Александр Бубенников
Годунов. Кровавый путь к трону
Глава 5
Не желающие усиления партии Романовых, Шуйские решили «без Романовых» отстранить от власти набиравшего политическую силу Бориса Федоровича Годунова и вытеснить на задворки возглавляемую им партию Годуновых. Пользуясь поддержкой своего ставленника епископа Крутицкого Варлаама и «управляемого» митрополита Дионисия, Шуйские решили развести царя Федора Ивановича с его якобы бесплодной супругой, царицей Ириной Годуновой. Митрополит Дионисий, по наущению епископа Варлаама, составил слезную челобитную на имя венчанного им на царство Федора Блаженного, чтобы тот «чадородия ради второй брак принял, а первую свою супругу-царицу отпустил в иноческий чин». Митрополит, написав челобитную, имел с царем тайную для Годуновых встречу, на которой напомнил Федору Ивановичу, что еще раньше покойный его батюшка изволил сильно печалиться и беспокоиться по поводу бесплодия его сына Федора, особенно после трагической смерти старшего сына Ивана. Тогда церковь не настаивала на разводе Федора с женой, надеясь, что время все расставит по своим местам, и божьей милостью Ирина Годунова разрешится бременем и подарит престолу наследника-царевича…
Годунов старался хоть что-то сделать для своей сестры. Зная, что у нее было уже много выкидышей на разной стадии беременности, через сношения с английским двором он выписал в Москву английского специалиста по женским болезням и акушерству… Видя перед собой зримые примеры часто болевшего Федора и любимой сестры, не испытывающей счастья материнства, Годунов пытался подстраховаться, ибо смерть царя или царицы были равносильны для него политической смерти, падением в бездну небытия. Тайно от Думы, посвятив только своего дядю Дмитрия, Борис вступил в опасные сношения с правительством Священной Римской империи и предложил, в случае смерти Федора Блаженного, заключить брак между вдовой-сестрой и австрийским принцем. Но об этой интриге каким-то образом узнали «разведчики» из партии Шуйских, бояре доложили царю, тот был взбешен. Только сестра Ирина как-то смягчила гнев супруга, грозившего публично поколотить шурина посохом. Годунов все равно готовился к самому худшему: тайно сносился с англичанами насчет возможного политического убежища, на всякий случай, если дело примет самый плохой, необратимый оборот. При этом пошел на беспримерный показушный шаг «замаливания своих грехов»: пожаловал Сергиевой лавре 1000 рублей золотом, чем привел в изумление не только владык Дионисия и Варлаама, но и скуповатого на подношения церкви Ивана Петровича Шуйского. Возможно, этот отчаянный жест искреннего «жертвования» давал Годунову живительные силы для дипломатического разговора с владыками и Шуйскими, настаивающими на беспрекословном разводе его любимой сестры Ирины…
Митрополит и епископ, выполняя наказ Шуйских развести царя и царицу, чтобы ослабить партию Годунова, били в самое больное место царя. Федор Блаженный безумно любил свою супругу, не мог жить без нее, существование без обожаемой с юных лет Ирины не имело для Федора никакого смысла. Откуда было слабовольному, не сильному умом Федору знать, что Шуйские через Дионисия и Варлаама «стреляли дуплетом»: глядишь, за ушедшей в монастырь Ириной и Федор Блаженный подастся за ней по проторенной иноческой тропе. Царский престол пуст, а свято место пусто не бывает – и Шуйские на троне! Они найдут, кого двинуть туда, Ивана или более молодого Василия Шуйского…
К тому же знали Шуйские и особое расположение царя к святым отцам церкви Дионисию и Варлааму, даром, что ли, Федор, утомленный светским великолепием и мишурой земного царства, искал душевного покоя и отдохновения в набожности и молитвах, когда часто смиренным богомольцем-молитвенником совершал пешие паломничества в далекие монастыри и Сергиеву лавру. Причем иногда брал с собой супругу Ирину, провожаемую свитой из знатнейших боярынь и полком особенных телохранителей царицы. И не догадывался недалекий Федор, что царицу охраняют государевы люди сильнее самого царя, а пышность выхода царицы в свет и в обители должны вселить в богобоязненный русский народ уважение к великой царице Ирине и ее великому роду Годуновых…
