Александр Дюма
Все приключения мушкетеров
III. Субретка и госпожа
Несмотря на упреки совести и мудрые советы Атоса, д’Артаньян с каждым днем больше и больше влюблялся в миледи; всякий день он бывал у нее и ухаживал за нею, убежденный, что рано или поздно она будет отвечать на его любовь.
Придя туда однажды вечером, с блестящими надеждами, он встретил в воротах субретку; но в этот раз хорошенькая Кетти не довольствовалась тем, чтобы задеть его мимоходом, а взяла его нежно за руку.
«Добрый знак! – подумал д’Артаньян. – Она, верно, имеет какое-нибудь поручение от своей госпожи; верно, мне назначается свидание, о котором неловко было бы сказать лично». Он взглянул на девушку с видом победителя.
– Мне хотелось бы сказать вам два слова, господин кадет, – пробормотала субретка.
– Говори, душенька, говори, – сказал д’Артаньян.
– Здесь нельзя; мне нужно сказать вам очень многое, а главное, это большой секрет.
– Хорошо! Так как же нам сделать?
– Если вам угодно пойти за мной, – сказала робко Кетти.
– Куда тебе угодно, милое дитя.
– Так пожалуйте.
Кетти, не выпускавшая руки д’Артаньяна, повела его по темной круглой лестнице и, поднявшись ступеней на пятнадцать, отворила дверь.
– Войдите сюда, – сказала она. – Здесь мы будем одни и можем поговорить.
– А что это за комната, душенька? – спросил д’Артаньян.
– Это моя комната, а эта дверь в спальню моей госпожи. Но не беспокойтесь, она не услышит нашего разговора, потому что она не ложится раньше 12 часов.
Д’Артаньян посмотрел кругом. Маленькая комнатка, очень чистенькая, убрана была со вкусом, но глаза его невольно обращались к той двери, которая вела в комнату миледи.
Кетти догадалась, что у него на уме и, сказала со вздохом:
– Вы, кажется, очень любите мою госпожу.
– О, больше всего на свете; я обожаю ее.
Кетти опять вздохнула и сказала:
– Ах, как жаль!
– А что ты находишь в этом достойного сожаления? – спросил д’Артаньян.
– То, что моя госпожа вовсе не любит вас.
– Не поручила ли она тебе сказать мне это?
– Нет, я сама, из участия к вам, решилась сказать вам это.
– Благодарю, добрая Кетти, но только за участие, потому что, согласись, что мне неприятно слышать тайну, которую ты мне открыла.
– To есть, вы решительно не верите мне?
– Подобным вещам вообще трудно верить, хотя бы из самолюбия.
– Так вы не верите мне?
– Признаюсь тебе, что пока ты не представишь мне какого-нибудь доказательства того, что ты говоришь…
– А что вы скажете об этом? – сказала Кетти, вынимая из-за пазухи записочку.
– Ко мне? – спросил д’Артаньян, быстро схватив письмо.
– Нет, к другому.
– К другому?
– Да.
– К кому? К кому? – спросил д’Артаньян.
– Посмотрите адрес.
– К графу де Варду.
Гордый гасконец сейчас вспомнил сцену в Сен-Жермене; быстро разорвал он конверт, несмотря на крик Кетти.
– Что вы делаете, Боже мой! – закричала Кетти.
– Я? Ничего! – сказал д’Артаньян и прочел письмо.
«Вы не отвечали на первое мое письмо; верно, вы больны или забыли о том, как вы ухаживали за мной на балу у г-жи де Гиз? Теперь вы имеете случай отвечать мне, граф; не пропустите его».
Д’Артаньян побледнел; самолюбие его было оскорблено.
– Бедный и милый господин д’Артаньян, – сказала Кетти, с искренним участием пожимая ему руку.
– Ты жалеешь обо мне, добрая малютка? – спросил д’Артаньян.
– Да, от всего сердца, потому что я знаю, что такое любовь.
– Ты знаешь любовь? – сказал д’Артаньян, взглянув на нее в первый раз с вниманием.
