Александр Чащин
Гагенпоппен. Сказки для подсознания
Феургия
В каждом мужчине живёт добрый фей. Хотите доказать обратное, но нет в голове нужного решения? Феячьте, ищите глубже. Даже путь к сердцу, как говорят, через желудок лежит. А вы – решение! Да ещё и в голове! Тем более нужное! Не всё, далеко не всё, что лезет в голову – мысли. Это вам любая женщина подтвердит. Решение – это вам не в живого человека конечностями тыкать. Ведь всё в этой жизни конечно. Кстати, вы в простате смотрели? Тоже, говорят, с виду на сердце похожа. И путь к ней тоже через ЖКТ проходит. В направлении поисков же вас никто не ограничивает? Вот то-то же. Главное – бороться и искать, главное – найти и перепрятать. Ведь на корейской кухне гавкать не принято. Кстати, в корейке пальпировали? Тоже нет? Может быть, стоит просто сменить партнёра, и ты снова и умён, и красив и вообще настоящий мужчина в самом рассвете? И дело совсем не в том, делаешь ты куни или нет? Главное, что ты – человек хороший, а хороший человек, конечно, делает? Карлсон – тем более.
Все мы время от времени жалеем, что по утрам берём в рот только зубную щётку. С возрастом всё чаще с утра хочется чего-то покрепче. На кадык. Коньяка, к примеру. Ведь душа до сих пор требует «дас ист фантастиш», а в обозримой перспективе стыло маячит только «арбайтен унд дициплинен». А после утреннего коньяка неотвратимо хочется шахмат. Шахматисты вообще идеальны. Они часами могут молчать, хорошо следят за фигурами и знают много интересных позиций. Жаль, что в шахматах ты как свинья в апельсинах. Навыки, как и языки, нужно развивать с детства, а ты «Brother» с английского до сих пор иначе, как «В рот хер» не переводишь, а всё туда же – искать нужное решение. Человек с чувством юмора видит в шутке долю шутки, а человек чувством юмора обделённый – унижение, оскорбление, пошлость и иной негатив.
Человека, обладающего огромной дурной энергией, остановить невозможно.
– Я тебе кофе сделала!
– Спасибо… А ротиком поработать не хочешь?
– Хи-хи…
– Не хи-хи, а неужели сложно запомнить, три ложки кофе, два кубика сахара, половина кипятка на половину холодной! Губками работай, дуй давай!
– Дорогой, ты сегодня такой весёлый, словно думаешь, я забыла все твои косяки за недавние десять лет…
Но!.. Отработала, остудила, заснул только под утро. Почти сразу приснился сон.
Я прибыл по своему конечному пункту назначения. К вратам. Встал в очередь, пошёл осмотреться. Разговорился с апостолом Петром. Беседу прервал ни о чём душераздирающий крик.
– Что случилось?
– О, не беспокойтесь! Это просто новоприбывшему вырезают отверстие в голове для нимба.
Напрягся. Через пару минут вновь леденящий душу вопль.
– А это что?
– О, не беспокойтесь! Это новоприбывшему вырезают отверстие в спине для крыльев.
Напрягся ещё больше. Начал медленно-медленно пятиться. Петр заметил, настала его очередь уходить в напряг:
– Вы куда?
– Да я уж лучше вниз пойду, в ад.
– Вы что! Вас же там будут содомизировать и насиловать!
– Ничего, для этого у меня, по крайней мере, отверстия уже есть…
Проснулся невыспавшимся, но с песней «зашнурованного лениградца» на устах. «А мне всё похер, я сделан из мяса. Самое страшное, что может случиться – стану педерастом…» – горланил в моей низкотемпературящей башке хриплый нетрезвый голос под оркестрованный ска-аккомпанемент. Впотьмах зашел на кухню. Покурил, заново выпил кофе. Задумался. Морок потихоньку развеивался. Сквозь него постепенно проступало нечто такое… феургическое.
