Александр Громов
Повышение по службе
Глава 4
Кандидаты
После кружения головы люди обычно неважно соображают – спросите любого, кто перекатался на карусели. Еще их тошнит, но Василия не затошнило.
А вот голова кружилась нешуточно.
– Новенький, – расслышал Василий сквозь белый шум, сопровождавший мучительные попытки осколков мира собраться во что-то целостное.
– Еще один, – равнодушно констатировал другой голос.
И мир наконец склеился воедино. Он оказался большой круглой комнатой, меблированной несколькими журнальными столиками и десятком кожаных кресел. На полу имелся пушистый ковер преогромных размеров, и на этом ковре Василий обнаружил себя в горизонтальном положении. Для гроба мир был велик, для Вселенной – мал. Рудры в этом мире не наблюдалось.
Зато в нем находились два человека: смуглый – смуглее Рудры – курчавоволосый крепыш с широким скуластым лицом и рослый нордический блондин с тонкими бескровными губами и квадратным подбородком. Оба уютно устроились в креслах, причем крепыш расставил короткие толстые ноги и поместил между ними выпирающее брюшко, а блондин закинул свою левую голенастую конечность на правую. Кресла были обыкновенные, не из дорогих, и без подлокотников. Такой мебели больше пристало бы украшать вестибюль недорогого отеля. Как видно, здесь не уважали сибаритов и пижонов.
– Очухался? – без особого любопытства спросил крепыш. Василий лишь помотал головой и дико вытаращился на сидящих.
– Сейчас вопросы начнет задавать, – утвердительным тоном молвил блондин и, зевнув, снял ногу с ноги. – Я, пожалуй, пойду к себе.
– Что так?
– Надоело.
– Давно ли сам был таким? – подколол смуглый.
– Время – понятие относительное, – сухо ответствовал блондин.
Однако с места не двинулся. Оба замолчали, без особого любопытства оглядывая Василия, и тот мог бы поклясться, что понимает их мысли. «Повадился Рудра таскать сюда кого ни попадя», – нелюбезно думал один. «Безрыбье», – соглашался другой.
Василий поднялся на четвереньки, но и в этом не очень-то приличествующем человеку положении его шатнуло. Пытаться воздвигнуться вертикально было бы, пожалуй, опрометчиво. Тогда Василий сел на ковер, подобрав под себя ноги, как заправский турок.
Он спросил бы, конечно, этих двоих, куда он попал и кто они такие, и ему очень хотелось спросить. Мешала пойманная на слух чужая фраза «сейчас вопросы начнет задавать». А вот не начну, подумал Василий, напрягаясь и чуточку злясь. Где Рудра, черт его побери? Откуда эта комната и эти люди? Кто они? Белая чайка, серая ворона, черный человек, холод в животе и потрясающее чувство падения, летящее прямо в лицо мятое железо баржи… все это было или нет?
Захотелось даже ущипнуть себя, но так поступают лишь книжные герои и дураки, поэтому щипаться Василий не стал и глупую мысль из головы выгнал.
Он молчал, глядя на этих двоих, и эти двое тоже молчали, глядя на него, с той разницей, что Василий глядел угрюмо, а эти двое – со смесью скуки и иронии. Секунды примерно с тридцатой молчания ситуация стала напоминать упражнение «кто кого переупрямит». Переупрямил Василий: самоубийцам упрямства не занимать.
Смуглый скосил глаза на блондина, блондин – на смуглого. Смуглый поджал губы и чуть заметно кивнул со значением: тяжелый, мол, случай. Блондин молчаливо согласился с данным мнением. Еще секунда – и кто-нибудь из них первым начал бы разговор с Василием, но секунда – достаточный срок, чтобы в него могло уложиться хотя бы одно событие.
Оно и уложилось.
