bannerbannerbanner
Бытие и Империя. Онтология и эсхатология Вселенского Царства

Александр Дугин
Бытие и Империя. Онтология и эсхатология Вселенского Царства

Полная версия

Гештальт черного бога: иранский след

Если мы теперь задумаемся о степени субъектности «князя мира сего» в такой оптике, общей для авраамических традиций, по крайней мере для их внутреннего философского и мистического ядра, мы обнаружим, что сложившаяся картина существенно отличается от греческого видения мира, включая практически все ее версии от элеатов, платонизма и пифагорейства до Аристотеля и Стои. Греческая онтология и космология лежит в основе представления о Царе Мира, но такой фигуры как «князь мира сего», дьявол, эллинская традиция никогда не знала. Кроме того, и в семитской религии, в том числе в иудаизме, Сатана никогда не рассматривался как прямой и радикальный оппонент Бога, восставший на Него и ведущий с Ним войну. Да и власть над материальным миром кого-то еще, кроме самого Бога, иудаизм отрицает. У греков зло есть лишь умаление добра, то есть удаление от Центра в сторону периферии с необходимостью искажает мысль, дух и бытие, но из этого следует только то, что заметив это, разумному существу следует поскорее возвратиться к своему истоку, «познать самого себя» (Γνῶθι σεαυτόν было написано на стене храма Аполлона в Дельфах). И этот путь возвращения (ἐπιστροφή) всегда открыт, хотя не для всех и не всегда прост. Есть и те, кто продолжает по инерции погружаться в материю все глубже и глубже, но в пределе и такой грубый невежа просто превратится в животное, каким он уже по сути и является, упрямо отвергая религию, философию, науку, политику и искусство. Даже если на периферии мира имеет место какой-то сбой, и власть Царя Мира (Активного Интеллекта, Логоса) подвергается искажениям, в античной греческой картине мира нет того субъекта, на кого можно было бы возложить за это ответственность. Разумные существа сами решают, какое направление выбрать – в сторону Ума или в сторону телесной глупости, к высоким идеям или к низким ощущениям. Никто на них извне специально не воздействует. Также в общих чертах дело обстоит и в других традициях, в индуизме или иудаизме. Отсюда и сущность религиозной морали у иудеев: всему человечеству (хотя прежде всего и полнее всего самим евреям) был дан Богом Завет, и теперь только от человека зависит, соблюдать его или нет. И награждать или казнить за последствия такого решения, равно как и приводить приговор в исполнение, будет один судья – Господь Бог.

Иными словами, ни у греков, ни у иудеев[72] нет фигуры, даже отдаленно напоминающей дьявола в христианстве.

Здесь следует поставить вопрос, откуда же тогда он появляется в христианстве, чья религиозная культура, очевидно, является продолжением иудейской и греческой? И здесь только один возможный ответ: этим христианство обязано иранской традиции[73], где фигура второго – черного – бога, Аримана, борющегося со светлым богом Ормаздом за власть над миром (созданным Ормаздом), является важнейшей осью всего религиозного учения, всей философии и эсхатологии. Этим объясняется и ориентированная на конец света и всеобщее воскресение иранская модель линейного времени, полностью отсутствующая у греков, а в иудаизме появляющаяся относительно поздно – в поствавилонский период, и там также очевидны следы сильнейшего иранского влияния (тем более, речь шла о персидской Империи Ахеменидов, гражданами которой стали уведенные в Месопотамию еще халдеями евреи, остававшиеся подданными персов и после возвращения в Иудею, восстановления Иерусалима и возведения Второго храма).

