Александр Горохов
Купейные рассказы
3
А к Елене Михайловне в это время заявился проверяющий. Сам заместитель начальника «Мангусты» подполковник Колытайло. Занудный и упертый, как ржавый шуруп в еловой доске. Колытайло симпатизировал полненькой Леночке, но и симпатия эта была такой же занудной, как все у него. Для начала прошелся по зданию, проверил печати на дверях, потом огнетушители и песок в пожарном ящике, потом начал листать журнал приема и сдачи дежурств. А там… то недоучки охранники записывали с ошибками, то вообще ничего не писали, а только ставили закорючку, мол, сдал-принял, происшествий не было. Отставной милицейский канцелярист вздыхал, качал головой, но на лице его при этом ничего не выражалось. Красновато-серое, неподвижное, оно напоминало сдувшийся резиновый шар с нарисованными глазами, к которому приделали уши и нос. И пахло от подполковника чем-то резиновым. Замечания подполковничьи Елены не касались, потому она поддакивала, вздыхала вслед за его вздохами и выражала согласие и возмущение, какое обычно высказывают умные женщины, чтобы понравиться начальству.
И Колытайло растаял. Улыбнулся. Сверкнул золотыми зубами и взял Елену за руку.
– А вы знаете, уважаемая Елена Михайловна, – начал он, – как это важно, чтобы все было правильно.
– Как, Вениамин Ефремович? – лукавая Ленка вся превратилась во внимание, разве что ручку не взяла записывать, чтобы после на ночь вместо «Отче наш» повторять.
А Колытайло распузырился. И начал он от Адама и Евы или, как еще говорят, от печки, и затрындычил, занудил, загундосил. Уж Ленка десять раз пожалела, что спросила, хотя чего бы это изменило? Да ничего.
Подполковник гундел, а Елена соображала, как бы этак ненавязчиво его выпроводить.
– Ой, Вениамин Ефремович, – сказала она, – никак сигнализация на машине вашей сработала, как бы бандиты какие не угнали. Я слыхала, в прошлое дежурство угнали неподалеку иномарку, так до сих пор не нашли.
Колытайло прислушался. Во дворе и вправду завыла сигнализация. Он быстренько надел фирменную фуфайку с каракулевым воротником и побежал проверять. Машина стояла нараспашку, но около никого не наблюдалось. Только щенок маленький, рыжий забился внутрь и дрожал от холода. Морда у него была жалостная и тоскливая, а на здоровенных коричневых глазах слезы наворачивались от счастья, что вот нашелся хозяин и спаситель. Щенок радостно вилял грязным хвостом, отчего предмет гордости подполковника – меховое, из оленьей шкуры, сиденье вымазывалось. Колытайло схватил гаденыша и попытался вышвырнуть на двор. Тот уперся, завизжал, завыл, будто его пилили на куски и оставили целой только глотку, для того чтобы та орала на всю окрестность.
– Заткнись! – скомандовал Колытайло.
Щенок завизжал еще громче, истошней, самозабвенней. Мол, пусть народ знает, какие в руководстве охраны изверги, выгоняют несчастных животных на мороз. Колытайло пытался схватить, щенок не давался, уворачивался, вырывался. Наконец подполковник уцепил грязную тварюгу за шиворот, выволок из кабины, поднял повыше, потряс, прошипел: «Заткнись!» и перчаткой смазал по морде. Не больно, а так, чтобы заткнулась и не позорила его. Псина действительно замолчала. Потом выставила короткую окоченевшую штуковинку и пустила струю.
– Ты чего делаешь? – заорал мангустовский замначальник.
– А не дерись! – ответил щенок. – А то привыкли руками махать да по мордам перчатками. Я вас отучу ручонками-то дрыгать!
Колытайло разинул рот, и вредный кобелек очередную струю направил прямо в образовавшееся в подполковнике отверстие. Что не попало внутрь, потекло по обмундированию. «Мангуст» захлебнулся, закашлялся, выпустил животное и стал отплевываться. Возвращаться к обворожительной Елене не представлялось возможным. Вениамина Ефремовича трясло от унижения, злости и обиды. Он прополоскал рот жидкостью для помывки стекол, вытер сиденье, потом одежду, сел за руль и умчался. А за ним, покуда не выехал со двора, скакал и тявкал щенок.
Когда автомобиль укатил, Рыжий замолк, самодовольно ухмыльнулся и проворчал:
– Вот так-то! А то привык с незамужними женщинами в рабочее время трепаться! У меня быстро угомонишься!
