Александр Бушков
Струна времени. Военные истории
Я на него поначалу не обратил особого внимания, меня в первую очередь интересовала радиограмма, я забрал у Кати бланк, ушел к себе в палатку и расшифровал в два счета – шифр ведь не менялся, я к нему привык, как орешки щелкал. И запустил про себя в семь этажей с присвистом и кандибобером – очередная отписка, с наилучшими пожеланиями и очередным напоминанием о всех возможных мерах предосторожности, чтоб их там черти взяли… И снова начинаются два дня тягостного безделья.
В таком состоянии, чтобы не рехнуться от тоскливой скуки, займешься любой мелочью, выбивавшейся из повседневности. Потому что больше и нечем. Не проводить же строевые занятия или учения по быстрому окапыванию с нашей невеликой воинской командой – солдат всего шесть, смешно как-то… Посидел я у входа в палатку, покурил, от нечего делать вернулся мыслями к Катиному букету – и очень быстро определил, где тут концы с концами не сходятся. Не особенно и сложный ребус, быстренько решается, в два счета.
Когда я вошел к ней в палатку, Катя как раз этот букетище пристраивала в банке с водой. Я спросил совершенно нейтральным тоном:
– Ребята с радиостанции наконец расстарались? Потому что местный, будь он первый парень на деревне, вряд ли стал бы тебя на дороге поджидать, чтобы букетик вручить, – они люди осторожные, не стали бы вязаться к девушке в офицерских погонах да с автоматом на плече…
Она прищурилась:
– А если я сама собрала?
Я ухмыльнулся:
– Такую версию категорически отметаю с ходу…
– Успели меня прокачать, товарищ майор?
– А тут особенно и нечего прокачивать, Катюша, – сказал я. – Задачка для младших школьников… Знаешь, я тут от скуки по ближайшим окрестностям похаживаю, разглядываю все подряд. В том числе и к цветам присматривался, кое-какие выводы давно сделал. Цветы уже пошли, но их еще довольно мало. А эти, желтые, не знаю, как называются, вообще поблизости от расположения не растут – повыше в гору, за радиостанцией. Чтобы собрать такой букетище самой, тебе бы час понадобился, не меньше. А ты времени на дорогу туда-назад затратила примерно столько, сколько у тебя уходит обычно. Ну там плюс-минус пара минут, я ж с секундомером не стоял. Вот и вся дедукция вместе с индукцией… Это Паша постарался или Горбань?
Она преспокойно ответила:
– В одном дали ма-аленькую промашечку, товарищ майор. Букет и в самом деле местный подарил.
– Ого! – сказал я с любопытством. – Нашелся все же ухарь? Не расскажешь?
Катя пожала плечами:
– Тут рассказывать особенно и нечего… На обратном пути свернула к родничку, пить что-то захотелось…
Все мы этот родник прекрасно знали – на полпути от поворота к деревне и нашим лагерем, метрах в десяти от дороги, с которой его прекрасно видно, там редколесье. Из нагромождения каменных глыб бил родничок, понемногу, уходя вниз по склону, превращаясь в ширившийся ручей. Еще и из-за него это место выбрали, чтобы поварам не ходить за водой слишком далеко.
– Понятно, – сказал я. – И тут подходит к тебе роковой красавец с букетом…
– Ага, – безмятежно сказала Катя. – Самое смешное, что это был как раз этакий роковой красавчик: прилизанный, усики в стрелочку. Наподобие Макса Линдера – помните, в Сандомире мы все в кино ходили? Вылитый Макс Линдер. И очень вежливо, чуть ли не с расшаркиванием, интересуется: можно ли поднести паненке эти скромные дары леса? Я подумала и взяла. Не бить же его пяткой в лоб, если он держался самым вежливым образом, – она легонько улыбнулась. – Нас же на сей раз на инструктаже не предупреждали о «запрете на несанкционированные контакты». Наоборот, прозвучало «по возможности поддерживать доверительные отношения с местным населением»… Ну вот, я букет и взяла…
– И заулыбалась наверняка на все шестьдесят четыре зуба?