На тему того, что, если откинуть условности, любой филолог знает минимум тридцать один синоним к слову херня. Сантехник – четыреста семьдесят две детали с таким же названием. Лучшей встречи двух одиночеств не придумаешь. Самая сильная мышца человеческого тела – язык. Самая большая – жопа. Когда самая сильная находит приключения на самую большую… это знаково!
Все мы – и мужчины, и женщины – мечтаем. Мечтаем о волшебной любви. Не так, что постоянно, но так, чтобы иногда. Чтобы встретились, заискрили, вспыхнули, распалились, заземлились, и на утро партнёр рассеялся. Как туман без следа исчез. Вместе с мороком. Как будто его никогда и не было. Чтобы никаких тебе проблем, а лишь воспоминания. Волшебные. А сказки бывают русские народные, а бывают и Ганса Христиана Андерсена.
Ведь по утрам просыпаются все. Одни – чтобы начать великие дела, другие – мелкие, третьи – вообще ничего не начинать. Но все начинаем с туалета.
Однажды став писателем, ты обрекаешь себя быть им всегда. Неважно, куда ты движешься и что делаешь. Ты уже никогда реально не сможешь спрыгнуть с этой темы. По-хорошему ты относишь себя к хорошим людям, но они почему-то по-любому приносят тебя обратно. Это сродни мафии – ты уже узнал слишком много.
Веяние времени у нас такое, тренд – и без того убогое клиповое мышление в нас тихой сапой сменило мышление мемовое. Ты ей вместо тысячи слов картинку с букетом, она тебе в ответ вместо загадочной улыбки двусмысленный анекдот с подтекстом. Когда со временем поотомрёт и это, взамен окончательно пришествует «мышление эмодзи», писатели вымрут как класс, а для того чтобы мечты сбывались, рядом должен быть молчаливый волшебник, а не болтливый сказочник.
Когда пишешь – болтать не получается, а самые добрые сказки – это порнофильмы. Никаких тебе взрывов, убийств, все друг друга любят, целуют куда попало и во что попадут… И всегда счастливый конец. Посему затыкаюсь. Женщина должна быть небом в облаках, Незнайкой на Луне, Комсомольском на Амуре, Лениным в Разливе, котом в мешке, банданой в огурцы, Ростовом на Дону и сегодня в хламинго.
– Не скажешь, который час?
– Который час.
– Спасибо.
Если полёт кукухи неизбежен, то постарайтесь её хотя бы по интересному вектору направить. Наслаждайтесь моментом. Моментом уходящего спозаранку волшебства.
Интернационал
(НЯМ-НЯМ, БУЛЬ-БУЛЬ и ТЫК-ТЫК)
Не понимаю, как можно не любить социальные сети? С их появлением люди начали думать, что их жизнь кому-то интересна, а они сами кому-то нужны. Социальные сети дают нам прекрасную возможность обменяться заблуждениями, поделиться фобиями, отдохнуть от здравого смысла и отбросить приличия. К примеру, если у женщины на персональной странице нет ни одной фотографии с мужчиной, значит их у неё несколько. Именно здесь можно высказать свое мнение, которое никто не спрашивает – и тебе легче, и всем остальным похрен. Человек, у которого нет аккаунта в социальных сетях, вызывает в нас сначала удивление, а потом – жалость. В конце концов – зависть. Ведь в наше время, чтобы встретиться с кем-то, недостаточно выйти из дома, нужно ещё умудриться выйти из интернета. Вот в чем беда. Даже со своей женой.
– Дорогая, – очередным безликим вечером второй волны содомии я решительно отложил в сторону смартфон. – Давеча я посмотрел твои посты в социальной сети и подумал, неужели тебе больше при живом муже заняться дома нечем?
– Да у вас, у мужчин, только два инстинкта: ням-ням и тык-тык! – отрываясь от написания очередного фемдомного поста в прогрессивную женскую группу, пробурчала в ответ жена, но телефон на всякий случай тоже убрала с глаз моих подальше.
– Позвольте, а как же буль-буль?
