Александр Григорьевич Домовец
Орлы Наполеона
Глава вторая
Пожелав Сергею провала его парижской выставки, Звездилов ткнул в больное место. Не будем скрывать: Белозёров (признанный мастер!) сейчас волновался, словно новобранец перед первым сражением. Его полотна, созданные в традициях классической живописи, – как примет их Париж, переживающий страстное увлечение новыми веяниями?
Импрессионисты смело экспериментировали и с формой, и с цветом. Размытые очертания фигур и предметов, грубый мазок, эксцентричный колорит… нет, до таких высот Сергею было далеко. Да он к ним и не стремился. Ренуару и Моне он предпочитал Тициана и Боттичелли. Для себя он раз и навсегда выбрал традиционную манеру. Хотя и признавал безусловное право художника на собственный стиль.
Самое интересное, что ещё месяц назад о выставке своих работ в Париже он и не думал. Всё изменило неожиданное приглашение к Победоносцеву.
Их связывало многое…
Обер-прокурор Святейшего синода и член Кабинета министров Российской империи Константин Петрович Победоносцев справедливо считался ближайшим сподвижником императора. Именно он много лет назад привлёк отставного гусарского поручика Белозёрова к расследованию страшных событий в Гатчине, которые завершились попыткой цареубийства. Предотвратив его, Сергей был тяжело ранен и выжил чудом.
Потом Победоносцев вновь попросил Сергея о помощи. Возникло подозрение, что катастрофа царского поезда возле станции Борки, вопреки официальной версии о технических неполадках, была вызвано взрывом английской бомбы, которую заложил русский народоволец-террорист. Сергей включился в расследование и сумел сорвать второе покушение на Александра. Британская разведка планировала взорвать царскую яхту в Балтийском море, – и ведь почти удалось…
Бог, как известно, троицу любит. Спустя год после «английского дела» волей судьбы Сергею довелось выручить императора вновь. Рискуя головой, он раскрыл подготовку государственного переворота, в результате которого Александр должен был лишиться трона и, возможно, жизни. После этого трижды спасённый император назвал Белозёрова своим талисманом[3].
Невероятные события, героем которых с подачи Константина Петровича стал Сергей, связали его с обер-прокурором дружбой, – насколько вообще можно говорить о дружбе между первым сановником империи и художником. Именно Победоносцеву Сергей был обязан своей карьерой. Заметив талант отставного гусара, Константин Петрович настоял, чтобы его отправили учиться живописи в Италию. Одновременно благодарный Александр щедро вознаградил Белозёрова за своё спасение. Сергей смог жениться на любимой девушке, стал популярным художником… а теперь вот и президентом академии… – словом, жизнь складывалась на зависть многим, и, если разобраться, сегодняшний успех уходил корнями в первую, уже давнюю встречу с Победоносцевым перед гатчинским расследованием. Правда, успех этот был сполна оплачен смертельным риском и собственной кровью…
Но не суть.
С Победоносцевым встретились в необъятном обер-прокурорском кабинете синодального дворца на Сенатской площади. Потчуя чаем и благожелательно поглядывая из-под очков в тонкой железной оправе, Константин Петрович расспрашивал Белозёрова о семье, о делах в академии, о творческих планах. И чем дольше расспрашивал, тем больше Сергей недоумевал. Победоносцев – человек сверхзанятой и просто так, на чаёк, в гости звать не будет. Стало быть, в этот мартовский день речь пойдёт о каком-то деле. Чем же он, Белозёров, может быть полезен на сей раз? Цареубийц вроде бы уже всех истребили…
– А что, Сергей Васильевич, как вы относитесь к Франции? – неожиданно спросил Победоносцев, остро взглянув на гостя.
Вот те на! А какая, собственно, разница, как он относится к Франции? Ещё спросил бы, нравится ли ему Эфиопия.
– Нормально отношусь, – коротко ответил Сергей, пожимая плечами.
Можно было бы, конечно, рассказать, как в молодости зачитывался книгой про трёх мушкетёров сочинителя Дюма и с тех пор заочно влюбился в Париж. Но можно было бы рассказать и другое: отец Сергея, майор артиллерии, был тяжело ранен, обороняя в Крымскую войну Севастополь, осаждённый французскими батальонами… Так что насчёт отношения в двух словах и не скажешь.
