Александр Бубенников
Царь с царицей
2. Взятие Астрахани и изменники
Со светлыми ожиданиями рождения царевича царь Иван, окруженный любовью благочестивой царицы Анастасии, и не убитый вконец печальными событиями на Белозерском богомолье с прежней ревностью и охотой отдавал все силы делам государственным. Главным делом 1553 – 1554-х годов было усмирение завоеванного им казанского царства и завоевание Астраханского. Брата своего первого советника в «ближней» Думе Алексея Адашева, воеводу Данилу с небольшим, но сильным войском царь послал на Каму, а огромное войско под началом отмеченных доблестью воевод Семена Микулинского, Андрея Курбского и Ивана Шереметева послал в казанские земли на мятежников.
Войска, выступив зимой, в самые жестокие морозы, успешно воевали несколько месяцев, разорили в казанских землях возведенную мятежниками новую крепость, уничтожили более десяти тысяч вооруженных неприятелей и взяли в плен вдвое больше. Отличившиеся воеводы получили от государя самые лестные награды того времени – золотые медали – а особо отличившийся в разгроме восставших татар и черемисов князь Андрей Курбский был пожалован царем в бояре…
Усилия бунтовщиков ослабли, черемисы, вотяки и прочие племена в казанской земле просили у московского царя милосердия, обязуясь блюсти ему верность и платить дань. Царь милостиво принял в Москве старейшин племен и дал им жалованные грамоты. Догадывался царь, что на этом мятежи и бунты не закончатся, только на какое-то время оказались развязанными руки царя для завоевания Астрахани. К тому времени посла московского обесчестили и держали в неволе в далекой Астрахани: вот и воспользовался царь удобным случаем, развязав себе руки в казанской земле, возвратить себе древнерусские земли Тмутаракани, где когда-то княжил сын Владимира Святого, князь Мстислав…
Умыслил царь Иван сразу после появления на свет своего потомства послать свою рать на Астрахань… Наконец, когда царица Анастасия подарила царю такого долгожданного сына Ивана, а случилось это 28 марта 1554 года, он решился на астраханский поход… Траур по царевичу Дмитрию снят, все вместе с царем надеются на чудные благотворные в Русском государмтве. Царь был вне себя от великой радости, он искренне верит, что он снова в согласии с Господом, потому и добрый его знак надо использовать по назначению – ради интересов Отечества… Сразу же после ледохода 30-тысячное войско под началом сильного воеводы, князя Юрия Пронского-Шемякина поплыло на судах по Волге на Астрахань. Туда же отправилось войско вятских служилых людей под началом князя Александра Вяземского.
Трудно было предполагать, какое сопротивление окажет последний из астраханских ханов Ямгурчей, который одно время даже хотел быть данником Москвы, но потом, обольщенный мнимым покровительством турецкого султана, пристал к союзу с крымским ханом Девлет-Гиреем и ногайским – Юсуфом. Многие же ногайские мурзы, противники Юсуфа, просили царя, чтобы он отдал Астрахань изгнаннику Дербышу, прежнему властителю астраханскому – еще до Ямгурчея – и готовы были помочь московскому войску. Потому для покорения Астрахани Иван послал гонца в ногайские улусы с призывом к Дербышу срочно выступать и помочь отборному московскому войску.
Опрокинув сторожевые посты астраханцев, и взяв несколько пленников, воеводы узнали от пленных, что хан Ямгурчей стоит в пяти верстах от города в нижнем течении Волги, а в самом городе нет почти никого… Высадившись в двух местах 2 июля, войска Пронского двинулись на астраханскую крепость, редкие защитники при первом же появлении русских побежали. Не встретив никакого сопротивления, наши войска вошли в крепость и заняли Астрахань. Вяземский же со своими полками решительно пошел на ханский стан, только и там не нашел никого. Ямгурчей увел свое войско к Азову, отпустивши своих жен и детей, а также своих знатных вельмож-чиновников на легких судах к морю – эти суда со знатными пленниками были быстро перехвачены.