– Буль-буль – это рефлекс. Так что обойдёмся без него.
– Если рефлекс, то приобретённый от младенческого цемк-цемк. Поэтому возражаю, ням-ням без буль-буль – моветон!
– А буль-буль без тык-тык, что? Комильфо что ли?
– А вот это – уже сопутствующее.
– Сопутствующим может быть собачий корм в продуктовом магазине или минералка в винном. На край облысение вследствие приёма таблеток от импотенции. Тык-тык же в случае буль-буль – это вишенка на тортике. Правда не все до этого момента дотягивают. Так что не плоди мне котов. Каждый раз, когда женщина отказывает заслуживающему того мужчине в сексе, где-то рождается котенок, который будет жить у неё после сорока лет. У нас с тобой и так уже четыре кошки, поэтому буль-буль не нужен!
Халатность всё-таки не такое уж и плохое женское качество, если под халатом ничего нет. Но интересно, почему иногда так сильно хочется секса, что потом рррраз… и как рукой сняло?
– Знаешь, что-то сердечко у меня тук-тук, да и время уже тик-так. Тык-тык на ням-ням – большой риск хрр-прр…
– Как будто буль-буль не хрр-прр!
– Тоже верно, готовь ням-ням, я мигом за буль-буль. Ты меня цемк-цемк, мы с тобой хрр-прр, а с утра уже тык-тык.
– Если дзинь-дзинь не проспим…
– О′кей. Поставлю на будильник музыку для секса, чтобы заглушить хруст суставов.
– Минуты на три, больше не нужно!
– Вот, точно! Управимся! Погнали!
И вот уж полночь близится, а сытости всё нет. Во времена моей молодости тоже были социальные сети. Содомии не было, а стены в подъездах были. Пишешь «в режиме инкогнито» перманентным маркером чье-нибудь имя, а через день вот тебе и статусы, там тебе и комментарии. От таких же, как ты «невидимок». Но ни о чём нельзя жалеть в этой жизни. Случилось – сделали и живите дальше. А если не случилось? Так, может, вам не того и надо? Полной ясности здесь не будет никогда. Учитесь действовать в режиме частичной неопределенности.
– Дорогая, сделай мне омлет.
– Послушай, может быть тебе ещё и тлен отсосать?!
Человека, который читает много книг, принято называть книжным червём. Того, кто большую часть времени тратит на листание ленты соцсетей, нужно диагностировать червём ленточным. По аналогии. Нет в этом мире ничего, что нельзя было бы простить друг другу. Времени нам и без того отведено слишком мало, глупо тратить его на обиды, которые кроме разочарований в самих себе ничего в нас привнести не в состоянии. Жизнь даёт нам поводы для шуток, а мы делаем из них причины для страданий. Зачем? Соцсети учат нас, что котиков нужно холить и лелеять, чтобы у них была холка и лелейка… С мужиками примерно та же история. Относитесь к социальным сетям проще – все мы в них просто страницы.
В детстве нас частенько заставляли исполнять «Интернационал». «Факов, выйди и зайди как следует!» Самые умные заранее переворачивали тетради, но иногда пели и по таблице умножения. «…Добьёмся мы освобождения своею собственной рукой». Только сейчас я понимаю, о чём это. В каждой женщине живёт своя маленькая училка. Холодильник медленно, но верно набирает «лайки»…
У меня Москва снова на пороге…
У меня Москва снова на пороге,
Шею не подмять, не раздвинув ноги.
Загущаю щи, измельчаю жемчуг,
Вешаю лапшу, золотник всё меньше.
В кашу масло лью, порчу каслом Машу,
Чаю, что вничью, квашу простоквашу.
Дёготь ложкой ем, режу мёд устами,
Молча щекочу сам себя усами.
Чую словно чуй, сыплю соль на раны,
Заявляюсь в хлам в гости без охраны.
Завожу в тупик, разгущаю краски,
Сказки предаю смазке без огласки.