Вспышка заставила ненадолго ослепнуть, а уж грохнуло просто неописуемо. Василию показалось, что у него взорвалась голова. С потолка посыпалась пыль. Стеклянная столешница одного из журнальных столиков раскололась с тупым звуком, по ковру запрыгали осколки. Оконные стекла не лопнули лишь потому, что комната не имела окон; Василий только сейчас это заметил.
А следом за вспышкой и грохотом в комнате неизвестно откуда появилось голое, мокрое, как из бани, человеческое с виду существо. Материализовавшись прямо в воздухе, оно обрушилось на пол, огласило помещение жалобным воем, скорчилось на ковре в позе эмбриона, явно стараясь занимать в этом мире как можно меньше места, задрожало и вдруг исчезло. Осталась оседающая с потолка пыль, осколки стекла да влажное пятно на ковре.
Все трое дернулись, но из троих лишь Василий не знал, что он будет делать в следующую секунду. А смуглый с белобрысым знали.
– Опять этот идиот!.. – зарычал смуглый, проворно вскочив с кресла.
– А кто же еще? – проскрежетал блондин, морщась и ковыряя длинным мизинцем в ухе.
– Он допросится!
– Тихо, тихо… Не делай резких движений… Да, допросится. Кто бы сомневался. Но не от нас.
– Ага, ага… – Курчавый крепыш потоптался и сел на прежнее место. – Откуда тебе знать, что не от нас? Может, Рудра так и запланировал, что как раз от нас?
Белокурая бестия погрузилась в задумчивость. Курчавый победно сверкнул глазами, после чего уставился на разбитый столик и срастил его взглядом. Один длинный стеклянный осколок переполз через ногу Василия, извиваясь червяком, как гуттаперчевый. Но не это поразило сильнее всего.
– Вы знаете Рудру? – спросил он.
– Да кто ж его не знает… – пробурчал курчавый, уничтожая взглядом пыль на ковре и в воздухе. Мокрое пятно также съежилось и пропало. – Слышь, парень, ты уже в себе? Тогда сядь нормально, вон кресло… Ты уж прости, но боги между собой не «выкают», им на «ты» как-то проще…
– Боги? – тупо спросил Василий.
– Потенциальные, – признался курчавый. – Но по мелочи и мы кое-что можем. А уж понять, зачем ты здесь, сможет кто угодно. Ведь Рудра и тебе предложил стать богом, верно? И ты согласился. Я потому так уверенно говорю, что знаю. Кто отказывается, тот сюда не попадает. Значит, богом, говоришь?..
Василий уже и сам не знал, кем он хочет стать.
– Что молчишь? – напирал курчавый. – Все еще в себя прийти не можешь? Пора бы уже. Раз уж ты здесь, так давай садись, как подобает богу, а не рабу. Или помочь?
– Не надо. – Василий сам дотащил себя до кресла. Ноги хоть с трудом, но слушались, а общее самочувствие вполне можно было выразить словами «отсидел весь организм».
«Это нервное», – подумал Василий, отметив, что, кажется, начинает приходить в себя. Контуженные барабанные перепонки и сетчатка тоже не беспокоили.
– Значит, боги, – пробормотал он, попытавшись состроить ухмылку, в чем не слишком преуспел. – Вообще-то я, можно сказать, почти атеист…
Это заявление насмешило странную парочку. Смуглый запустил пальцы в курчавую шевелюру и зашелся оглушительным хохотом. Раскачиваясь, он бил себя короткой рукой по толстому колену, бросал счастливый, как у ребенка в цирке, взгляд на Василия – и снова хохотал. Белобрысый веселился сдержаннее.
– Как же ты… ох, не могу… как же ты согласился стать богом, раз в бога не веришь? Ты Рудру-то видел?
– Видел.
– И все равно не поверил? Ой, у меня сейчас что-нибудь лопнет внутри… – Курчавый трясся и булькал. – А самому стать тем, в кого ты не веришь, – это тебе как, ничего? Вписывается в твою гносеологию?
Василий угрюмо молчал.
