Александр Дюков
За что сражались советские люди
На Нюрнбергском трибунале фон-дем Бах-Зелевски рассказал очень много интересного; к его показаниям мы будем обращаться не раз. Рассказал он и о количественных планах нацистской войны на уничтожение, озвученных рейхсфюрером Гиммлером во время собрания высших чинов СС в замке Вевельсбург в марте 1941 года:
«Гиммлер говорил тогда, что целью похода на Россию является сокращение числа славян на 30 миллионов человек».[130]
Никогда в истории человечества не планировалось столь масштабных злодеяний; неудивительно, что чудовищную цифру намеченных для уничтожения невинных людей нацистское руководство не осмелилось доверить бумаге, даже будучи полностью уверенным в предстоящей победе.
Следует понять, что 30 миллионов человек, которых собирались уничтожить, – это ни в ком случае не окончательная цифра. Это лишь первые наметки; уже через несколько месяцев фельдмаршал Герд фон Рундштедт заявил: «Мы должны уничтожить по меньшей мере одну треть населения присоединенных территорий».[131]Масштабность истребительных планов была одной из причин, по которым после окончания военной фазы на Востоке предполагалось оставить пятьдесят шесть дивизий, в том числе двенадцать танковых и шесть моторизованных.[132]
Тех же советских граждан, кому посчастливилось уцелеть, согласно нацистским планам следовало свести до положения диких туземцев.
Об этом Гитлер неоднократно и с удовольствие рассуждал во время обеденных бесед. Секретари записывали для потомков гениальные высказывания фюрера; ознакомимся с ними и мы.
«Мы не будем жить в русских городах и предоставим им возможность разваливаться на куски без нашего вмешательства. И самое главное, никакого сожаления по этому поводу! Мы не собираемся быть для них няньками; по отношению к этим людям мы не берем на себя никаких обязательств. Воевать с лачугами, уничтожать блох, поставлять немецких учителей, издавать газеты – это слишком мелко для нас! Мы, возможно, ограничимся тем, что установим радиопередатчики под своим контролем. А в остальном обучим их лишь до уровня, чтоб они понимали наши дорожные знаки…
<…>
О чем думают наши доктора? Не хватит ли делать прививки?.. Пусть подыхают! Самое главное, из-за этих одержимых мы не можем стерилизовать всех коренных жителей!
<…>
Русские не доживают до старости. Они едва ли живут более пятидесяти – шестидесяти лет. Что за глупая идея делать им прививки!.. Никакой вакцинации для русских и никакого мыла, чтобы они смывали свою грязь. Но надо дать им алкоголя и табака сколько их душе угодно.
<…>
Идеальным решением было бы научить этих людей элементарным правилам имитирования. С них спрашивается меньше, чем с глухонемых. Никаких специальных книг для них! Радио будет достаточно, чтобы дать им наиболее важную информацию. Музыки они, конечно, могут иметь, сколько им угодно. Могут заниматься тем, чтобы слушать, как журчит текущая из-под крана вода. Я против того, чтобы доверять им работу, требующую даже минимальных умственных усилий.
<…>
Обучение русских, украинцев и киргизов чтению и письму в конечном итоге обратится против нас самих; образование даст более интеллигентным среди них возможность изучать историю, усваивать исторический смысл и, следовательно, развивать политические идеи, которые только повредят нашим интересам. В каждой деревне будет установлен громкоговоритель, чтобы сообщать людям разрозненные новости и, прежде всего, позволять отвлечься. Какая им польза в знании политики или экономики? Также нет смысла делать передачи о различных историях из их прошлого – все, что надо деревенским жителям, это музыка, музыка и еще раз музыка. Веселая музыка – отличный стимул в тяжелой работе; дайте им все возможности потанцевать, и все селяне будут нам благодарны…
<…>
В области общественного здравоохранения не стоит распространять на покоренные массы блага наших знаний. Это лишь привело бы к огромному росту численности местного населения, и я категорически запрещаю организацию какой-либо борьбы за чистоту и гигиену на этой территории. Обязательная вакцинация будет ограничена только немцами…
<…>
Что до этих смехотворных ста миллионов славян, лучших из них мы вылепим в такой форме, какая нам подходит, а остальных изолируем в их свинарниках; а всякий, кто заговорит о том, что надо беречь и лелеять местных жителей, прямым ходом отправится в концентрационный лагерь!»[133]
Нацистские чиновники свою деятельность строили в полном соответствии с указаниями фюрера. «Славяне должны работать на нас, – излагал сущность оккупационной политики Борман. – Они могут умирать постольку, поскольку они нам не нужны. Они не должны иметь возможности пользоваться немецкой государственной системой здравоохранения. Их рождаемость нас не интересует. Они могут пользоваться противозачаточными средствами и делать аборты, и чем больше, тем лучше. Мы не хотим, чтобы они были образованны. Достаточно, если они будут считать до ста. Такие недоумки будут тем более полезны для нас. Религию мы оставим для отвлечения внимания. Что касается продовольствия, то они получат только то, что им совершенно необходимо. Мы, господа, мы стоим на первом месте».[134]
Таковы были задачи нацистов на оккупированной советской земле – уничтожить миллионы, а остальных оставить вымирать от голода и болезней.