– К несчастью, знаю.
– Хорошо! В таком случае, вместо того чтобы жалеть обо мне, помоги мне лучше отомстить твоей госпоже.
– А чем вы думаете отомстить ей?
– Я желал бы овладеть ею и убить моего соперника.
– В таком случае я ни за что не буду помогать вам, – быстро сказала Кетти.
– Отчего же так?
– По двум причинам.
– По каким?
– Во-первых, потому, что моя госпожа никогда не будет любить вас.
– Почему ты знаешь?
– Потому что вы глубоко оскорбили ее.
– Я? Чем же я мог оскорбить ее, когда с тех пор, как познакомился с нею, я ползаю у ног ее как раб? Расскажи мне, пожалуйста.
– Я скажу это только тому, перед кем будет открыта вся душа моя.
Д’Артаньян посмотрел на Кетти. В лице этой девушки было столько свежести и красоты, что многие герцогини охотно отдали бы свои короны за такие преимущества.
– Кетти, открой мне свою душу; я буду любить тебя; за этим дело не станет. Он поцеловал ее, от чего она покраснела как вишня.
– Нет, – отвечала Кетти, – вы не любите меня. Вы уже сказали, что любите мою госпожу.
– Неужели это мешает тебе сказать мне другую причину?
Ободренная поцелуем и выражением лица молодого человека, она отвечала:
– А вторая причина та, что в любовных делах всякий хлопочет о себе.
При этих словах д’Артаньян вспомнил томные взгляды, встречи в передней, на лестнице, в коридоре, прикосновение руки при каждой встрече и вздохи; но озабоченный желанием понравиться знатной даме, он пренебрегал субреткой: кто охотится за орлом, тот не смотрит на воробья.
Но теперь наш гасконец понял, какую выгоду он может извлечь из этой любви, которую Кетти так наивно предлагала ему: перехватывать письма к графу де Варду, узнавать свежие новости и иметь во всякое время вход в комнату Кетти, смежную с комнатой ее госпожи. Вероломный, он жертвовал уже мысленно бедною девушкой для того, чтобы волею или силою добиться любви миледи.
– Хорошо! – сказал он. – Хочешь ли, милая Кетти, я представлю тебе доказательство своей любви, в которой ты сомневаешься.
– Какой любви? – спросила она.
– Той, которую я буду иметь к тебе.
– А какое же доказательство?
– Хочешь ли, я сегодня проведу с тобой то время, которое обыкновенно проводил с твоею г-жой?
– Хорошо, хорошо, очень рада, – отвечала Кетти, хлопая руками.
– Ну, милое дитя, – сказал д’Артаньян, усаживаясь в кресло, – позволь сказать тебе, что ты лучшая субретка из всех, каких я видал.
Он так много и так нежно говорил ей в этом роде, что девушка поверила, потому что желала этому верить. Впрочем, к великому удивлению д’Артаньяна, хорошенькая Кетти защищалась довольно решительно.
Время проходит быстро в любовных объяснениях. Пробило двенадцать часов; в то же время раздался колокольчик в соседней комнате.
– Боже мой! – сказала Кетти, – госпожа зовет меня. Уйди скорее, уйди!
Д’Артаньян встал, взял шляпу, как будто хотел уйти; но вместо того чтоб отворить дверь на лестницу, он отворил дверь большого шкафа и спрятался между платьями и пеньюарами миледи.
– Что это вы делаете? – спросила Кетти.
Д’Артаньян, вынувший прежде ключ, заперся в шкафу, не ответив на вопрос ее.
– Что же, – кричала миледи пронзительным голосом, – спите вы что ли; что не идете на мой звонок?
Д’Артаньян слышал, как отворилась дверь из комнаты миледи.
– Я здесь, миледи, я здесь, – закричала Кетти, побежав навстречу своей госпоже.
Они вошли в спальню, а так как дверь была отворена, то д’Артаньян слышал, что миледи еще несколько времени бранила свою служанку, потом она успокоилась, и разговор зашел о нем, пока Кетти раздевала ее.