Все пленники тут же изъявили желание служить Дербышу и зависеть от русского царя, требуя единственно для себя сохранения жизни и личной свободы. После бескровного взятия Астрахани знатных князей и мурз набралось под пятьсот, а простых людей – под десять тысяч. Новый астраханский властитель Дербыш от лица своих подданных поклялся высылать в Москву ежегодную дань – сорок тысяч алтын и три тысячи ценных осетровых рыб. Вельможам предписывалось в случае смерти их властителя Дербыша не искать себе татарского или ногайского хана, а ждать, кого царь московский Иван пожалует им в законные правители. В клятвенной грамоте, скрепленной печатями, сказано было, что подданные русского царя могли теперь свободно ловить рыбу от Казани до Каспийского моря без обложения данью и пошлинами с налогами.
Оставив вместе с Дербышем для его безопасности Козаков, учредив порядок на астраханской земле, воеводы возвратились в Москву с пятью взятыми в плен царицами и великим множеством освобожденных русских невольников, томившихся в астраханских улусах…
Царь Иван получил весть об успешном завершении астраханского похода в конце августа, в день, когда ему исполнилось 24 года. Основанная восточным деспотом Тамерланом Астрахань, на землях древнерусской Тмутаракани – в его руках… Благодаря бескровной победе Русь получила выход в Каспийское море: теперь Москва контролирует все течение Волги – от истоков в тверской земле до дельты в астраханской. Персия и правители Центральной Азии вынуждены считаться с Москвой, потому и обязаны пустить русских купцов на свои богатейшие рынки…
Празднуя свой день рождения, 29 августа 1554 года, с митрополитом Макарием и со всем своим двором в подмосковном селе Коломенском, обрадованный своей астраханской победой не менее, чем своему отцовству, царь ликует. Победителю пристало быть милосердным; царь, встретив с великой честью плененных цариц, отпускает всех назад в Астрахань – к удовольствию Дербыша…
Только младшая из пленных цариц, которая на пути в Москву родила сына, пожелала вместе с ним креститься в Москве. И на торжественном богослужении митрополит Макарий в присутствии царя Ивана крестил знатную пленницу-царицу: сына назвали царевичем Петром, а мать Юлианией… Скоро царь женил на Юлиании своего именитого дворянина Захария Плещеева…
Не ведал государь, что скоро придется столкнуться ему с изменой и вероломством Дербыша, снявшего с себя личину друга царя московского и пошедшего на союз с Девлет-Гиреем и Юсуфом, как только что прознал про измену в собственном государстве…
В конце июля 1554 года, в разгар астраханского похода, в Литву пытался убежать один из участников заговора против царя, князь Никита Ростовский, которого схватили по дороге недалеко от города Торопца. На допросе тот признался, что его послал в Литву боярин Семен Васильевич Ростовский передать королю Сигизмунду, что он сам отъезжает к нему от царя с братьями и племянниками…
Схваченный по приказу царя боярин Семен Ростовский на допросе стал прикидываться ветошью и «Ваньку валять»: якобы хотел бежать от собственного убожества и скудоумства – поскольку по-пустому изъедает царское жалованье и отцовское наследство. Однако люди, вызванные на допрос, показали, что он сносился с литовским послом Довойною, когда тот был в Москве, и даже сам тайно дважды виделся с ним – говорил ему, как обстоят дела в Думе насчет мира с Литвой, поносил государя и требовал себе опасной грамоты для бегства. Семен Ростовский вынужден был признаться, что с ним хотели бежать в Литву родственники его, князья Лобановы и Приимковы.