– Было дело, каюсь, – сказала Катя. – От лишней улыбки не убудет. А потом… Ну, перекинулись буквально несколькими фразами, пару минут у родника постояли. Так, самая препустая болтовня. Он интересовался, не страшно ли девушке на войне, не скучно ли в этой глухомани. Очень вежливо держался, прямо-таки по-шляхетски. Ничуть не похож на обычную деревенщину. Я когда читала исторические романы, именно такими шляхтичей старых времен и представляла. Тем более он… – она вдруг сменила тему. – Но должна доложить, товарищ майор: никаких военных тайн, даже самых малюсеньких, выведать не пытался.
Я зацепился за ее обмолвку:
– Кать, а что ты имела в виду, говоря «Тем более он…»?
– А он одет был очень интересно, – сказала Катя все так же безмятежно. – В переливчатом таком зеленом кунтуше – но совсем не того фасона, что носят местные. А в точности таком, какие носили лет триста назад. Шаровары тоже не из дешевой материи, кушак красивый обмотан, очень похоже, шитый золотом, сапоги фасонные…
– А сабли при нем, случайно, не было? – фыркнул я. – С золотой рукоятью?
– Сабли не было, – серьезно сказала Катя. – Никакого оружия я при нем не заметила. Но по одежде – вылитый шляхтич старинных времен. Когда шли по Польше, я не раз такие портреты видела, да и вы наверняка тоже…
– Было дело, – сказал я. – Ну, а теперь, как на духу: свидание назначать пытался?
– Ага, – сказала Катя (к моему удивлению, с толикой мечтательности во взоре). – Не то чтобы назначал – деликатно поинтересовался, может ли назначить.
– А ты?
– А я – как всякая женщина: поиграла глазками-зубками и сказала, что подумаю. И ушла, сославшись на занятость, благо это была чистая правда. Вот и все, товарищ майор, как на духу. Никогда не думала, что в этой глуши может оказаться такой персонаж. Странновато одевается, конечно, но причуда, если подумать, безобидная, верно?
– Верно, – сказал я, глядя на нее задумчиво.
И гадал, что же в этой ситуации следует предпринять, как командиру группы? Ну, поболтала пару минут с местным ухажером (которого я чисто по-мужски вполне понимаю: красавица писаная…). Поведение такое и в самом деле нисколько не противоречило полученным инструкциям, наоборот. Действительно, с какой стати бить человека пяткой в лоб (а она, кстати, неплохо это умела), если он всего лишь галантно дарит букет, держится предельно вежливо? А что пытался назначить свидание, не он первый и даже не двадцатый, и опять-таки нет в этом ничего предосудительного. В то, что немцы или какой другой супостат пытались таким образом подвести к нам своего агента, я категорически не верил что-то. Да, въедливой точности ради, ни один агент не стал бы наряжаться таким павлином, какого она описывала, вылитым шляхтичем старинных времен.
Вот только один маленький нюанс: пусть и пару минут, но разговаривала она с ним, имея в планшетке секретнейший документ, который обязана была мне доставить как можно быстрее. Правда, за это ей не светит даже легонького разноса, и вина в том исключительно моя собственная: я ей, когда все началось, не давал прямого приказа, запрещавшего бы перекинуться с кем-нибудь парой слов на дороге. Говорил только, чтобы не задерживалась, с ребятами на радиостанции не садилась поболтать или погонять чаи (и к тому и к другому ее наверняка склоняли, знаю я своих орлов). «Одна нога здесь – другая там». Что-то вроде этого было сказано. Но это, строго рассуждая, все же не есть приказ. Сам лопухнулся, сам виноват. Если не было прямого приказа, никак нельзя песочить за нарушение. Это надо учесть и немедленно поправить…
Катя с любопытством спросила:
– Так как же, товарищ майор? Отпустите на свидание, если что? Я же девушка вовсе не легкомысленная, сами прекрасно знаете. Скука неописуемая… Отчего бы с интересным человеком не пообщаться чисто платонически? А он, мне кажется, интересный, не из простых селян. Сам намекнул, что человек он творческий, хотя в подробности и не вдавался. Может, пересиживал тут войну? Мы же с таким не раз сталкивались.