– А за международной политикой следите? – продолжал расспрашивать Победоносцев.
– Ну, так, в общих чертах…
– Ясно. Тогда слушайте.
Международную ситуацию Победоносцев изложил сжато и просто.
В Европе запахло порохом. Германия вновь готовится напасть на Францию, не добитую во Франко-прусской войне двадцатилетней давности. Крупнейшие европейские державы, Италия и Австро-Венгрия, образовали вместе с Германией тройственный союз, Великобритания держит нейтралитет, фактически выгодный тевтонам. Франция же, развиваясь экономически, в военном отношении сегодня слаба. В поисках союзника и гаранта своей безопасности она обращает взгляд на Россию.
– Нам, в свою очередь, союз с Францией нужен, – неторопливо говорил Победоносцев, протирая очки бархатной тряпочкой. – Не буду говорить о политических выгодах, это тема долгая. Скажу об экономике. Французские банки трещат от денег, а нам их остро не хватает. Например, для строительства Транссибирской магистрали требуются многомиллионные вложения, но внутри страны свободных денег в таком объёме нет. Та же самая причина сдерживает развитие военно-морского флота и других отраслей.
– А Франция, значит…
– Совершенно верно. В обмен на заключение союзнического договора она готова предоставить нам крупные займы. Собственно, первые кредиты мы получили ещё четыре года назад, но это лишь начало. Сегодня обе державы готовы идти дальше и скрепить отношения документально.
– Сложно будет, Константин Петрович, – заметил Сергей, с интересом слушавший Победоносцева.
– Почему вы так решили?
– Да ведь Франция республика, а Россия монархия. Поддержит ли народ и общество такой союз, – это вопрос. Поди объясни каждому про выгоды и кредиты. Я уж молчу, что у нас Крымскую войну ещё не забыли. (Победоносцев медленно, словно нехотя кивнул.) А французы? Думаете, не помнят, как мы Наполеона расчихвостили и Париж взяли? Сомневаюсь я… Ну, как такое друг другу простить? На это века нужны.
Узкие губы Победоносцева тронула улыбка, хотя глаза оставались вполне серьёзными.
– Всё верно, Сергей Васильевич. И всё непросто. И если при всех обстоятельствах государь готов заключить с Францией договор, то лишь в силу крайней необходимости. Случись война, мы будем не одиноки, как в Крымскую кампанию. Я уже не говорю про экономическую пользу от будущего союза… Но!
Обер-прокурор подался вперёд, сухие тонкие пальцы сильно сжали ручку кресла.
– Именно для того, чтобы не дразнить общественное мнение обеих стран, договор готовится в полной тайне. И в дальнейшем афишированию не подлежит. На этом настаивает государь, с этим согласен и французский президент Карно. А уж военная конвенция, прилагаемая к договору… Уровень её секретности беспрецедентен. Император предупредил правительство Франции, что в случае разглашения тайны союз будет расторгнут.
– Даже так?
– Именно так, – отрезал Победоносцев.
Сергей ощутил неловкость. С государственной тайной он соприкасался не раз. (Собственно, все покушения на Александра, предотвращённые им, и были государственной тайной высшего уровня.) И всякий раз Белозёров вспоминал народную мудрость: меньше знаешь – крепче спишь… Зачем сейчас Победоносцев рассказывает ему о будущем франко-русском договоре с военной конвенцией в придачу?
Наверно, этот вопрос был написан на лице, потому что обер-прокурор, усмехнувшись, произнёс:
– Бьюсь об какой угодно заклад, Сергей Васильевич, что привёл вас в недоумение. Зачем вам международная политика? К чему я вообще затеял этот разговор?
– Теряюсь в догадках, – сдержанно сказал Сергей.
– Это было необходимое предисловие. Для понимания общей ситуации… А теперь о деле. – Выдержал паузу. – Сближению экономическому и военному должно сопутствовать сближение культурное, духовное. Вот вы нам его и обеспечите.
– Кто, я?!
– Вы, вы.
Белозёров внимательно посмотрел на обер-прокурора. Вроде не шутит. Лицо спокойное, взгляд невозмутимый… Впрочем, шутником Победоносцев никогда не был, – не тот человек, не то положение.