– Ладно, в кого ты там веришь, а в кого нет, это твое дело, – отсмеявшись, заявил смуглый. – Звать-то тебя как?.. Впрочем, знаю: Василием. Ничего, нормальное имя, бывают и похуже. Ты русский. Я Хорхе из Панамы, а вот этот долговязый неудачник – Ральф из Австрии. Оба – кандидаты в боги, прошу любить и жаловать.
При слове «неудачник» белобрысый, названный Ральфом, едва заметно усмехнулся, и Василий подметил презрение в той усмешке. Подметил – и спрятал в память. Сейчас его жгуче интересовало иное.
– Как вы узнали мое имя?
– Ну не Рудра же нашептал! – прыснул Хорхе. – Как кандидаты мы тоже кое-что можем, я ведь тебе уже говорил. И ты сможешь. Пыль уничтожать, стекло сращивать… словом, всякие несложные манипуляции с предметами. Скорее всего, уже можешь, только еще не осознал это. А на каком языке, по-твоему, мы говорим?
– На русском.
– Ага, ага. А мне поначалу казалось, что на испанском, тут у нас до тебя один монгол был, так я удивлялся: откуда он знает испанский? А монгол, как попал сюда, был уверен, что все кандидаты говорят по-монгольски…
– Монгол – был? – со значением спросил Василий. – И куда же он делся?
– Рудра его отчислил, – без особой охоты подал наконец голос белобрысый Ральф. – И не только его… Слышь, Хорхе, а этот новичок довольно быстро соображает, ты не находишь?
– Исмаил соображал еще быстрее, и где тот Исмаил? – возразил панамец.
– И Витольд, – заметил Ральф.
– Точно. И Витольд. И еще кое-кто. Не знаю, как в женской группе, но держу пари, что и там кто-нибудь недавно попал под отчисление, хоть одна кандидатка да вылетела. Чувствую… Эй, новичок, ты слушаешь? Запомни: Рудра терпелив, но до поры до времени. Другой на моем месте сказал бы тебе: не распаковывай вещи…
– Другой – это я? – осведомился Ральф.
– Какая догадливость! – просиял Хорхе.
Ральф лишь снисходительно усмехнулся. Понятно, подумал Василий. Этот долговязый белобрысый индюк считает себя кандидатом номер один, чего и не скрывает. Наверное, втихую сетует на бестолковость Рудры: пора бы, мол, уже сделать выбор, он же очевиден! Любопытно…
– А мне нечего распаковывать, – заявил он. – Вещей нет.
– Тебе они и не нужны, – холодно сообщил Ральф.
По-видимому, он не собирался менять свою манеру разговаривать со всеми свысока. Интересно, подумал Василий, как он держит себя с Рудрой? Впрочем, будет шанс увидеть…
– Вообще-то мне нужны вещи, – сказал Василий, решив стойко пройти этап «шлифовки» новичка. – Как же совсем без вещей?
– А что тебе нужно? – улыбаясь, спросил Хорхе.
– Ну… хотя бы зубная щетка.
– Захочешь – сделаешь. Зайди-ка для начала к себе, попривыкни, потренируйся… Потом возвращайся. Глядишь, вопросов поубавится.
Только теперь, обведя взглядом стены, Василий осознал, что круглая комната лишена не только окон, но и дверей.
– Выйти-то как? – беспомощно спросил он, борясь с нарастающим раздражением. Этот курчавый панамец Хорхе был еще ничего себе, Василий чувствовал, что смог бы подружиться с ним, но и Хорхе не избежал покровительственного тона. Ральф же не внушал ничего, кроме неприязни. Не то индюк, не то павлин.
– Выйти? Да ты, главное, иди… Выйдешь как-нибудь.
– М-м… куда?
– Куда тебе надо, туда и выйдешь, – сказал, как отмахнулся, Хорхе и стал глядеть в потолок.
Василий уставился на панамца, но помощи не дождался. Тогда он встал и вновь оглядел комнату. Гм… круглая. Без окон, без дверей, полна самовлюбленных личностей… Попадают в нее, а равно и выходят наружу только чудом, как тот голый и мокрый тип, что расколотил столешницу. Значит, требуется сотворить чудо?