Боярин очень боялся сурового наказания государя. Если в Литве и Польше участие знати в избрании на трон монарха считалось само собой разумеющимся – законным и необходимым! – и ни коим образом не рассматривалось как государственная измена, то в Русском государстве все было с точностью наоборот. Князья и бояре, высказавшиеся в момент болезни царя не за царевича Дмитрия, а за его династического соперника Владимира Старицкого, знали, что от выжившего царя их ожидает неминуемая кара…
Судебное разбирательство по делу беглеца-боярина Семена Ростовского выявило многих заговорщиков, имена которых были неизвестны царю. Многие знатные бояре и князья, оказавшиеся в тени «мятежа у постели царя», были скомпрометированы розыском Семена Ростовского, вскрылись невидимые доселе связи и нити масштабного заговора против царя и его семейства, в первую очередь против партии Захарьиных. Кроме многочисленной родни Ефросиньи и Владимира Старицких, из старомосковского рода Патрикеевых, князей Щенятевых, Курлятевых, Куракиных, выяснилась неприглядная роль князей Турунтая-Пронского, Немого-Оболенского, Репнина и даже бояр-воевод Серебряного, Микулинского, а также многих других князей и дворян, членов Государевого двора. Большинство заговорщиков сплачивала ненависть к партии Захарьиных, решимость не допустить их прихода к власти…
Боярский суд – по делу Семена Ростовского – с ведома царя Ивана и митрополита Макария вел дело весьма осмотрительно и осторожно. Судьи по тайному распоряжению царя намеренно закрывали глаза на многие боярские преступления, не придавали значения выбитым из Ростовского показаниям насчет преступных связей Ефросиньи Старицкой со многими и многими знатными вельможами, которым царь доверял, как самому себе. Нарочно главными сообщниками князя Ростовского в Москве были объявлены только княжьи холопы.
В письменном наказе послу, отправленному царем в Литву, говорилось: «Если станут спрашивать о деле князя Семена Ростовского, то говорить: пожаловал его государь боярством для Отечества, а сам он недороден, в разуме прост и на службу не годится. Однако захотел, чтоб государь пожаловал его наравне с дородными. Государь его так не жаловал, а он, рассердившись по малоумству, начал со многими всякими иноземцами говорить непригожие речи про государя и про землю, чтобы государю досадить. Государь вины его сыскал, что он государя с многими землями ссорил, и за то велел его казнить. А станут говорить: с князем Семеном хотели отъехать многие бояре и дворяне? Отвечать: к такому дураку добрый кто пристанет? С ним хотели отъехать только родственники его, такие же дураки…»
Выяснилось, что в беседах с литовским послом и его помощниками боярин Ростовский почем зря поносил партию Захарьиных. Если бы Никита и Данила Романовичи не оплошали на Белозерском богомолье, оказавшись повинными в «случайном» утоплении своего племянника-царевича Дмитрия, которому они первыми из бояр присягнули на верность, они имели бы все основания настаивать на казни беглеца изменника Семена Ростовского. Наверняка, вместе с боярином на скамью подсудимых пошли бы князья Старицкие и многие их сообщники… Только учинить суд над своими противниками из соперничавших боярских партий, изгнать из Думы многих своих противников Захарьиным было уже не под силу – они справедливо лишились кредита доверия у царя после трагической промашки на Белозерском богомолье.
3. Прощение изменников
Суд все же приговорил боярина Ростовского к публичной позорной казни на Красной площади – на Лобном месте. В ночь перед казнью поседевшего, белого, как лунь боярина, боярина доставили к царю для беседы с глазу на глаз.
– Скажи то, что от суда утаил, Семен… – Иван устремил на боярина испепеляюще-насмешливый взор. – Скажешь мне на ухо – и казни позорной и лютой избежишь… Кого еще знаешь из главных заговорщиков?..
– Господи, господи, господи… – затараторил боярин. – …О чем ты спрашиваешь, царь? Не пойму… Ничего не знаю – не ведаю ни сном, ни духом… Я все, что знал, сказал…
– …На ухо говори мне, Семен, и жить останешься… Завтра выведут тебя на площадь – и ничего тебе за слово правды не будет… Доверься мне… Будет объявлено, что по ходатайству митрополита Макария царь твою казнь заменил заточением – тюрьмой в северной земле…
– Тюрьмой?..
– Да, тюрьмой… Тебя помилуют и отправят на Белоозеро… Конечно, всю твою вооруженную свиту распустят… Но ведь жизнь твоя сохранена будет – понимаешь хоть это, Семен?.. Или ты и вправду дурак – дураком, за которого выдавал себя судьям на суде?..