Тешу плоть борщом, наедаюсь сексом,
Познаю в беде, чествую подтекстом.
Дорог золотник, да длиннее ноги.
У меня Москва снова на пороге.
Мюсли в моей голове
«На пьяной вечеринке в кругу наших друзей я понял что хочу её ещё сильней…», – хрипло надрывался вокзальный ретранслятор, стандартно для подобных мест гнавший жвачную волну дискотеки девяностых. «Дежавю, сплошное дежавю», – я вышел на перрон Финляндского вокзала Санкт-Петербурга и закурил первую за четыре с хвостиком часа пути из карельской Сортавалы сигарету. «В поездах курить запретили, пиво на перронах больше не продают, а жизненный фон всё тот же. Куда ни глянь, везде, из всех утюгов сплошь «герои вчерашних дней». Такое впечатление, что нас намеренно заставляют жить в этом коллективном агрегированном прошлом. День сурка, двадцать пятое декабря одна тысяча девятьсот девяностого первого года, версия десять тысяч девятьсот пятьдесят восемь».
В ночном питерском воздухе разливалась ночь с двадцать пятого на двадцать шестое декабря две тысячи двадцать первого года. «Годовщина, мать её», – я сплюнул себе под ноги, накинул лямку рюкзака на плечо и побрел в направлении вокзального комплекса. Рейс в Казань, куда мы с семьей перебрались, почитай, уже скоро год как, вылетал из Пулково только завтрашним утром, и мне предстояло решить нелёгкую для себя задачу, как скоротать эту зимнюю ночь, ознаменовавшую себя тридцатилетием подписания документов, поставивших жирную точку на существовании страны моего рождения – Союза Советских Социалистических Республик. «Юэсэса, Ай’м бэк инту зе Юэсэса», – словно в тон моим размышлениям сменил трек невидимый диджей глобальной радиостанции всемирного министерства путей и сообщений. «Зе бест оф Итало диско, выпуск номер семь», – про себя отметил я, и в душе радуясь, что мой Альцгеймер ещё достаточно юн, вышел на привокзальную площадь. Ох, уж эти мюсли в моей голове.
Двухнедельная командировка в город памятника рунопевцу основательно истощила мой и без того достаточно скудный бюджет, поэтому вариант с гостиницей был отметён мной сразу же. Единственное, на что исходя из состояния своего портмоне, я мог рассчитывать – это либо жёсткое кресло зала ночного пребывания Финляндского вокзала, либо аналогичные условия в воздушной гавани Северной столицы. Но туда необходимо было ещё добраться, к тому же максимумом, на который я мог рассчитывать в залах ожидания, была беспокойная ночь в постоянном надзоре за своим багажом. Воришек и остальной шушеры развелось за время карантина немеряно.
Единственной тешившей меня надеждой скоротать ночь более или менее сносно была мысль снять койко-место у кого-нибудь из хозяев съемной недвижимости. Бывая в Ленинграде-Петербурге на заре своей молодости, я неоднократно прибегал к услугам подобных дельцов. «Чёрт с ними с деньгами на такси в аэропорт, доберусь и общественным транспортом. Да и завтрак обыкновенно в стоимость входит», – размышлял я, меряя шагами вечерний полумрак площади Ленина в поисках одиноких фигур с табличками на шее, и через каких-то пару минут поисков подобная тусовка нашла меня сама. «Молодой человек, комнатку снять не желаете?», «Спальное место в центре недорого», «Общежитие для иногородних», «Хостел на ночь» и другие подобные заманчивые предложения посыпались на меня, как из рога изобилия. Я быстро, насколько мог, вырвался из хоровода завлекал и начал осматриваться по окрестностям.
