Александр Федорович Чебыкин
Герой Днепра
Освобожденние Европы
В августе 1944 года дивизия готовилась форсировать Дунай. Дивизион расположился в крупном селе. Войск было много, хаты переполнены. Давыдов, к этому времени уже старший лейтенант, разместив своих батарейцев, сам остался без ночлега. Заглянул в соседний двор, в глубине которого стояла небольшая, свежевыбеленная мазанка под соломенной крышей. У калитки высокий плотный офицер раскуривал трубку, длинные курчавые волосы падали на глаза, он пробовал забросить их пятерней назад, но они снова падали вниз. Офицер пробасил: «Ну что, старшой, остался без ночлега? Заходи, я тут один, места хватит…». Лицо и голос лейтенанта показались Давыдову знакомыми. Он подошел ближе и очутился в медвежьих объятьях. Лейтенант басил: «Комбат, родной, товарищ Давыдов…». Николай вспомнил: младший лейтенант Щербак Иван Петрович, командир второго взвода его батареи, учитель физики, сибиряк – с Алтая, был тяжело ранен при повторном форсировании Днепра. Воевали-то вместе всего пять недель, зато воспоминаний – на всю жизнь. В батарее Щербак был неразлучен с баяном, особенно любил играть вальсы Штрауса. За любовь к музыке и большие голубые глаза его прозвали «морской сибиряк». Давыдов знал, что Щербак отлично играет и на баяне, и на гитаре, и на трубе. Поэтому, заметив, что Иван тоскливо смотрит на гитару, висевшую на стене, Николай попросил: «Иван, сыграй». Щербак вытащил правую руку из кармана брюк, на руке отсутствовали фаланги указательного и большого пальцев. Давыдов спросил: «Это там, на плацдарме 5 ноября? Но при таком ранении – подчистую». Иван ответил: «А кто будет мстить за моих двух погибших братьев? Только вот за форсирование Днепра и бои за переправу кроме полосок за тяжелые ранения ничего не имею, но я не обижаюсь, винить некого, командиры гибли один за другим, радуюсь тому, что я живой, прибыл в свою родную дивизию на должность командира артиллеристов четвертой батареи». Давыдов тут же написал представление к награде на лейтенанта Щербака Ивана Петровича и побежал с ним к командиру дивизиона.
После форсирования Дуная на границе с Венгрией батареи Давыдова и Щербака оказались рядом. Давыдов стал наводить справки и узнал, что в боях на румынской земле Щербак И.П. снова отличился и был приглашен на вручение награды к командующему армией, который, узнав, что Щербак учитель физики, уговорил его учиться в артиллерийской академии.
В районе Дербецена немцы окружили объединенную группировку под командованием генерала Плиева, куда входил 4-й Кубанский казачий корпус, который громил тылы врага. Корпус вел бои в с немецкой танковой дивизией «Мертвая голова», которая была вооружена тяжелыми танками «тигр» и «фердинанд». В помощь группировке 4-го казачьего корпуса была брошена армейская артиллерия, в нее входил и 419-й отдельный истребительный противотанковый дивизион. Командование дивизии на деблокирование казаков выдвинуло всю противотанковую и зенитную артиллерию. Дивизион расположился на танкоопасном направлении. Батарея Давыдова стала в створе между двумя оврагами, которые сходились позади батареи. Танки сначала шли фронтальной атакой, но по мере приближения вытягивались в колонну по два.
Когда до танков оставалось метров триста, батарея Давыдова открыла огонь, но танки продолжали двигаться. Давыдов видел, как снаряды выбивали искры из лобовой брони «тигров» и рикошетом отлетали в стороны. Восемнадцать снарядов выпустил расчет, которым командовал Давыдов, но «тигр» продолжал двигаться. Разворочено снарядом одно орудие батареи, за ним другое. Артиллеристы гибли один за другим. Давыдов сам припал к прицелу, руки дрожали, пот заливал глаза. Танк выскочил на проплешину метрах в пяти-десяти от позиции. Давыдов прицелился по правой гусенице. Выстрел. Танк дернулся, прополз метра три и завалился в промоину, подставив левый борт, но продолжал вести огонь. Давыдов снова прицелился, на этот раз под башню, стараясь вывести из строя поворотный механизм, вторым снарядом заклинило башню, третьим снарядом поразили моторную часть. Танк загорелся. Выскочившие танкисты побежали в овраг, но расстреливать их было некому. Второй танк, обходя первый, подставил борт, и расчет второй пушки с двух снарядов поджег его. Дорога на батарею между оврагами была перекрыта. Задние танки стали разворачиваться и отходить в тыл. С воздуха на отступавшую колонну «тигров» и «пантер» пара за парой заходили штурмовики. Немецкие танки вспыхивали один за другим и горели дымными кострами.