Было дело, кивнул я мысленно. Случалось, что в деревенской глуши укрывались подальше от немцев творческие люди, представители интеллигентских профессий, вообще образованные. Учитывая, что немцы, как я уже говорил, твердо взяли курс на истребление польской интеллигенции, ничего удивительного тут не было. Какой-нибудь художник или актер, да еще, может быть, еврей вдобавок, что его положение при немцах лишь усугубляло. А старинный шляхетский наряд? Ну, мало ли у творческих людей безобидных бзиков. Может, он так психологически дистанцируется от двадцатого века, от войны? Иные здешние, окажись они в большом городе в своих кунтушах, тоже, очень возможно, смотрелись бы людьми с легоньким бзиком…
Смотрю я на нее – а у нее в синеглазом взоре присутствует та же легонькая отрешенная мечтательность. Я еще ухмыльнулся про себя: неужели в конце концов и нашу неприступную валькирию Катьку зацепило? Ну, она девушка взрослая, а я ей не отец и не муж…
– Интересно, – сказал я. – Каким же это образом он собрался тебе свидание назначать, не уточнял? – спросил я, потому что мне действительно стало интересно. – Подкрадется к лагерю и будет филином ухать? Или где-то под камушком записочку оставит?
– Да ничего подобного, – сказала Катя. – Он просто говорил, что каждый день, примерно в полдень, часа два просиживает у родника, и его всегда там можно найти. Нравятся ему тамошние пейзажи… вот и складывается у меня отчего-то впечатление, что он художник, – и посмотрела с явной надеждой. – Так что прикажете, товарищ майор, – ни шагу из расположения или…
Я подумал немного и сказал:
– Решим так, Катерина свет Андреевна… Поскольку служебных обязанностей у тебя и в самом деле крайне мало, а постоянно сидеть на рации ты не обязана… Да и скука, действительно… В общем, хоть завтра – завтра тебе все равно за шифровками наверх не идти, а связь со штабом, как всегда, вечером. Ступай себе в полдень к родничку и общайся со своим интересным человеком. Только – и это прямой приказ – держись настороже. Хоть кругом тишь, гладь и божья благодать, мы все-таки на войне, да вдобавок, как в песне поется, на чужой сторонушке. Да и этот его наряд старинного шляхтича… В общем, наше профессиональное недоверие не врубай на всю катушку, но включенным держи. И автомат чтоб постоянно был при тебе. Уяснила?
– Уяснила, товарищ майор! – воскликнула она с определенной радостью. – Вы не беспокойтесь, меня обидеть не так просто, сами знаете…
– Знаю, – проворчал я. – Далее. Встречаться только у родника или идиллически гулять у дороги. В лес не углубляться. Это еще один прямой приказ.
– Есть! – отчеканила она браво. – Будет в точности исполнено, товарищ майор!
– Вот и ладушки, – сказал я. – Прямой приказ номер три, последний… Когда возвращаешься сверху с шифровками, идешь скорым шагом и ни с кем не останавливаешься пообщаться даже на минутку, ни с твоим «шляхтичем», ни с кем другим. Ясно?
– Так точно! – ответила она вполне уставным тоном.
– На отлучку тебе отводится не более двух часов. Чтобы мы тут лишний раз не беспокоились.
– Есть!
– Ну вот, вроде бы все обговорили, – сказал я и вышел из ее палатки.
