Александр Дюма
Две Дианы
© Арго А., перевод на русский язык, наследники, 2015
© ООО «Издательство «Вече», 2015
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2015
Сайт издательства www.veche.ru
Об авторе
«Это не человек, а сила природы», – говорил о Дюма историк Жюль Мишле. Эти слова подтверждали все, кто лично знал автора «Трех мушкетеров». Человек, обладающий огромной сердечной теплотой и неуемной энергией, Дюма был неистощим. Он, словно вулкан, исторгал на-гора одновременно по нескольку романов, пьес, журнальных статей, между делами встречаясь с друзьями и актрисами, вечерами закатывая лукулловы пиры, на которых сам участвовал в роли повара, запросто засучив рукава и нацепив фартук (одна из последних книг Дюма – огромная «Кулинарная энциклопедия»).
Александр Дави де Ла Пайетри Дюма (такова была полная фамилия будущего писателя) родился в живописном городке Виллер-Котре, находившемся к северу от Парижа близ Суассона. Родителями его были: прославленный наполеоновский генерал Тома-Александр Дюма и дочь трактирщика Мари-Луиза Лабурэ.
Детство юного Александра прошло без особых забот и треволнений. Он рос как трава на ветру, в праздности и свободе. Его образованием пыталась заниматься мать, однако непоседливый ребенок, быстро прочитавший Библию и трактат по мифологии, беспечно заявил, что теперь он знает обо всем на свете, и переключился на занятия фехтованием, уроки танцев и охоту, убегая в лес, когда вздумается.
Однажды, открыв для себя театр, Дюма моментально решил стать драматургом. Заявив матери, что он запросто завоюет Париж, Францию и весь мир своим пером, Дюма отправляется в столицу и, благодаря некоторым связям и каллиграфическому почерку, устраивается писцом к герцогу Орлеанскому.
После нескольких попыток написать оригинальное произведение для театра к Александру наконец приходит успех: к постановке была принята его драма «Генрих III и его двор» – одна из первых французских пьес в жанре романтизма. Пьеса Дюма была воспринята с триумфом.
Молодой драматург быстро учится. Он посещает театры и много читает: мемуары, хроники, исторические исследования, произведения классиков. Увлечение историей наталкивает Дюма на мысль стать местным Вальтером Скоттом, описав, по примеру прославленного шотландца, в романизированной форме всю средневековую историю Франции. Сказано – сделано. Первой исторической книгой Дюма стал роман «Изабелла Баварская» (1835). Окрыленный успехом на новом поприще прославленный драматург переключается на набирающий популярность вид газетной публикации больших произведений. Так называемые романы-фельетоны – захватывающие истории с продолжением в следующем номере. В этом жанре Дюма быстро достиг такого мастерства, что его стали именовать королем романа-фельетона, начиная копировать и продолжать его творения. С раннего утра летних дней 1844 года вся Франция становилась в очередь в газетные киоски, чтобы купить новую порцию «Трех мушкетеров» и узнать, какая участь ждет ужасную интриганку Миледи и останется ли в живых четверка верных друзей, затеявших опасную игру с кардиналом. Следом за «Мушкетерами» Дюма выпускает новые шедевры – потрясающую историю мести «Граф Монте-Кристо» и средневековый роман плаща и шпаги «Королева Марго». Читатели требуют еще и еще, а писатель и не думает останавливаться. «Двадцать лет спустя», «Шевалье де Мезон-Руж (Кавалер Красного замка)», «Графиня де Монсоро», «Ожерелье королевы». Большинство из этих прославленных романов Дюма написал в соавторстве с историком и литератором Огюстом Маке.
Наряду с литературной деятельностью Дюма много путешествовал. Он объездил практически всю Европу, два года провел в России (1858–1859), посетив Петербург, остров Валаам, Москву, Царицын, Закавказье. Кроме того, Дюма принимал участие в Июльской революции 1830 года и помогал Гарибальди в борьбе за объединенную Италию.
Известие о первых поражениях во время Франко-прусской войны Дюма воспринял как личное горе. Он тяжело заболел и, уже будучи полупарализованным, переехал жить в Пюи, в дом сына (тоже писателя и драматурга). Здесь 5 декабря 1870 года Александр Дюма-отец скончался. В 2002 году его прах был перенесен в парижский Пантеон – усыпальницу великих людей Франции.