Батарее был дан приказ выдвинуться вперед и срочно развернуться к бою. Давыдов стал в бинокль рассматривать позиции противника. Внизу из-за густого дубового леса выскакивали конники и рассыпались в лаву, впереди развевалось красное знамя. Солдаты закричали: «Наши! Казаки! Ура!». Взвились зеленые ракеты. Солдаты выскакивали из окопчиков, бросали вверх пилотки, палили из автоматов. Николай, размахивая флажком, побежал вниз по склону. Навстречу мчался знаменосец. Передав знамя ординарцу, с коня ловко спрыгнул пожилой казак с усами, вьющимся из-под кубанки чубом, высокий, статный. Схватив Николая в объятья, целовал, приговаривая: «Спасибо, сынок, выручил! Раньше мы фашистам жару давали, а тут они нас крепко зажали танками. Мы бросались из одного места в другое, ища бреши. Мы на конях, а каково раненым. Спасибо вам и командованию дивизии. Вовремя подоспели, от «тигров» и «пантер» отбою не было, наша легкая артиллерия их броню не берет. Войне конец, сынок. После войны жду тебя на Кубани, в станице Новодмитриевской, Григорий Гуща я, найдешь, меня там все знают. Давай на память портсигарами махнемся». Давыдов, виновато улыбаясь, ответил: «Не курю я». Казак обрадованно: «Да я тоже не курю, но от тоски иногда балуюсь, портсигара-то нет, а вот кисет есть – это память, дети из школы, в которой я учился, прислали». Закурили… Поскакали остальные конники, и мощное «ура!» стояло над широкой долиной. Победа была рядом.
После боя под Дербеценом 203-ю дивизию перебросили в Чехословакию. Был апрель, в долинах сияло солнце, а в горах лежал снег. Тяжело давались горные перевалы. Дороги были разбиты, машины буксовали, пушки приходилось вытаскивать вручную. Чехи и словаки встречали советские войска как освободителей. В каждом селе артиллеристы были желанными гостями. Немцы отступали, оставляя отдельные очаги сопротивления на перевалах, переправах, узлах пересечения дорог.
203-й дивизии был дан приказ рассечь немецкую группировку войск генерала Венцеля восточнее Праги. После освобождения Праги нашими войсками отдельные части армии Венцеля продолжали оказывать сопротивление. Последний бой батарея Давыдова провела 12 мая 1945 года в районе села Штаенберг вблизи границы с Германией.
Маньчжурия, Хинган
После короткой передышки дивизию перебросили на Дальний Восток, и в начале июля она вошла в состав Забайкальского фронта.
Батарейцы усиленно готовились к боям с японскими войсками. С 8 августа после преодоления Хинганского перевала сражались в Маньчжурии, освобождая города Чехар и Меле. Давыдов Николай Николаевич после разгрома Кван-тунской армии продолжал служить.
Давыдов Николай Николаевич родился 24.06.1924 г. в селе Белёнка Саратовской области в бедной крестьянской семье.
1928 г. – умирает мать.
Отец – председатель колхоза, председатель сельсовета. В октябре 1941 г. призван в Красную Армию. В январе 1942 г. погиб под Москвой.
1932-1942 гг. – учеба в школе.
Август 1942 г. – март 1943 г. – курсы младших лейтенантов.
Март 1943 г. – 12.05.1945 г – на фронте в составе отдельного истребительного противотанкового дивизиона, командир взвода, командир батареи, трижды ранен (один раз тяжело).
08.08. – 02.09.1945 г. – участник войны с Японией.
1948 г. – курсы усовершенствования офицерского состава.
1951 г. – курсы политсостава.
1952-1954 гг. – Высшая школа пропагандистов СА и ВМФ.
До 1971 г. – служба в Советских Вооруженных Силах, пропагандист высшего военного училища, начальник политотдела, полковник.
1971 г. – преподаватель истории КПСС в Краснодарском политехническом институте.
1972-1989 гг. – преподаватель истории КПСС в КубГУ.
В рядах Вооруженных Сил – 29 лет, прошел путь от рядового до полковника.
В последние годы был заместителем председателя совета ветеранов университета по патриотическому воспитанию молодежи.
Несмотря на свой возраст, выступал в школах, вузах, училищах, разъяснял роль и задачи Вооруженных Сил в годы Великой Отечественной войны, воспитывал молодежь на подвигах своих однополчан.