У христианских гностиков иранский дуализм достигает экстремального масштаба, доходя до признания Бога Ветхого Завета «злым демиургом», и в таком качестве решительно отвергается христианской ортодоксией, но сама эта ортодоксия как раз и формируется в споре с гностическими ересями. При этом даже после отбрасывания крайнего дуализма гностиков, роль дьявола как «князя мира сего», «падшего ангела» и важнейшей силы мировой истории, явно присутствующая в самом Новом Завете и довольно детально раскрытая в посланиях апостола Павла, остается важнейшим догматическим положением. Христианский дьявол не тождественен иранскому Ариману, но функционально и структурно весьма близок к нему, с той принципиальной поправкой, что в христианстве речь идет не о «втором боге», а о падшем ангеле, который является творением Божиим, и следовательно, онтологически несопоставим с Богом (что не столь очевидно в зороастризме, и именно это придает этой религии максимальную драматическую и моральную напряженность). Хотя у того же апостола Павла мы встречаем применительно к дьяволу метафорическое, но все же чрезвычайно весомое выражение «бог века сего» (ὁ θεός τοῦ αἰῶνος τοῦτου[74]).

Сатана в иудаизме и близко не стоит к христианскому дьяволу, а у греков отсутствует даже отдаленно похожая на него фигура, если не считать древние мифы о восстании титанов и гигантов против богов Олимпа, имеющих все же совершенно иной статус.

Инфернальный субъект

Обращение к иранской традиции и фигуре Аримана позволяет существенно дополнить образ Царя Мира и его Духовной Империи. Расщепление Метатрона на два аспекта – светлый и темный – дает нам сразу три субъекта:

1. Архангел Михаил, предводитель небесных сил бесплотных.

2. сам Царь Мира, находящийся в средней области сакральной феноменологии.

3. Люцифер, «князь мира сего».

При этом Люцифер локализуется даже не в материальном мире, а за его внешней границей, что можно обозначить как область подматериальности или, по выражению Генона, – инфракорпоральность (подтелесность). В определенном смысле царство Люцифера также скрыто, как и Царство Грааля, но не над материальной зоной (мира Мольк, al-Molk) а под ней. Отсюда латинское название ада – Inferno, то есть то, что находится внизу, «под», Пре-ис-под-няя. И как Царь Мира посылает духовное рыцарство к различным народам и странам, чтобы поддерживать духовный строй цивилизации, Люцифер имеет свой двор и свои «святыни», свои символы и свои учения, которые, как правило, являются перевернутыми в отношении духовного символизма и интерпретируются извращенно. Из этого «двора Люцифера» также исходят влияния и отправляются посланцы с миссией, прямо противоположной эмиссарам Царя Мира. История этой невидимой и нематериальной брани (Царь Мира надматериален, Люцифер подматериален) развертывается в человечестве – в войнах, религиях, философских учениях, в направлениях науки, в политике, в обществе и в культуре. Все материальное всегда объясняется чем-то нематериальным, и даже материализм как философское и идеологическое учение, настаивающее на том, чтобы все выводить из материи, движим темным и совершенно нематериальным духом, павшим и извращенным, влияющим на материальные процессы из-под нижней границы вещества. Поэтому царство «князя мира сего» всегда перевернуто по отношению не столько к Царству Небесному, сколько по отношению к Царю Мира и раю, которым является область его непосредственного светового и вечного господства.

Это царство Сатаны находится не в вещах и не в веществе, а за их внешней границей, и некоторым образом обратно трансцендентно материальному миру. Именно это имеет в виду Генон, когда говорит об открытии «Яйца мира» снизу.

Последняя битва

Эта инфракорпоральная область выглядит как чистая материя или ничто, как тотальный объект лишь со стороны земного (подлунного) телесного мира и человечества, в нем обитающего. Там, по ту сторону материи – и это ярче всего описывает именно иранская традиция – пребывает некий дух, субъект, Ум. Именно он и организует – не по инерции, а с опорой на активную волю – движение истории в сторону ее конца, который самому этому инфернальному субъекту представляется как его победа и успешное построение перевернутого мира. Такой чаемый дьяволом триумф предполагает победу над рыцарями Грааля, остатками традиционного общества и сакрального уклада, построение всемирного государства под началом того, кого исламская традиция называет «святые сатаны» (awliya Ash-Shaytan – ), установление норм, противоположных Империи Духа (демократия, материализм, гедонизм, прогрессизм, технократия, предельный индивидуализм, либерализм и т. д.), и наконец, захват Царства Грааля, свержение ослабевшего Царя Мира и начало штурма Небес.