В. Матющенко
ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ АЛЕКСАНДРА ДЮМА-ОТЦА
«Три мушкетера» (Les Trois Mousquetaires, 1844)
«Двадцать лет спустя» (Vingt ans apres, 1845)
«Королева Марго» (La Reine Margot, 1845)
«Графиня де Монсоро» (La Dame de Monsoreau, 1846)
«Граф Монте-Кристо» (Le Comte de Monte-Cristo, 1845–1846)
«Две Дианы» (Les Deux Diane, 1846–1847)
«Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя» (Le Vicomte de Bragelonne, ou Dix ans plus tard, 1847)
Часть первая
I. Графский сын и королевская дочь
Случилось это 5 мая 1551 года. Восемнадцатилетний юноша и женщина лет сорока вышли из скромного сельского домика и неторопливо зашагали по улице деревушки, именуемой Монтгомери.
Молодой человек являл собою великолепный нормандский тип: каштановые волосы, синие глаза, белые зубы, яркие губы. Свежесть и бархатистость его кожи придавали некоторую изнеженность, чуть ли не женственность, его красоте. Сложен он был, впрочем, на диво: крепок в меру и гибок, как тростник. Одежда его была проста, но изящна. На нем ловко сидел камзол темно-лилового сукна, расшитый шелком того же цвета; из такого же сукна и с такою же отделкой были его рейтузы; высокие черные сапоги, какие обычно носили пажи и оруженосцы, поднимались выше колен; бархатный берет, сдвинутый набок, оттенял его высокий лоб, на котором лежала не только печать спокойствия, но и душевной твердости.
Верховая лошадь, которую он вел за собою на поводу, вскидывала по временам голову и, раздувая ноздри, ржала.
Женщина по своему виду принадлежала если не к крестьянскому сословию, то, вероятно, к промежуточному слою между крестьянами и буржуа. Юноша несколько раз просил ее опереться на его руку, однако она всякий раз отказывалась, словно по своему положению считала себя недостойной такой чести.
Пока они шли по улице, ведшей к замку, который величаво вздымался над скромной деревушкой, нетрудно было заметить, что не только молодежь и взрослые, но и старики низко кланялись проходившему мимо них юноше. Каждый словно признавал в нем господина и повелителя. А ведь этот молодой человек, как мы сейчас увидим, сам не знал, кто он такой.
Выйдя за околицу, они свернули на дорогу или, вернее, на тропинку, круто ведущую в гору. Идти по ней рядом было просто невозможно, а поэтому – впрочем, только после некоторых колебаний и настойчивых просьб молодого человека – женщина пошла впереди.
Юноша молча двинулся за ней. На его задумчивом лице лежала тень какой-то тяжкой заботы.
Красив и грозен был замок, куда направлялись эти два путника, столь различные по возрасту и положению. Потребовалось четыре века и десять поколений, чтобы вся эта каменная громада сама стала господствовать над горою. Как и все строения той эпохи, замок графов Монтгомери отнюдь не представлял собой единого архитектурного ансамбля. Он переходил от отца к сыну, и каждый владелец, исходя из своих прихотей или потребностей, что-нибудь добавлял к этому исполинскому нагромождению камней. Квадратная башня, главная цитадель замка, сооружена была еще при герцогах Нормандских. Затем к суровой твердыне стали присоединяться башенки с изящными зубцами, с резными оконницами, и вся эта резьба по камню с годами плодилась и умножалась. Наконец, длинная галерея с готическими окнами, построенная в конце царствования Людовика XII и в начале правления Франциска I, завершила собою многовековое нагромождение.
Но вот путники наши подошли к главным воротам.
Странная вещь! Вот уже пятнадцать лет у этого великолепного замка не было владельца. Старый управляющий все еще взимал арендную плату, а слуги, уже постаревшие, все еще поддерживали порядок в замке, каждое утро отпирая ворота, словно в ожидании прихода хозяина, и каждый вечер их запирая, словно хозяин отложил свое возвращение до утра.
Управляющий принял обоих посетителей с тем дружелюбием, с каким относились все к этой женщине, и с тем почтением, какое все, по-видимому, питали к этому юноше.
– Господин Элио, – обратилась к нему женщина, – не позволите ли вы нам войти в замок? Мне нужно кое-что сказать господину Габриэлю, – показала она на юношу, – а сказать ему это я могу только в парадном зале.
– Какие могут быть разговоры, госпожа Алоиза! Конечно, входите, – сказал Элио, – и где угодно скажите молодому господину все, что у вас на сердце.
Они миновали караульную, прошли по галерее и вошли наконец в парадный зал.
Он был обставлен точно так же, как и в тот день, когда его покинул последний владелец. Но в этот зал, где некогда собиралась вся нормандская знать, уже пятнадцать лет никто не входил, кроме слуг.
