Александр Игоревич Решовский
Корни
Случайная величина
Дома он смиренно протягивает мне дневник. Жара страшная, пойти бы на улицу и прилечь в тени, но таков ритуал – мы за столом, и я читаю. «Бегал по классу – разбил цветок. Научите брата аккуратности!» – красной ручкой в строке замечаний. Размашистая подпись изгибается в изобильных витках.
– Бегал? – спрашиваю.
– Бегал..
И на бегу же сорвав диск подсолнуха, покидает чью-то землю с огнем в руках. Щурясь, грызет семечки на берегу блестящей реки и бросает шелуху по течению. С тех пор, как нас осталось двое, он бегает. Кто я, чтобы мешать?
Перелистываю: «Обозвал одноклассника нецензурным словом».
– Ну и как ты его назвал?
– Ну это, – отцу бы он не сказал.
– Давай уже.
– На мэ.. – и мне не скажет.
– Мудаком, что ли?
Лыбится, услышав от меня это крепкое, с коньячными нотками, слово.
– Дальше смотреть? – спрашиваю.
– Не знаю.
Переворачиваю страницу и вижу красные волны курсива, пересекающие разворот:
«..в подобной ситуации, как ваша..»
«..приняв опекунство, вы обязаны контролировать..»
«..подобное поведение характерно..»
«..я понимаю, что..»
«..множественные прогулы и..»
«..нельзя игнорировать..»
«..буду вынуждена обратиться..»
«.. с уважением, А.Н»
А точка Н. Приехала месяц назад, с раскаленным дипломом, так сильно обжигающим белые ладони, и устроилась в школу. Говорят, чуть не упала в колодец, когда снимала ведро с крюка. Кто-то рядом был и подхватить успел, а так бы плюхнулась. Может, ей и стоило немного остудиться. Малой очень смеялся, когда рассказывал.
– Че ей надо? – спрашивает он, и в шутливом тоне нотки испуга.
Она хочет, чтобы я заставил тебя учиться и жить, а мне же хочется зарастать травой на пепелище. Наши интересы не совпадают. Не время еще. Беги, братец…
– Да хрен с ней, – говорю и громко схлопыпваю дневник у него перед носом.
– Ты, блин! – удивленно дернувшись, он отвесил мне трескучий подзатыльник, и скоро уже возник на другом краю поселка, где хилые, вечно-добрые псы смиренной паствой следовали за ним по пятам, подолгу ожидая, когда он насмотрится на какую-нибудь мелочь, вроде радужного пятна солярки в луже.
Надо пойти и поговорить с этой А.Н, пока не поздно. У школы, на краю клочка утоптанной земли, где на физкультуре стайкой пираний пацаны гоняют мяч, есть сбитая из пней и широкой доски лавка. На ней, записывая что-то в тетрадь, и сидела А.Н. Сбежавшая из города, она любит иногда работать на природе, и работает усердно. Работа – это все, что у нее есть. Представляюсь и, с ее позволения, присаживаюсь рядом. Она рада, что между нами «налаживается диалог» и подчеркнуто обращается на «Вы».
Смотрит в переносицу, уверенная, что всем деревенским надо смотреть в глаза. Понимаю, почему малой ее не любит. Ее лицо, мимика, голос, жестикуляция, все – соринка на глазу этих мест. Прекрасная соринка, что собирается здесь жить. На коленях раскрытая тетрадь, и ветер переворачивает страницы, полные алых, зеленых, и черных, как сажа, строк.
Интересно, если развязать узелки ее истерической подписи, приведет ли эта красная нить в ее пустой дом? Она пытается объяснить мне всю тяжесть положения. Я слушаю.