Однако СС, на которые было возложено решение «специальных задач» на Востоке, насчитывали менее 250 тысяч человек. Даже если все до одного эсэсовцы были бы задействованы на оккупированных восточных территориях и при этом трудились не покладая рук, то они все равно чисто физически не смогли бы за короткое время уничтожить 30 миллионов человек. Кроме того, в юрисдикцию СС не входили военнопленные; за них отвечала армия. Нацистское руководство мыслило расовыми критериями; с их точки зрения, было бы совершенно нелогично уничтожить тридцать миллионов гражданских, но оставить в живых многие миллионы попавших в плен красноармейцев. Число советских недочеловеков должно было быть радикально сокращено; в рамках этой задачи уничтожение молодых мужчин было просто необходимо.
Таким образом, кроме чисто военных задач, от вермахта в предстоящем восточном походе требовалось две вещи: во-первых, обеспечить уничтожение военнопленных и, во-вторых, помочь СС в ликвидации мирного населения.
Проблема заключалась в том, что вплоть до начала Восточной кампании вермахт, не понаслышке знакомый с понятием воинской чести, не только демонстративно дистанцировался от карательных мероприятий эсэсовцев, но и препятствовал им. Многие германские генералы прямо противодействовали репрессиям против мирного населения, шли на прямое столкновение с гражданскими оккупационными властями и самим рейхсфюрером СС.
…В сентябре 1939 года войска вермахта прорвали оборону поляков. Растянутые вдоль границы польские дивизии были раздроблены и рассеяны; германские танковые части уходили все дальше на восток, замыкая котлы вокруг все еще сопротивлявшихся соединений противника.
Начальник генштаба ОКХ Гальдер удовлетворенно записывал в дневнике: «Войска всюду сражаются хорошо. Отдельные признаки усталости».[135]
У Гальдера были веские причины гордиться собой и немецкими войсками: первая после сокрушительного поражения восемнадцатого года война была выиграна в минимальные сроки и с минимальными потерями. Немецкий солдат показал себя умелым и стойким, армейское командование – инициативным и решительным. И только одно омрачало праздничное настроение генерала: эсэсовцы. Танковая дивизия генерала Вернера Кемпфа, наступавшая из Восточной Пруссии, более чем наполовину состояла из войск СС. На их выучку не приходилось жаловаться, однако когда 3 сентября Кемпф взял городок с непроизносимым для немца названием Быдгощ, эсэсовцы из артиллерийского полка устроили там бойню: согнали полсотни евреев в один из костелов города и всех перебили.
Преступление вызвало нешуточный скандал. Генерал Кемпф немедленно арестовал эсэсовцев и отдал их под трибунал; это, однако, не избавило его самого от выговора за слабое руководство войсками. Военный трибунал приговорил виновных лишь к году заключения – и тогда командующий 3-й армией генерал Георг фон Кюхлер отказался утверждать приговор. Гальдер был полностью согласен с фон Кюхлером: преступники должны были понести более строгое наказание. Вопрос был передан на рассмотрение ОКХ, а начальник генштаба записал в дневнике: «Безобразия в тылу – объявить войскам. Строгое наказание».[136] Дело запахло смертной казнью: именно ее применяли в вермахте при дисциплинарных нарушениях подобного масштаба.
