Александр Грин
Сто вёрст по реке
IV
Место, куда пристали они, было рядом невысоких песчаных бугров. Путешественники сошли на берег. Нок, опасаясь, что вода от ливня сильно поднимется, с большими усилиями втянул лодку меж буграми в естественное песчаное углубление. По берегу тянулся редкий, высокий лес, являющийся плохой защитой от грозовой бури, и Нок нашел нужным предупредить девушку об этом.
– Мы вымокнем, – сказал он, – с чем примиритесь заранее – некуда скрыться. Вы боитесь?
– Нет, но неприятно останавливаться.
– Ужасно неприятно.
Они встали под деревом, с тоской прислушиваясь к шуму его листвы, по которой защелкал дождь. Ветер, затихая на мгновение, ударял снова, как бы набравшись сил, еще резче и неистовее. Тучи, спустившиеся над лесом с решительной мрачностью нападения, задавили наконец единственный густо-синий просвет неба, и тьма стала полной. Было сиротливо и холодно; птицы, вспархивая без крика, летели низом, вихляющим трусливым полетом. Свет молнии, вспыхивавший пока редко, без грома, показал Ноку за обрывом лису, нюхавшую воздух, острая ее морда и поджатая передняя лапа исчезли мгновенно, как появились.
Междуцарствие тишины и грозы кончилось весьма решительным шквалом, сразу взявшим быстроту курьерского поезда; в его стремительном напряжении деревья склонились под углом тридцати градусов, а мелкая поросль затрепетала как в лихорадке. Листья, сучья, разный древесный сор понесся меж стволов, ударяя в лицо. Наконец, скакнула жутким синим огнем гигантская молния, по земле яростно хлестнуло дождем, и взрывы неистового грома огласили пустыню.
Мокрые, как губки в воде, Гелли и Нок стояли в ошеломлении, прижавшись спинами и затылками к стволу. Они задыхались. Ветер душил их; ему помогал ливень такой чудовищной щедрости, что лес быстро наполнился шумом ручьев, рожденных грозой. Гром и молния чередовались в диком соперничестве, заливающем землю приступами небесного грохота и непрерывным, режущим глаз, холодным, как дождь, светом, в дрожи которого деревья, казалось, шатаются и подскакивают.
– Гелли! – закричал Нок. – Мы все равно больше не смокнем. Выйдем на открытое место! Опасно стоять под деревом. Дайте руку, чтобы не потеряться; видите, что творится кругом.
Держа девушку за руку, ежеминутно расползаясь ногами в скользкой грязи и высматривая, пользуясь молнией, свободное от деревьев место, Нок одолел некоторое расстояние, но, убедившись, что далее лес становится гуще, остановился. Вдруг он заметил огненную неподвижную точку. Обойдя куст, мешавший внимательно рассмотреть это явление, Нок различил огромный переплет, находившийся так близко от него, что виден был огарок свечи, воткнутый в бутылку, поставленную на стол.
– Гелли! – сказал Нок. – Окно, жилье, люди! Вот-вот, смотрите!
Ее рука крепче оперлась о его руку, девушка радостно повторила:
– Окно, люди! Да, я вижу теперь. О, Трумвик, бежим скорей под крышу! Ну!
Нок приуныл, охваченный сомнением. Именно жилья и людей следовало ему избегать в своем положении. Наконец, сам измученный и озябший, рассчитывая, что в подобной глуши мало шансов знать кому-либо его приметы и бегство, а в крайнем случае положившись на судьбу и револьвер, Нок сказал:
– Мы пойдем, только, ради бога, слушайтесь меня, Гелли: не объясняйте сами ничего, если вас спросят, как мы очутились здесь. Неизвестно, кто живет здесь; неизвестно также, поверят ли нам, если мы скажем правду, и не будет ли от этого неприятностей. Если это понадобится, я расскажу выдумку, более правдоподобную, чем истина; согласитесь, что истина нашего положения все-таки исключительная.
Гелли плохо понимала его; вода под платьем струилась по ее телу, поддерживая одно желание – скорее попасть в сухое, крытое место.
– Да, да, – поспешно сказала девушка, – но, пожалуйста, Трумвик, идем!..
Через минуту они стояли у низкой двери бревенчатой, без изгороди и двора, хижины.
Нок потряс дверь.
– Кто стучит? – воскликнул голос за дверью.
– Застигнутые грозой, – сказал Нок, – они просят временно укрыть их.
– Что за дьявол! – с выражением изумления, даже пораженности откликнулся голос. – Медор, иди-ка сюда, эй, ты, лохматый лентяй!
Послышался хриплый глухой лай.
Неизвестный, все еще не открывая дверей, спросил:
– Сколько вас?
– Двое.
– Кто же вы, наконец?
– Мужчина и женщина.
– Откуда здесь женщина, любезнейший?
– Скучно объясняться через дверь, – заявил Нок, – пустите, мы устали и смокли.