– Ни за кого я себя не выдавал… – Ростовский сокрушенно качнул головой и выдохнул. – Действительно, все это от моего собственного малоумия – и участие в заговоре, и поддержка Старицких… Откуда мне было знать, что царь Иван Васильевич выздоровеет и всех нас, грешных еще переживет… Княгиня Ефросинья меня лично склонила в свою сторону двумя козырями… Во-первых, говорит, в жилах сына Владимира и малолетнего царевича Дмитрия течет одна кровь их праотцев великий Дмитрия Донского и Ивана Великого… Только шестимесячному царевичу нужно еще лет шестнадцать, чтобы войти в разум князя-воеводы Владимира Старицкого…
– А во-вторых?
А во-вторых, Ефросинья говорила нам всем на тайных встречах – царь Иван сам выделил ее сына Владимира в казанском походе, самыми знатными дарами отметил среди всех воевод и князей… Что после этого скажешь?.. Сам видел, как ты, царь Иван Васильевич уважил на знатном пире после Казани своего любимого двоюродного брата Владимира… В любом случае династический соперник у царевича Дмитрия в лице князя-воеводы Владимира Старицкого был достойный из достойнейших… А малоумство мое только в одном – не мог додуматься, что мой любимый царь, что при смерти лежал, способен вдруг выздороветь… Если б знал, моментом присягнул бы царевичу – и к Старицкой ни одной ногой, ни одним копытом…
– Вот это и есть скудоумие боярское, что готов ты был, Семен, посягнуть на законного природного престолонаследника, учинить беззаконие на троне в пользу двоюродного брата моего при живом еще царевиче и больном государе… – Иван поморщился и возвысил голос. – Только твое скудоумие меня уже мало интересует – все это в прошлом, а враги и недруги в настоящем… Говори, кто еще принимал участие в заговоре? – Иван ласково погладил боярина по голове. – Отвечай, не бойся… Я даже готов дать тебе слово царское, что не только ты избежишь позорной лютой казни, но и названные тобой люди не будут наказаны… Понимаешь – никто не будет наказан…. Разумеется, до поры, до времени – до нового преступления… После которого уже нельзя будет прощать… Или ты не веришь слову царскому, Семен?..
– Верю, царь…
– Так в чем же дело?.. Или изменникам сочувствуешь больше, чем своему царю милосердному?.. Собачьего нрава не изменишь, впрочем настоящие верные псы своего хозяина не кусают… А предатели, словно ждали удобного случая, чтобы укусить… Вот и ты, Семен, укусил своего царя, как бешенная собака… А царь даже к бешенной собаке милостив оказался – казнить не желает… Только требует от тебя… Нет, просит тебя, боярин, быть правдивым перед твоим законным природным царем русским… Ведь ты же русский православный князь… Так оставайся же князем, а не…
Боярин заплакал, плечи его затряслись… Размазывая слезы по щекам, Ростовский жалостно пискнул:
– Не хочу грех на душу брать даже перед казнью… Уверен точно, наверняка, что еще двое принимали участие в заговоре… Насчет третьего до конца не уверен… Только тем двум я слово дал, что никогда никому не выдам…
– Поплачь, Семен, поплачь… Ты не предатель, если царя известишь об измене, о которой он сам не догадывался… Утаишь – стыдно и совестно будет, что царя своего не предупредил, новые измены и преступления измены множа… Сам знаешь, раз русским уродился, что стыд-то на Руси Святой гораздо сильнее страха смерти… А совесть – вещь такая, что душу оскверненную изменой изъесть может… Совесть на Руси Святой больше жизни иногда, нет… Всегда, брат, всегда, стоит больше жизни совесть, пока душа в телесной оболочке теплится…
– Знаю, царь… Знаю… Вот и боюсь назвать имена близких тебе людей, ибо также уверен, что твое знание великой скорбью обернется… Ефросинья Старицкая могла бы подтвердить об их участии в заговоре – только не скажет, хоть на огне ее пытай… А скорбью великой сердце ты опалишь себе – жить не захочется, когда самые близкие друзья и соратники предают.