Чуть поодаль от организованной группы дилеров одиночного ночного досуга поодиночке пританцовывали на морозце арендодатели-индивидуалы. Прямо у входа в метро обращала на себя внимание обвешанная, как новогодняя елка серпантином, нитками с сушеными грибочками бабулька с объявлением о сдаче койко-места, написанным маркером на картонке, украшавшей её шею. «Саша, подожди… Саша, подожди… Юра, подожди… Юра, подожди… Миша, подожди… Миша, подожди… Ваня, подожди… Ваня, подожди… Дима, подожди… Дима, подожди…» и далее по тексту. Тихонечко так. Вполголоса. Проходящие мимо мужички, услышав, что к ним обращаются, но не понимая кто, откуда и зачем, в недоумении останавливались и начинали крутить головами, на что сразу же получали резонный вопрос: «Милок, койко-место на ночь не интересует? Грибочков домой прикупить не забыл?» «А что, интересное кино, – подумал я. Хотя грибы я от рождения не ем, но мысль о тарелке горячего грибного супа в этот вечер согрела меня почище иных ста граммов водки. – Если ничего другого не найду, вернусь».
Но с альтернативами в тот вечер было туго. Стремного вида мужичков алкоголизованной наружности и соответствовавших им дам неопределенного возраста, коих с табличками о жилье было в явном избытке, я отмёл сразу – в лучшем случае придётся полночи терпеть их пьяный бред, в худшем – ограбят и имени не спросят. По-любому, поспать с ними мне вряд ли удастся, а неприятности в мою программу сегодня явно не входили.
В раздумьях я зачем-то купил бутылку креплёного испанского вина в небольшом привокзальном супермаркете, хотя до этого не брал в рот спиртного более пяти лет, и решил, не пороть горячку и прогуляться по располагавшемуся неподалёку Симбирскому саду.
Оставив по левую руку здание Жилого дома служащих Финляндской дороги, я направился в сторону Доходного дома Еремеева, но едва я в надежде срезать угол свернул в разделявшую строения подворотню, как моего слуха коснулось чьё-то замерзшее бормотание. Весь обратившись в слух, я насколько мог вперился в темноту арочного проёма.
– «Варкалось. Хливкие шорьки пырялись по наве, и хрюкотали зелюки, как мюмзики в мове», – переминаясь с ноги на ногу, декламировала себе под нос нахохлившаяся стройная женщина с табличной «Койко-место на ночь. Недалеко. Недорого. Уютно».
– «О бойся Бармаглота, сын! Он так свирлеп и дик, а в глуше рымит исполин – злопастный Брандашмыг», – вмиг оживил я в памяти познания в Льюисе Кэрролле. – Здравствуйте, видимо, вас я и искал весь этот вечер. Можно я попробую угадать ваше имя?
– Ну… Коли Вам не холодно, да и не лень…
– Алиса?
– Почти. Лариса.
– Очень приятно. Знаете, меня очень заинтересовало Ваше предложение на ночь… Смогу ли я у Вас сегодня как следует отдохнуть?
– Бесспорно…
– Без порно? Тогда у меня есть ещё повод подумать…
– Это радует, ибо хочу предупредить, я не продаю своё тело. Я только сдаю в аренду вторую половину своей двухспальной кровати. Посуточно. Если подходит, то с Вас плата за первый день, страховой взнос и при этом, заметьте, никаких агентских.
– В таком случае извините, если мой вопрос покажется вам некорректным. Сколько вам лет?
– Отчего же? По-разному. Дури в голове на восемнадцать, спина хрустит на пятьдесят пять, ворчу на все восемьдесят, в постели – шестьдесят девять. Мужики мне в последнее время попадаются сплошь на полшестого, косячу на двадцать один, а по паспорту сорок два. Только последние два года прошу к моему возрасту не прибавлять, я ими почти не пользовалась, для меня они выдались как четыре сезона: январь, февраль, март и карантин…
– Лариса, хотите херес? – я указал взглядом на так и болтавшуюся у меня в руках бутылку креплёного.
– Что, вот так и сразу? – похоже, мой намёк прошёл мимо её сознания. – Может сначала хотя бы угостите даму вином?
– Конечно! – непочатая бутылка переместилась теперь уже на уровень её глаз. – Заодно и согреемся. Если Вы не побрезгуете из горла, тогда, прошу, пройдёмте в сад.