Впоследствии он сам удивлялся, что в тот момент еще не полностью утратил способность рассуждать хоть сколько-нибудь логично. Хотя, если подумать, чего еще ждать от кандидата в боги? Ошалелых метаний? Вот уж вряд ли полоумного возьмут в кандидаты…
Хорхе все смотрел в потолок, собираясь, наверное, устроить так, чтобы в следующий раз пыль с него не сыпалась. Высокомерная белокурая бестия по имени Ральф изображала, будто погружена в некие раздумья, хотя Василий чувствовал: это поза. Оба старожила делали вид, что они неизмеримо выше мелкой суеты. Ну как же – полубоги! Ноблесс, как водится, оближ…
И черт с ними.
Ноги слушались уже лучше. Василий доковылял до стены и, коснувшись ее ладонью, убедился: действительно стена. Твердая, прохладная и чуть шероховатая на ощупь. Не бутафория. Мелькнула мысль, что под гипнозом человеку можно внушить, что холодное – это горячее, а жидкое – твердое. Следом мелькнула и другая мысль: вряд ли здесь стали бы баловаться гипнозом. Не тот уровень. Хотя… а если вся эта история с самого начала объясняется внушением под гипнозом? И Рудра, и прыжок с моста, и все остальное?.. Тогда как?
Морды тогда им набить, мрачно решил Василий, не смущаясь тем, что вряд ли одолел бы в драке крепыша Хорхе. Впрочем, если он галлюцинация… галлюцинацию побить можно. По роже ей, галлюцинации, по мордасам и сусалам! Только… что ей, галлюцинации, побои? Она и не заметит.
Тут он решил скосить глаза и убедился: Хорхе и Ральф, старательно делая вид, что новичок нисколько их не интересует, на самом деле внимательно наблюдают за ним.
Беглый взгляд не остался незамеченным – Хорхе прервал молчание.
– Не о том думаешь, – указал он.
– А о чем это, интересно, я должен думать? – раздраженно осведомился Василий.
– Думай о том, чего тебе хочется. Ты не можешь выйти отсюда только потому, что не захотел этого. Захоти.
– Вообще-то мне…
– Знаю: пока не хочется. Тебе хочется остаться здесь и получить от нас исчерпывающие ответы на все твои вопросы. Только мы их тебе не дадим. Ты ведь далеко не первый. Надоело. С нами тоже не особо церемонились.
– И это единственная причина?
– Нет, – помрачнел Хорхе, – не единственная. Просто первая и самая простая. Но и ее хватит. Слушай, я дело говорю: мотай-ка ты отсюда. Осмотришься, попривыкнешь – вернешься.
– Ты будешь здесь?
– Или я буду, или кто-то другой. Никого не будет – ну… тогда сам поймешь, что делать. Усвоил? Теперь иди.
Нельзя сказать, чтобы Василий удовлетворился словами панамца, но, подумав самую малость, решил, что совет дан толковый. А что надо делать с толковыми советами? Правильно, надо им следовать, а кто не следует, тот болван. Василий уставился на стену, старательно думая: хочу выйти отсюда.
И ведь сработало! Продолговатый кусок стены, достаточный для прохода человека, потемнел и как бы растворился. Василий решительно шагнул вперед. Куда – неизвестно.