Зороастризм утверждает, что этим планам не суждено сбыться, так как сам светлый бог Ормазд придет в мир, чтобы его спасти, и воплотится в фигуре героя Спасителя (Саошьянта), последнего Царя. После этого зло будет повержено окончательно, и наступит тотальное восстановление всей онтологии – Великой Воскресение. Сходным образом видит конец времен и исламская эсхатология и особенно шиизм, ожидающий прихода «скрытого Имама», Воскресителя (al-Qa’im —).

 

Приблизительно так же интерпретирует развязку человеческой истории и христианство: в последней битве воинство Архангела Михаила нанесет поражение полчищам Сатаны. И сам Исус Христос в своем Втором Пришествии – когда займет по праву свой небесный трон (этимасия) – поразит дьявола мечом своих уст[75].

В индуизме сходным образом суждено завершиться темному веку – кали-юге: десятый аватара Вишну – Калки, явившись на белом коне, победит силы тьмы.

Собственно, эта модель имперской эсхатологии является общей чертой сюжетов, связанных с Царем Мира. Когда князь мира сего, вдохновленный успехами в завоевании телесной реальности (мира Мольк) и достижениями глобализации, двинется на Царство Грааля, спящий Император, то есть сам Царь Мира, проснется ото сна и даст ему последний бой, который должен завершиться его победой.

Экстернальное Царство дьявола

Многие христианские авторы, в частности Иоанн Скот Эриугена, позднее Парацельс и Беме, подчеркивали, что дьявол расположен не в мире, а вне мира, на территории предельной экстернальности[76], im Aussen. На это указывает и евангельское выражение «тьма кромешная» или «тьма внешняя» – τὸ σκότος τὸ ἐξώτερον, tenebras exteriores.[77] Это подчеркивает, что территория Сатаны не лежит в онтологии мира, даже материального. Гностики считали, что материальный мир создан «злым демиургом», то есть фактически дьяволом. Это категорически отвергается христианской ортодоксией. Материальный мир был создан Богом, и сам по себе он не несет никакого зла. Но он более слаб в своем духовном стоянии, нежели область Царя Мира и тем более мира Духа. Поэтому он легче становится добычей дьявола. И дьявол именуется «князем мира сего» не всегда, а лишь в особый исторический период, максимально близкий к моменту конца времен. Поэтому у апостола Павла понятие «мир сей» (ὁ κόσμος οὗτος) и выступает как синоним «век сей» (ὁ αἰὼν οὗτος). А «век сей» считается однозначно веком, вплотную прилегающим к концу времен, поскольку именно в этот период, согласно иудейской и складывающейся христианской эсхатологии (равно как и более древней иранской), должен прийти Мессия, последний Царь. Дьявол становится «богом» только в такой – темный, патологический – век, «в сей век» [78]. И телесный мир (al-Molk) становится «миром сим» только в «веке сем», то есть в последние времена. Пока же они не наступают, телесный мир и царства земные остаются под властью ангелических могуществ и Царя Мира.

Таким образом, помещение дьявола вне творения уточняет пропорции космологии и позволяет лучше понять динамику противостояния его и Царя Мира. При этом обращение именно к иранской традиции с ее предельно акцентированным дуализмом помогает глубже осмыслить космологию и онтологию Царств через введение Четвертого – подтелесного – Царства, опрокинутой Империи, Анти-Империи.

Это дает нам дополнительную схему, учитывающую экстернальность царства дьявола.