Вот в него-то и вошел не без волнения Габриэль (читатель, надеемся, не забыл, что так назвала женщина молодого человека). Однако впечатление, произведенное на него мрачными стенами, величественным балдахином, глубокими оконницами, не смогло отвлечь его мысли от основной цели, приведшей его сюда, и, едва только за ними затворилась дверь, он сказал:
– Ну, добрая моя кормилица, хотя ты, кажется, и взволнована сильнее меня, теперь отступать уже некуда: придется тебе рассказать то, о чем обещала. Говори без страха, а главное – не медли. Хватит колебаться, да и мне не след ждать. Когда я спрашивал тебя, какое имя вправе я носить, из какой семьи я вышел, кто мой отец, ты отвечала мне: «Габриэль, я скажу вам это все в день, когда вам исполнится восемнадцать лет. Тогда вы станете совершеннолетним и будете иметь право носить шпагу». И вот сегодня, пятого мая тысяча пятьсот пятьдесят первого года, мне исполнилось восемнадцать лет и я потребовал от тебя соблюдения слова, но ты с ужасающей торжественностью ответила: «Не в скромном доме вдовы бедного конюшего должна я открыть вам глаза на то, кто вы такой, а в парадном зале замка графов Монтгомери!» И вот мы взобрались на гору, перешагнули порог замка родовитых графов и теперь находимся в парадном зале. Говори же!
– Садитесь, Габриэль. Вы ведь позволите мне еще раз назвать вас так?
Юноша в порыве глубокой признательности сжал ее руки.
– Не садитесь ни на этот стул, ни на это кресло, – продолжала она.
– Куда же мне сесть, кормилица? – удивился юноша.
– Под этот балдахин, – произнесла Алоиза с какой-то особой торжественностью.
Юноша повиновался.
Алоиза кивнула ему:
– Теперь выслушайте меня.
– Но и ты сядь, – попросил Габриэль.
– Вы позволяете?
– Ты что, издеваешься надо мной, кормилица?
Алоиза присела на ступенях у ног молодого человека, и он бросил на нее внимательный взгляд, полный благожелательности и любопытства.
– Габриэль, – начала кормилица, решившись наконец заговорить, – вам едва минуло шесть лет, когда вы потеряли отца. В тот же год я овдовела. Я выкормила вас: ваша мать умерла, произведя вас на свет, а я, ее молочная сестра, с того же дня полюбила вас, как родное дитя. Вдова посвятила свою жизнь сироте.
– Дорогая Алоиза, – воскликнул юноша, – клянусь тебе, не всякая мать сделала бы для своего ребенка то, что сделала ты для меня!
– Впрочем, – продолжала кормилица, – не я одна заботилась о вас. Господин Жаме де Круазик, досточтимый капеллан этого замка, недавно почивший в бозе, старательно обучал вас грамоте и наукам, и никто, по его словам, не может вас упрекнуть по части чтения, письма и знакомства с историей прошлого… Ангерран Лориан, близкий друг моего покойного мужа, научил вас ездить верхом и владеть оружием, копьем и шпагой – словом, всем рыцарским искусствам, и уже два года назад в Алансоне на состязаниях по случаю коронации нашего государя Генриха Второго вы доказали, что хорошо восприняли уроки Ангеррана. Я же, бедная невежда, могла только любить вас и учить страху Божьему. И ныне, восемнадцати лет от роду, вы – благочестивый христианин, ученый господин, мастер в ратном деле, и я надеюсь, что с помощью Божьей вы будете достойны ваших предков, монсеньор Габриэль де Лорж, граф де Монтгомери.
Габриэль порывисто вскочил:
– Я – граф де Монтгомери! – Затем горделиво улыбнулся: – Что ж, я так и думал, я почти догадывался об этом. Знаешь, Алоиза, этими своими детскими мечтами я как-то поделился с маленькой Дианой… Но почему ты сидишь у ног моих, Алоиза? Встань, обними меня, святая женщина. Неужели ты перестанешь теперь смотреть на меня как на свое дитя только потому, что я наследник рода Монтгомери? Наследник Монтгомери! – с невольной гордостью повторил он, обнимая свою кормилицу. – Наследник Монтгомери! Стало быть, я ношу одно из самых древних и самых громких имен Франции… Одною из армий Вильгельма Завоевателя командовал Роже Монтгомери; один из Крестовых походов на свои средства совершил Гильом Монтгомери… Нас связывают родственные узы с королевскими домами Шотландии и Франции, и меня будут называть своим родичем знатнейшие лорды Лондона и знаменитейшие представители парижской знати! Наконец, мой родитель…
Тут юноша оборвал свою речь, словно наткнувшись на препятствие. Но тотчас же снова заговорил:
– Увы, несмотря на все это, Алоиза, я одинок в этом мире. Я, отпрыск стольких царственных предков, – бедный сирота, лишенный отца! А моя мать! Умерла и она! О, расскажи мне про них, чтобы я знал, какие они были! Начни с отца. Как погиб он? Расскажи мне об этом.