Умный и предусмотрительный Борис Годунов, узнав о челобитной митрополита Дионисия, сразу же оценил огромную опасность для сестры и себя лично. Ирина легко могла повторить судьбу первой супруги государя Василия III, Соломонии Сабуровой, к тому же дальней родственницы Бориса и Ирины Годуновых. «Бесплодную Соломонию» с помощью боярских интриг отправили в Суздальскую обитель. И никто не вспоминает сейчас, что многие святые отцы были тогда на стороне Соломонии, а не на стороне государя…
Прознал Борис Федорович, как упертые бояре Иван и Петр Шуйские, в желании сместить Годунова, подбивали митрополита на авантюру с челобитной царю, организовали «земский сход» из московского и окрестного купечества и дворянства на предмет развода царя с бесплодной царицей. При обеспечении развода царя под давлением земцев, заменив Ирину Годунову Ириной Мстиславской, Шуйские лишали возможности Бориса Годунова влиять на царя посредством брачно-семейных уз. Тогда царем безвольным можно было манипулировать давлением бояр партии Шуйских: сила солому ломит… Но Шуйские недооценили потенциал интригана Годунова и верность царя своей обожаемой супруге. Федор Блаженный готов был защищать Ирину и свое семейное счастье до последнего, даже без науськивания своего шурина и «легкомысленных земцев» против Шуйских. Если, еще будучи юным царевичем, Федор нашел в себе силы перечить воле своего батюшки, царя Грозного, требующего развода с «бесплодной» супругой, то Шуйские с челобитной митрополита Дионисия были царю не «божий указ».
А интриги конюшего-шурина Бориса оказались, кстати, в помощь богобоязненному постнику и молитвеннику Федору Блаженному. Для победы над партией Шуйских Годунов заручился поддержкой партии Романовых. Как-никак, он был просвещенным властителем и знал лозунг великих интриганов прошлого: «Разделяй и властвуй». Годунов убедил выступить против развода царицы Ирины с царем сыновей почившего Никиты Романовича, Федора и Александра, вместе с их родней, Сицким и Троекуровым. Недавно партия Шуйских помешала партии Романовых одолеть временщика-конюшего Годунова, теперь же партия Романовых помогала сорвать планы партии Шуйских из «суздальских Рюриковичей».
Но провал затеи Шуйских через земство сковырнуть первого боярина и шурина царя, уничтожить партию Годуновых не слишком радовал Бориса Федоровича. Еще бы, надо будет отвечать мстительными репрессиями, пускай не поголовно, выборочно, купеческого люда, пошедшего за Шуйскими, да и многих родичей Ивана Петровича придется допрашивать и высылать «провинившихся» куда подальше. Не до репрессий с выборочными казнями и ссылками было Годунову, надо было утверждать безопасность государства – внутреннюю и внешнюю. А еще заниматься многими хозяйственными делами в государстве, устранять наследство запустения, доставшееся от опричнины Грозного его венчанному на царство сыну Блаженному.
Ведь знали и Шуйские, и Романовы, что партия Годуновых с их харизматичным лидером – это государственники, пекущиеся о судьбе Русского царства, расширяющегося на восток, в земли сибирские и забайкальские. Ан нет, все равно Шуйские и Романовы вставляли палки в колеса Годуновым – им, видно, тоже хотелось порулить государственным механизмом, да и обогатиться при успешном или каком-то полезном и роду, и стране управлении.
При безвольном царе Блаженном, которого ученые иноземцы величали с подачи противников Годунова не иначе, как «Durak», не догадываясь об истинном значении этого слова, Борису Федоровичу приходилось напрягаться в государственном обустройстве не за двоих-троих, а за сотни и тысячи. Все же постник-келейник Блаженный, следуя наущениям любимой царицы, недаром отдал бразды правления Московским царством своему шурину, веря в его властный талант движителя и организатора государственного порядка и развития. Верил царь Блаженный и в большой дипломатический талант шурина, чтобы без лишних потрясений обеспечивать внутреннюю и внешнюю безопасность государства с приближением счастливых времен народной жизни.
Не собирался царь Блаженный, как его властный шурин, великий боярин Думы, менять худых проворовавшихся наместников, воевод и судей в близких и дальних землях его царства на избранных и «лучших». Когда бояре и князья из других партий, противников Годунова, через духовника царя митрополита Дионисия доносили до ушей царя, что Годунов не «лучших» возводит на «теплые места» – вон своего престарелого дядю Дмитрия Годунова провел в наместники Великого Новгорода – царь отвечал с блаженной улыбкой: «На то воля Божья для спокойствия в царстве».