Схема Трех Царств с учетом экстернальности дьявола


При этом важно подчеркнуть, что природа дьявола не материальна и не телесна. Он и его сподвижники остаются духами. Причем, так как высший небесный мир им закрыт, они вынуждены действовать в среднем и нижнем мире. При этом, как мы видели, телесный мир поддается им легче, и там они и устанавливают свою власть (что предельно ясно изложено в иранской традиции, утверждающей, что Ариману вначале удается захватить контроль над телесным миром, и лишь потом он поднимается в более тонкие миры), и только после этого начинается битва за Малакут (al-Malakūt), онтологическую территорию Царя Мира, за область активного воображения. Эта средняя область иногда по аналогии с триадической структурой человека называется областью души. Но не в материи и не в теле дело. Материя не имеет собственных свойств, следуя за теми эйдосами, которые на нее проецируются. И если эти эйдосы происходят из имагинации демонов, из первертной субъектности Сатаны, то материя не свободна в выборе. Она сущностно пластична, нейтральна к добру и злу, свету и тьме. Поэтому даже битва за материальный мир со стороны экстернального царства дьявола ведется именно с Царем Мира, с Царством Грааля. И если дьявол в строго определенный период цикла (в век сей) получает титул «князь мира сего», это значит, что Империя Духа отступила к своему Центру, а Анти-Империи удалось вторгнуться в область тел и материальных явлений и утвердиться там.

Хилиазм и Империя

В христианской традиции считается, и это закреплено в «Откровении Иоанна Богослова», что дьявол будет скован на тысячу лет, а после этого снова вырвется из цепей. Приведем это место дословно.

И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей.

Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет,

и низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время.[79]

Καὶ εἶδον ἄγγελον καταβαίνοντα ἐκ τοῦ οὐρανοῦ, ἔχοντα τὴν κλεῖν τῆς ἀβύσσου καὶ ἅλυσιν μεγάλην ἐπὶ τὴν χεῖρα αὐτοῦ.

καὶ ἐκράτησε τὸν δράκοντα, τὸν ὄφιν τὸν ἀρχαῖον, ὅς ἐστι Διάβολος καὶ ὁ Σατανᾶς ὁ πλανῶν οἰκουμένην, καὶ ἔδησεν αὐτὸν χίλια ἔτη,

καὶ ἔβαλεν αὐτὸν εἰς τὴν ἄβυσσον, καὶ ἔκλεισε καὶ ἐσφράγισε ἐπάνω αὐτοῦ, ἵνα μὴ πλανᾷ ἔτι τὰ ἔθνη, ἄχρι τελεσθῇ τὰ χίλια ἔτη· μετὰ ταῦτα δεῖ αὐτὸν λυθῆναι μικρὸν χρόνον.

Et vidi angelum descen dentem de caelo habentem clavem abyssi et catenam magnam in manu sua.

Et apprehendit draconem, serpentem antiquum, qui est Diabolus et Satanas, et ligavit eum per annos mille;

et misit eum in abyssum et clausit et signavit super illum, ut non seducat amplius gentes, donec consummentur mille anni; post haec oportet illum solvi modico tempore.

Здесь недвусмысленно речь идет о победе над «князем мира сего», после которой мир устанавливается на тысячу лет. Фиксация внимания на этом фрагменте дала целое течение, называемое «хилиазм» (от греческого χίλια – «тысяча»). При этом в западном христианстве (католицизм и позднее протестантизм) «тысяча лет», о которых здесь идет речь, относятся к будущему. Это порождает надежду, что эпоха, когда ангелическое воинство, верное Богу, победит и укротит дьявола, отвоевав у него именно земной мир, у человечества впереди. Но православная традиция однозначно связывает эту эпоху с циклом христианской Империи и, следовательно, с историей Византии. Именно обращение к Христу Императора Константина Великого и является в таком случае моментом «сковывания древнего дракона». В исторической земной Империи проявляется Империя Духа, и именно это и есть победа над Сатаной, который отчасти перестает быть «князем мира сего», оказываясь на тысячу лет подчиненным особой имперской онтологии. Средний мир в согласии с высшим миром вытесняет дьявола из нижнего мира. И этот период длится тысячу лет, что в некотором приближении и соответствует исторической Византии, начавшейся с правления Константина I и завершившейся Константином XI. И совершенно не случайно, что последний Император – Константин XI, который исчез во время захвата Константинополя турками, считается в греческой традиции Спящим Монархом, скрытым, но не умершим, пребывающим в камне у Мраморных Ворот Царьграда. Отсюда многочисленные легенды о Мраморном Императоре и его возвращении. Такое отождествление прекрасно вписывается в саму онтологию Империи, которая как раз и соотносится с фигурой дьявола (что мы рассмотрим более подробно в следующих разделах).