По Берлину ходили слухи, весьма неприятные для эсэсовцев. «Я слышал, что Бласковиц как командующий армией намерен обвинить двух эсэсовских начальников за грабежи и убийства», – записал в дневнике отставной дипломат Ульрих фон Хассель.[137]
За своих подчиненных пришлось вступаться рейхсфюреру СС Гиммлеру. Военное командование было столь возмущено произошедшим, что рейсхфюреру пришлось оправдываться. «Трудности. Были ошибки. Доклад командующего на Востоке содержал пять случаев. Просьба сообщить об остальных. Намерен выполнить трудную задачу как можно разумнее, с минимальным кровопролитием. Хочет установить хорошие отношения с армией», – записывал эти оправдания Гальдер.[138]
После громкого выяснения отношений вермахт и СС пришли к соглашению: пока на оккупированных территориях действует военная администрация, никаких мероприятий по политической чистке СС проводить не будет. Взамен устроивших бойню эсэсовцев отпустили; мотивировка оправдательного приговора была своеобразной: оказывается, подсудимые действовали в состоянии аффекта.
«Будучи эсэсовцами, они особенно чувствительны к виду евреев и к враждебному отношению евреев к немцам, поэтому действовали бездумно, в пылу юношеского рвения».[139]
Кроме того, 17 октября 1939 года был принят закон, согласно которому члены войск С С больше не подлежали военному трибуналу. Дела о преступлениях эсэсовцев теперь должны были рассматривать эсэсовские же суды.[140]
Военные, однако, продолжали противодействовать СС. В феврале 1940 года главнокомандующий оккупационными войсками в Польше генерал-полковник Иоханес фон Бласковиц подал высшему командованию гневную докладную записку с протестом против осуществлявшейся эсэсовцами «политической чистки»; читая ее, нельзя не поражаться резкости выражений.
«Является ошибочной бойня нескольких десятков тысяч евреев и поляков, как это сейчас происходит. Напротив, способ уничтожения наносит величайший вред, усложняет проблемы и делает их более опасными… Если высокие должностные лица СС и полиции требуют насилия и жестокости и одобряют их публично, то в кратчайший срок у власти окажутся только насильники. Невероятно быстро сходятся себе подобные и ущербные типы, которые, как в Польше, дают волю своим животным и патологическим инстинктам. Вряд ли есть еще возможность удержать их в узде, так как они считают, что закон их власти предоставляет им право на любую жестокость. Единственная возможность борьбы с этой чумой в том, чтобы как можно скорее отдать виновных и их окружение в руки военного начальства и правосудия».[141]
Вскоре после написания этой докладной генерал фон Бласковиц был назначен командующим оккупационными войсками во Франции.
Нежелание командования вермахта заниматься палаческой работой было очевидно; но с другой стороны, без помощи вермахта обезлюживание и освоение оккупированных советских земель было невозможно.
Ситуация казалась неразрешимой.
В конце марта Гитлер решил разрубить этот гордиев узел.
В воскресный день 30 марта 1941 года фюрер выступил перед генералами вермахта. Он говорил о целях и задачах Восточного похода.
Стенограммы этого совещания не сохранилось; возможно, как и в случае с указаниями рейхсфюреру СС, Гитлер счел полезным обойтись без письменных документов. Тем не менее мы имеем вполне исчерпывающее представление об основных положениях речи фюрера. Начальник генштаба ОКХ генерал Гальдер во время совещания делал записи, которые потом привел в своем дневнике. Записи Гальдера дополняются воспоминаниями начальника ОКВ генерал-фельдмаршала Вильгельма Кейтеля и генерал-майора Вальтера Варлимонта. Благодаря этим источникам известны основные тезисы речи Гитлера.