– Итак, я не видала сегодня нашего гасконца, – сказала миледи.
– Как, сударыня, неужели он не приходил? Он начал ветриничать, прежде чем достиг счастья.
– О, нет, его, верно, задержал де Тревиль или Дезессар. Я знаю, Кетти, что он у меня в руках, и я его не выпущу.
– Что же вы с ним сделаете?
– Что я сделаю?.. Не беспокойся, Кетти: между этим человеком и мною есть что-то такое, чего он не знает. Через него я едва не лишилась доверия кардинала. Я отомщу ему за это!
– А я думала, что вы его любите.
– Я ненавижу его. Этот негодяй имел в своих руках жизнь лорда Винтера и не убил его, а я через это теряю триста тысяч ливров годового дохода.
– Правда, – сказала Кетти, – ваш сын единственный наследник своего дяди, и до его совершеннолетия вы пользовались бы всем его состоянием.
Д’Артаньян дрожал до костей, когда услышал, что эта женщина резким голосом, который она с трудом изменяла в разговоре, упрекала его за то, что он не убил человека, пользовавшегося ее дружбою.
– И я давно бы ему отомстила, – продолжала миледи, – если бы, не знаю почему, кардинал не велел мне щадить его.
– Без сомнения, зато вы не пощадили женщину, которую он любил.
– Да, лавочницу с улицы Могильщиков… Неужели он еще не забыл о ней? Признаюсь, это было хорошее мщение.
Холодный пот выступил на лбу д’Артаньяна; он понял, что эта женщина – чудовище. Он хотел еще послушать, но, к несчастью, туалет кончился.
– Хорошо, – сказала миледи. – Ступайте, да постарайтесь же, наконец, завтра получить ответ на то письмо, которое я вам дала.
– К графу де Варду?
– Конечно, к де Варду.
– Этот господин, кажется, совсем не то, что бедный д’Артаньян, – сказала Кетти.
– Ступайте, – сказала миледи, – я не люблю рассуждений.
Д’Артаньян слышал, как дверь затворилась и миледи заперлась на задвижку; Кетти со своей стороны тихонько повернула ключ в дверях. Д’Артаньян отворил тогда дверь шкафа.
– Боже мой, что с вами? – сказала шепотом Кетти, – как вы бледны!
– Презренная тварь! – пробормотал д’Артаньян.
– Молчите, молчите и уйдите, – сказала Кетти. – Моя комната отделяется от комнаты миледи только перегородкой, и там слышно все, что здесь говорят.
– Поэтому-то я и не уйду, – сказал д’Артаньян.
– Как! – сказала Кетти, покраснев.
– Или, по крайней мере, уйду попозже.
Он привлек к себе Кетти; она не могла сопротивляться, потому что боялась наделать шуму, и потому уступила.
Этим он думал отомстить миледи. В эту минуту он был согласен, что мщение есть величайшее наслаждение. Чувствительный человек довольствовался бы этою новою победою; но у д’Артаньяна были только два чувства: гордость и самолюбие.
Впрочем, должно сказать к его чести, что пользуясь влиянием на Кетти, он прежде всего хотел употребить его на то, чтоб узнать о госпоже Бонасьё; но бедная девушка клялась, что решительно ничего не знает о ней, кроме того что она не умерла, потому что госпожа не вполне доверяла ей свои тайны.
Она ничего не знала и о причине, по которой миледи едва не потеряла доверие кардинала. Но в этом отношении д’Артаньян знал больше, чем она, потому что он видел миледи на корабле в то время, когда выезжал из Англии, и не сомневался, что дело состояло в наконечниках.
Но всего яснее для него была искренняя и глубокая ненависть к нему миледи за то, что он не убил ее брата.
На другой день д’Артаньян пришел к миледи. Она была в самом дурном расположении духа.
Он приписал это неполучению ответа от графа де Варда. Вошла Кетти; миледи обошлась с нею очень грубо. Кетти бросила на д’Артаньяна взгляд, которым хотела сказать: «Видите ли, я страдаю за вас».