Вряд ли было интересно царю, как его хозяйственный и дипломатичный шурин борется с лихоимством на местах, где Годунов не только сурово наказывал чиновников и грозил им казнями за лихо и ложь, но и удвоил успешным и деятельным воеводам и дьякам жалованье, чтобы те могли пристойно жить, отдаваясь полностью службе государевой. И войско Годунов укрепил, для обеспечения чести русского оружия и безопасности граждан. А бунты в неспокойных землях черемисских и на берегах Волги устранял не через большое кровопролитие силой оружия, а больше с помощью тонкой дипломатии, переговоров ради замирения и спокойствия в землях Отечества. Тогда же Годунов задумал и велел строить многие крепости и города на лугах и возвышенностях вдоль Волги. В Москве стали строить первый в городе кремлевский водопровод. Много хозяйственных новаций, с заселением пустующих земель деятельным русским народом, задумал Годунов для водворения тишины и покоя вместо лиха и бедствия…
«Успеть бы все, что задумал», – думал он в царицыных покоях. Ирина была живительным светом в окошке для Бориса Федоровича. Они с сестрой могли просто молчать, взяв друг друга за руки, чувствуя рядом добрую родную душу и теплое дыхание родного существа.
Борис был несказанно рад странной игре Провидения. Когда-то он устроил брак сестры-красавицы с малорослым кривоногим царевичем-уродцем Федором ради укрепления собственного положения при дворе царя Грозного. Но случилось чудо – царевич влюбился в Ирину, искренне и глубоко ценил свое семейное счастье, которым был обязан не только ангелам-хранителям супругов, но и деятельному шурину, обожавшему свою сестру.
Борис ни у кого не спрашивал советов, даже у своего дяди-постельничего, а у сестры изредка спрашивал, посидев наедине какое-то время в ее обществе, сжимая ее теплые ладони в своих руках. Вот и сейчас он хотел услышать нежный голос Ирины, получить ее совет: как быть с мятежниками? Знамо дело, надобно наказать многих земцев, купцов из партии Шуйских… Не миловать же всех причастных к мятежу и ждать следующего бунта «из-за бесплодия царицы»… Дионисия-митрополита, выступившего на стороне партии Шуйских, тоже менять надо… Легко обозвать «божьим делом» людские интрижки, дела суетные и корыстные боярские, которые обтяпываются всуе, да именем Господа прикрываются…
«Эх, люди, грешные и смешные, в рясах и без ряс, с крестом и без креста, совестливые и бессовестные… Неужели средь людей жить и по-волчьи выть?… И озираться, и клыков бояться?… – думал Годунов, сжимая ладони сестры. – А ведь надо гнать взашей Дионисия. Не успокоится тот, будет вновь талдычить о бесплодии царицы. Кого ставить на митрополичий стол?… Конечно, архиепископа Иова… Вот спрошу на этот счет сестру… Пусть попросит нового митрополита Иова помолиться Господу Богу о чадородии царицы… Не мне же умолять того…»
Он усмехнулся своим тайным мыслям, вспомнив, как его дядя Дмитрий познакомил его, совсем юного отрока, с игуменом Старицкого Успенского монастыря. Пригодится Годуновым этот архимандрит, вещал тогда дядя Дмитрий племяннику Борису. Так как Старица была одним из центров опричнины, постельничему царя Дмитрию ничего не стоило обратить внимании Ивана Грозного на грамотного, обученного благочинию и страху божьему игумена Иова, в результате чего тот сначала был избран настоятелем Старицкой обители в сане архимандрита, а в 1571 году переведен из Старицы в Москву, сначала в Симонов монастырь архимандритом, а в 1575 году – архимандритом царского Новоспасского монастыря. А дальше уже не дядя Дмитрий, а племянник Борис Годунов содействовал продвижению Иова в епископы Коломенские и назначению архиепископом Ростовским в 1586 году.