Лучше бы не шагал. Он очутился в абсолютно темном пространстве, где немедленно повис в пустоте, не ощущая под ногами опоры, и задергался, как червяк. Было непроглядно черно, ниоткуда не доносилось ни звука, и нос не улавливал никаких запахов. Кроме Василия, вообще ничего не было в этом пространстве, кажется, даже воздуха, и последнее наблюдение сильно ушибло психику. Василий чуть было не запаниковал, то есть, если честно, все-таки запаниковал немного, поскольку в голову сразу полезли мысли о спасении. Вспомнилось: «Зайди-ка для начала к себе», – и Василий ухватился за эту фразу, как за нить Ариадны. Не оборвать бы ниточку…
«К себе» – это куда? Где вообще находится это «у себя»? Неясно, но оно точно не здесь, не в черноте этой… И какое оно, это место? Черт его знает, какое оно, но уж всяко получше, чем здесь, то есть «в нигде»! В нем свет должен быть, и какое-никакое пространство, огражденное снаружи стенами, полом и потолком, и пугать оно не должно, а должно быть хоть сколько-нибудь привычным…
И тьма рассеялась, словно сдутая ветром, и взору открылась комната. Были в ней все признаки той съемной комнаты в московской коммуналке, где проживал Василий, но мебель была как у Борьки Котова, хорошая дорогая мебель, а пол – как у Ленки Антиповой, то есть ухоженный наборный паркет из ценных древесных пород, а не обшарпанный скрипучий ламинат. Люстра… не было в комнате никакой люстры, был вместо нее матово светящийся потолок. Этот потолок вызвал неодобрение Василия: хорошо бы повесить над головой хоть плафон, а то как-то голо, – и плафон сейчас же возник, и свет с потолка перелился в него, будто пролитая из сосуда жидкость при показе задом наперед. Василий даже не удивился.
– Так-то лучше, – сказал он вслух больше для того, чтобы придать себе толику уверенности. Неуверенности было сколько угодно, а вот удивления уже не было. Наверное, на него иссяк лимит.
Немедленно и страшно захотелось спать. Большой, совершенно новый диван с пуфиком притягивал кандидата в боги, как водопад щепку. Будь голова Василия чуть яснее, не случись с ним за какой-нибудь час столько потрясений, диванному притяжению нашлось бы в той же голове вполне рациональное и верное толкование: перенапряг психику. Но на такое умозаключение Василий уже не был способен. Падая в объятия дивана, он успел лишь подумать, что хорошо бы расшнуровать и содрать с ног кроссовки, но сил проделать эти манипуляции уже не осталось решительно никаких. Последний их остаток был потрачен на мысль: и так сойдет. Ввиду чрезвычайных условий. Чрезвычайных… чайных… чайных… Василий уже спал, когда его голова упала на мягко спружинивший пуфик, и касания не почувствовал.
Проснулся он сразу, бодрый и с ясным сознанием. Чтобы вспомнить вчерашнее, хватило секунды. Вторая и третья секунды ушли на то, чтобы осознать: он лежит в джинсах и носках, а расшнурованные кроссовки аккуратно стоят возле дивана. Еще до истечения четвертой секунды родилось понимание: кандидату в боги с первых же шагов кое-что позволено. Уж некоторые манипуляции с предметами – точно. Хорхе же срастил вчера стеклянную столешницу, а это потруднее, чем пожелать сквозь сон, чтобы кроссовки сами расшнуровались и снялись с ног… А что он там говорил насчет зубной щетки?
Василий мысленно приказал появиться рядом с диваном низенькому деревянному столику, а на нем – зубной щетке в стаканчике и тюбику пасты. Затем вырастил в углу комнаты раковину и взглядом переместил зубочистные принадлежности на специально созданную полочку. Подумал и добавил зеркало. Еще подумал – и вылепил в противоположном углу комнаты унитаз. Понял, что мог бы вырастить целиком санузел любой степени роскоши, но отложил это на потом. Да что там санузел с банальным джакузи – он легко мог бы расширить личное пространство до любых мыслимых размеров и создать в нем плавательный бассейн с вышкой. Сотворить аквапарк, каких не бывало!
Он даже начал понимать, где все это помещается. В переводе на обычный человеческий язык место, где он находился и мог творить, называлось просто и кратко: нигде. Не было в человеческой вселенной такого места. Но кто сказал, что нет и не может быть иных вселенных?