Впрочем, к концу вечера прекрасная львица смягчилась: она с улыбкой слушала приятную болтовню д’Артаньяна и даже дала ему поцеловать руку.
Д’Артаньян вышел от нее, не зная, что и думать; но так как ему нелегко было вскружить голову, то ухаживая за миледи, он в то же время составил себе маленький план.
У дверей он встретил Кетти и зашел к ней. Она рассказала, что ее очень бранили за беспечность.
Миледи не могла понять причины молчания графа де Варда и велела ей прийти к себе в девять часов утра за третьим письмом.
Д’Артаньян вынудил у Кетти обещание принести это письмо к нему на другой день утром; бедная девушка обещала все, чего требовал ее любовник; она была без ума от него.
В этот вечер, также как накануне, д’Артаньян заперся в шкафу; миледи позвала Кетти, разделась, отпустила ее и заперла дверь. Д’Артаньян пришел домой опять около пяти часов утра.
В одиннадцать часов пришла к нему Кетти: она держала в руке новое письмо миледи. В этот раз бедная девушка даже и не пыталась оспаривать его у д’Артаньяна; он делал, что хотел, потому что она всею душой была предана своему прекрасному солдату.
Д’Артаньян вскрыл письмо и прочел:
«Вот уже в третий раз я пишу вам, что люблю вас. Берегитесь, чтобы в четвертый раз вместо этого я не написала вам, что ненавижу вас.
Если вы раскаиваетесь в своем поступке со мной, то девушка, вручающая вам это письмо, скажет вам, чем вы можете заслужить мое прощение».
Д’Артаньян несколько раз краснел и бледнел, читая это письмо.
– Вы еще любите ee, – сказала Кетти, не спускавшая глаз с лица молодого человека.
– Нет, Кетти, ты ошибаешься, я больше не люблю ее; но я хочу отомстить ей за презрение ко мне.
– Да; я знаю, чем вы хотите отомстить, вы говорили мне.
– Ничего, Кетти, ты ведь знаешь, что я никого не люблю кроме тебя.
– Почему я могу это знать?
– По презрению, которое я буду оказывать ей.
Кетти вздохнула.
Д’Артаньян взял перо и написал:
«Милостивая государыня! До сих пор я сомневался в том, чтобы первые два письма ваши были адресованы ко мне, до того я считал себя недостойным подобной чести; притом я так страдал, что не решался отвечать на них. Но теперь я должен поверить вашему расположению ко мне, потому что не только письмо ваше, но и ваша служанка уверяют меня, что я имею честь быть любимым вами. Нет надобности говорить мне, чем я могу заслужить прощение. Я сам сегодня в одиннадцать часов приду к вам просить об этом. Опоздать хоть одним днем значило бы, по моему мнению, снова оскорбить вас. Тот, кого вы сделали счастливейшим из смертных.
Граф де Вард».
Это письмо было подложное и неделикатное, а по нынешним понятиям даже бесчестное; но в то время люди были не так взыскательны. Впрочем, д’Артаньян, по собственному сознанию миледи, знал, что она изменяла уже не один раз, и не имел к ней большого уважения. Несмотря на это, он чувствовал, что пылал к этой женщине какою-то слепою страстью, усиливавшеюся от ее равнодушия.
План д’Артаньяна был очень прост: он хотел пройти через комнату Кетти к ее госпоже и воспользоваться первою минутой удивления, страха и стыда, чтобы достигнуть своей цели.
Может быть, это и не удалось бы, но нужно было рискнуть. Через неделю открывалась кампания, и он должен был ехать; поэтому ему некогда было вести дело постепенно.
– Возьми, – сказал он Кетти, отдавая ей запечатанное письмо, – и отдай миледи: это ответ графа де Варда.
Бедная Кетти побледнела как смерть; она догадывалась, что заключалось в этом письме.