«Эта война будет войной двух диаметрально противоположных идеологий. Она неизбежна, и я предпочитаю взять на себя ответственность, а не закрывать глаза на большевистскую угрозу Европе. Только превентивная война способна остановить большевистский паровой каток прежде, чем Европа станет его жертвой. Русскому большевизму должен быть вынесен уничтожающий приговор; это не социальное преступление – это лишь устранение огромной опасности для будущего нашего рейха и всей Европы. Исходя из этого, мы не должны исходить из принципа солдатского товарищества. Коммунист никогда не был и никогда не станет нашим товарищем. Речь идет о борьбе на уничтожение.[142]
В борьбе против России следует исходить из необходимости безусловного уничтожения большевистских комиссаров и местной интеллигенции. Командиры частей и подразделений германской армии должны знать цели войны, обязаны руководить идеологической борьбой. Комиссары и лица, принадлежащие к ГПУ, являются преступниками, и с ними следует поступать как с преступниками.[143]
Война против России будет такой, что ее не следует вести с элементами рыцарства. Это будет битва идеологий и расовых различий, и она должна проводиться с беспрецедентной и неослабевающей жестокостью. Все офицеры должны избавиться от устаревших взглядов на мораль. Эта война будет резко отличаться от войны на Западе. На Востоке сама жестокость – благо для будущего.[144]
Я не жду, что мои генералы поймут меня, но я буду ждать, что они выполнят мои приказы».[145]
Выступление Гитлера перед представителями высшего командования вермахта 30 марта 1941 года стало по-настоящему этапным в подготовке геноцида против СССР. Разумеется, после войны все генералы с редким единодушием утверждали, что были поражены предложением Гитлера принять на себя столь противоречащие любым представлениям о воинской чести палаческие обязанности и что, невзирая на указания сверху, как могли, препятствовали истреблению пленных и местного населения.
Редкое единодушие объяснялось просто: перед каждым из уцелевших генералов вермахта маячила петля за военные преступления; бесстыдно врать приходилось из естественного чувства самосохранения.
Одним из немногих, осмелившихся сказать правду, был генерал Варлимонт. «Впоследствии многие говорили, что такие резкие выпады Гитлера должны были заставить хоть кого-то из присутствующих в зале хоть как-то выразить свой протест или негативную реакцию после ухода фюрера, – писал он. – Никаких свидетельств, что нечто подобное имело место, нет; я сам был там, и ни в одном из опубликованных ныне документов нет упоминания о таких вещах».[146]
В массе своей командование вермахта безоговорочно согласилось с предложенной фюрером войной на уничтожение; возражавших можно пересчитать по пальцам. «Следствием этого выступления, – пишет германский историк Вольфрам Ветте, – стало сплочение военной элиты вокруг фюрера нацистского государства. Для осуществления преступных замыслов Гитлера вермахт не нуждался в институте политических комиссаров: их роль взяли на себя немецкие генералы».[147]
Отбросив вековые законы и обычаи ведения войны, генералы согласились выполнять приказы фюрера по обезлюживанию советских земель. Произошло то, чего и ожидать-то было трудно: еще вчера противостоявшие карателям из СС, теперь они словно соревновались в демонстрации преданности идеям истребительной войны. Об этом исчерпывающе свидетельствует тот факт, что после совещания 30 марта подготовка «преступных директив» переместилась в ОКХ и ОКБ.
Фюрер выступил перед своими полководцами в воскресенье, а уже в четверг, 3 апреля, начальник генштаба ОКХ генерал Гальдер представил проект директивы об «идеологической войне» на Востоке. Германский историк Кристиан Штрайт следующим образом излагает содержание подготовленной Гальдером директивы: «В этом приказе содержались недвусмысленные указания об обращении с советским населением. Говорилось в нем также и об организации содержания военнопленных. Из приказа следовало, что в отношении Советского Союза не действуют принципы Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны… Реализация германской претензии на господство на советской территории с применением любых – без разбора – средств предпослана здесь как нечто само собой разумеющееся».[148]
Судя по всему, Гальдер подготовил свой проект заблаговременно, еще до мартовской речи фюрера; любой, кто хоть немного знаком с особенностями подготовки правительственных документов, согласится, что иного объяснения столь необычной оперативности быть не может. Оформление и согласование проектов директив такой сложности в германском военном ведомстве обычно занимало от одного до полутора месяцев. Так, например, только 28 апреля, через полтора месяца после издания памятной нам «Инструкции об особых областях», непосредственный начальник Гальдера главнокомандующий сухопутными войсками фельдмаршал Вальтер фон Браухич подписал разработанное на основе «Инструкции» соглашение о взаимодействии подразделений вермахта иСС.[149]
Как видим, Гальдер проявил завидную предусмотрительность; впрочем, не он один.