Наступила короткая тишина; затем обитатель хижины, внушительно стуча чем-то об пол, крикнул:
– Я вас пущу, но помните, что Медор без намордника, а в руках я держу двухствольный штуцер. Входите по одному; первой пусть войдет женщина.
Встревоженная Гелли еще раз за время этого разговора почувствовала силу обстоятельств, бросивших ее в необычайные, никогда не испытанные условия. Впрочем, она уже несколько притерпелась. Звякнул отодвигаемый засов, и в низком, грязном, но светлом помещении появилась совсем мокрая, тяжело дышащая, бледная, слегка оробевшая девушка в шляпе, изуродованной и сбитой набок дождем. Гелли стояла в луже, мгновенно образовавшейся на полу от липнущей к ногам юбки. Затем появился Нок, в не менее жалком виде. Оба одновременно сказали «уф» и стали осматриваться.
V
Хозяин хижины, оттянув собаку за ошейник от ног посетителей, на которые она обратила чрезмерное внимание и продолжала взволнованно ворчать, загнал ее двумя пинками в угол, где, покружившись и зевнув, волкодав лег, устремив беспокойные глаза на Гелли и Нока. Хозяин был в цветной шерстяной рубахе с засученными рукавами, плисовых штанах и войлочных туфлях. Длинные, жидкие волосы, веером спускаясь к плечам, придавали неизвестному вид бабий и неопрятный. Костлявый, невысокого роста, лет сорока – сорока пяти, человек этот с румяным, неприятно открытым лицом, с маленькими ясными глазами, окруженными сеткой морщин и вздернутой верхней губой, открывавшей крепкие желтоватые зубы, производил смутное и мутное впечатление. В очаге, сложенном из дикого камня, горели дрова, над огнем кипел черный котелок, а над ним, шипя и лопаясь, пеклось что-то из теста. У засаленного бурого стола, кроме скамьи, торчали два табурета. Жалкое ложе в углу, отдаленно напоминающее постель, и осколок зеркала на гвозде доканчивали скудную меблировку. Под полками с небольшим количеством необходимой посуды висели ружья, капканы, лыжи, сетки и штук пятнадцать клеток с певчими птицами, возбужденно голосившими свои нехитрые партии. На полу стоял граммофон в куче сваленных старых пластинок. Все это было достаточно густо испещрено птичьим пометом.
– Так вот, дорогие гости, – сказал несколько нараспев и в нос неизвестный, – садитесь, садитесь. Вас, вижу я, хорошо выстирало. Садитесь, грейтесь.
Гелли села к огню, выжимая рукава и подол юбки. Нок ограничился тем, что, сняв мокрый пиджак, сильно закрутил его над железным ведром и снова надел. Стекла окна, озаряемые молнией, звенели от грома.
– Давайте знакомиться, – добродушно продолжал хозяин, отставляя ружье в угол. – Ах, бедная барышня! Я предложу вам, господа, кофею. Вот вскипел котелок – а, барышня?
Гелли поблагодарила очень сдержанно, но так тихо и ровно, что трудно было усомниться в ее желании съесть и выпить чего-нибудь. Злосчастная рыба давно потеряла свое подкрепляющее действие. Нок тоже был голоден.
Он сказал:
– Я заплачу. Есть и пить, правда, необходимо. Дайте нам то, что есть.
– Разве берут деньги в таком положении? – обиженно возразил охотник. – Чего там! Ешьте, пейте, отдыхайте – я всегда рад услужить, чем могу.
Все это произносил он раздельно, открыто, радушно, как заученное. На столе появились хлеб, холодное мясо, горячая, с огня, масляная лепешка и котелок, полный густым кофе. Собирая все это, охотник тотчас же заговорил о себе. Больше всего он зарабатывает продажей птиц, обученных граммофоном всевозможным мелодиям. Он даже предложил показать, как птицы подражают музыке, и бросился было к граммофону, но удержался, покачав головой.
– Ах я, дурак, – сказал он, – молодые люди проголодались, а я вздумал забавлять их!
– Кстати, – он повернулся к Ноку и посмотрел на него в упор, – вверху тоже дожди?
– Мы едем снизу, – сказал Нок, – в Зурбагане отличная погода… Как вас зовут?
– Гутан.
– Милая, – нежно обратился Нок к девушке, – что если Трумвик и Гелли попросят этого доброго человека указать где-нибудь поблизости сговорчивого священника? Как ты думаешь?
Гутан поставил кружку так осторожно, словно малейший стук мог заглушить ответ Гелли. Она сидела против Нока, рядом с охотником.
Девушка опустила глаза. Резкая бледность мгновенно изменила ее лицо. Ее руки дрожали, а голос был не совсем бодр, когда она, отбросив, наконец, опасное колебание, тихо сказала:
– Делай как знаешь.
Гроза стихала.
Гутан опустил глаза, затем отечески покачал головой.