Империя, таким образом, и есть эпоха хилиазма, то есть вытеснение власти дьявола в чисто экстернальную зону, во «тьму кромешную», и ограничение его доступа в телесный мир, а также в тонкий мир Империи Духа.

Глава 4
Царь-философ. Бытие и политика у Платона

Сакральность власти

Философия Платона представляет собой вершину эллинской традиции и обобщает основные метафизические установки и версии греческого Логоса. Она вобрала в себя основополагающие моменты политеистической теологии, прежде всего связанные с культом Аполлона, доктрины мистерий, поэтические традиции Гомера, теогонию Гесиода, учение Парменида и элеатов, пифагорейство, парадоксы Гераклита, основы геометрии и арифметики, высокие идеалы трагиков и т. д. Так как платонизм представляет собой развернутую карту метафизики и онтологии в целом, Платон не мог обойти молчанием проблему сакрального Правителя. И действительно, теме метафизики власти и ее связи с высшим универсальным божественным началом посвящен главнейший диалог «Государство»[80]. Также эта тема находится в центре внимания в поздних диалогах «Политик»[81], «Законы»[82] и в письмах[83]. Поскольку все учение Платона представляет собой единое целое, на чем особенно настаивали неоплатоники, детально изучившие связи между его теориями и трудами, то содержание «Государства» и особенно мотив идеального правителя следует рассматривать в более широком контексте. То, что не сказано или сказано недостаточно четко в одном диалоге, вполне может быть подробно раскрыто в другом. Поэтому и тему Вселенского Правителя у Платона следует рассматривать в максимально широком контексте.

Платон всячески подчеркивает то обстоятельство, что легитимным правителем может быть только тот, кто сосредотачивает свое внимание не на заботе о земных вещах, но на созерцании высших вечных начал. Законной может быть только сакральная власть. А следовательно, первая задача подлинного правителя – занятие философией. В одном из своих писем к сиракузскому тирану Дионисю Платон утверждает:

 

По самой природе разум и великая власть стремятся соединиться вместе; каждое из них гонится за другим, стремится к нему и с ним сочетается.[84]

πέφυκε συνιέναι εἰς ταὐτὸν φρόνησίς τε καὶ δύναμις μεγάλη, καὶ ταῦτ᾽ ἄλληλα ἀεὶ διώκει καὶ ζητεῖ καὶ συγγίγνεται.

А в другом месте:

Человеческий род не избавится от зла до тех пор, пока истинные и правильно мыслящие философы не займут государственные должности или властители в государствах по какому-то божественному определению не станут подлинными философами.[85]

κακῶν οὖν οὐ λήξειν τὰ ἀνθρώπινα γένη, πρὶν ἂν ἢ τὸ τῶν φιλοσοφούντων ὀρθῶς γε καὶ ἀληθῶς γένος εἰς ἀρχὰς ἔλθῃ τὰς πολιτικὰς ἢ τὸ τῶν δυναστευόντων ἐν ταῖς πόλεσιν ἔκ τινος μοίρας θείας ὄντως φιλοσοφήσῃ.

Под философией Платон понимал метафизику и онтологию, обращенные к высшим сферам – к Единому, к чистому Благу, к божественному Уму. Религия и ритуал ни в коем случае не противопоставлялись философии в таком ее понимании, но были ее необходимой составной частью. Разница состояла лишь в том, что культ, обряды, богослужения были открыты и доступны для всего общества, тогда как философией способны были заниматься лишь избранные – те, чье внутреннее бытие было изначально утонченным, возвышенным и самостоятельно тянулось к свету и истине – даже тогда, когда они были скрыты или труднодоступны. Смысл и высшая истина необходимы философу так же, как рыбам вода, а зверям и растениям – воздух. Именно философ и есть, по Платону, архетип подлинного Царя. Это прекрасно укладывается в ту типологию трех миров или трех царств, которую мы описывали ранее. Более того, в целом ряде случаев – по крайней мере, в контексте средиземнорской традиции и особенно в христианстве или в эллинизированном (и при том иранском!) исламе – сюжеты, связанные с Царем Мира, складывались под явным или косвенным влиянием платонизма.