Начальник управления по делам военнопленных О КВ генерал-лейтенант Герман Рейнеке уже в марте вызвал из военных округов начальников отделов по делам военнопленных и под большим секретом сообщил, что ориентировочно в начале лета 1941 года Германия вторгнется на территорию Советского Союза.
«В соответствии с этим верховным главнокомандованием разработаны необходимые мероприятия, – сказал генерал. – В наши руки попадут массы пленных большевиков. В обращении с ними необходимо исходить из общей концепции войны на Востоке. Это будет идеологическая и расовая война, сантименты в которой недопустимы».
Присутствовавший на инструктаже генерал Курт фон Эстеррейх, занимавший должность начальника отдела по делам военнопленных Данцигского военного округа, вспоминал, что был поражен указаниями начальства: «Рейнеке указал, что если на местах не удастся в срок создать лагеря с крытыми бараками, то устраивать русских военнопленных под открытым небом, огороженными только колючей проволокой. Далее Рейнеке дал нам инструкции об обращении с русскими военнопленными».[150]
Суть инструкций заключалась в том, что расово неполноценных русских недочеловеков нельзя содержать в тех же условиях, что англичан или французов. Соответственно, нормы питания должны быть меньше, а нормы выработки – больше. Впоследствии подчиненными Рейнеке были разработаны нормы питания советского военнопленного, которые соответствовали: по жирам – 42 % от нормы европейца, по сахару и хлебу – 66 %, по мясу – 0 %.[151]
В одном из внутренних документов управления отмечалось также, что «попытки изготовить для русских специальный хлеб показали, что наиболее выгодная смесь получается при 50 % ржаных отрубей, 20 % отжимок сахарной свеклы, 20 % целлюлозной муки и 10 % муки, изготавливаемой из соломы или листьев».[152]
Организационная подготовка к созданию системы лагерей для советских военнопленных началась в середине апреля 1941 года; к этому времени уже и средний офицерский состав был осведомлен, что советских пленных ожидает гораздо худшее по отношению к другим категориям военнопленных обращение.[153]
В действиях своих начальники отделов по делам военнопленных руководствовались секретным приказом командующего резервными силами о создании фронтовых лагерей. Согласно этому приказу, для организации предназначенных для советских военнопленных лагерей округам выделялась только колючая проволока для ограждения; недочеловеков предполагалось содержать под открытым небом. Командующие военными округами получили приказ 10 апреля; однако издан этот документ был гораздо раньше – 26 марта, за четыре дня до выступления Гитлера.[154] В тот же день между Кейтелем и Йодлем, с одной стороны, и рейхсфюрером Гиммлером – с другой, было достигнуто соглашение о том, что айнзатцкоманды будут проводить «подготовительные работы по политической реорганизации» покоренных областей СССР – то есть, в соответствии с указанием фюрера от 13 марта, уничтожение недочеловеков.[155]
Как видим, командование вермахта прямо-таки предвосхищало людоедские указания фюрера.
6 мая на стол командующего сухопутными войсками фельдмаршала фон Браухича наконец легли подготовленные в соответствии с мартовскими указаниями фюрера проекты приказа «О комиссарах» и указа «О ведении военного судопроизводства и особых действиях войск» – пожалуй, самые известные из «преступных директив».
Приказ «О комиссарах» гласил:
«1. Ответственные политические работники и политические руководители (комиссары) должны устраняться.
2. Поскольку они будут захватываться войсками, решение о том, должны ли они устраняться, принимается офицером, имеющим право накладывать дисциплинарные взыскания. Для решения достаточно установления того, что данное лицо является руководящим политическим работником.
3. Политические руководители в войсках не считаются пленными и должны уничтожаться самое позднее в пересыльных лагерях. В тыл не эвакуируются.
<…>
6. В тылу войск руководящих политических работников и комиссаров (за исключением политических руководителей в воинских частях) передавать айнзатцкомандам полиции безопасности».[156]
Уже цитировавшийся нами историк Кристиан Штрайт замечает, что «подобным решением военное руководство изъявило готовность возложить на действующую армию задачу истребления целой категории политических противников. Это была задача, которой до тех пор занималась лишь полиция безопасности Гейдриха».[157]
И если предыдущие «преступные директивы» еще оставляли какое-то пространство для маневра, то приняв приказ «О комиссарах», военное командование переходило Рубикон, окончательно включаясь в войну на уничтожение.