– А койко-место-то вы брать будете? – внезапно вспомнила изначальную цель нашего с ней знакомства Лариса.
– Если сможем перейти на ты, то всенепременнейше!
– Тогда почему бы и нет? Когда мне тыкают, это как-то привычнее. Привычнее, чем выкают. У меня есть встречное предложение, зачем нам в сад, поехали сразу же ко мне.
– И чем займемся?
– Если всё устроит, рассчитаешься, а потом можем сыграть в карты. На желание.
– В очко или в преферанс?
– Извини, а в преферанс – это куда?
– Ладно, давай тогда первый кон на раздевание.
– Ну, если только первый, то я не против. А то вам лишь бы хиханьки да траханьки…
На том и сговорились. Триста метров до остановки, десять минут ожидания и вот мы уже греемся в вагоне полупустого трамвая.
– Расскажи немного о себе. Сколько занимаюсь этим, но никак не могу привыкнуть, что привожу к себе в дом мужчин, о которых ровным счетом ничего не знаю.
– Ну, как у каждого святого, у меня есть прошлое, как у каждого грешника – будущее, а ещё я тот, кто свято чтит свои грехи и имеет настоящее. Причём как в переносном, так и в самом прямом смысле.
– Это ты про секс?
– Секс – это, когда хочет он, эротика – когда хочет она, порно – когда башню сносит у обоих. Примерно так, хотя я и не Коппенгаген, а скорее наоборот – Гагенпоппен в этих вопросах.
– Ах, ты извращенец! Немедленно убери руку с моей… коленки. Считаю до трёх тысяч семисот девяносто двух. Раз…
Повисла неловкая пауза. Я продолжал греть пальцы между её бёдер под полой пальто. А она? Она как бы невзначай тоже опустила свою ладонь поверх фалды, никак не давая мне возможность выполнить её же недавнее указание. Так прошло минут десять.
– Ну вот, пока суть да дело, мы почти и приехали. Наша остановка. Ты выходить собираешься?
– Вроде бы, да…
– Это хорошо, а то надоел уже…
– Проходи, чувствуй себя, как дома, можешь, как говорится, пропылесосить, но это не обязательно… – она открыла дверь своей комнаты в типичной питерской коммуналке. – Тебе, наверное, помыться с дороги не мешало бы? Ванная по коридору прямо, моя дверь четвёртая по правой руке от туалета.
– Знаешь, видимо у меня с годами развился чисто петербургский страх. Пойти в туалет, а потом забыть, в какую из ста дверей мне нужно возвращаться, так что давай попробуем обойтись без душа и сразу под одеяло. Один кон на раздевание?
– Ты думаешь, я без карт у себя дома и раздеться уже не могу? Право слово, удивляешь. Деньги на тумбочке оставь и делай что хочешь. Хозяин – барин. Твоё койко-место со стороны окна, пульт от телевизора под подушкой. Херес откроешь? Я пока карты найду. Про страховой взнос не забудь.
– Я снимаю койко-место всего на одну ночь…
– Это моя гарантия на случай, если вдруг ты получишь больше…
Я открыл бутылку, разделся и лёг.
– Давай… на желание.
Она долго молча рылась в шкафу, потом разделась, подошла к столу, в один глоток опустошила бутылку, отошла к окну и закурила. После, без лишних прелюдий, обнажённой скользнула ко мне под одеяло и оседлала мои ноги чуть повыше колен, руками облокотившись на меня чуть пониже живота.
– Значит так, карты я не нашла, поэтому выиграть ты не смог. А что это значит? Это значит, что выиграла я. Загадываю желание. Я.… хочу… твоего внимания! Но не хочу говорить тебе о том, что хочу. Потому что тогда ты уделишь мне внимание, потому что так того хотела я. А я хочу, чтоб ты уделил мне внимание, потому что ты сам того хочешь, понимаешь?
– Чего?