Пещера и Империя

В седьмой книге диалога «Государство» Платон описывает процесс становления царем-философом следующим образом.

Мир он уподобляет пещере (то есть территории, расположенной внутри плотной материи, в горе или под землей), а человечество – узникам, прикованным цепями, не способным повернуть голову и вынужденным смотреть на тени, двигающиеся на стене пещеры. Это соответствует нижнему Царству – миру тел. Удел обычных людей жить в наблюдении за тенями на стене, принимая их за подлинную реальность. Но на самом деле, это есть самая отдаленная и тусклая копия даже не оригинала, а другой копии. В силу своего невежества узники и не догадываются ни о своем истинном положении, ни о природе того, что кажется им бытием. Фактически Платон описывает ад, царство теней.

Вопрос о том, кто сковал узников и обрек их вести столь жалкое существование, у Платона не рассматривается. Греки, как мы видели, не знали фигуры дьявола или его аналога, иранского Аримана, и для них сама такая постановка проблемы не имела смысла. Поскольку проявление с необходимостью предполагает удаление от Первоначала и, следовательно, уплотнение бытия, должны существовать области, где тени сгущаются, а истина исчезает за далеким горизонтом. И это само по себе не зло, но печальный результат самого процесса проявления. Издержки космической манифестации. Кто этим довольствуется, тот сам в этом и виноват.

Но, по Платону, есть среди узников и те, кто не довольствуется. Как бы им ни было трудно, они поворачивают голову назад, чтобы увидеть, какие предметы отбрасывают тени, видимые ими на стене. И тогда они замечают то, что Платон называет «верхней дорогой».

Представь, что люди

как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами,

ибо повернуть голову

они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная, представь, невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.[86]

ἰδὲ γὰρ ἀνθρώπους οἷον ἐν καταγείῳ οἰκήσει σπηλαιώδει, ἀναπεπταμένην πρὸς τὸ φῶς τὴν εἴσοδον ἐχούσῃ μακρὰν παρὰ πᾶν τὸ σπήλαιον, ἐν ταύτῃ ἐκ παίδων ὄντας ἐν δεσμοῖς καὶ τὰ σκέλη καὶ τοὺς αὐχένας, ὥστε μένειν τε αὐτοὺς εἴς τε τὸ πρόσθεν μόνον ὁρᾶν, κύκλῳ δὲ τὰς κεφαλὰς ὑπὸ τοῦ

δεσμοῦ ἀδυνάτους περιάγειν, φῶς δὲ αὐτοῖς

πυρὸς ἄνωθεν καὶ πόρρωθεν καόμενον ὄπισθεν αὐτῶν, μεταξὺ δὲ τοῦ πυρὸς καὶ τῶν δεσμωτῶν ἐπάνω ὁδόν, παρ᾽ ἣν ἰδὲ τειχίον παρῳκοδομημένον, ὥσπερ τοῖς θαυματοποιοῖς πρὸ τῶν ἀνθρώπων πρόκειται τὰ παραφράγματα, ὑπὲρ ὧν τὰ θαύματα δεικνύασιν.

Верхняя дорога – это область самих предметов, а не их теней. Те, кто несут эти предметы, как во время Дионисийских процессий, переговариваются друг с другом, и их голоса отражаются от стен пещеры, создавая впечатление, что звуки исходят от теней на стене.

Философия начинается с этого поворота, с четкого различения того, что происходит на «верхней дороге», – видения и слышания действительных образов и речей.

Далее Платон переходит к описанию того, что пробудившийся от иллюзии большинства человек оказывается не в активной позиции, а становится пассивной добычей какой-то силы, которая действует вопреки его желаниям. Так Платон стремится подчеркнуть, что в обычном человеке все сопротивляется тому, чтобы стать философом и понять истину. Поэтому речь и идет о принуждении.

Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх – в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. (…)

А если заставить его смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза и не отвернется он поспешно к тому, что он в силах видеть, считая, что это действительно достовернее тех вещей, которые ему показывают?(…)

Если же кто станет насильно тащить его по крутизне вверх, в гору и не отпустит, пока не извлечет его на солнечный свет, разве он не будет страдать и не возмутится таким насилием? А когда бы он вышел на свет, глаза его настолько были бы поражены сиянием, что он не мог бы разглядеть ни одного предмета из тех, о подлинности которых ему теперь говорят. (…)

Тут нужна привычка, раз ему предстоит увидеть все то, что там, наверху. Начинать надо с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем – на отражения в воде людей и различных предметов, а уж потом – на самые вещи; при этом то, что на небе, и самое небо ему легче было бы видеть не днем, а ночью, то есть смотреть на звездный свет и Луну, а не на Солнце и его свет.[87]

ὁπότε τις λυθείη καὶ ἀναγκάζοιτο ἐξαίφνης ἀνίστασθαί τε καὶ περιάγειν τὸν αὐχένα καὶ βαδίζειν καὶ πρὸς τὸ φῶς ἀναβλέπειν, πάντα δὲ ταῦτα ποιῶν ἀλγοῖ τε καὶ διὰ τὰς μαρμαρυγὰς ἀδυνατοῖ καθορᾶν ἐκεῖνα ὧν τότε τὰς σκιὰς ἑώρα. (…)

οὐκοῦν κἂν εἰ πρὸς αὐτὸ τὸ φῶς ἀναγκάζοι αὐτὸν βλέπειν, ἀλγεῖν τε ἂν τὰ ὄμματα καὶ φεύγειν ἀποστρεφόμενον πρὸς ἐκεῖνα ἃ δύναται καθορᾶν, καὶ νομίζειν ταῦτα τῷ ὄντι σαφέστερα τῶν δεικνυμένων; (…)

εἰ δέ, ἦν δ᾽ ἐγώ, ἐντεῦθεν ἕλκοι τις αὐτὸν βίᾳ διὰ τραχείας τῆς ἀναβάσεως καὶ ἀνάντους, καὶ μὴ ἀνείη πρὶν ἐξελκύσειεν εἰς τὸ τοῦ ἡλίου φῶς, ἆρα οὐχὶ ὀδυνᾶσθαί τε ἂν καὶ ἀγανακτεῖν ἑλκόμενον, καὶ ἐπειδὴ πρὸς τὸ φῶς ἔλθοι, αὐγῆς ἂν ἔχοντα τὰ ὄμματα μεστὰ ὁρᾶν οὐδ᾽ ἂν ἓν δύνασθαι τῶν νῦν λεγομένων ἀληθῶν; (…)

συνηθείας δὴ οἶμαι δέοιτ᾽ ἄν, εἰ μέλλοι τὰ ἄνω ὄψεσθαι. καὶ πρῶτον μὲν τὰς σκιὰς ἂν ῥᾷστα καθορῷ, καὶ μετὰ τοῦτο ἐν τοῖς ὕδασι τά τε τῶν ἀνθρώπων καὶ τὰ τῶν ἄλλων εἴδωλα, ὕστερον δὲ αὐτά: ἐκ δὲ τούτων τὰ ἐν τῷ οὐρανῷ καὶ αὐτὸν τὸν οὐρανὸν νύκτωρ ἂν ῥᾷον θεάσαιτο, προσβλέπων τὸ τῶν ἄστρων τε καὶ σελήνης φῶς, ἢ μεθ᾽ ἡμέραν τὸν ἥλιόν τε καὶ τὸ τοῦ ἡλίου.