– Каким же образом я могу сблизить Россию и Францию? – спросил Сергей осторожно.
– Своим искусством, конечно, – ответил Победоносцев не раздумывая. – Кстати, имейте в виду, инициатива нашего разговора принадлежит государю. (Перевёл взгляд на большой портрет императора, висевший на стене.) Он считает, что эта миссия вам по плечу. Со своей стороны, я считаю точно так же.
Собственно, идея Александра была проста.
Он полагал необходимым наладить культурный обмен между Россией и Францией – как необходимый элемент нарождающихся союзнических отношений. Первым шагом должен был стать визит президента Российской академии художеств во Французскую академию изящных искусств с выставкой своих работ. Представить парижской публике русскую живопись, мало известную в Европе, на примере своего личного творчества – такова была задача Сергея. Так решил император.
– С французской стороной вопрос в принципе согласован, – подытожил обер-прокурор. – Вас ждут в середине апреля. На сборы и подготовку выставки есть пять недель. Управитесь?
– Да я-то управлюсь, но…
– Говорите, говорите.
– Неожиданно как-то всё. И потом, не лучше ли организовать общую выставку? Чтобы не только мои работы, но и Саврасова, Коровина, Поленова, Шишкина? Врубель, опять же, чертовски интересно пишет… И вообще, мало ли талантливых мастеров!
Победоносцев отрицательно качнул головой.
– Предложение насчёт общей выставки хорошее, – даст бог, доживём и до неё. Но государь хочет, чтобы первой ласточкой стала именно ваша экспозиция. И не надо думать, что причиной тому лишь его симпатия к вам. Эмоции здесь вообще ни при чём. А вот вкус у него отменный, и в живописи разбирается. При этом ваш талант ценит высоко. Так что собирайтесь, Сергей Васильевич, собирайтесь. – Словно подводя черту разговору, обер-прокурор поднялся и посмотрел на Белозёрова сверху вниз. – Считайте, что поручение государственное и чрезвычайно ответственное.
Такие дела…
Прямо от Победоносцева Белозёров поехал в Министерство иностранных дел. Именно оно занималось организацией поездки и выставки. Сергея принял начальник европейского департамента Неделин, с которым они и оговорили все детали, – что и как. В качестве переводчика и помощника Белозёрова должен был сопровождать молодой сотрудник министерства Долгов. Сергей тут же решил, что с ним поедет его личный секретарь Фалалеев. Неделин не возражал. Он вообще со всем соглашался, зная, чей волей художник Белозёров направлен в Париж. И лишь когда Сергей высказал своё главное пожелание, чиновник замялся. В первоначальную диспозицию, согласованную с французами, пожелание никак не вписывалось.
После разговора с обер-прокурором, немного придя в себя от предложенной чести (правда, сопряжённой с немалой ответственностью), Сергей решил, что сам бог велел совместить приятное с полезным. Когда он ещё попадёт во Францию? А с юности, после «Трёх мушкетёров», мечталось побывать в средневековом французском замке, побродить по его залам и коридорам, запечатлеть мрачное величие феодальной цитадели, хранящей память о кровопролитных сражениях, храбрых воинах и прекрасных дамах…
Разумеется, всю эту лирику он оставил при себе. А Неделину сказал, что после открытия выставки хотел бы задержаться во Франции на две-три недели – съездить в какую-нибудь из провинций на этюды.
– Придётся сроки согласовывать заново, – сказал чиновник, озабоченно поглаживая холёную бородку. – Французы-то вряд ли откажут, но для дипломатического запроса время потребуется, потребуется… А какая провинция? Что вы хотите рисовать?
– Провинция любая, на их выбор. Важно, чтобы на местности был феодальный замок, деревушка живописная, ну, и природа красивая. Всё это напишу, а потом добавлю виды Парижа, и сложится французский цикл, – внушительно объяснил Сергей.
С уважением посмотрев на художника, Неделин обещал провинцию устроить.
А назавтра Сергею протелефонировал генерал Ефимов и позвал встретиться в ресторане Серебрякова на Адмиралтейской улице. Встречались они там не раз, – ресторан был малоприметный и тихий, а кормили хорошо. В отдельном кабинете ничто не мешало приватному разговору.