– Послушай, моя милая, – сказал ей д’Артаньян. – Согласись, что это чем-нибудь должно же кончиться. Миледи может узнать, что ты отдала первое ее письмо моему слуге, вместо того чтобы отдать его слуге графа, что остальные письма ее распечатал я вместо графа де Варда. Тогда она прогонит тебя, а ты знаешь, что это не такая женщина, чтоб ограничить этим свое мщение.
– Для кого же я подвергаюсь такой опасности?
– Знаю, что для меня, моя красавица, и клянусь, что я тебе за это очень благодарен.
– А что вы тут написали?
– Миледи расскажет тебе.
– Нет, вы не любите меня, – сказала Кетти. – О, я очень несчастна!
На этот упрек есть ответ, которым женщины всегда позволяют обмануть себя; д’Артаньян ответил так, что она осталась в совершенном заблуждении.
Впрочем, она долго плакала, прежде чем решилась отдать письмо миледи; но, наконец, решилась, а д’Артаньяну только этого и было нужно. Он, впрочем, обещал ей вечером уйти рано от госпожи ее и оттуда опять зайти к ней.
Это обещание окончательно утешило несчастную Кетти.
IV. Экипировка Арамиса и Портоса
Во все время, пока четыре друга хлопотали о своей экипировке, они не имели постоянных свиданий и обедали порознь, где случалось, или, лучше сказать, где удавалось. Служба отнимала тоже много времени, которое тогда было так дорого. Они только согласились между собой собираться раз в неделю около часа в квартире Атоса, который, вследствие данной им клятвы, не должен был выходить из дому.
Кетти пришла к д’Артаньяну утром в один из таких дней. Только что она ушла, он отправился на улицу Феру.
Он застал Арамиса и Атоса философствующими. Арамис опять бредил о пострижении. Атос, по обыкновению, не уговаривал и не отклонял его, потому что, по его мнению, всякому должно предоставлять свободу действий; он никогда не давал советов, если их не просили настоятельно.
– Вообще, – говаривал он, – советов просят только для того, чтобы не следовать им, или если им следуют, то чтобы было после кого упрекнуть в том, что их дали.
Вскоре после д’Артаньяна пришел и Портос, так что все четыре друга были вместе. На их лицах выражались совершенно различные чувства: у Портоса спокойствие, у д’Артаньяна надежда, у Арамиса беспокойство, у Атоса беспечность.
Только что Портос успел рассказать, что одна знатная особа приняла на себя труд выручить его из затруднительного положения, как вошел Мускетон.
Он просил Портоса отправиться домой, где, сказал он жалобным голосом, присутствие его необходимо.
– Верно, насчет экипировки?
– И да, и нет, – отвечал Мускетон.
– Что же такое, не можешь ли ты сказать мне?
– Пожалуйте домой.
Портос встал, простился с друзьями и пошел с Мускетоном.
Через несколько минут явился на пороге Базен.
– Что вам угодно, мой друг? – сказал Арамис с тою кротостью, которую замечали в нем всегда, когда он думал о церкви.
– Вас ожидает кто-то дома, – сказал Базен.
– Кто-то! Кто же такой?
– Нищий.
– Так подайте ему милостыню, Базен, и скажите, чтобы он молился за бедного грешника.
– Он хочет непременно говорить с вами и уверяет, что вы будете очень рады видеть его.
– Не имеет ли он ко мне чего-нибудь особенного?
– Да, имеет. Он сказал: – если господин Арамис не захочет прийти сюда, скажите ему, что я из Тура.
– Из Тура? – сказал Арамис. – Извините меня, господа, но этот человек, верно, привез мне новости, которых я ожидал.
Он тотчас же вышел.
Атос и д’Артаньян остались вдвоем.
– Кажется, эти молодцы устроили свои дела; как вы думаете, д’Артаньян? – спросил Атос.
– Я знаю, что дела Портоса идут хорошо, а что касается Арамиса, то, признаюсь, я о нем никогда не беспокоился; но вы, любезный Атос, раздав так великодушно пистоли англичанина, которые по справедливости принадлежали вам, что вы будете делать?
– Я очень доволен, что убил этого негодяя, потому что я считаю благочестивым делом убить англичанина; но меня мучило бы раскаяние, если бы я взял себе его пистоли.