Я не думал, что поступаю неправильно. Нечто вроде короткой увольнительной, если подумать. Ничего страшного, если она поболтает пару часов со своим загадочным «шляхтичем» буквально метрах в трехстах от расположения. Обидеть ее и в самом деле трудновато, не обладая кое-какой спецподготовкой. Ну, а если этот Макс Линдер и питает игривые надежды, то ему, заранее можно предсказать, не обломится. Как до него не обломилось многим другим…
На войне, что греха таить, хватало военно-полевых романов, порой романтических, порой – ничуть. И хватало девушек, живших по принципу: «Так это что же, вдруг меня завтра убьют, и я девочкой помру?» Война, знаете, штука сложная, и психология у людей совсем не та, что на гражданке…
Вот только наша Катька была не из тех, кто жил по принципу «война все спишет». Случая не было, чтобы кто-нибудь, как писали в старинных романах, воспользовался ее благосклонностью – хотя пытались многие, что уж там. Мы бы знали. Мы как-никак были не крупной армейской частью, а небольшим, этаким тесно сплоченным коллективом, вдобавок состоявшим сплошь из людей, умевших профессионально работать с информацией, наблюдать, прокачивать, делать выводы. Мы бы знали. На гражданке у нее никого не было – и это мы точно знали. Но девушка себя блюла. Может быть, ждала, что однажды придет большое и настоящее, с такими мыслями женщины попадаются не только в романах, но и в реальной жизни тоже.
Одним словом, отшивала всех. Большей частью словесно, но прошлым летом в Белостоке случилась откровенная веселушка: познакомился с Катькой какой-то летный ас, этакий ухарь с неплохим набором наград и Золотой звездочкой, целый майор. Должно быть, не привыкший к отказам, а Катьку полагавший обычной армейской радисткой. Пригласил ее прогуляться по парку и там, на скамеечке, без особых прелюдий распустил руки. И тут же получил по организму так, что улетел в кусты через спинку не хуже сбитого «мессера» – как сама Катька потом со смехом выразилась. Тут, как назло, объявились патрули. В таких случаях не бывает ни мужеского, ни женского пола, уставная логика совершенно другая: средь бела дня какая-то сопля с единственной звездочкой на погонах (игра тогда шла такая, что она ходила под видом младшего лейтенанта, сняв награды, – вроде того, как и я сейчас был не майором, а капитаном без единой награды на груди) лупит старшего по званию, аж майора, да еще с геройской звездочкой… Ну, неприятностей у нее не случилось, удостоверение оказалось при ней, а фронтовое управление контрразведки СМЕРШ – не банно-прачечный пункт. Патрули вмиг прониклись и даже поинтересовались, не нужна ли помощь в задержании означенного майора – видимо, решили: вдруг тут не драка, а операция по захвату, и не майор это вовсе, и награды у него чужие… Майор, к тому времени очухавшийся и просекший ситуацию, из кустов так и не решился пока что вылезать, сидел там, как Тарзан в джунглях, только глазами лупал. Ну, Катька отказалась от всякой помощи и с достоинством удалилась.