Товарищ начальника отдельного корпуса жандармов Виктор Михайлович Ефимов вместе с Белозёровым расследовал «английское дело», а затем и попытку государственного переворота. Серьёзный был человек (что, впрочем, вытекало из его звания и должности), но главное, – с умом и душой. Сергей Ефимову симпатизировал, встречался охотно, даром что был тот на добрый десяток лет старше. В свою очередь, Виктор Михайлович высоко ценил дедуктивные способности Белозёрова и не раз приглашал на службу, обещая хорошую должность и достойное жалованье. Шутил, конечно. А может, и не шутил. Человек, сорвавший три покушения на императора, дорогого сто́ит. Его бы к себе поближе…
В кабинете официант проворно украсил белую скатерть закусками и графинчиком.
– Во Францию собрались, Сергей Васильевич? Да ещё с выставкой? – как бы между прочим осведомился Ефимов, разливая коньяк. Однако, судя по жёсткому прищуру маленьких глаз под редкими светлыми бровями, вопрос был не случайный.
Сергей хмыкнул.
– Скорее уж меня собрали…
Озадачил Виктор Михайлович. Каким боком выставка заинтересовала российскую разведку, коей ведал Ефимов?
– Знаю, знаю, так решил император. Константин Петрович всё пояснил. – Генерал поднял рюмку с янтарным напитком. – Ну, за ваш успех!
Выпив, закусили: Сергей белорыбицей, Ефимов бужениной. Говорят, правда, что коньяк надо закусывать лимоном или фруктами, – ну, да это гурманские предрассудки. Чем организм подсказал, тем и закусывай.
– Насчёт поездки я, собственно, и хотел с вами поговорить, – сообщил Ефимов, вытирая салфеткой рот.
– А что с ней не так?
– С ней всё так. Дело государственное. А вот во Франции прошу постоянно быть настороже. – Пристально посмотрел на Сергея. – Отнеситесь к этому серьёзно. Надо быть готовым к любой неожиданности.
– Загадками говорите, Виктор Михайлович.
– Да уж какие тут загадки…
Внимательно слушая генерала, Сергей с каждой минутой мрачнел – его представления о французах и Франции оказались не слишком достоверны. Чтобы не сказать, далеки от реальности.
В ту пору наш соотечественник ехал в Париж с душой нараспашку. Уверен был, что если русские любят Францию, то и французы любят Россию. Теперь же, во время сближения стран, профранцузские симпатии в обществе усилились многократно. Увлечение галльской культурой и языком стало повсеместным.
А вот французы открывать нам свои объятья отнюдь не спешили. Россия интересовала их лишь как защитник от возможного нападения Германии и плательщик процентов по русским государственным займам, сделанным во Франции. Российские газеты взахлёб писали о сердечном союзе двух наций – и напрасно. Обычный средний француз (а такие, понятно, составляли в народе большинство) считал русских мужичьём, варварами, дикарями. О России говорили так: «Дрянь страна»…
Тут Сергей не выдержал – перебил.
– Прямо так и говорят? Что-то уж очень мрачная картина у вас получается, Виктор Михайлович. Не обижайтесь, но сдаётся мне, – с перебором.
– Никакого перебора, – твёрдо сказал Ефимов и даже пристукнул кулаком по столу. – Сведения достоверные – из посольских сообщений, из донесений наших… гм… служб. Из года в год получаем. И путешественники после возвращения много чего рассказывают. – Положил в рот кусок расстегая, прожевал. Потянулся к графинчику. – Но это ещё так, присказка.
– Интересно… А что же тогда сказка?
Генерал выдержал паузу.
– Бонапартисты, – сказал, как гвоздь вколотил.
По сведениям разведки, во Франции существовала обширная прослойка людей, которые ненавидели Россию и русских по идейным, так сказать, соображениям. Бонапартистов по головам никто не считал, но очевидно, что было их немало. Культ Наполеона, возникший шестьдесят лет назад, никуда не делся и с годами не ослаб. Его приверженцы крепко помнили, что солнце императора закатилось именно в далёкой России, перемоловшей великую армию. Всё русское бонапартисты встречали в штыки, а сближение со страной-обидчицей считали оскорблением и предательством национальной памяти.