И кто посмел утверждать, что в этих вселенных ограничено место для индивидуального творчества? Ни тебе прав собственности, ни глухих заборов с видеонаблюдением и будкой охраны при въезде…
Все это Василий понял как-то вдруг, после чего удовлетворенно хмыкнул и пожелал обуться. Кроссовки немедленно исчезли с пола и в то же мгновение возникли на ногах уже завязанными. Василию показалось, что правая жмет, и сейчас же шнуровку на ней чуть-чуть отпустило. Порядок.
Ладно, а теперь что? Использовать по назначению унитаз, затем умыться и почистить зубы? Между прочим, не мешало бы вообще помыться, да и носки постирать… Гм, а зачем? Достаточно захотеть удалить из тела отходы, а с тела и одежды грязь, и все сбудется.
Пожелал – и получил. Даже без глупых щелчков пальцами и выдирания волосинок из разных частей головы. Вот так.
Другой на его месте рассмеялся бы, почувствовав необыкновенный подъем духа, но не Василий. Слишком свежи еще были воспоминания о прерванном суициде, о явлении Рудры и о летящей в лицо грязной палубе баржи. Поежиться уже не тянуло, мурашки по спине не бегали, и лишь ощущалась изрядная неловкость, какая бывает, например, когда нижнему сфинктеру приспичит громко выпустить газ в людном месте. Тихонько выругавшись, Василий постарался выбросить из головы ненужные переживания, в чем не преуспел. Не выбрасывались они, хотя, впрочем, и не особо мешали. Их можно было отодвинуть в сторону. Голова работала прекрасно, мысли текли несколькими потоками сразу, иногда пересекаясь, но не смешиваясь и нисколько не конфликтуя друг с другом. В таком состоянии ума человек, бывает, пишет гениальную поэму или симфонию, доказывает головоломную теорему либо придумывает новый выдающийся способ облапошить ближнего.
Первым делом Василий осознал, что его пространство – это только его пространство, им самим созданное, лично для него предназначенное и не доступное для других кандидатов. Еще он понял, что не попал в эту комнату, а сам ее сотворил, и это понимание добавило ему бодрости. Вот, значит, как. Желаешь иметь личные апартаменты в виде роскошного дворца – пожалуйста. Только захоти, мысленно представь – и получи без подачи заявки и расписки в получении. Само собой, и без материальных затрат. Стало быть, подготовительной группы здесь нет, кое-какие способности Рудра дает кандидатам сразу. Оно и понятно: чтобы научиться плавать, волей-неволей приходится лезть в воду, и никто еще не научился ездить на велосипеде, не крутя педали.
Это какие же способности могут – нет, должны! – открыться впоследствии, если уже сейчас можно творить и творить! С легкостью создавать что захочется и так же легко уничтожать неудачное, начинать сызнова, добиваться максимального совершенства, и все это практически без мучений, без горькой усталости и самобичевания при упадке сил, без неслышных воплей: «Я не могу! Не могу! Я жалок, я ничтожество, я бездарь!»
Он изваял взглядом скульптурный портрет подлеца Жорки Климова и несколько минут измывался над ним, пока не получил помесь скунса с крокодилом, что полностью соответствовало общему представлению о Жорке, затем вернул статуе прежний облик, а рядом создал статую Наташки Головиной с непреклонным, а не жалким, как обычно, взглядом и плетью в руке. Заставить статуи двигаться оказалось чуть сложнее, но Василий справился и с этим. Наташка свирепо порола Жорку нагайкой, а тот вопил «уй-юй-юй-юй, я больше не буду!». Натешившись, Василий уничтожил квазиживые статуи и принялся размышлять, что бы еще сотворить. Среди прочих мыслей в голову пришла блистательная идея вылепить себе сексуальную рабыню, но эту идею Василий отодвинул на потом. Во-первых, за ним мог наблюдать Рудра, и не только наблюдать, но и войти без спроса. Он бог, ему можно. Во-вторых, гораздо проще было подавить в себе – конечно, временно! – всякое плотское влечение. В-третьих, пора было получить кое-какие ответы.