В общем, я за нашу боевитую девочку Катю не беспокоился ничуть, смысла не видел. Одно смущало: эти шалые бесенята, определенно прыгавшие у нее в глазах. И я с некоторым унынием повторил про себя: что же, зацепило на сей раз нашу неприступную валькирию? Даже если и так, что тут поделаешь? Как говорится, совершенно неуставная ситуация…
Но то самое профессиональное недоверие у меня не отключалось никогда. Вспомнил я, что наши бравые унтера сегодня ближе к вечеру отправляются в очередной культпоход в корчму, разыскал Сидорчука, описал ему «шляхтича» как мог подробнее, с Катиных слов, и поручил выяснить у деревенских, что это, собственно, за персона такая. Рассуждал я просто: вряд ли этот хренов Макс Линдер перед тем, как вернуться в деревню, снимает свой шляхетский наряд, прячет где-нибудь в тайничке под кустиком и переодевается во что-нибудь более соответствующее окружающему времени. Наверняка и по деревне так ходит – а деревня, как уже говорилось, всего-то в сотню дворов. И наверняка все прекрасно знают, кто он такой. И если он тут достаточно давно, к нему попросту притерпелись – что в деревне, что в городе к чудакам относятся спокойно, если они тихие. Уж Богусь-то, пройдоха и первостатейный сплетник, должен знать, что это за птица…
Вот только вернулись они ни с чем, пустышку я вытянул – ну, не так уж редко в нашей работе случается… И сложившийся уже невеликий круг постоянных собутыльников наших бравых унтеров, и даже всезнающий Богусь ничем помочь не смогли. Все дружно пожимали плечами: нет и не было в деревне такого фацета[3], ходившего бы в наряде старинного шляхтича. Катя, хорошо обученная составлению словесных портретов, подробно мне описала своего нового знакомого, а я старательно повторил все Сидорчуку. Но и схожего по внешности типа, пусть не отличавшегося одеждой от остальных, никто не мог припомнить.
Чуть поразмыслив, я здесь не увидел ничего странного, ничего, из-за чего следовало бы встревожиться и встать в охотничью стойку. Наоборот, объяснение имелось насквозь жизненное, ясное и логичное: Катькин эксцентричный кавалер обитал где-то в другом месте. Я уже говорил: в радиусе километров двадцати имелось не так уж мало крохотных деревушек и просто хуторов. Где-нибудь там и обосновался бы человек, хотевший укрыться от немцев. В «центре цивилизации» постоянно жили два полицая, да вдобавок, к бабке не ходи, имелась парочка завербованных немцами стукачей, которые сейчас сидели тихонечко, как мыши под метлой, боясь, чтобы правдочка о них не выплыла наружу. Обязаны были быть. Глухомань глухоманью, но и здесь агентурное освещение немцы должны были наладить. Это как закон природы, понимаете? Независимо от того, кто работает по данной территории, немцы, мы или какие-нибудь бразильцы, агентурная сеть должна быть накинута плотно, без прорех. Не раз мы натыкались и в наших, и в польских освобожденных районах, глухих местечках на немецкую агентуру – да и сами по тому же принципу сплошь и рядом агентуру заводили. Сегодня там тишина, а завтра, чего доброго, объявятся в лесу какие-нибудь черти из нашей обычной клиентуры… То же самое про несомненно затаившуюся здесь пару-тройку немецких информаторов говорил и Ружицкий еще до того, как мы сюда приехали. Одной из поставленных перед ним задач как раз и было поручение агентуру эту вычислить и взять за кислород…
А эта его одежда… Парень, Катя заверяла, ничуть не похож на чокнутого, а значит, при немцах ни за что не стал бы разгуливать в этом своем наряде – бросался бы в глаза, как монах в борделе, пошли бы разговоры… Вот когда немцев отсюда вышибли и стало ясно, что навсегда, он, надо полагать, и начал гулять в шляхетском кунтуше – в точности как Богусь, который свою конфедератку и медаль во время оккупации где-то искусно ховал, а после ухода немцев тут же нацепил. Наверняка наш «шляхтич» тоже так поступил – а времени после ухода немцев прошло не так уж много, не успел примелькаться и стать предметом для вечерних пересудов в корчме. В особенности если вдобавок старался особо не светиться по людным местам, гулять по лесам…
В общем, все складывалось ясно, логично и жизненно. А потому я назавтра около полудня со спокойной совестью словесно выдал Катьке увольнительную на два часа, еще раз наказал прихватить автомат, держать ушки на макушке и по чащобам со своим кавалером не шастать. Она пообещала исполнить все в точности и ушла к роднику, а я занялся обычными делами – то есть маялся от безделья, сыграл с Ружицким пару партий в шахматы да лишний раз почистил личное оружие. И не испытывал ни малейшей тревоги за Катьку – чутье, знаете ли. Оно есть, и оно частенько вещует – и нет тут ни капли мистики…
Когда срок «увольнительной» истек, я забрался в кузов одного из наших «студеров» – якобы от нечего делать лишний раз проверить казенное имущество. Оттуда, сверху, дорога отлично просматривалась, и я сразу увидел, как из леса, в том месте, где в лесу бил родник, появилась Катя и неспешно направилась к лагерю – ну вот и ладушки, никакого беспокойства, дисциплинированно уложилась в предписанное время, молодец…
И автомат был при ней, и выглядела она как обычно, разве что в левой руке несла очередной букет, поменьше прежнего, из каких-то белых, смутно знакомых цветов (названия я с ходу не мог припомнить).