По-видимому, в ОКХ это прекрасно понимали; косвенным свидетельством тому является указ «О ведении военного судопроизводства и особых действиях войск», представленный на подпись фон Браухичу одновременно с приказом «О комиссарах». И если в предыдущей директиве речь шла об уничтожении одной из категорий военнопленных, то в указе о военном судопроизводстве речь шла об уничтожении мирного населения.
Именно этот приказ в ночь на 22 июня зачитывали на всем протяжении Восточного фронта; в нем немецким солдатам давался карт-бланш на любые преступления против советских недочеловеков. Часть указа, в первые же дни войны приведшую к массовой вспышке жестоких убийств и изнасилований, мы уже цитировали.
Второй пункт указа касался подсудности уже не немецких военнослужащих, а советских мирных жителей, оказавшихся на оккупированной территории:
«Преступления враждебных гражданских лиц вплоть до дальнейших распоряжений изымаются из подсудности военных и военно-полевых судов…
Нападения враждебных гражданских лиц на вооруженные силы, входящих в их состав лиц и обслуживающий войска персонал также должны подавляться войсками на месте с применением самых крайних мер для уничтожения неприятеля…
В отношении населенных пунктов, в которых вооруженные силы подверглись коварному или предательскому нападению, должны быть немедленно применены распоряжением офицера, занимающего должность не ниже командира батальона, массовые насильственные меры, если обстоятельства не позволяют быстро установить конкретных виновников….
Категорически воспрещается сохранять заподозренных для предания их суду после введения этих судов для местного населения».[158]
Как видим, речь шла уже не о комиссарах и даже не о партизанах. Речь шла о произвольном уничтожении гражданских лиц; только так можно истолковать положение о «массовых насильственных мерах». Никогда еще германская армия не занималась ничем подобным.
О том, как указ «О военном судопроизводстве» истолковывался в войсках, после войны показал захваченный в плен председатель военного трибунала 267-й пехотной дивизии гауптман Юлиус Райхоф, то есть человек, который по долгу службы в юридических тонкостях прекрасно разбирался.
«За действия, чинимые немецкими солдатами над советскими гражданами, солдат не разрешалось, по приказу Гитлера, предавать суду военного трибунала, – разъяснял Райхоф. – Солдата мог наказать только командир его части, если он сочтет это необходимым. По тому же приказу Гитлера офицер имел более широкие права… Он мог истреблять русское население по своему усмотрению… Командиру было предоставлено полное право применять к мирному населению карательные меры борьбы, как то: полностью сжигать деревни, отбирать у населения продовольствие и скот, по своему усмотрению угонять советских граждан на работы в Германию. Приказ Гитлера был доведен до сведения рядового состава немецкой армии за день до нападения Германии на Советский Союз».[159]
Еще короче о смысле указа выразился германский историк Вольфрам Ветте: «Каждый участник Восточного похода вермахта знал, что ему все позволено и он не предстанет перед военным трибуналом».[160]
Подписать подобный документ было равнозначно совершению военного преступления.
Командующий ОКХ подписал обе преступные директивы без колебаний. У него оказалось только два пожелания: чтобы, во-первых, на директивах стоял гриф «совершенно секретно» и, во-вторых, расстрелы большевиков проводились бы незаметно и вне пределов боевых действий.[161]
Приказав засекретить документы, фельдмаршал фон Браухич наглядно продемонстрировал, что понимал преступность своих действий. В отличие от многих германских генералов, он понес за это наказание. После войны англичане и американцы под благовидными предлогами спасли от заслуженной кары многих немецких военачальников; их опыт войны против СССР показался нашим союзникам весьма полезным. Бывший командующий сухопутными войсками Вальтер фон Браухич попал в плен к англичанам; весьма возможно, что его, как прочих, освободили бы. Однако Божий суд оказался быстрее и справедливее человеческого: в тюрьме фон Браухич ослеп и, несмотря на усилия врачей, умер.
Весной сорок первого до этого было еще очень далеко. Получив одобренные фон Браухичем приказ «О комиссарах» и указ «О ведении военного судопроизводства», начальник верховного командования вермахта фельдмаршал Кейтель подписал их 12 и 13 мая соответственно; директивы сразу направили в сосредоточивающиеся на восточных границах рейха войска.