Мужество
Нашествие
Село вторую неделю жило в напряжении. Хотя фронт был далеко, но по ночам над горизонтом полыхало зарево. Земля содрогалась – немецкие самолеты бомбили соседнюю станцию. Из дома в дом передавалось незнакомое, устрашающее слово – эвакуация. В школе организовали призывной пункт. Стояла длинная очередь – мужчины, женщины, дети. Военком выбегал, садился на ступеньках, закуривал, хватался за голову. Проблем было много: негодные к службе старики требовали, чтобы их записали, доказывали, что они имеют на это право: воевали в германскую и гражданскую, у них есть опыт, а молодые пусть подрастут, окрепнут и научатся воевать. Многие приходили семьями и просили направить их в одну часть. Молодые девчата, держась за руки своих суженых, настаивали, что пойдут служить с ними вместе. Парторг, бледный, тощий, постоянно кашляющий – после финской две пули сидели в легких, собрал в правлении актив, инструктировал по методам подпольной работы: распределял обязанности, определял явки, разъяснял правила конспирации на случай прихода фашистов. Председатель колхоза – грузный мужчина с широким лбом, лысый, – стоя в бричке, мотался по селу – от фермы к конному двору, от амбаров с зерном к правлению. Собрать народ было трудно, некоторые еще два дня назад, узнав, что фронт прорван, ушли на восток. Вроде и паники нет, но люди то бежали на призывной пункт, то мчались на выгон забирать свой скот, то, стоя группами, смотрели на немецкие самолеты, которые, как коршуны, черной стаей летели на восток. Председатель, понимая, что хлеб не вывезти, дал команду бригадирам раздать хлеб по домам по количеству едоков. Старики, бабы, подростки покатили тачки, хватали оставшихся в конюшнях лошадей, запрягали и ехали к амбарам. Стадо коров успели угнать за реку. Председатель дал команду: кто хочет эвакуироваться – забирайте лошадей и организованно после обеда отправляйтесь, отъезжающих будет сопровождать парторг. Селяне стояли у калиток, и лишь немногие решились уехать из родного дома. Куда? Сейчас лето – тепло, а придет зима? Остаться без крыши над головой, без хозяйства, а чем жить? Многие помнили, как в 1918 году немцы пришли и быстро ушли. Люди думали, что и теперь это временно. Красная Армия сильная. Заманит гитлеровцев, а потом как даст им по шее и погонит обратно.
На закате в село вошла отступающая часть. Солдаты были в пыли, грязные, обтрепанные, с натертыми ногами. На нескольких машинах и повозках везли раненых. Председатель приказал затопить бани, напечь хлеба, обстирать солдат. Через полчаса дымилась полевая кухня. Селяне несли кто что мог. Грузили на солдатские подводы. Многие раненые были совсем плохи. Командир части – майор с землистым лицом, обвисшими усами – попросил председателя оставить тяжело раненных в селе, предупредив, что это опасно, – пусть жители скажут, что это их мужья, сыновья, родственники, немцы могут быть тут ночью, хотя оставлены заслоны на реке, но боеприпасов хватит на час боя, не более.
Прихватив колхозные повозки и заправившись бензином, отступавшая часть ночью покинула село. Нависла гнетущая тишина, только порой слышно было, как воют собаки, тоскуя по своим хозяевам, которые ушли, побросав родные очаги. На заре петухи не возвестили о начале утра, какой-то молодой кукарекнул, но тут же смолк. Воробьи не купались в дорожной пыли. Багровое солнце медленно поднималось над домами. Было слышно, как за леском у реки идет бой. Прилетели самолеты, раздались глухие удары взрывов бомб – и смолкло. А через несколько минут из-за дубравы выползла черная танковая змея.
Оккупация
Выстрелы разорвали деревенскую тишину. Танки вели огонь по церковной колокольне. Колокольня наклонилась и рухнула. Из дворов бросались на черные чудовища собаки. Немцы, гогоча, расстреливали их. За танками в село въехали автомашины, многие играли на губных гармошках. Остановились на площади в центре села. Люди, прячась за калитки, заборы, поглядывали, что будут делать немцы. Появился счетовод Ефим Подколодкин с домочадцами и рядом с ним Колька Свистунов, который отбывал срок за разграбление сельского магазина. Подковылял и Марк Степанович – колхозный кладовщик, его отец до революции владел маслобойней и магазином. Подбежал дед Устин, староста церкви. Хотя церковь и была закрыта с 1935 года, но дед Устин следил за порядком и сохранностью и не допустил, чтобы из церкви сделали клуб. В школе преподавал немецкий. Был начитан, опрятен, рассудителен. Селяне любили деда Устина и шли к нему за советом. Дед Устин стал отчитывать немецкого офицера за разрушенную колокольню: «Вы говорите, что коммунисты безбожники, но они не насмехались над чувствами верующих, сохранили церковь, она не только украшение села, но и памятник деревянного зодчества». Немец внимательно слушал деда, говорившего на чистом немецком языке, но когда дед Устин сказал: «Как вам не стыдно, вы же христианин», – резко хлестнул Устина стеком по лицу. Дед схватился рукой за скулу и выкрикнул: «И это культурная Европа, это высшая раса!». Офицер кулаком в перчатке ударил Устина в переносицу. Устин упал. Немец с каким-то звериным удовольствием пинал Устина, пока тот не перестал стонать. Фашист крикнул: «Убрать!». Два здоровых солдата ухватили Устина и потащили к церкви, положили у входных дверей.