В любом случае тот, кто по своей воле или под воздействием какой-то высшей силы проделал этот путь к выходу из пещеры, не только узнал разницу между тенями, образами, самими вещами и источником их освещения, но и покинул сам мир пещеры, поднявшись в иной мир, на сей раз истинный и залитый светом Ума. Так из мира тел философ поднимается в мир Духа. Там он созерцает и сами предметы, копиями которых являются предметы «верхней дороги», и истинный свет, который находится вне пещеры. Это мир идей, парадигм, образцов, оригиналов. И тот, кто сумел выбраться из пещеры и увидеть мир как он есть, а идеи, по Платону, и есть сущее (они есть вечно и прежде всех своих копий), тот и есть философ.

И вот здесь определение философии смыкается с темой власти, а следовательно, политики. Философ, узнавший истину, по разным причинам возвращается к узникам и приступает к их освобождению. Он знает заведомо на несколько слоев бытия больше, чем они, и это дает ему право на власть над невежами. Таким образом, достоинство истинного правителя состоит не в его умелости, эффективности, династическом происхождении или силе воли. Оно вытекает из онтологической трансмутации его души, из способности подняться со дна пещеры, выйти за ее пределы и оказаться в божественном мире, где истина дана в непосредственном созерцании.

Так возникает фигура Царя-Философа. В ней право власти определяется именно пробужденным духом, способностью выйти за пределы нижнего мира. Но именно в этом и состоит особенность Царя Мира и его Духовной Империи. Царь Мира и его владения расположены в зоне вечности, вне пещеры тел. Поэтому путешествие философа к выходу из подземного мира есть то же самое, что и посещение Царства Грааля, возвращение в рай. Именно там и происходит инвеститура права на власть. Царство Царя Мира вне пещеры. Это образец любого подлинного и действительного царства, и не просто план, а реальность, которую можно пережить, увидеть, услышать, почувствовать так же, как мы переживаем вещи земного мира, только с гораздо большей степенью интенсивности, отчетливости и ясности.

Царь-Философ Платона есть луч Царя Мира. На этом основано его могущество. Оно состоит в духе, в преображении сознания, внутреннего ядра души, которая получает доступ к прямому созерцанию Логоса, Ума. И поэтому для философа власть над узниками пещеры не возвышение, но нисхождение, путь вниз, жертвенное погружение на дно пещеры и мужественная готовность жить во имя освобождения узников, во имя их просвещения и построения такого политического и религиозного порядка, который сам бы подталкивал лучших к тому, чтобы и они шли по пути философии, взбираясь вверх – к выходу из пещеры. Государство, о котором говорит Платон в одноименном диалоге, есть земная конструкция, предназначенная для восхождения на небо. Отсюда его религиозная и мистериальная функция. Такое государство не просто является лучшим, оно является сакральным, священным и в пределе божественным. Чем больше царство земное уподобляется Царству Небесному, тем ближе оно к Империи Духа, а его правитель – к статусу Царя Мира.

72 Можно добавить: ни у индуистов, ни буддистов, ни у даосов или конфуцианцев и т. д.
73 Дугин А. Г. Ноомахия. Иранский Логос. Световая война и культура ожидания.
74 Второе послание святого апостола Павла к Коринфянам. Гл. 4:4.
75 Откровение Иоанна Богослова. Гл. 19:15.
76 Дугин А. Г. Интернальные Онтологии. Сакральная физика и опрокинутый мир.
77 Евангелие от Матфея. Гл. 8:12, Гл. 22:13 и Гл. 25:30.
78 Второе послание святого апостола Павла к Коринфянам. Гл. 4:4.
79 Откровение Иоанна Богослова. Гл. 20:1–3.
80 Платон. Государство.
81 Платон. Политик / Платон. Собрание сочинений. Т. 4. М.: Мысль, 1994.
82 Платон. Законы / Платон. Собрание сочинений. Т. 4. М.: Мысль, 1994.
83 Платон. Письма / Платон. Собрание сочинений. Т. 4. М.: Мысль, 1994.
84 Платон. Письма. С. 462.
85 Платон. Письма. С. 477.
86 Платон. Государство. С. 295.
87 Платон. Государство. С. 296–297.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59  60  61  62  63  64  65  66  67  68  69  70  71  72  73  74  75  76  77  78  79  80  81  82  83 
Рейтинг@Mail.ru