– Не причитай, князь…
– Сейчас, сейчас… Только с мыслями соберусь…
– Собирайся…
– Сейчас, царь, сейчас…
– Ну…
– Ты им веришь, как себе, а они…
– Говори мне на ухо – кто они?..
Ростовский наклонился к царю и прошелестел еле слышно одними губами:
– Иерей Сильвестр и Алексей Адашев – твои ближайшие советники… Которым ты доверяешь, как самому себе.
– Врешь, собака… Ой, ведь врешь… Они самыми первыми присягу царевичу Дмитрию принесли… На моих глазах…
– …Они же первыми из твоей «тайной» Думы – даже быстрей свояка твоего, князя Палецкого связались с Ефросиньей Старицкой… – Ростовский горько усмехнулся, видя опрокинутое лицо царя. – …Я же говорил тебе, Иван Васильевич, что преумножив знания тайные, ты только скорбь преумножил… Меру скорби душевной превзошел, и потому твое горе от потери друзей и соратников безмерно… Ну, как теперь, после моего признания простишь своих друзей, точнее, простишь своих тайных врагов-изменников – или не простишь?..
– А вот это уже не твоего ума дело, Семен… – Спокойно с непроницаемым лицом ответил Иван. – …Иногда не надо спешить не только с наказанием, но и милостью… Уж в чем-чем, а ты своего царя в скудоумии не обвинишь…
– Не думаю, чтобы Сильвестр и Адашев твоей погибели жаждали… – Ростовский зябко повел плечами. – Только уж в случае твоей смерти – это уж точно – переметнулись бы на сторону Старицких… У них какие-то давние связи со Старицкими князьями… Какие-то тайные новгородские нити у Сильвестра… А насчет Алексей Адашева – не знаю толком, почему он к Старицким переметнулся… Может, Сильвестр его склонил?.. Врать не буду… Не моего ума это дело… Только вот такие вот пироги испеклись на кухне Старицких – несъедобные, ядовитые пирожки для царского семейства… Грешным делом, когда с царевичем Дмитрием беда на богомолье приключилась, я на них подумал, на Сильвестра и Адашева… Им ничего не стоило убедить Максима Грека сделать свое зловещее пророчество насчет гибели царевича, если…
Иван сделал недовольный решительный жест рукой, обрывая речи боярина, и жестко приказал:
– …Хватит… Остановись… Я о том тебя не расспрашивал…
– Понял, царь… Хочешь узнать третье имя главного заговорщика?.. – Ростовский ухмыльнулся. – Только напраслину возводить на этого князя не буду… Сам своими глазами у Старицких не видел… Слышал от самого князя Владимира речи, сказанные при Ефросинье, что к ним примкнул и твой сердечный друг юности Андрей Курбский… Как ему не примкнуть, если у того большие претензии есть к царю за ущемление удельных князей ярославских?.. Правда, князь Андрей, судя по речам Владимира Старицкого, больше всего переживал что крест целовал царевичу и мучился, как разрушить бы крестоцелование, которое, как тяжелый жернов на шее… Это я к тому, что в отличие от Сильвестра и Адашева Алексея, Курбский все же совестливый человек… Тех двоих, судя по всему, совесть не мучила… Поцеловали крест царевичу, готовы были также легко целовать крест Владимиру Старицкому…
– Не врешь про Курбского? – Иван напряженно примерил суровый взгляд в переносицу вспотевшего боярина. – Смотри в глаза…
– Дай, царь, крест, поцелую… – Ростовский умоляюще смотрел на царя, показывая всем видом, что готов хоть сейчас, в сию минуту крест целовать. – …Истинная правда, нет нужды врать и наговаривать… Но и покрывать не имею права перед царем всемогущим и милостивым…
– Вот что, я тебя попрошу… – Иван тяжко вздохнул и негромко, но твердо произнес. – …Как я обещал, завтра тебя помилуют, казнь заменят ссылкой на Белоозеро… Но ты никому не должен говорить то, что мне сказал… Это в твоих же интересах, Семен… Молчи, как рыба в воде… Будешь молчать, не будет тебе худа в ссылке, а то и вовсе прощу тебя, если в том необходимость увижу… Молчок – понял?..