«Не ездила сестра в Коломну и Ростов с просьбой отмолить владыке Иову ее способность к чадородию, а теперь придется царице в ножки броситься к новому митрополиту уже в Москве, чтобы зачать дитя и разродиться бременем. Только надо и постнику-молитвеннику супругу Федору, надеясь на божью помощь при зачатии, самому не плошать…Да и мне пора подумать о зачатии сына-наследника… Пусть молится митрополит Федор за чадородие царицы Ирины и супруги конюшего Марии…»
Ирина, словно уловив ход мыслей любимого брата, нежно, немного лукаво улыбнулась доброй девичьей улыбкой, освободила свои ладони из рук Бориса и, протянув чашу с морсом брату, сказала нежным, журчащим голосом:
– Выпей царского клюквенного морса, сокол мой ясный. Тревожные были у тебя думы, Борис. А потом тревога испарилась незаметно как-то, по твоим глазам спокойным это вижу и сердцем чувствую…
– Я скоро помогу владыке Иову взойти на митрополичий стол…
– А владыка Дионисий?
– Сгоню его. Больно Шуйских слушал, потакал им, требующим твоего развода с царем…
– Знаю, Федор мне говорил об этом. Он отказался разводиться… Он меня крепко любит…
– Этого мало, Ирина. Как изберут владыку Иова митрополитом, пойдешь к нему на исповедь и попросишь его молиться за царя с царицей, чтобы Господь помог их чадородию…
– Непременно пойду к владыке Иову и попрошу молиться за нас всех…
– И царю, всем известному постнику и молитвеннику, намекни нежно, что тому надо надеяться не только на божью помощь для чадородия царицы, но и почаще исполнять свои обязанности царя-супруга…
– Намекну, Борис… И митрополита упрошу молиться за нас, и сама буду молиться… Скажи, опасность боярская и земская миновала?…
– Еще не миновала… Придется наказывать мятежников… даже казнить придется, сестра, чтобы другим бунтовщикам неповадно было царицу обвинять в бесплодии и гнать в монастырь, как нашу родственницу Соломонию… Толща зла боярская и земская страшит меня… С Шуйским кое-как справился… Так ведь придется скоро с Романовыми биться… Вот такие качели, сестрица, то с теми, то с другими… Всем им хочется властвовать в государстве, богатеть, чтобы богачи из их партий богатели, а все остальные беднели, особенно бедный народ пуще прежнего беднел…
– Только будь помягче, брат, с наказаниями бунтовщиков, постарайся обойтись без казней…
– Нельзя без наказаний, да и без казней нельзя, сестра, потому что без страха Божьего инок – не инок и народ – не народ… Народ должен быть богобоязненным, уважающим царя с царицей, первых властителей государства…
Скоро Ирина Годунова узнала дворцовые новости: были казнены шестеро купцов-бунтовщиков, поддержавших интригу Шуйских и вмешавшихся в дело о разводе царя и царицы. Многие Шуйские были отправлены в ссылку. Разного вида наказаниям, пожестче и помягче, были подвергнуты многие дворяне и торговые люди. Митрополит Дионисий и епископ Крутицкий Варлаам, пытаясь как-то смягчить репрессии Годунова, попытались «открыть глаза» Федору Ивановичу на неслыханные злодейства его конюшего и первого великого боярина.
Только нерадивые заступники Дионисий и Варлаам, по словам летописца, «видя изгнание бояр и видя многие убийства и кровопролития, начавши обличать Годунова перед царем», сами подверглись опале, были лишены сана и сосланы в Хутынский монастырь в октябре 1586 года. Через год Дионисий умрет в этом монастыре, где он в молодости был игуменом. Из ссылки целым и невредимым вернется домой из всех Шуйских помилованный Годуновым в знаковом 1591 году Василий Иванович Шуйский, будущий «боярский царь», который закончит жизнь в польском плену. Князя Андрея Шуйского одни верные люди Годунова удавили в Каргополе. Другие его верные люди схватили князя-героя Ивана Петровича Шуйского и отвезли знатного пленника на Белое озеро, где замучили «огнем и дымом» сырых подожженных дров. Еще один князь-герой, отличившийся в битве при Молодях 1572 года, Михаил Воротынский, принял такую же мученическую смерть от «благодарных соотечественников» из резко усилившейся боярской партии Годуновых.
При прямом и непосредственном содействии Годунова его ближайший сподвижник владыка Иов собором епископов в конце 1586 года был возведен в митрополиты Московские. Не тогда ли у Годунова отточилась идея его взлета: стать первым избранным народом «не природным» царем, с благословления первого в русской истории патриарха. Ведь умный и деятельный Борис Годунов хотел служить Руси до введения патриаршества и после него, до своего восшествия на царский престол и на царском престоле.