Алоиза ничего не ответила. Габриэль изумленно взглянул на нее.
– Я спрашиваю тебя, кормилица, как погиб мой отец? – повторил он.
– Монсеньор! Это знает, быть может, один лишь Господь Бог. Граф Жак де Монтгомери однажды ушел из своего особняка в Париже и не вернулся обратно. Друзья и родственники тщетно разыскивали его. Он исчез, монсеньор. Король Франциск Первый велел нарядить следствие, но оно ни к чему не привело. Если он пал жертвой какого-то предательства, то его враги были очень ловки или очень влиятельны. Отца у вас нет, монсеньор, а между тем в часовне вашего замка недостает гробницы Жака Монтгомери: ни живым, ни мертвым его нигде не нашли.
– Оттого что его не искал родной сын! – воскликнул Габриэль. – Ах, кормилица, отчего ты так долго молчала? Не потому ли, что на мне лежал долг отомстить за отца… или спасти его?
– Нет, но только потому, что я должна была спасти вас самого, монсеньор. Выслушайте меня. Знаете ли вы, каковы были последние слова моего мужа, славного Перро Травиньи, для которого ваш дом был святыней? «Жена, – сказал он мне за несколько мгновений до того, как испустил дух, – не жди моих похорон, закрой мне только глаза и сейчас же уезжай из Парижа с ребенком. Поселись в Монтгомери, но не в замке, а в доме, который нам пожалован монсеньором. Там ты воспитаешь наследника наших господ, не делая из этого тайны, но ничего и не разглашая! Наши земляки будут его любить и не предадут. Главное – скрыть его происхождение от него самого, иначе он покажется в свете и тем самым погубит себя. Пусть он знает только, что принадлежит к благородному сословию. Затем, когда он вырастет и станет осторожным, рассудительным, доблестным и честным человеком – словом, когда исполнится ему восемнадцать лет, назови ему имя его и род, Алоиза. Тогда он сам рассудит, что должен и что может сделать. Но до тех пор будь настороже: страшная вражда, неискоренимая ненависть преследовали бы его, если бы его обнаружили! Тот, кто настиг и сразил орла, не пощадит и его племени». Сказав так, он умер, монсеньор, а я, послушная его завету, взяла вас, бедного шестилетнего сиротку, лишь мельком видевшего своего родителя, и увезла сюда. Тут уже знали об исчезновении графа и подозревали, что страшные и безжалостные враги грозят каждому, кто носит его имя. Здешние жители увидели вас и, конечно, узнали, но по молчаливому согласию никто не расспрашивал меня, никто не удивлялся моему молчанию. Спустя некоторое время мой единственный сын, ваш молочный брат, умер от горячки. Господу, видно, угодно было, чтобы я принадлежала всецело вам. Все делали вид, будто верят, что остались в живых не вы, а мой сын. Но вы стали походить – и по облику и по характеру – на своего отца. В вас пробуждались задатки льва. Всем было ясно, что вам суждено быть властелином. Дань самыми лучшими фруктами, десятинная подать с урожая поступали в мой дом без всяких просьб. Лучшую лошадь из табуна всегда предоставляли вам. Господин Жаме, Ангерран и все слуги замка видели в вас своего законного властелина. Все в поведении вашем изобличало доблесть, размах, отвагу… И вот наконец вы, невредимый, вошли в тот возраст, когда мне позволено было довериться вашему здравому смыслу и благоразумию. Но вы, обычно такой сдержанный и осмотрительный, сразу заговорили об открытой мести!
– О мести – да, но не об открытой. Как ты думаешь, Алоиза, враги моего несчастного отца еще живы?
– Не знаю, монсеньор. Однако лучше рассчитывать на то, что живы. И если вы, допустим, явитесь ко двору под своим блистательным именем, но без друзей, без союзников и даже без личных заслуг, что же произойдет? Те, кому вы ненавистны, тут же заприметят ваше появление, а вы-то их не заметите. Они нанесут вам удар, а вы так и не узнаете, откуда он исходит, и не только останется не отомщенным ваш отец, но и вы погибнете, монсеньор.