Я не стал тут же бросаться к ней очертя голову – к чему? Только отметил, когда она подошла ближе, что лицо у нее отрешенно-мечтательное, и весьма. Выждал еще минуток десять, поворошил в кузове то-се (попутно убедившись, что «коммерсанты» одну бочечку с керосином уже практически опустошили). Вылез из кузова, покурил и пошел в Катину палатку.
На входе, как ни смешно это выглядит, пришлось снять сапоги. Дело в том, что Кате, единственной из всех, досталась не армейская палатка, а трофейная немецкая, туристическая – из какой-то добротной прорезиненной ткани, и пол имелся, сплошной, из той же ткани. Произошло так не случайно, а оттого, что в палатке у нее располагалась рация. Брезент в дождь может и промокнуть, а эта ткань выдержит самый лютый ливень. Есть, конечно, всякие непромокаемые футляры для раций, но так, мы рассудили, будет гораздо проще.
Вот только пол этот Катя по извечному женскому инстинкту содержала в большой чистоте и сама, войдя в палатку, тут же переобувалась в шлепанцы. Она, конечно, о том не просила, но все равно приходилось скидывать сапоги, неловким казалось натоптать.
Черт его знает, как женщины ухитряются при минимуме возможностей создать уют в самых, казалось бы, неприспособленных для этого местах… Она всего-то и сделала, что расставила по банкам оба букета, принесла из леса затейливый корень и поставила в уголок, а на торцовую стенку прикрепила синей изолентой цветную репродукцию из немецкого журнала – красивый замок высоко в горах. Один из тех, что в свое время строил сумасшедший король Людвиг Баварский. Может, слышали или видели снимки? Ну, тогда понимаете, о чем речь. Сумасшедшим он был на всю голову, в конце концов утопился в озере, да вдобавок, не исключено, предварительно и своего врача утопил (хотя есть и версия, что врач потонул сам, пытаясь спасти короля, точно уже никто не установит, неразгаданная загадка истории).
Короче говоря, два букета да причудливый корень и картинка – но все равно, сразу возникало ощущение нешуточного уюта. Умеют женщины это…
Катя лежала на своей аккуратно застеленной раскладушке, закинув руки за голову. Посмотрела на меня и осталась лежать – ну, порядки в полевых условиях всегда были не стопроцентно уставными, к чему сейчас, в самом-то деле, ей вскакивать при виде начальства и становиться по стойке «смирно»? Перебор в наших условиях, точно.
Я осторожненько присел на хлипкий раскладной стульчик из дюралевых трубок с брезентовым сиденьем (тоже трофейный), присмотрелся к ней как следует. По губам не похоже, чтобы так уж завзято целовалась, а вот в синих глазищах прибавилось тех самых шалых бесенят, затуманенные словно бы, а на губах все еще играет мечтательная улыбка, которую она ничуть не прячет.