Глава 6
Долгое время русская православная церковь продолжала тешиться тем, что во главе ее стоит митрополит – из множества митрополитов в православном мире, – а наверху иерархической лестницы возвышались фигуры великих патриархов: Константинопольского, Александрийского, Иерусалимского и Антиохийского. Рождение идеи «русского патриарха» на московском столе произошло сразу же после падения Константинополя, а развитие этой идеи происходило по мере усиления Османской империи, когда, по факту, все патриархи стали жить и осуществлять требы на ее расширившейся территории. Но и Русское царство заметно расширилось после падения Константинополя и «стояния на Угре» 1480 года, когда Русь государей Ивана Великого и его сына Ивана Младого вышла из даннического подчинения ордынским ханам.
Много с тех пор было сношений русских митрополитов и государей с патриархами по дипломатическим каналам, идея «русского патриарха» то разгоралась, то затухала, в зависимости от состояния дел в царстве Московском и крепости престола государя…
А с каких-то пор, сразу после венчания его зятя Федора на царство, Годунова стала будоражить и радовать сама мысль, что судьба идеи «русского патриарха» находится не в слабых дрожащих руках слабовольного царя Блаженного или бездарного митрополита Дионисия, а именно в его наполненной живительной силой руках, в его взволнованном идеей сердце. Годунов стал жить этой великой абстрактной идеей, претворением ее в жизнь по мере укрепления своих собственных позиций властителя при недееспособном государе и митрополите, мечущемся между боярских партий в желании услужить «сильным и богатым».
В 1586 году антиохийский патриарх Иоаким оказался на западных границах Русского царства в Смоленске и обратился к царю Федору с просьбой о посещении Москвы и «устроения церковного братства», как он это сделал недавно в Литве. «Милостыню будет просить, – сказал тогда Годунов Федору, – а мы попробуем прояснить вопрос о патриаршестве в столице». – «Патриарх Иоаким или патриарх Дионисий?» – спросил с блаженной улыбкой на устах Федор. «Пока ни тот, ни другой, – усмехнулся Годунов. Если уж ставить патриарха на московский престол, то только Константинопольского…» – «Почему только его?» – удивился Федор. «А потому, что при Иоакиме московский патриарх будет подчиняться Константинопольскому, – отрезал Федор, – а наш патриарх должен быть первым в православном мире». – «А-а-а, – протянул, покачивая недоуменно головой, Федор. – А я и не догадался об этом».
Согласно летописному сказанию, Федор Иванович рассказал на заседании боярской Думы о пришедшей ему идее «русского патриарха», уже обсужденной с царицей, нарочито не упоминая имя митрополита Дионисия. В Думе оценили деликатность замысла царя и царицы, склонных следовать четким указаниям брата и шурина-конюшего. О его невысоких умственных способностях бояре отзывались так: «Улыбается, как умник».
Владыка Иоаким со свитой был приглашен в Москву и размещен в огромных хоромах боярина Ф. Ф. Шереметева, обеспечен всем необходимым. Волей конюшего митрополит Дионисий не принимал практически никакого участия в переговорах о судьбе московского патриаршества, что вызвало раздражение митрополита, который занял по отношению к Иоакиму жестко-конфликтную позицию. Все события того времени прошли мимо Дионисия, и все это не в пользу митрополита, который отнюдь не проявлял желания получить благословение на патриарший престол от заезжего грека, с которым вел свои тайные переговоры лично Борис Федорович Годунов. Не тогда ли владыка Иоаким и через него все вселенские патриархи узнали о существовании сподвижника Годунова, о деятельном архиепископе Ростовском Иове?…
И вот, когда уже произошло стараниями Годунова и его партии восшествие Иова на московский митрополичий престол, в июле 1588 года, к великому удовольствию Федора Ивановича и Бориса Федоровича, явился в стольную Москву патриарх Константинопольский Иеремия… И был пышный прием патриарха в столице Русского православного царства, какого Москва еще не видела… Престарелый патриарх с нескрываемым удивлением взирал на толпы встречающего его народа русского, богобоязненного… Так первого лица Византийского архиерейства не встречали нигде… И нигде в знакомом ему православном мире не было такого чудного, сияющего на солнце церковного благолепия… Ехал престарелый патриарх к царю на осляти по московским заполненным улицам и упивался счастьем богоизбранности в Третьем Риме, Москве, в лихие несчастные времена для Византии, Второго Рима, Константинополя…
Федор Блаженный сошел со своего царского трона, встречая Иеремию Константинопольского, и принял с любовью и не сходящей с его лица счастливой блаженной улыбкой священные дары патриарха: икону с изображением страстей Господних, с каплями священной крови Христа и с частичкой святых мощей императора Византийского Константина… И в этот великий момент для развития идеи «русского патриарха» Федор Блаженный велел своему шурину-конюшему беседовать с Константинопольским патриархом наедине…
Патриарха отвели в отдельную комнату, где он долго рассказывал Годунову о своих тяготах ссыльного и опального на острове Родос: как султан вернул его в Константинополь и как он объезжает земли христианские для сбора милостыни для устройств патриарших в столице православия… Далее, беседуя с Годуновым, патриарх похвалил мысль царя Федора «иметь патриарха в Москве». И тут же «на голубом глазу» хитромудрый Годунов предложил ему сие высокое достоинство. По лицу Иеремии можно было прочесть, что патриарху понравился «замысел царя». Но при высказанном Годуновым условии – жить и проповедовать в первом некогда стольном городе Русского царства Владимире! – печаль тронула лицо патриарха. «Зачем мне уезжать из Москвы, – светились вопросом умные глаза опытного первоиерарха, – если царь и патриарх всегда правят царством из одного места?»