Елена Михайловна не поняла, что приключилось с начальником. Чего это он не прощаясь укатил.
«Ну, прямо по-английски, как денди какой», – подумала она.
Решила, что и слава богу, а то нудил бы еще невесть сколько. Закрыла парадную дверь и принялась распаковывать еще горячую жареную курицу размером с гуся, которую приготовила дома и вытащила из духовки прямо перед выходом на дежурство, чтобы угостить и произвести впечатление на Георгия. Потому что давно вычитала в старинной книге, да и по своему опыту знала, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок.
Потом задумалась, может, у замначальника сердце заплохело или давление, и лежит он сейчас в сугробе, помирает. Выглянула на улицу, но не увидела ни подполковника, ни его машины, а только симпатичного веселого щенка у двери. Запричитала:
– Ах ты, маленький, замерз, изголодался, заходи, согрею тебя, накормлю.
Щенок не заставил ждать, шмыгнул в здание и сгинул в длинных коридорных закоулках. Женщина не стала разыскивать и звать животину. Решила, что как проголодается, сам придет.
4
А Жорик сидел в говорящем пищеблоке на говорящем стуле возле говорящего буфета, смотрел на такую же микроволновку и не мог душой своей принять того, что происходило. Умом начал понимать реальность, а вот душой не получалось. Все эти фантасмагории не укладывались. Человеком Юра был не впечатлительным и особо ничего не боялся. Дежурил и ночами, и без света. В детстве не пугался ни молний, ни грома, ни страшилок, а наоборот, сам доводил малявок в школе, девчонок у костра в ночных посиделках до икоты жуткими рассказами.
Не боялся он и сейчас. Он не понимал, как такое возможно, ведь не кино, не ужастик по телику, а место работы, нормальное здание, бывший НИИ. Раньше тут в актовом зале политзанятия антирелигиозные проводили. Про опиум для народа объясняли. Вот он и вылез, этот опиум.
Жорик открыл кран. Умылся над раковиной. Кран как обычно журчал водой. Остальное тоже молчало. Охранник огляделся. Вспомнил, что говорят, будто затишье бывает перед бурей. Постоял. Бури не начиналось. Выглянул из кухни. Там тоже было тихо. Громко угугукнул. Отозвалось только эхо. Выключил свет в замолчавшей кухне и отправился назад, в дежурку.
Было тоскливо и противно от непонятностей. Георгий шел по темному длинному коридору. Казалось, на стенах не зеленые светодиоды ночников, а следящие за ним глаза. Стало не по себе, и Жорик, сбиваясь, начал читать: «Боже Святый, Боже Крепкий, Боже бессмертный, помилуй нас». После третьего раза успокоился, даже начал напевать «буду я точно генералом, стану я точно генералом, если капрала, если капрала переживу!». Лампочки выключились. Осталось две. Далеко-далеко, в самом конце, перед дверью в дежурку.
«Опять пробки выбило!» – подумал охранник.
Такое случалось. Проводка в сталинском здании никогда не менялась. А те две дальние лампочки были от другого предохранителя. Жорик зашагал быстрей, чтобы посмотреть, чего там в электрощитке надо пощелкать, повключать, и если дымом воняет или, как главный электрик говорит, «жареным запахло», то вызывать аварийку.
Он шел минут пять, но почему-то не приближался.
Подумалось: «Чего это я как будто на месте топчусь?»
– А ты, Жорик, всю жизнь на месте топчешься. Как из армии пришел, так и топчешься. Другие институты окончили, делом толковым занялись, а ты в окошко глядишь, наблюдаешь, как люди работают, – ответило ему.
– Охрана – это тоже работа.
– Нормальные люди землю пашут. На заводах работают, изобретают полезное, книжки пишут. А ты не то что писать, ты читать разучился! Ты какую и когда последнюю книжку читал?
Жорик задумался и не вспомнил.
– Вот то-то же.
– Да тут все здание учеными да писателями забито, а толку-то! Бумажки пишут, деньги к себе в карманы перекачивают. Экологией занимаются. А толку-то нуль! Или заводских обманывают, деньги за работу берут и туфту потом им впаривают, или по знакомству гранты вроде как выигрывают, а после чушью всякой старой отчеты забивают.
– Как это гранты по знакомству?
– А вот так! Какой-нибудь академик или чин знакомый в комиссии по грантам сидит и своим гранты эти раздает, а потом они назад ему откатывают. Только ученые эти умные, по-хитрому все делают – не подкопаешься! Я слышал, они в курилке между собой каждый день разговаривают.