– М-м-м… – промычал Ростовский и удовлетворенно кивнул головой, показывая, очевидно, что отныне он нем, как рыба в воде – и это его последнее нечленораздельное мычание тому подтверждение.
Действительно, осужденный на смерть боярин Семен Ростовский был выведен палачами для публичной казни – «на позор и ради пресечения новых измен» – только приговор суда не был приведен в исполнение. Народу на Красной площади было объявлено, что по ходатайству митрополита Макария милосердный царь Иван Васильевич позорную казнь заменил изменнику бессрочным заточением в тюрьме на Белоозеро…
После того, как воспользовавшись подстроенной «трагической промашкой» на Белозерском богомолье братьев царицы, Данилы и Никиты Романовичей, мудрые советники «ближней» думы отогнали этих недостойных «ласкателей» прочь от государя, партия Захарьиных на долгое время утратила свое влияние в государстве после острейшего династического кризиса. Царь нарочито равнодушно отнесся к удалению из власти неудачников-шуринов Захарьиных, да и к тому, что в соперничестве за влияние на царские властные решения верх взяли придворный «советчик» Сильвестр и инициатор главных государственных реформ Алексей Адашев.
Иван с внутренним наслаждением видел страх и подобострастие «советчика» и реформатора, с которыми те внушали царю необходимость полной реабилитации Владимира Старицкого и его матери Ефросиньи, замешанных в «боярском мятеже у постели государя». Благодаря стараниям Сильвестра и Адашева, царь милостиво допускает до себя двоюродного брата… Все вокруг рады и счастливы, видя, как недавний главный претендент на престол, князь Владимир Старицкий, покорно склоняется пред царем-братом, смиренно и раболепно просит прощения за непокой и хлопоты во время болезни царя, выражает искреннюю радость в связи с появлением законного престолонаследника, царевича Ивана Ивановича…
«Советчик» Сильвестр и реформатор Алексей Адашев пошли еще дальше: внушили царю мысль о необходимости написания нового завещания. И снисходительный царь, утешенный рождением сына-царевича Ивана – по настойчивой подсказке советников «ближней» Думы – в написанном новом завещании высказал абсолютную доверенность к двоюродному брату Владимиру. Объявил его – в случае своей скоропостижной смерти – не только главным опекуном малолетнего царевича Ивана и своей правой рукой, государственным правителем, но и законным правопреемником престола в случае, если Боже упаси, царевич Иван скончается в малолетстве.
Не было никаких оснований царю видеть в действиях Сильвестра и Адашева некие тайные, преступные намерения, ибо по подсказке своих советников из «ближней» Думы Владимир Старицкий дал царю клятву быть верным своей совести и долгу… Даже странное приложение к клятве князя Старицкого выбили у него – якобы на радость царю и всему царскому семейству – его ушлые и проницательные советники… Поклялся Владимир Старицкий даже в том, что готов не пощадить он даже своей матери Ефросиньи, если та замыслила бы какое зло против царевича Ивана и царицы Анастасии… И еще поклялся на Животворящем Кресте князь Андрей Старицкий – «не знать ни мести, ни пристрастия в делах государственных, не вершить оных дел без ведома царицы Анастасии, митрополита Макария, думных советников и не держать у себя в московском доме больше ста воинов».