Не мог же Годунов посвятить патриарха в свои далеко идущие планы с восшествием на престол своего сподвижника Иова. Ведь при патриархе Иеремии на московском столе пришлось бы удалять Иова из столицы, в тот же Владимир. А это было уже противопоказано Годунову по многим политическим соображениям долгого противоборства с боярскими партиями. Не разъяснять же владыке, что даже в нынешней руководимой им боярской Думе не все его сторонники, из тринадцати думцев его людей – «всего восемь». Не мог же Годунов объяснять ему, что без толмачей и наставников, не зная русского языка и обычаев русского православного царства, невозможно патриарху Иеремии стать духовной опорой царю в сложном правлении государством. Это с ним, Годуновым, знающим благодаря наставничеству постельничего дяди Дмитрия с юных лет латынь с греческим языком, хорошо и легко обсуждать вопросы церковного обустройства, а с неграмотными «безъязыкими» епископами и архимандритами пришлось бы греку помучиться.
Патриарх без раздумья принял довод Годунова, что султан все равно уже разорил Константинопольское патриаршество, а до Московского патриаршества тому не добраться, как не добраться до него всем врагам христианской веры в ее православной традиции. Удалось опытному дипломату Годунову убедить патриарха, что невозможно ни в коем случае удалять митрополита Иова, мужа святого и богоугодного, из Москвы. «Как же быть с митрополитом Иовом? Как быть с митрополичьим престолом в столице Русского царства, в Москве Первопрестольной?» – спросил с большим достоинством Годунов, глядя прямо в глаза патриарха. Тот не заставил долго ждать, сказал со странным чувством облегчения, словно сваливая с души тяжелую ношу своей личной ответственности за судьбы русского православного государства: «Да исполнится воля Божья и царская! Уполномоченный нашей церковью, благословлю и поставлю на московский патриарший престол того, кого изберет царь Федор, вдохновленный Богом».
Самым важным для всех греков, прибывших в свите патриарха Иеремии, было то, что переход в Москву патриаршего престола был выгоден и Константинополю, и Москве. Но одновременно удивительным были для греков мотивы Годунова и поведение царя Федора, объявляющих о необходимости учреждения патриаршества в Русском государстве, но только так, чтобы Константинопольский патриарх Иеремия не стал патриархом Московским. Ведь своим согласием на «тайной» беседе с Годуновым занять Московский патриарший престол патриарх Иеремия подтвердил тот непреложный факт, что Русское царство, великая Россия достойна иметь и престол, и патриарха. Идея «русского патриарха» была усилиями Годунова и его советников-сподвижников близка к осуществлению уже в январе 1589 года. Добившись своего, Годунов именем царя пожелал, чтобы избрание патриарха было организовано без лишней суеты и спешки, свойственной многим, самым благопристойным образом.
И уже 17 января состоялось заседание царя Блаженного с освященным Собором, на котором высшее духовенство во главе с митрополитом Иовом одобрило «замысел царя» и «положилось на его волю». Через два дня царь, митрополит и освященный Собор приговорили направить делегацию церковных иерархов к патриарху Иеремии для совета о предстоящих церемониях. Много раздумывать большим духовным лицам не пришлось: верный Годунову дьяк Щелканов представил иерархам план действий. В четверг 23 января русским архиереям, за исключением митрополита Иова, остававшегося на своем митрополичьем дворе, надо было собраться в Успенском соборе. Оттуда направить почетную делегацию за патриархом Иеремией. После торжественной встречи на крыльце собора Успенья патриарха и Иеремия со свитой греческих священников «тайно» советоваться с присутствующими об избрании патриарха, а также двух новых митрополитов – Новгородского и Ростовского.