Первая мысль у меня была веселая, даже игривая: что же, зацепило наконец нашу недотрогу, дождалась своего принца, пусть и без белого коня? А потом я подумал уже сердито: в нынешних условиях только чуйств не хватало. К тому же парень не наш, а поляк. И это что, в моей группе, есть такое подозрение, завязывается классический военно-полевой роман? А ведь похоже, судя по ее глазам и загадочной улыбке – Мона Лиза, ага…
Но я тут же себя одернул: не стоит злиться по пустякам. Ничего страшного, в общем, не произошло. Катька – девушка дисциплинированная, офицер толковый. На работу все это никак не повлияет, наоборот, человек в столь прекрасном расположении духа, как показывает жизненный опыт, еще лучше работает. Нехай прогуляется пару раз по лесу с этим своим красавчиком, пожалуй что, нехай даже… Жизнь есть жизнь. Она девушка взрослая и одинокая, пусть делает что хочет, только бы не в ущерб делу.
Неловкое какое-то молчание стало затягиваться. И я кивнул на букет из белых цветов:
– Что за красота? Явно что-то знакомое, а названия вспомнить не могу…
– Кувшинки, – сказала Катя все с той же мечтательной улыбкой. – Их еще ненюфарами называют. Выше, в сторону гор, километрах в трех есть озеро, их там много…
Я усмехнулся:
– Похоже, Катерина, зацепила ты хлопца всерьез. Иначе не ходил бы в гору три километра за кувшинками. И ведь наверняка пришлось еще в воду лезть – я что-то смутно помню, что у берега они не растут…
Она ничуть не смутилась. Только шальные бесенята в глазах:
– Может, и зацепила…
Ох, как у меня язык чесался порасспрашивать ее о подробностях, которые она наверняка уже знала! Кто такой, что тут делает, отчего щеголяет в таком виде. За два часа они наверняка о многом успели поговорить, девушки – создания любопытные, и уж эти вопросы Катька, кровь из носу, непременно должна была ему задать. С одной стороны, выглядит все это совсем безобидно. С другой, профессиональной, как ни крути, казенно именуется «попыткой инфильтрации в группу постороннего человека». И, строго говоря, личность сия подлежит проверке. Ну вот такая у нас была профессия, да и операция шла серьезнейшая, уж если она на контроле у Ставки, значит, непременно и у Самого…
Однако, вот черт, мне как-то неловко было тогда выспрашивать ее дотошно о подробностях. Я ведь ее не на задание по сбору информации посылал наподобие Сидорчука с Томшиком, я ее просто-напросто отпустил пару часов погулять по лесу с молодым человеком. Ну вот неловко как-то. Благо кое-какие выводы о том, что дела идут мирно и благолепно, можно сделать уже сейчас. Во-первых, хлопец, несомненно, по-прежнему держался галантно, или, как выражаются поляки, гжечно – иначе не выглядела бы она столь довольной, я бы даже выразился, романтично умиротворенной. Катькин характер прекрасно известен: поведи он себя как-то не так, сто процентов повторилась бы история с тем ухарем-авиатором, и вернулась бы она из «увольнительной» гораздо раньше, уж безусловно, не в столь радужном настроении. Во-вторых, опять-таки несомненно, он и не пытался задавать подозрительных вопросиков, иначе Катя непременно бы об этом доложила, и немедленно. Бесенята в глазах бесенятами, а с дисциплиной и ответственностью у нее обстояло наилучшим образом, было время убедиться.
Вообще-то, если первое можно было принять как аксиому, со вторым пока что обстояло гораздо гуманнее. Да, сегодня не пытался ни о чем толковом расспрашивать – но толковый агент в жизни не станет на первом же свидании бухать напрямик: «А вот скажите, панна Катажина, какое у вашей группы задание?» Нет уж, толковый агент работает гораздо тоньше и лошадей не гонит…
Единственное, на что я решился, – сказал с непринужденным видом, даже шутливо:
– Сияешь, Катерина, как новенький рубль-целковый… Все нормально?
– Ага, – сказала она, мечтательно уставясь в прорезиненный потолок. – Погуляли, поговорили… Очень интересный человек.
– А что в нем такого интересного? – поинтересовался я, самым простецким видом.
– Да многое… – ответила она.