– А как же наука?
– Наука! Вот раньше старый академик, директор здешний, делом занимался. Почти за интерес. А теперь нынешним ни к чему. У них другой интерес.
И тут информированного охранника прорвало:
– Или на третьем этаже страховая компания денежки за страховку берет, а ежели чего, так не выплачивает! Они договоры придумали составлять мелкими буквами. Которые граждане подписывают, шрифт этот и не видят. На словах красиво рассказывают, завлекают, а проглядел – все, крышка! Ваша подпись стоит! До свидания, адью! Или на втором – редакция. Писатели, журналисты. Такое печатают, даже мне стыдно. Да вдобавок врут, и все за деньги. Кто заплатит, про того и пишут, или наоборот! Тут, если знать хотите, на самом деле работает дворник да уборщицы. А остальные тунеядцы, ворюги и проходимцы! – закончил Жорик.
– Эку тебя наболело! – посочувствовал голос. – Вот и шел бы в милицию или налоговую, чтобы бороться с этим.
– В милицию! – Жорик захлебнулся от возмущения.
А оно захохотало. И захохотало все вокруг. Стены – басом, светильники тонким писком, старый мрамор на полу закашлялся от смеха.
– Или в… – Но тут все затихло, а светильники на стенах сами собой включились, и наш охранник оказался возле дежурки.
Дверь в дежурку была приоткрыта.
«Опять начинается», – подумал Жорик и вошел.
На его стуле возле стола сидел молоденький рыжий милиционер и травил анекдоты. Напротив, на засаленном диване, развалился другой, постарше. Ноги в форменных ботинках у обоих лежали на столе. Растаявший снег с грязью стекал на старое поцарапанное стекло, образовал там лужу. В этой луже захлебывался и рыдал маленький красный перчик из его, Жориной «немироффки». Половина стручка была откушена, изжевана и выплюнута на это же стекло. Оба мента ржали над глупыми анекдотами из забытой Твердоусовым газеты.
– Явился! – встрепенулись они одновременно и строго посмотрели на охранника.
«Легки на помине», – подумал Жорик и спросил: – А как это вы проникли без разрешения на охраняемую территорию частной собственности?
– Охраняемую! Тобой, что ли, охраняемую? – менты опять заржали.
– Мной! – многократно проинструктированный за долгие годы дежурств Жорик знал свои права.
– Да у тебя все двери входные нараспашку. Мы дворы объезжали, глядим – непорядок. Подошли, двери открыты. Никого нет. Охранничек. Сейчас будем протокол составлять.
Жорик отлично помнил, что дверь закрывал, и не просто на замок, но и на дополнительную щеколду. Понял он и то, что эти двое неспроста тут развалились, нагличают и ржут. Намечается очередная подлянка. Его не тронула брехня про открытую дверь, хотя не понятно, как типы проникли в здание, запертое изнутри. А вот то, что хамы жрут приготовленную для разлюбезной Леночки еду и пьют его дорогую водку, да еще гадят на столе грязными башмаками, взвинтило.
Охранник поглядел на окно и сообразил. Окно было неплотно закрыто, проветривалось. Эти влезли, потом, чтобы подставить его и оправдать себя, открыли входную дверь, напились, нажрались, а теперь еще хотят содрать с него денег за то, что не станут составлять протокол про якобы открытую дверь и халатное отношение к служебным обязанностям. Жорик был миролюбивым и почти всегда спокойным человеком, но в момент сообразив все это, взбесился, выбил стул из-под рыжего, всей массой наступил на него, придавил к полу, схватил опустевший стул и саданул по башке другого наглеца. Сидушка проломилась, оказалась у того на шее, а Жорик для верности добил его бутылкой по голове. Мент рухнул. На удивление, бутылка не разбилась. Охранник саданул ногой в бок младшему, перевернул мордой вниз, заломил руку, потом вторую, снял с пояса ремень и накрепко связал рыжего. Потом то же сделал и со вторым. Сбегал и запер входную дверь, а уже после позвонил на ноль два дежурному и заявил, что через окно в охраняемый им объект проникли бандиты, переодетые в милицейскую форму, а он их обезвредил.
Минут через шесть, сверкая мигалкой, примчалась ПМГ. Жорик побежал открывать дверь. Впустил группу в касках, бронежилетах и с автоматами, доложил старшему и повел в дежурку показывать задержанных.