Обратил внимание царь, что священной клятвой, крестоцелованием князь Старицкий оказался повязан не только по отношению к царю, царице, митрополиту, но и к думным советникам… А это означало, что теперь «законный наследник трона» со своей третьей позиции чем-то был обязан и Сильвестру, Адашеву, Курбскому, ибо многих дел – хороших или дурных, это уже другой вопрос – не должен делать без их ведома…
Закрыл Иван глаза на эту странную обмолвку клятвенную двоюродного братца, который ободренный проявлением неслыханной милости, спешил уверить своего государя, что теперь он верен ему до гроба и счастлив видеть в вечном добром здравии все его царское семейство. Царь равнодушно выслушивал и даже благодарил коварного брата Старицкого, доброхотов-советников, сделавших все возможное и невозможное для сближения династических соперников… Только в каждом взгляде и легком движении губ своих главных «советчиков» Сильвестра и Адашева спокойно, без излишнего содрогания сердца видел неискренность и фальшь…
Даже честный и преданный друг детства и юности Андрей Курбский, только что удостоенный боярского звания, уже не кажется Ивану искренним в своей радости служить царю, готовности сложить голову за царя и Отечество. Чувство испытанной измены друзей и соратников не остро и мучительно – просто он им не доверяет полностью и безоглядно, как ранее… Хотя дела есть дела – и в выполнении неотложных дел государственных Иван вынужден по-прежнему полагаться на своих соратников, только уже не безоглядно, не до конца, до самого последнего края… Простил ли царь друзьям и соратникам первую измену?.. Вторая измена все скажет-покажет – или все же Бог на Руси любит Троицу?..
Треснула царева душа великими сомнениями, изнемог в поисках врагов и недругов, когда и опереться-то не на кого… Даже в «ближней» Думе после изгнания оттуда Захарьиных не было прежнего единодушия и единомыслия… «Так ведь, может, это к лучшему?.. – С тревогой на сердце спрашивал себя царь. – Зачем мне дутые вожди-шурины, которые, формально руководя ближней Думой, как братья царицы, на самом деле были беспомощны в проведении реформ, ни шагу не могли ступить без подсказок Адашева, Сильвестра… Если бы Захарьиным удалось, как им мечталось, добиться суда над Владимиром и Ефросиньей Старицкими вместе с их сообщниками, они могли бы запросто изгнать из боярской Думы всех своих политических противников и безоговорочно утвердить свои первые позиции при дворе…»
Иван догадывался, что Анастасии будет тяжело услышать об отставке ее братьев, когда их почетное место в ближней Думе займут новые люди во главе с Дмитрием Курлятевым-Оболенским. «А этих новых людишек активно продвигают и поддерживают Адашев, Сильвестр, Курбский, скрытые изменники, не догадывающиеся, что царь знает об их тайных связях со Старицкими во время его болезни и династического кризиса, об их зловещем вкладе в страшное пророчество Максима Грека и трагедию на Богомолье… – думал Иван с внутренней ухмылкой. – Ведь, по сути, ни к чему не придерешься – успешно продвигаются реформы… И в новых проектах реформ больше всего импонирует мне, что есть твердые намерения искоренить боярские злоупотребления, беззакония и самовольства… Только стесняют меня их советы, давят… Царская власть из-за ограничений со стороны даже самых ближних советников ближней Думы утрачивает блеск, особенно, если вспомнить, что благостные и полезные советы дают бывшие изменники…».
Иван давно хотел поговорить с Анастасией после отставки ее братьев, памятуя ее слова: что бы ни случилось, в личной преданности царю братьев Данилу и Никиту Романовичей упрекнуть не удастся… Не то что новых членов ближней Думы, с явным преобладанием представителей княжеского дома Оболенских, которые привел с собой заступивший на место Захарьиных новый глава Думы Дмитрий Курлятев-Оболенский – креатура Сильвестра, Адашева, Курбского… Наконец, в опочивальне царицы Иван решился на давно откладываемый откровенный разговор с супругой.