Затем митрополит Иерефей Мономвасийский, архиепископы Тихон Казанский и Арсений Елассонский, епископы Иов Суздальский, Сильвестр Смоленский, Митрофан Рязанский, Захария Тверской, Иосиф Коломенский и Геласий Крутицкий удалялись в придел Похвалы Богородицы и избирали по три кандидатуры на патриаршество и обе митрополии… Вот оно, торжество церковной демократии в православной традиции…
В патриархи, по заявлению годуновского дьяка Щелканова, были рекомендованы митрополит Иов, архиепископ Александр Новгородский и Варлаам Ростовский. На Новгородскую митрополию были предложены опять же Александр Новгородский и еще две кандидатуры архимандритов, на Ростовскую митрополию – архиепископ Варлаам Ростовский и еще две другие кандидатуры архимандритов…
(А слабо` было святым отцам двух архиепископов, Александра и Варлаама, выдвигаемых на патриарший престол, не двигать на митрополии, если ничего не ясно было с проходом Иова в патриархи? Или и так было заранее ясно, кто должен стать патриархом и митрополитами?)
В выборе царя не было сомнения. Царь выбрал патриархом Иова.
И 23 января 1589 года после вечерни первосвятитель Иов, возведенный на патриарший престол, в епитрахили, в омофоре и в ризе пел молебен в Успенском соборе в присутствии царя, новых митрополитов, множества епископов, архимандритов, бояр и дворян. Иов стоял на амвоне, держа в одной руке зажженную свечу, а в другой письменное послание к царю и духовенству. Тут к нему приблизился один из важных сановников, также державший в руках пылающую свечу, и громко, торжественно произнес, обращаясь к патриарху: «Православный царь, вселенский патриарх и собор освященный возвышают тебя на престол Владимирский и Московский и всея России».
Иов с достоинством ответствовал: «Я – раб грешный, но если самодержец, вселенский господин Иеремия и собор удостаивают меня столь высокого сана, то приемлю его с благодарением». Затем он с умилением произнес обет «ревностно блюсти вверенное ему от Бога стадо».
Вышедши из церкви, Иов, сопровождаемый епископами, боярами и многими дворянами, чиновниками, ездил на осляти вокруг кремлевских стен, осеняя крестом народ, читая молитвы целости града…
На памятном обеде у царя Годунов сидел рядом с Федором, близко к Иеремею Константинопольскому и Иову Московскому. Федор спросил шурина:
– Ты доволен?
– Довольствие – не то слово, государь, – задумчиво ответил Годунов. – Я счастлив.
– Счастлив? – с удивлением переспросил Федор. – Неужели можно быть счастливым человек, добившись утверждения патриархата, то ли третьего, то ли пятого по счету у него… – Он показал глазами на патриарха Иеремию. – Где же наша выгода?… Вот если бы первым патриархатом стал наш Московский – тогда мне была понятна наша выгода…
– Это пока не по силам ни мне, ни тебе, ни Господу, – грустно произнес Годунов, – может быть, долго… никогда такого не будет…
– И все же где выгода наша – есть ли она, Борис?
– Выгоды было мало бы, если бы на наш престол взошел грек Иеремия, а не игумен Старицкий, епископ Коломенский и архиепископ Ростовский Иов…
Царь сокрушенно покачал головой, не понимая: какие же выгоды преследовал его шурин, конюший Годунов, добиваясь всеми правдами и неправдами патриаршего престола именно для митрополита Иова, возведенного на митрополичий стол с его помощью всего год назад?
Годунов улыбнулся и, пересекшись взглядом с владыкой Иовом, лукаво подмигнул тому, кому помог быстро пройти путь от игумена Старицкой обители в опричной стороне до епископа, архиепископа, митрополита и патриарха, последовательно, на кого нынешний безраздельный властитель (при декоративном царе) мог смело надеяться при осуществлении своих дерзновенных замыслов в обозримой перспективе. Годунов, помогши взлету Иова на патриарший престол, свято верил и в свой взлет – только куда, как высоко и зачем?…