– Теперь представьте, что в Париже открылась ваша выставка, – неторопливо продолжал Ефимов, закуривая длинную папиросу «Дукат». – С учётом ситуации – это событие не только художественно-культурное, но и политическое. Как отреагируют бонапартисты? Вполне можно предположить, что попытаются её сорвать, причём каким-нибудь подлым образом.
– Это каким же, к примеру?
– Варианты разные. Например, на открытие придёт десяток-другой молодчиков. С виду приличные люди, в сюртуках, а под сюртуками ножи. И по сигналу вожака кинутся резать полотна. Или начнут обливать картины чёрной краской. Ну, место проведения, сиречь Академию изящных искусств, жечь или взрывать, скорее всего, не станут, – всё же национальное достояние…
– И на том спасибо, – буркнул Сергей, которому расклады Ефимова очень не понравились. – Ну, и чего они этим добьются?
– Как это, – «чего»? Во-первых, плюнут в Россию. Для них сейчас это особенно важно. Будущий договор держится в строгом секрете, но общее сближение стран ведь не скроешь. Для бонапартистов оно, как серпом по причинному месту. Гадить будут, где смогут. – Ефимов отодвинул пустую тарелку и откинулся на спинку стула. – А во-вторых, им важно себя показать. В нашем посольстве полагают, что в ближайшее время бонапартисты наконец сорганизуются в некую партию, которая пойдёт на следующие выборы с оч-чень хорошими шансами победить. Не дай бог, конечно… Тогда Францию потеряем. Этим господам проще с немцами и австрийцами договориться, чем с нами дело иметь… Так-то, Сергей Васильевич.
Сергей мрачно крутил в пальцах спичечный коробок. С почётной и престижной культурной миссией оказалось всё не так просто. Ну, ещё одна выставка (пусть даже зарубежная), – сколько их уже было и сколько ещё будет! Но вот эти политические осложнения, чреватые угрозой его полотнам… И как себя вести в случае инцидента? Начистить рыло бонапартистской шпане – дело нехитрое, но не аукнется ли это дипломатическим скандалом? И к лицу ли такие резкие действия президенту академии? Чёрт знает, что такое…
– Не обрадовали, Виктор Михайлович, – откровенно сказал Сергей, наполняя рюмки. – Я себе поездку представлял как-то по-другому. Не привык я за собственные картины дрожать. Не за себя, заметьте, – за картины… Константин Петрович ни о чём подобном не говорил.
Ефимов слегка улыбнулся и тут же посерьёзнел.
– Ну, Константину Петровичу вдаваться в оперативные детали не по рангу, – веско заметил он. – Обер-прокурор мыслит государственными категориями. А моё дело сугубо практическое – предвидеть нежелательные последствия событий и, по мере возможности, предотвращать…
– Ну, и как думаете предотвращать в нашем случае?
Поднявшись, Ефимов сильно потянулся, однако, засиделись. Тёмно-серый пиджак, ладно облегавший коренастое, крепкое тело, угрожающе затрещал. Сергей вдруг подумал, что за годы общения с генералом ни разу не видел его в мундире. Штатские костюмы-тройки, и всё. Служба такая…
– Ну, подробности я раскрывать не буду, они вам ни к чему, – обронил Ефимов. – Скажу только, что мы сейчас довольно тесно сотрудничаем с их спецслужбой Сюрте. По поводу вашей выставки был у нас обмен мнениями. Французы тоже понимают возможный риск и обещают предпринять все необходимые меры безопасности. Посмотрим…
В голосе генерала прозвучал некоторый скепсис, Сергеем замеченный.
– Думаете, не справятся?
– Да не то чтобы не справятся… Организация вполне серьёзная, – задумчиво произнёс Ефимов. – В другом дело. – Снова сел и наклонился к Сергею. – О мере влияния бонапартистов мы можем только гадать. По некоторым сведениям, они есть во многих министерствах и ведомствах. И сами, и симпатизанты их… Чиста ли от них Сюрте женераль? И как себя поведёт в критической ситуации, буде таковая случится?
В кабинет с деликатным стуком заглянул официант.
– Угодно ли что-нибудь ещё, господа? – спросил, глянув на оскудевший стол.
– Спасибо, любезный, уже ничего, – сказал Сергей, доставая бумажник и жестом останавливая генерала, потянувшегося в карман с той же целью. – Ты нам счёт принеси.