– Хочу, чтобы все тебе было ясно в удалении из ближней Думы твоих братьев… Были большие надежды, что новые люди в ней дела большие государственные помогут устроить… Вроде и устраиваются… Только смущает меня, уж больно ловко одна рука другую руку моет… – с глубоко скрытой горечью в голосе пожаловался Иван Анастасии. – Сначала Сильвестр с Адашевым на место твоих удаленных братьев ввели в ближнюю Думу князя Дмитрия Курлятева…. А потом уже Сильвестр с Адашевым и Курбским, пользуясь покровительством Курлятева, начали все под себя подминать, царскую власть веригами своих ограничений отягощать… На словах все гладко, а на деле – ой, как не сладко… Рисуют реформаторы благостную перспективу укрепления единодержавия и могущества царской власти… Токмо вериги тяжкие ограничений так грудь царскую сдавливают, что царю уже и не дыхнуть и не развернуться, ни волю не изъявить, ни приказом на нерадивых и корыстных обрушиться… Все в их системе управления страшными ограничениями опутано… Понимаешь о чем я говорю?.. Всех моих советчиков объединяла ранее решимость не допустить прихода к власти Захарьиных… А теперь, когда твои братья задвинуты, советчиками движет новая идея фикс – ограничить царскую власть… И все это под сладким соусом резкой критики боярских злоупотреблений – от Глинских, до Захарьиных…
– Осунулся ты, милый, помрачнел… Морщины резче выступают от дум твоих тяжких… Неужто думаешь, что за братьев буду заступаться?.. Твоей воли перечить не смею – если на твоя воля царская… Токмо если ты с чужого голоса и по чужой воле братьев удалил от себя, со двора прогнал – тогда Господь тебе судья… Думай и действуй твёрдо и решительно, без оглядки на советчиков своих… Я ведь раньше от всей души одобряла твою дружбу и с Алексеем Адашевым, и с Андреем Курбским, даже с Сильвестром…
– …Почему даже с Сильвестром?
– А потому что ты больше всего прислушивался к наставлениям и советам Сильвестра… А потом уже Алексея, Андрея… Иногда мне казалось, что, если Сильвестр сказал бы тебе, откажись от своей супруги Анастасии – так надо Господу, не гневи Бога! – ты бы отказался от меня… А что говорить о моих братьях Даниле и Никите?.. Наверняка, сказал тебе Сильвестр – откажись от Захарьиных, не гневи Бога… Вот ты и отказался от помощи самых преданных нам людей…
– Остановись, Анастасия… Сколько слез мы выплакали с тобой тогда на богомолье над гробиком несчастного Дмитрия…
– Но нельзя же его гибель приписывать только нерадивости моих братьев… Иван, милый, неужели ты по-прежнему считаешь, что в том несчастье виноваты только одни мои братья безвинные…
Иван попытался погладить Анастасию по голове, но царица спокойно и твердо отстранила его руку. Иван, немного задумавшись, произнес глухим не своим голосом, в котором было замешано столько тоски и печали:
– …Когда-то ты думала не так… – Иван поежился от пробежавших по спине мурашек. – …Это сейчас, когда у нас с тобой есть сын-царевич Иван, когда ты снова брюхата, можно вести такие речи… А вспомни, что было с нами тогда на Белоозеро?.. На тебя страшно было смотреть… Да и братья тогда у тебя и у меня в ногах валялись – о своей вине перед Господом голосили, что сгубили младенческую душу Дмитрия… Али позабыла, Анастасия?..
– Ничего не позабыла… – Анастасия тяжело вздохнула. – …Время раны душевные лечит… Наверное, ты прав, что, не будь сына, и не жди я снова ребенка, по другому бы на мир глядела… Черным мне бы этот мир без маленького Дмитрия казался – это точно… А сейчас… Не знаю, что сейчас… Ведь мне передается твое отношение с друзьями-советниками… Женское сердце – вещун великий… Разве я не ощущаю, что тон твоих речей с советниками старыми после изгнания из ближней Думы изменился?.. Разве я не вижу, что, несмотря на их радость при удалении от тебя Данилы и Романа – их трудами и помыслами – появилась натянутость в ваших взаимоотношениях… Разве я не замечаю жестокий блеск в твоих глазах, когда ты говоришь о Сильвестре, Адашеве, Курбском… Скажи, Иван, ведь они, а не мои братья виновны в гибели маленького Дмитрия – не так ли?.. Ведь они все так устроили и подговорили старца Максима Святогорца, чтобы он напугал тебя зачем-то зловещим пророчеством… Зачем им нужны были твои и мои страдания, муки не выносимые – словно они смерти нашей желали… Разъединить нас с тобой задумали… Словно знают, что мне без тебя не жить, а тебе без меня… Ты что-то не договариваешь… Не мучай меня, откройся мне, ладо мое…