На площадь въехал автобус, из которого повыскакивало до двух десятков человек с повязками «Жандармерия».
Ефим Подколодкин распределил немцев на ночлег по домам. До утра слышались пьяные песни, крики детей, визг поросят и вой собак. Утром фашисты уходили из села, оставляя груды мусора, поломанные палисадники и плачущих обесчещенных девчат.
Женщины открыли церковь, отпели Устина и похоронили в ограде. Он имел на это право – хранитель храма.
Жандармы разместились в школе. Днем всех – от мала до велика – согнали на площадь. Объявили, что старостой села будет Ефим Подколодкин, а Марк Степанович – его помощником. Кольке Свистунову поручили формировать отряд полицаев: «Кто не захочет добровольно – заставим силой». Колхозный амбар превратили в тюрьму. Жандармы ходили по дворам с Ефимом Подколодкиным, искали раненых красноармейцев.
Староста
Ефим вначале как-то совестился, потому что всех знал, в колхозе к нему относились уважительно. Вышел встречать немцев, опасаясь, что найдется какой-нибудь прихвостень и погубит людей ни за что. Немцев знал по Первой мировой. В 1915 году в Польше попал в плен. Три года был в плену. За свою смекалку был у крупного бауэра за управляющего. После капитуляции Германии в ноябре 1918 года домой возвращаться не спешил – порядка тут было больше, чем в России. Но тяга к родным местам, а главное – престарелые родители понудили Ефима вернуться на Родину. Немецкую речь понимал, даже сносно говорил. Ему не верилось, что трудолюбивый немецкий народ можно так исковеркать, пробудить в нем звериные инстинкты.
Жандармерия проводила перепись населения от 12 до 60 лет, особо обращала внимание на подростков. Через неделю списки были готовы. Но ночью школа загорелась. Полицаи успели повыскакивать, а списки сгорели. Той же ночью в окно к Ефиму Подколодкину влетел камень с запиской, что если и дальше он будет прислуживать немцам, то сожгут его вместе с домом Ефим испугался больше, чем прихода немцев. Дома старая жена и малолетняя внучка Анфиса. Начались облавы. Жандармерия перебралась в здание больницы. Колька Свистунов извивался перед жандармами, обещая найти поджигателя. Селяне отправляли подростков в соседние села – к знакомым и дальним родственникам. Но ребята возвращались, сообщая, что там молодежь вербуют для отправки в Германию. В селе по ночам стали появляться пробирающиеся на восток красноармейцы. От немцев был строгий приказ: кто будет укрывать – расстрел.
Комсорг школы
Колька Свистунов выловил в селе до десятка старшеклассников. В амбарах их пытали. Село по ночам не спало, слышали, как оттуда раздавались душераздирающие крики. Вину за поджог школы взял на себя Саша Федоров, комсорг, сын директора школы. Директор школы с женой и тремя детьми уехали на Урал. Саша, видимо, был оставлен для подпольной работы.
В воскресенье с утра моросил дождик. Народ согнали на площадь. От амбаров перевязанного колючей проволокой вели Сашу к виселице, установленной напротив правления. Когда-то кудрявые темно-русые волосы от крови слиплись на голове. Один глаз был выбит. Мускулистое тело было в синяках и кровавых подтеках. Перед помостом Саша попросил распутать проволоку. Остановился и во всю глубину легких прокричал: «Не становитесь на колени, бейте фашистов, наши придут!». Офицер ударил его парабеллумом по голове. Саша упал на колени. Прохрипел: «Поднимите! Советские люди не умирают на коленях». Немцы потащили Сашу к виселице, прикладами автоматов нанося удары в грудь, в лицо. На подмостках Саша уже был мертв. Фашисты долго надевали петлю. Люди отворачивались и плакали. Повесили на грудь доску, на которой было написано: «Партизан». Остальных ребят выпустили.
Дима Перепёлкин был рад, что никто на допросах не проговорился. Это они втроем – Саша Федоров, он и Петька Крюков – подожгли школу, вылив на стены два бидона керосина.
После этой беды Ефим Подколодкин слег. Старостой села назначили Марка Степановича.