Дождавшись, пока за официантом закроется дверь, Ефимов повернулся к Сергею. Произнёс тяжело, отрывисто:
– Вы же понимаете, Сергей Васильевич, – я вас не пугаю. Да вы и не из пугливых. Просто хочу, чтобы у вас никаких иллюзий насчёт la belle France[4] не было. – Сжал увесистый кулак. – Ну, не любят нас там. И уважения к русским варварам нет. Если бы не крайний страх перед Германией, ни о каком сближении, тем более, союзе и речи не было бы. А значит, готовым надо быть ко всему. По-хорошему, к вам бы роту приставить, да ведь нереально…
Невесёлый тон Ефимова производил впечатление. Сергей попытался разрядить разговор.
– Ну, полно, полно, Виктор Михайлович. Со стороны послушать, так вы меня в Новую Гвинею провожаете, к папуасам. При всех нюансах, Франция – страна цивилизованная, высококультурная. Возьмите Лувр, Триумфальную арку, Эйфелеву башню…
– Ой ли? – саркастически откликнулся Ефимов. – Гильотина и зверство санкюлотов[5], по-вашему, верх цивилизации? А Москву в восемьсот двенадцатом разграбили и сожгли по сугубо культурным соображениям? Нет, Сергей Васильевич! Лувр и Эйфелева башня ещё не весь свет в окошке. Культура нации определяется много чем, а не только уровнем живописи, театра или техники… – Помолчав, добавил невесело: – В каком-то смысле уж лучше к папуасам. Они люди незамысловатые. Если и съедят, то попросту, без всякой политики, из гастрономических побуждений…
Время до отъезда пролетело стрелой.
Формирование выставки – дело хлопотливое. Для показа Сергей отобрал тридцать своих работ. Часть из них были в его собственности, другие на время позаимствовал – где под честное слово, где под расписку, – из частных коллекций или музеев. Основу экспозиции составляли портреты, были также итальянские и русские пейзажи, виды Санкт-Петербурга и Гатчины.
Уже в который раз Белозёров убеждался в энергии и предприимчивости Фалалеева, взявшего на себя все организационные хлопоты. Вот уж воистину: не было бы счастья, да несчастье помогло… В своё время Фалалеев работал импресарио у знаменитого французского ясновидца мсье Дюваля, страшно погибшего в ходе расследования «гатчинского дела». Оставшись без хозяина и благодетеля, малый вусмерть затосковал, да чуть и не спился. Белозёров буквально за волосы вытащил его из пьяного болота и сделал своим помощником. Человек честный и опытный, Фалалеев успешно продавал полотна Сергея, безукоризненно организовывал выставки, вёл финансовые дела художника. В общем, правая рука и половинка левой впридачу…
Настенька, узнав о поездке мужа во Францию, возликовала и запросилась вместе с ним. Очень ей хотелось в Париж – великий город, чьи модные и парфюмерные магазины знамениты на весь мир. Сергей и рад бы, тем более что участие супруги в официальном визите протоколу вполне соответствует. Но тут, как на грех, разболелась Авдотья Семёновна, двоюродная Настина бабушка, жившая вместе с Белозёровыми. И получилось, что не на кого оставить детей – Сашеньку, Костика и, главное, двухлетнего Петрушу.
– Езжай один, – со вздохом сказала Настенька. – Не до Парижа мне теперь. И дети, и бабушка…
– А давай осенью просто так съездим, без всякой выставки, – предложил Сергей, сам огорчённый.
– Хорошо бы… И смотри мне, гусар, веди себя там прилично.
С этими словами Настенька строго посмотрела на мужа снизу вверх и погрозила кулачком. Кулачок сей был мигом перехвачен и расцелован.
– Вы, собственно, о чём, госпожа президентша?
– Да уж известно о чём, яхонтовый мой. Парижские кокотки, кафешантаны и прочие соблазны нехорошие. Наслышана, а как же…
– Да ни в жизнь, – страшным голосом заверил Сергей. – Где уж мне, подкаблучнику? Я существо кроткое, безответное.
Статный, широкоплечий, с лихим пшеничным чубом и пышными усами вразлёт, Белозёров подкаблучника вовсе не напоминал – и всё-таки чуточку был им. В том смысле, что влюбился в будущую жену с её чистой хрупкой красотой и родниковой душою однажды и навсегда. Соблазнов у бывшего гусара хватало, таково уж мужское бытие, однако Сергей ни разу не позволил себе разменять чувство к Настеньке на интрижки.
