика председателя заглушался поднявшимися криками, Людерс был бледен; покачиваясь, подошел он к пюпитру и дрожащей рукой налил воды. Стакан звенел о зубы, и вода пролилась на грудь.
Зауер казался удивленным не менее других.
А Рудольф Готлиб, красный, разъяренный, бросился к отцу и, тряся его за плечи, что-то кричал. Но Оскар был безучастен ко всему. Тогда Рудольф подбежал к судебному столу и, потрясая кулаками, покрывая шум зала, закричал:
– Неужели вы не видите, что он сошел с ума? Тут все или сумасшедшие, или преступники… Я этого так не оставлю!
Суд прекратил заседание. Председатель приказал очистить зал.