– Вы непостижимый человек, любезный Атос.
– Довольно об этом! Что это мне говорил де Тревиль, сделавший мне вчера честь своим посещением, что будто бы вы имеете связи с теми подозрительными англичанами, которым покровительствует кардинал?
– To есть, что я имею связь с англичанкой, о которой я вам говорил.
– Да, та блондинка, по поводу которой я давал вам советы, и вы, верно, им не последовали.
– Я представлял вам причины на это.
– По вашим словам, вы, кажется, надеетесь экипироваться за ее счет.
– Вовсе нет! Но я узнал, что эта женщина участвовала каким-то образом в похищении госпожи Бонасьё.
– А, понимаю, вы ухаживаете за одной женщиной, чтобы найти другую; это путь самый длинный, но самый приятный.
Д’Артаньян готов был все рассказать Атосу, но его удерживало одно обстоятельство: Атос был дворянин, строгий в делах чести, а в плане нашего влюбленного в отношении миледи были вещи, которые не заслужили бы одобрения Атоса, в этом он не сомневался; а потому он предпочел умолчать о нем, а так как Атос был вовсе не любопытен, то тайна д’Артаньяна осталась при нем.
Но оставим двух друзей и последуем за Арамисом. Когда Арамис узнал, что человек, желавший с ним видеться, был из Тура, он бежал домой скорее Базена и в одну минуту с улицы Феру пришел на улицу Вожирар.
Придя домой, он застал там действительно человека небольшого роста, с умными глазами, но покрытого лохмотьями.
– Вы меня спрашивали? – сказал мушкетер.
– Я спрашивал господина Арамиса. Это вы?
– Да. Вы имеете что-нибудь передать мне?
– Да, если вы покажете мне вышитый платок.
– Вот он, – сказал Арамис, вынимая из-за пазухи ключ и отпирая шкатулку черного дерева с перламутром. – Вот он, посмотрите.
– Хорошо, – сказал нищий, – отпустите вашего человека.
Действительно, Базен, подстрекаемый любопытством узнать, что скажет нищий его господину, спешил за ним и пришел домой почти в одно время с ним; но эта поспешность была бесполезна, потому что господин по желанию нищего дал ему знак удалиться, и он должен был выйти.
Когда Базен вышел, незнакомец осмотрелся кругом, чтобы убедиться, что никто не может ни видеть, ни слышать его; отстегнув ремень, он распорол верхнюю часть своего камзола и достал оттуда письмо.
Арамис вскрикнул от радости, увидев печать, поцеловал надпись и с величайшим почтением распечатал письмо, в котором прочел следующее:
«Друг мой, судьба хочет, чтобы мы пробыли еще несколько времени в разлуке; но прекрасные дни молодости еще возвратятся к нам. Исполняйте ваши обязанности на войне, а я буду исполнять свои здесь. Примите от подателя этого письма то, что он вручит вам; ведите себя во время похода, как добрый и прекрасный дворянин, и думайте обо мне. Нежно целую ваши черные глаза. Прощайте, или, лучше сказать, до свидания».
Между тем нищий продолжал распарывать свои лохмотья и, вытащив из грязного платья своего один за другим пятьдесят двойных испанских пистолей, положил их на стол.
Потом он поклонился, отворил дверь и вышел, прежде чем озадаченный Арамис успел сказать ему что-нибудь.
Тогда Арамис прочел еще раз письмо и заметил, что в нем была приписка.
«Р. S. Вы можете принять подателя письма: это граф и испанский вельможа».
– Золотые мечты! – вскричал Арамис. – О, счастливая жизнь! Да, мы еще молоды! Мы еще дождемся счастливых дней! Тебе принадлежит моя любовь, моя кровь, моя жизнь, – все твое, неоцененная и прекрасная!
Он страстно целовал письмо, не обращая внимания на золото, лежавшее на столе.
Базен постучался слегка в дверь. Арамис не имел больше причины скрываться от него, и потому позволил войти.