А Настенька, в свою очередь, безоговорочно верила Сергею во всём. Хотя… ну, как не ревновать сильного, талантливого и восхитительно синеглазого мужа? Она и ревновала – про себя. Ревновала и верила. Верила и ревновала.
Обсуждать поездку они продолжили в спальне. Разговаривали до тех пор, пока стало не до разговоров…
А может, и к лучшему, что Настенька не поедет с ним во Францию? Уж очень тяжёлое впечатление оставил разговор с Ефимовым.
Сергей вспомнил рассказ камергера Лаврентьева, чей портрет написал год назад. Незадолго до этого Лаврентьев побывал в Париже, проехал в Бордо и Марсель, дегустировал коньяк в Коньяке и пил шампанское в Шампани, – словом, совершил обстоятельный вояж. Увы, говорил он, в сущности, о том же, что и Ефимов. Франция прекрасна, кто спорит? Но чувствовалось, что французы относятся к русским свысока, даром что в магазинах и гостиницах с удовольствием берут их деньги. Несколько раз, по словам Лаврентьева, довелось столкнуться и с откровенной враждебностью…
Впрочем, по мере приближения поездки настроение повышалось. За день до отъезда Сергей подумал, что Ефимов всё-таки краски сгущает. А уже на вокзале, садясь в спальное купе, решил, что не так страшен чёрт, как его малюют.
Прямой поезд до Парижа, хотя и анонсированный властями, пока не существовал. Ехать предстояло экспрессом «Санкт-Петербург – Варшава», а уже оттуда, другим экспрессом, в столицу Франции. Путешествие обещало быть комфортным. С учётом особой миссии Белозёрова Министерство путей сообщения выделило отдельный прицепной вагон. Три купе занимали Сергей, Фалалеев и сопровождающий чиновник Долгов, а в остальных со всеми необходимыми предосторожностями поместили картины в ящиках.
Поезд тронулся. Высунувшись из окна, Сергей помахал оставшимся на перроне Настеньке с детьми, и, как всегда при расставании, сердце прихватила лёгкая грусть. Тут очень вовремя в купе заглянул бодрый Фалалеев.
– А что, Сергей Васильевич, не махнуть ли нам по маленькой? За благополучную поездку, а? – деловито осведомился он, потирая пухлые ладони.
Ну, что ж, помалу – оно в радость… «Вещи разложу потом», – решил Сергей, поднимаясь.
– Сотоварищ наш, Долгов Борис Афанасьевич, приглашает к себе, – продолжал соблазнять Фалалеев. – Он уж и стол накрыл.
Немного выпить в хорошей компании, под мерный перестук колёс, в уютном купе… А впереди интереснейшая поездка… И яркое весеннее солнце предвещает удачу…
Первую выпили за знакомство. Вторую посвятили успеху предстоящей выставки. После третьей решили говорить между собой исключительно по-французски – для практики.
Ну, Долгов-то – долговязый крепкий человек с лицом открытым и румяным, ровесник Сергея, – как дипломат владел языком профессионально. Фалалеев в бытность помощником ясновидца, незабвенного мсье Дюваля, говорить по-французски от него наумелся. А Сергей получил когда-то уроки от матушки Павлины Александровны. Воспитанная гувернанткой-француженкой, та на языке Бальзака и Дюма изъяснялась в совершенстве и совершенство это пыталась передать детям. Теперь материнские уроки предстояло вспомнить и освежить.
Договорились, что на официальных мероприятиях переводить будет Долгов – для точности. Ну, а простое общение на бытовом уровне Сергей осилит и сам.
Теперь сам бог велел по четвёртой – за взаимопонимание…
Возможно, что настроение Сергея не было бы столь благодушным, заметь он на вокзале, в толпе провожающих, живописца Звездилова. Прячась за чью-то обширную спину, он сверлил Белозёрова лютым взглядом.
И уж точно Сергей озадачился бы, узнав, что в кармане у Звездилова лежит билет на послезавтрашний экспресс «Санкт-Петербург – Варшава». И на экспресс «Варшава – Париж» тоже лежит…