– Тебя сначала поцеловать или сразу сзади пойдёшь? На, воспользуйся…
Она вложила мне в руку тюбик с каким-то кремом. Момент трусливой нерешительности, всего одна ссыкунда и… «не переживай, главное, что они повидались».
– Ты думаешь, что я проститутка? – она вновь стояла нагой на фоне беззвёздной питерской ночи и пускала в форточку сизый табачный дым. – А я, между прочим, до сих пор храню девственность. Просто с возрастом я потихоньку убедилась, с мужиками гораздо интереснее пить вино, чем состоять в отношениях. Но того, что где-то в мире меня ищет кто-то созданный специально для меня, это не исключает. Пускай он и женат, пускай не Казанова. Зато я коза для него буду новая, понимаешь?
– Поэтому ты не имеешь ничего против тех, кто ни мясо, ни рыба.
– Ну что ты зациклился!
– Просто не знаешь, какое вино – красное или белое – к ним подобрать…
– Но ты же со своим! Херес – вино десертное. А я – сладкая. Не я к тебе вино подбирала, а ты ко мне. Улавливаешь? А мужики.... Они как снегопад. Никогда не знаешь, когда случится, сколько выпадет сантиметров и сколь долго продержится. Когда сначала ты натягиваешь один носок на левую ногу, второй автоматически становится правым. Когда сначала натягиваешь носок на правую, та же самая ситуация с левым. Причем происходит это моментально и независимо от того, на свободе ли сейчас хозяйство между твоими ногами или ты уже успел надеть труселя. С мужиками та же картина. Единственное, не люблю, тех, кто привык жить за счет женщин. Нельзя сесть на шею, при этом не раздвинув ноги… Нельзя… Мужчина с раздвинутыми ногами – плохой мужчина. А плохой мужчина как плохой носок – либо вонючий, либо с большой дырой. У хороших же, как правило, есть один недостаток: все они какие-то женатые. Испортить меня уже ничего не испортит. Все что могло – уже украсило, а вкусы на мужчин и вино меняются постоянно.
С утра она сама повезла меня в Пулково. Всю дорогу ехали молча, пока не свернули на территорию какой-то заброшенной промзоны.
– Знаешь самое главное, что я поняла? – в ответ на удивленный взгляд предупредила мой вопрос она. – На самом деле все мы очень счастливы, просто счастливы мы в основном бессимптомно… Любить нужно всех. Всех подряд. И когда у Господа Бога дойдут до тебя руки, он обязательно увидит, как ты стараешься и…
– Пошлёт хорошего мужа?
– Мужа не мужа, но того, кому нужно будет и первое, и второе, и третье, а не только койко-место на ночь в моей двуспальной кровати. А теперь будь джентльменом, достань, пожалуйста, из бардачка влажные платочки для снятия макияжа. Не могу же я отпустить тебя из Питера без соответствующих городу дождей воспоминаний?
Я не нашелся, что ответить, лишь отстегнул ремень безопасности, достал из ящика для перчаток упаковку гигиенических салфеток и молча протянул ей.
Через полчаса всё в такой же гнетущей тишине мы продолжили движение, и только когда её праворулька остановилась у здания аэротерминала, я прокашлялся и спросил:
– Не знаешь, как будет утешительная форма наречия «никогда»?
– Ты уже взрослый мальчик, ты должен знать: утешительная форма наречия «никогда» – «потом»… Счастливого полёта, привет супруге, нестойкий оловянный солдатик. Время бесплатной стоянки в Пулково – пятнадцать минут…
Она ударила по газам, а я так и остался стоять среди утренней питерской хмари, нашептывая себе под нос: «Варкалось. Хливкие шорьки пырялись по наве, и хрюкотали зелюки, как мюмзики в мове. На пьяной вечеринке в кругу наших друзей я понял, что хочу её ещё сильней»…
Мюсли в моей голове стремительно удалялись вдаль, вольготно расположившись на использованной салфетке в кармане водительской двери её видавшей многие виды праворульной женской малолитражки…