Базен остолбенел при виде золота и забыл, что пришел доложить о приходе д’Артаньяна, которого привлекло к Арамису любопытство узнать, что это за нищий.
Д’Артаньян не очень церемонился с Арамисом и потому, видя, что Базен забыл доложить о нем, сам доложил о себе.
– Ах, черт возьми, – сказал он. – Если это груши, присланные тебе из Тура, любезный Арамис, то поклонись от меня садовнику, который разводит их.
– Ты ошибаешься, любезный, – сказал Арамис недоверчиво. – Это мой книгопродавец прислал мне за поэму в одностопных стихах, которую я начал тогда.
– Ах, да, правда; ну, твой книгопродавец щедр, вот все, что я могу сказать.
– Как, барин, за поэму платят так дорого! Это невероятно! – сказал Базен. – Вы можете сделать все что хотите, вы можете сделаться великим поэтом – мне это нравится: поэт почти то же что аббат. Ах, господин Арамис! сделайтесь, пожалуйста, поэтом.
– Друг мой, Базен, – сказал Арамис, – вы, кажется, вмешиваетесь в разговор.
Базен понял, что сделал дурно, опустил голову и вышел.
– А, – сказал д’Артаньян с улыбкой, – ты продаешь свои произведения на вес золота: ты очень счастлив, друг мой; но смотри не потеряй письмо, которое выставилось из-под камзола: оно, верно, тоже от книгопродавца.
Арамис покраснел до ушей, спрятал письмо и застегнул камзол.
– Любезный д’Артаньян, – сказал он, – пойдем, если хочешь, к нашим друзьям, и так как я теперь богат, то начнем опять обедать вместе, в ожидании, пока и вы в свою очередь разбогатеете.
– С большим удовольствием, – сказал д’Артаньян. – Мы уже давно не имели приличного обеда, а так как мне предстоит сегодня вечером подвиг немножко опасный, то, признаюсь, я не отказался бы разгорячить голову несколькими бутылками старого бургонского.
– Выпьем старого бургонского, я от него тоже не прочь, – сказал Арамис. Вид золота совершенно рассеял его мысли об отставке.
Взяв три или четыре двойных пистоля на предстоящие расходы, он запер остальные в шкатулку, в которой хранился вышитый платок, служивший ему талисманом.
Они отправились сперва к Атосу, который все еще хранил свою клятву не выходить из дому. Он взялся послать за обедом; так как он отлично понимал все гастрономические тонкости, то они не задумались предоставить ему эту важную заботу.
Они между тем пошли к Портосу и на углу одной улицы встретили Мускетона, который со смиренным видом гнал перед собой мула и лошадь.
Д’Артаньян вскричал от удивления и радости.
– А, моя буланая лошадка, – сказал он. – Арамис, посмотрите на эту лошадь!
– Фи, какая скверная, – сказал Арамис.
– Любезный друг, – сказал д’Артаньян, – это та лошадь, на которой я приехал в Париж.
– Как, вы знаете эту лошадь? – спросил Мускетон.
– Ее масть очень оригинальна; я во всю жизнь свою не видал такой, – сказал Арамис.
– Очень верю, – сказал д’Артаньян; – поэтому-то я и продал ее за три экю, и это верно дали за ее шерсть, потому что все остальное не стоит больше восемнадцати ливров. Но как эта лошадь попала в твои руки, Мускетон?
– Ах, не говорите, барин, – сказал слуга, – это глупая шутка мужа нашей герцогини.
– Как это, Мускетон?
– А вот видите ли, мой барин приглянулся одной знатной даме, герцогине – чуть не проговорился, а барин не велел никому об этом сказывать… Она заставила нас принять маленький подарочек, великолепную испанскую лошадку и андалузского мула, такого, что просто загляденье; муж узнал об этом, перехватил на дороге прекрасные подарки и заменил их этими гадкими животными.
– Ты ведешь их к нему обратно? – спросил д’Артаньян.
– Без сомнения, – отвечал Мускетон. – Очень ясно, что мы не можем принять этих гадин вместо обещанных нам в подарок.