На полу, под столом, из опрокинутой бутылки лакал пролитую водку здоровый черный пес, а рядом икал и качался рыжий щенок. Он встретил вошедших пьяным взглядом, передернулся, тявкнул, проскочил между ног в дверь, оглянулся, подмигнул Жорику и скрылся, а черный зло зарычал, оскалил зубы и, пока опергруппа рассредоточивалась и перегруппировывалась, спокойно вышел вслед за щенком.
– Ну? – прогудел старший группы. Снял каску, хотел положить на стол, передумал, глянул на Жорика, показал на бардак и продолжил: – Как это понимать?
Жорик все понял. Даже укушенного щенка из блина узнал. Но не рассказывать же капитану, начальнику оперативной группы, об этой чертовщине.
Пожал плечами, помолчал и сказал:
– Как говорил, так все и было. Бандиты, видать, в окно сбежали, пока вам открывать ходил. – Жорик ткнул пальцем на приоткрытое окно и добавил: – Хотите, я с вами на экспертизу поеду? Проверите, что не пьяный.
Он подошел к старшему, дыхнул. Капитан убедился – не пахнет. Сказал: «Пошли, ребята, упустили», и они уехали.
А Жорик подумал: «А черный-то откуда взялся?» – почесал затылок и стал наводить порядок в разгромленной дежурке.
Бутылка полусладкого вина осталась нетронутой. Конфеты и другое – тоже. Уничтоженной оказалась только водка, да и то наполовину. Жорик вспомнил про оптимиста, у которого, в отличие от пессимиста, стакан наполовину полный, а не пустой. Ухмыльнулся. Увидел на полу свой ремень, поднял, сказал сам себе: «Нет, это не кажется, это так и есть». Покрутил в руках стул с проломленным сиденьем, поставил в угол, прикрыл газетой и снова подумал: «А черный-то откуда взялся? Это не щенок. Это матерый зверюга. Как я его! Главное – неожиданность! А так бы не справился».
Посмотрел на часы. Они показывали шесть шестьдесят шесть.
«Летит время», – уже не удивившись, подумал Георгий, отхлебнул из «Немирофф» глоток и, почувствовав страшную усталость, прилег на диван.
Диван обнял его, как в детстве мама обнимает намаявшегося малыша, прижал к своему нутру, скрипнул пружинами и успокоил. Жорик забылся. Ничего ему не снилось. Здоровый организм вспомнил о своих защитных реакциях и отключился.
5
«Проспал! – закричало в мозгу Георгия. – А как же Леночка? Как Рождество?»
Жорик вскочил с дивана, схватил пакет с вином, конфетами, другими приготовлениями. Даже половину перчика зачем-то запихнул назад в бутылку и помчался к возлюбленной.
Тяжелый ключ прыгал в нагрудном кармане, а ему казалось, будто это выпрыгивает из груди его любящее сердце.
Жорик бежал мимо офисов. Мелькали блестевшие золотом цифры и надписи табличек. Заветная, разделяющая две половины здания грубая, выкрашенная коричнево-красной охрой стальная дверь приближалась. Оставалось несколько шагов. Георгий уже вытащил ключ, чтобы побыстрее отпереть, но вдруг последняя кипенно-белая дверь с надписью «Стоматология» распахнулась, встала поперек, растянулась на весь коридор в улыбке и сообщила:
– Не проходите мимо. Починяем зубы в присутствии заказчика!
Жорик со всего маху вмазался в нее. Дверь толкнула, подхватила, захлопнулась, щелкнула замком, и охранник, пролетев через весь страшный от сверкающей белизны кабинет, оказался в зубоврачебном кресле.
Кресло плотно схватило его и ослепило прожектором.
– На что жалуемся? – спросил зубодер, не глядя на Жорика, включил бормашину и пощелкал щипцами.
– Мы, конечно, как настоящий мужчина, предпочитаем без наркоза. Что ж, просьба клиента для нас закон! – продолжил он, снял марлевую маску, и охранник увидел рыжего щенка-мента.
– А! – заорал Жорик, хотел вырваться, но кресло крепко держало, и он только затрепыхался в его тисках.
– А? – издеваясь, спросил Рыжий. – А кусаться за ногу было не «а»?
– Я блин кусал! – заорал Жорик. – А потом, когда узнал, извинился! Ты же слышал.
– Помолчите, пациент, и не ругайтесь, это ни к чему. Я понимаю, что страшно, но ведь не настолько, чтобы опытных стоматологов обзывать.
– Это когда я ругался? – возмутился охранник.