…После того как военное командование утвердило ключевые «преступные директивы», ему уже невозможно строить из себя воплощенную невинность. Все заинтересованные лица понимали, что к чему. В имперской столице немедленно было созвано совещание руководства РСХА. На этом совещании давались завершающие указания о принципах действиях на оккупированной территории СССР. «Здесь я в первый раз услышал это кодовое название подготовки войны против Советского Союза, – вспоминал начальник отдела IV В 4 Адольф Эйхман. – Были оглашены заранее разработанные планы, вся организация дела, и там значились оперативные группы “Восток” со своими оперативными отрядами. Оперативные группы начальника полиции безопасности и СД должны были двигаться вслед за наступающими немецкими войсками, чтобы сразу за фронтом создавать полицейскую власть».[162] Официально задачи айнзатцгрупп были сформулированы следующим образом:
«Задача полиции безопасности и СД заключается в выявлении всех противников империи и борьбы с ними в интересах безопасности армии. Помимо уничтожения активных противников, все остальные элементы, которые в силу своих убеждений либо своего прошлого при благоприятных условиях могут оказаться активными врагами, должны устраняться посредством превентивных мероприятий».[163]
Таким образом, айнзатцгруппам был выдан карт-бланш на уничтожение всех, кого только заблагорассудится.
И этот карт-бланш должен был быть согласован с руководством вермахта.
Уже через несколько дней после утверждения ОКВ ключевых «преступных директив» к обер-квартирмей-стеру сухопутных сил генералу Эдуарду Вагнеру пришел начальник 4-го управления РСХА бригаденфюрер СС Генрих Мюллер. Разговор пошел об использовании полиции безопасности и СД в районе действующих армий на Востоке; от вермахта требовалось оказывать содействие айнзатцгруппам СД в решении «специальных задач». Еще бы год назад подобное предложение просто не осмелились сделать; теперь же Вагнер подписал соглашение: вермахт обязался оказать содействие СС.[164]
Воодушевленный поддержкой военных, рейхсфюрер СС уже на следующий день, 15 мая, подал Гитлеру записку, в которой призывал расчистить земли на Востоке. «Дать людям землю! – писал Гиммлер. – Мы должны германизировать и заселить в течение двадцати лет Белоруссию, Эстонию, Латвию, Литву, Ингерманландию и Крым».[165]Под «германизацией» понималось переселение на вновь захваченные территории чистокровных немцев; что же до местных жителей, то их ждала смерть.
В это время в оперативном штабе верховного командования уже разрабатывался новый документ, ставший впоследствии известным как «Директива о поведении войск в России». Возглавлявший оперативный штаб ОКВ генерал Альфред Йодль соперничал с начальником генштаба ОКХ генералом Гальдером за влияние на фюрера; поэтому
Йодлю было очень неприятно, что Гальдер опередил его в подготовке особых прказов. Недостаток оперативности был восполнен избытком жестокости; согласно «Директиве» Йодля, речь шла уже не только об уничтожении партийных работников и военнопленных, но об истреблении всех, кто оказывал сопротивление в какой бы то ни было форме. «Директива» призывала войска к «беспощадной и энергичной борьбе против большевистских подстрекателей, сопротивляющихся, саботажников, евреев, а также безоговорочному подавлению любого активного и пассивного сопротивления»[166]; 23 мая она легла на стол Кейтеля и была немедленно утверждена.
Меж тем идея очищения восточных земель от недочеловеков носилась в воздухе; к планированию этого благородного мероприятия присоединялись все новые лица.
Фельдмаршал Герд фон Рундштедт, прославившийся своим противодействием эсэсовскому террору в Польше, на сей раз превзошел в кровожадности самого Гиммлера. Тот говорил о необходимости истребления 30 миллионов советских граждан; фельдмаршал шел дальше. «Мы должны уничтожить по меньшей мере одну треть населения присоединенных территорий, – высказывал свое убеждение фон Рундштедт. – Самый лучший способ для достижения этой цели – недоедание. В конце концов, голод действует гораздо лучше, чем пулемет, особенно среди молодежи».[167]