– Ах, черт возьми, как бы мне хотелось видеть Портоса на моей буланой лошадке: это дало бы мне понятие о том, каков я был, когда приехал в Париж. Но мы не задерживаем тебя, Мускетон; ступай, исполняй поручение своего господина. А он дома?
– Да, но он в скверном расположении духа.
Мускетон продолжал свой путь, а два друга пришли к дому IIортоса и позвонили. Он видел, как они шли через двор, и не хотел отпереть, так что они звонили напрасно.
Между тем Мускетон, гоня перед собой двух животных, перешел Новый мост и пришел на Медвежью улицу. Там он привязал, по приказанию своего господина, лошадь и мула к молотку двери прокурора, возвратился домой и сказал Портосу, что поручение его исполнено.
Через несколько времени лошадь и мул, не евшие ничего с утра, подняли такой шум молотком, что прокурор приказал своему мальчику узнать по соседству, чьи эти лошадь и мул.
Мадам Кокнар узнала свой подарок, и не знала, что и думать о его возвращении, но посещение Портоса объяснило все. Гнев, блиставший в глазах мушкетера, несмотря на все старание скрыть его, испугал чувствительную любовницу. Мускетон не скрыл от своего господина, что он встретил д’Артаньяна и Арамиса, и что д’Артаньян узнал в буланой лошади свою беарнскую клячу, на которой приехал в Париж и продал ее за три экю.
Портос назначил прокурорше свидание в монастыре Св. Магнуара и хотел уйти. Видя, что он уходит, прокурор пригласил его обедать, но Портос с важностью отказался от этого приглашения.
Мадам Кокнар с трепетом пошла на место свидания, ожидая себе упреков, но ее обворожили хорошие манеры Портоса.
Все что оскорбленный мужчина может сказать женщине, Портос высказал покорной прокурорше.
– Увы, я не то хотела сделать, – сказала она. – Один из наших клиентов торгует лошадьми; он был должен в контору и не платил. Я взяла этого мула и лошадь в счет долга; но он обещал мне дать самых лучших.
– Если он был должен вам больше пяти экю, – сказал Портос, – то он обманул вас.
– Отчего же? Никому не запрещается искать вещи подешевле, – сказала прокурорша, стараясь извиниться.
– Нет, но те, которые ищут подешевле, должны позволить другим искать себе друзей повеликодушнее.
Портос повернулся и хотел уйти.
– Господин Портос! – вскричала прокурорша. – Я ошиблась, я сознаюсь, я не должна была скупиться, когда дело шло об экипировке такого молодца как вы.
IIортос, не отвечая ни слова, сделал другой шаг назад.
Тогда прокурорша вообразила себе его в блестящем свете, окруженного маркизами и герцогинями, бросающими мешки с золотом к его ногам, и закричала вслед ему:
– Остановитесь, господин Портос, ради Бога остановитесь, и поговорим.
– Говорить с вами – это для меня несчастье.
– Скажите, по крайней мере, чего вы хотите?
– Ничего, потому что все равно просить вас о чем-нибудь или не просить, – сказал Портос.
Прокурорша повисла ему на руку и, в порыве печали, сказала:
– Господин IIортос! Я не имею понятия об этих вещах; где же мне знать толк в лошадях и седлах.
– Следовало обратиться ко мне, я знаю в них толк; но вы хотели соблюсти экономию.
– Это ошибка, господин Портос, и даю вам честное слово поправить ее.
– Как же? – спросил мушкетер.
– Послушайте; сегодня вечером мой муж пойдет к герцогу де Шонь, который присылал за ним. Там будет совещание, которое продолжится, по крайней мере, часа два; приходите, мы будем одни, и сочтемся.
– Хорошо! Давно бы так!
– Вы прощаете мне?
– Увидим, – сказал величественно Портос. Они расстались, повторяя: «до вечера».
«Черт возьми, – подумал Портос дорогой, – наконец-то я, кажется, доберусь до сундука Кокнара».