– А кто только что сказал «блин»?
– Блин – это блин, который я укусил, а не ругательство. Ты чего не слышал, что ли?
– Да я и сейчас ничего не слышу, техника гудит, – прокричал через шум бормашины Рыжий и мило улыбнулся. – Вежливость – половина успеха в лечении зубов. А вот кусаться ты больше не будешь.
Огромная фреза бормашины с бешеным визгом приближалась. Жорик зажмурился и вжался в кресло.
Вдруг этот визг прекратился и раздался другой, щенячий. Кресло ослабло, отпустило. Охранник открыл глаза и увидел, что щенок визжит, удирает, а за ним гонится надкусанный красный перчик, обгоняет, тычет жгучей горечью в глаза, нос, под хвост.
– Будешь знать, гаденыш, как перцы жрать, будешь знать!
Жорик вскочил и тоже погнался за щенком, но тот забежал за поворот и непонятно где спрятался.
Охранник поднял старого знакомого, отер от грязи, потом задумался и сказал:
– Да!
Перец тоже задумался и ответил:
– Да!
– Ты, дружище, куда теперь? – продолжил разговор Жорик.
– Куда? – перец безысходно ухмыльнулся: – Мне одна дорога, в бутылку. – Добрый малый тоскливо вздохнул: – Сам знаешь, некоторым стоит раз-другой приложиться к окаянной и становятся алкашами, а я вон сколько из нее не вылезал. Моя песенка спета. А ты-то куда?
– Я к Леночке, мы договаривались Рождество вместе отметить. Ты помнишь, я рассказывал.
– Помнить-то помню, да не ходил бы туда.
– Это почему?
– Да потому. Не та она, которая тебе нужна. Не ходи. Иди в свою дежурку. Вина выпей. Я «немироффку» докушаю. Так и скоротаем дежурство, а завтра новая жизнь начнется.
– Не, – мечтательно не согласился Жорик, – я с Еленой Михайловной Рождество буду встречать.
– Ну, гляди, мое дело предупредить, а ты как знаешь. Бывай! – Перчик булькнул в бутылку, глотнул немного, пьяненько ухмыльнулся и задремал.
А Георгий, памятуя обо всяких возможных пакостях, осторожно подошел к двери, достал ключ, вставил в скважину, со скрежетом повернул в давно не смазанном замке. Толкнул. Дверь поддалась и со скрипом открылась.
Любовь, что это за штуковина? Почему разрывает сердце Жорика, влечет к предмету обожания, будто к другому полюсу магнита? Почему кажется ему, что уж если эти полюсы притянутся, то не разорвет их никакая на свете сила? Единство ли это противоположностей, подслушанное Гераклитом у Логоса? Те ли это слезинки Инь и Ян восточного бога, что если сливаются, то в океан? И ни переплыть, ни познать, ни заглянуть до неведомого дна смертному невозможно? Что же это за штуковина такая? В самом ли деле правду говорят люди про лебединую песню? Про то, как высоко-высоко поднимается птица, плачет в отчаянной тоске последнюю песню о погибшей лебедушке небу и не хочет жить без нее, складывает крылья и разбивается насмерть? Правду ли писал Гоголь про Андрея, несчастного сына Тараса Бульбы, позабывшего из-за этой самой любви и братьев своих казаков, и честь, и отца родного? То ли говорил монах Банделло, а после пересказывал Шекспир про Ромео и Джульетту, или брехня? Кто знает? Разве что умудренный годами поэт Лев Петрович Вахрамеев покрутит седой ус, покачает головой, вспомнит про былое, лукаво улыбнется, вздохнет, а после и он ничего не скажет. Промолчит. И я вот тоже не знаю. Но, наверное, есть она, окаянная, раз столько из-за нее бед, столько войн было, столько хороших парней жизни свои молодые переломали, а то и вовсе их лишились. А сколько по тюрьмам сгинуло! Какие герои! Наверное, есть, да никто на всем белом свете не знает, когда она счастье, когда бессмысленная и пустая ветреность, а когда мука адская.
Не знал и Жорик. Но тянул его этот самый магнит к Елене, объединились в душе его и белая, и черная слезинки, слились в океан. И не ведал он уже, что творил. И никого не слышал, а коли услыхал бы, так не послушал, даже если сам Господь Бог, а не перчик из «немироффки», сказал:
– Остановись, Жорик! Вернись в дежурку! Охолонись!
Не было ему уже пути назад, и скрип двери, словно марш Мендельсона, настраивал на счастливые ноты.