И замолчала. Ясно было, что подробностями делиться она не собиралась – понимала ситуацию, чертовка, не хуже моего, я ее сам многому учил. Быстро должна была прийти к тем же выводам, что и я только что: ее не на задание посылали, а, выражаясь старинным стилем, разрешили сходить на рандеву. Так что не было смысла лезть к ней с подробными расспросами – подождать дальнейшего развития событий, и только. Если это обычный парень, ничего страшного. Если поддаться профессиональной подозрительности и допустить, что это все же чужой агент, которого к нам пытаются подвести, Катька сама доложит при первых признаках неблагополучия – все же не тот характер и выучка, чтобы из-за какого-то красавчика потерять голову напрочь…
Одним словом, следовало тихонько уходить – и ждать развития событий, момента, когда можно будет прийти к конкретным четким выводам…
– Вы меня завтра отпустите… в увольнительную, товарищ майор? – спросила она.
– Что, опять условились? – усмехнулся я.
Она на миг опустила ресницы:
– Ага… Если разрешите.
– Отпущу, – сказал я. – Если только стаканчик земляничной нальешь, пить хочется…
Лесной земляники тут летом была пропасть. Местные из нее давным-давно приноровились делать и наливку на водке, и совершенно безалкогольный напиток типа морса. В числе прочего провианта Сидорчук с Томшиком выменяли и две приличные бутыли и с тем и с этим. Наливки мы с Ружицким употребили по стакану – хороша была, зараза! – а остальное я отнес ребятам наверх, они, по справедливости, все время получали долю от бурной деятельности «панов унтеров». А бутыль с «морсом» мы нетронутой отдали Кате – единственная девушка среди нас, иногда хочется чем-нибудь таким пора- довать…
– Уговор, товарищ майор? – спросила она радостно.
– Уговор, – сказал я серьезно.
Она проворно вскочила с раскладушки – и вот теперь, когда оказались на виду ее пальцы, я и заметил. Трудненько было бы не заметить…
– Так-так-так, – сказал я, в общем, не сердито. – Выходит, тебе, кроме кувшинок, еще и подороже подарки дарят? Да, зацепила ты парня, я вижу…
– Вы о чем, товарищ майор? – спросила она, я бы поклялся на полевом уставе, с неподдельнейшим изумлением.
Тут уж настала моя очередь удивиться не на шутку:
– То есть как это о чем? Вот об этом самом колечке. Или ты его на дороге нашла?
На безымянном пальце правой руки, там, где сейчас носят обручальные кольца (в те времена их как-то почти и не было), у нее красовалось… да нет, пожалуй, не колечко, а, если оценивать по размерам, перстень. Сыгнет, как говорят поляки. Большой, красивый, явно не деревенским умельцем сделанный, и по цвету словно бы золотой. С продолговатым, красивой огранки зеленым камнем.
Катя на него уставилась так, словно видела впервые в жизни, – будь она актрисой, это была бы гениальная игра. У нее пропала с лица всякая мечтательность, осталось лишь безграничное изумление, округлила глаза, протянула прямо-таки жалобно:
– Товарищ майор, я сама первый раз вижу… Представления не имею, как он на пальце оказался…
– Ну, Катерина… – мягко сказал я. – Ты у нас и умная девушка, и офицер СМЕРШа с некоторым опытом… Как это он ухитрился тебе надеть на палец немаленький перстень, да так, чтобы ты его только сейчас заметила? Несерьезно… Может, боишься, что я буду отбирать? Честное слово, не буду, это, в конце концов, никакой не вещдок, это подарок, вот и владей…
Она таращилась на меня с тем же несказанным изумлением, потрясла сжатыми кулачками, даже слезинки на ресницах заблестели. Ну просто яростно ей хотелось меня убедить, что говорит правду:
– Честное слово, товарищ майор, понятия не имею, как так вышло! Я его только сейчас увидела, чем хотите поклянусь: здоровьем мамы, партийным билетом…