– Конечно, я на вашей стороне, – сочувственно сказал он, – семейный деспотизм штука ужасная. Только, как мне ни жаль вас, господа, а должен я сказать, что вы проехали. Деревня лежит ниже, верст десять назад. Там есть отличный священник, в полчаса он соединит вас и возьмет, честное слово, сущие пустяки…
– Что же, беда не велика, – спокойно сказал Нок, – все, видите ли, вышло очень поспешно, толком расспросить было некого, и мы, купив лодку, отправились из Зурбагана, рассчитывая, что встретим же какое-нибудь селение. Виноваты, конечно, сумерки, а нам с Гелли много было о чем поговорить. Вот заговорились – и просмотрели деревню.
– Поедем, – сказала Гелли, вставая. – Дождя нет.
Нок пристально посмотрел в ее блестящие, замкнутые глаза.
– Ты волнуешься и торопишься, – медленно произнес он, – не беспокойся; все устроится. Садись.
Истинный смысл этой фразы казался непонятным Гутану и был очень недоверчиво встречен девушкой, однако ей не оставалось ничего другого, как сесть. Она постаралась улыбнуться.
Охотник подошел к очагу. Неторопливо поправив дрова, он, стоя спиной к Ноку, сказал:
– Смешные вы, господа, люди. Молодость, впрочем, имеет свои права. Скажу я вам вот что: опасайтесь подозрительных встреч. Два каторжника бежали на прошлой неделе из тюрьмы; одного поймали вблизи Варда, а другой…
Он повернулся как на пружинах, с приятной улыбкой на разгоревшемся румяном лице, и быстро, но непринужденно уселся за стол. Его прямой, неподвижный взгляд, обращенный прямо в лицо Нока, был бы оглушителен для слабой души, но молодой человек, захлебнувшись кофеем, разразился таким кашлем, что побагровел и согнулся.
– …другой, – продолжал охотник, терпеливо выждав конца припадка, – бродит в окрестностях, как я полагаю. О бегстве мошенников было, видите ли, напечатано в газете, и приметы их там указаны.
– Да? – весело сказала Гелли. – Но нас, знаете, грабить не стоит, мы почти без денег… Как называется эта желтая птичка?
– Это певчий дрозд, барышня. Премилое создание.
Нок рассмеялся.
– Гелли трудно напугать, милый Гутан! – вскричал он, – что касается меня, я совершенный фаталист во всем.
– Вы, может быть, правы, – согласился охотник. – Советую вам посмотреть лодку, – вода прибыла, лодку может умчать разливом.
– Да, правильно. – Нок встал. – Гелли, – громко и нежно сказал он, – я скоро вернусь. Ты же посмотри птичек, развлекись разговором. Вероятно, тебя угостят и граммофоном. Не беспокойся, я помню, где лодка, и не заплутаюсь.
Он вышел. Гелли знала, что этот человек ее не оставит. Острота положения пробудила в ней всю силу и мужественность ее сердца, способного замереть в испуге от словесной обиды, но твердого и бесстрашного в опасности. Она жалела и уважала своего спутника, потому что он на ее глазах боролся, не отступая до конца, как мог, с опасной судьбой.
Гутан подошел к двери, плотно прикрыл ее, говоря:
– Эти певчие дрозды, барышня, чудаки, страшные обжоры, во-первых, и…
Но эта бесцельная болтовня, видимо, стесняла его. Подойдя к Гелли вплотную, он, перестав улыбаться, быстро и резко сказал:
– Будем вести дело начистоту, барышня. Клянусь, я вам желаю добра. Знаете ли вы, кто этот господин, с которым вам так хочется обвенчаться?
Даже чрезвычайное возбуждение с трудом удержало Гелли от улыбки, – так ясно было, что охотник поддался заблуждению. Впрочем, присутствие Гелли трудно было истолковать в ином смысле – ее наружность отвечала самому требовательному представлению о девушке хорошего круга.
– Мне, кажется, да, знаю, – холодно ответила Гелли, вставая и выпрямляясь. – Объясните ваш странный вопрос.
Гутан взял с полки газету, протянул Гелли истрепанный номер.
– Читайте здесь, барышня. Я знаю, что говорю.
Пропустив официальный заголовок объявления, а также то, что относилось к второму каторжнику, Гелли прочла:
«…и Нок, двадцати пяти лет, среднего роста, правильного и крепкого сложения, волосы вьющиеся, рыжеватые, глаза карие; лицо смуглое, под левым ухом большое родимое пятно, величиной с боб; маленькие руки и ноги; брови короткие; других примет не имеет. Каждый обнаруживший местонахождение указанных лиц, или одного из них, обязан принять все меры к их задержанию, или же, в случае невозможности этого, – поставить местную власть в известность относительно поименованных преступников, за что будет выдана установленная законом награда».
Гелли машинально провела рукой по глазам. Прочитанное не было для нее новостью, но отнимало – и окончательно – самые смелые надежды на то, что она могла крупно, фантастически ошибиться.
Вздохнув, она возобновила игру.