– Поэтому-то я и жалею, Алоиза, что у меня нет времени приобрести друзей и чуточку славы. Эх, если бы я знал об этом два года назад! Но все равно! Это лишь отсрочка, и я возмещу потерянное время. Теперь мне всего лишь понадобится шагать вдвое быстрее. Я поеду в Париж, Алоиза, и, не скрывая, что я Монтгомери, промолчу, что мой отец – граф Жак. Впрочем, я могу назваться виконтом д’Эксмесом, Алоиза, то есть не прятаться, но и не привлекать к себе внимания. Затем я обращусь к… К чьей бы помощи обратиться мне при дворе? Может, к коннетаблю Монморанси, к этому жестокому богохульнику? Нет, и я понимаю, отчего ты нахмурилась, Алоиза… К маршалу де Сент-Андре? Он недостаточно молод и не очень-то предприимчив… Не лучше ли к Франциску де Гизу? Да, это лучше всего. При Монмеди, Сен-Дизье, в Болонье он уже показал, на что способен. К нему-то я и отправлюсь, под его начальством заслужу свои шпоры, под его знаменами завоюю себе имя.
– Позвольте мне, монсеньор, еще сказать вам, – заметила Алоиза, – что честный и верный Элио имел время отложить немалые деньги для наследника своих господ. Вы сможете жить по-королевски, монсеньор, а молодые ваши вассалы, которых вы обучали военному делу, обязаны и рады будут по-настоящему воевать под вашим началом. Вы имеете полное право призвать их к оружию, вы это знаете, монсеньор.
– И мы воспользуемся этим правом, Алоиза, мы им воспользуемся!
– Угодно ли будет монсеньору теперь же принять всех своих дворовых, слуг, вассалов, которые хотят поклониться вам?
– Повременим еще, моя добрая Алоиза. Лучше вели Мартен-Герру оседлать лошадь. Мне надо съездить кое-куда поблизости.
– Не в сторону ли Вимутье? – лукаво улыбнулась Алоиза.
– Может быть. Разве не должен я навестить и поблагодарить старого Ангеррана?
– И вместе с тем повидать маленькую Диану?
– Но ведь она моя женушка, – засмеялся Габриэль, – и я уже три года – иначе говоря, когда мне было пятнадцать, а ей девять лет – являюсь ее мужем.
Алоиза задумалась.
– Монсеньор, – проговорила она, – если бы я не знала, как возвышенны и глубоки ваши чувства, я воздержалась бы от совета, который осмелюсь вам дать сейчас. Но что для других игра, то для вас дело нешуточное. Не забывайте, монсеньор, что происхождение Дианы неизвестно. Однажды жена Ангеррана, в ту пору находившаяся с ним в Фонтенбло в свите своего господина, графа Вимутье, застала, вернувшись домой, младенца в колыбельке и увидела тяжелый кошель с золотом на столе. В кошеле найдены были кроме золота половинка резного кольца и листок бумаги с одним только словом: «Диана». Берта, жена Ангеррана, была бездетна и с радостью принялась ухаживать за малюткой. Но по возвращении в Вимутье она умерла, и как я, женщина, воспитала мальчика-сиротку, так и он, ее муж, воспитал девочку-сиротку. Одинаковые заботы легли на меня и на Ангеррана, и мы вместе справлялись с ними; я старалась научить Диану добру и благочестию, Ангерран же учил вас наукам и ловкости. Вполне понятно, что вы познакомились с Дианой и привязались к ней. Однако вы – граф де Монтгомери, а за Дианой никто еще не являлся со второй половинкой золотого кольца. Будьте осмотрительны, монсеньор. Я знаю, что Диана – всего лишь двенадцатилетний ребенок, но она вырастет и станет красавицей, а при таком нраве, как у вас, шутить ни с чем нельзя, повторяю. Берегитесь! Может, она так и проживет свой век подкидышем, а вы слишком знатный вельможа, чтобы жениться на ней.
– Но я ведь собираюсь уехать, кормилица, покинуть и тебя и Диану, – задумчиво возразил Габриэль.
– Это верно. Простите старой своей Алоизе ее чрезмерные опасения и поезжайте навестить эту кроткую и милую девочку. Но помните, что здесь вас с нетерпением ждут.
– Обними меня еще раз, Алоиза. Называй меня всегда своим сыном, и благодарю тебя тысячу раз, дорогая моя кормилица. – Будьте и вы тысячекрат благословенны, сын мой и господин!
Мартен-Герр уже поджидал Габриэля у ворот. Одно мгновение – и оба они вскочили на коней.
