– Твоя кровать слишком широка для одного… слишком широка… слишком широка… Тебе в ней будет и холодно, и пусто, и страшно… страшно… страшно… Но я возражал:
– Кто же разделит ее со мной?
– Глупый вопрос! Отчего бы тебе не попросить об этом смугленькую Eudoxie? – шептали амуры.
– Eudoxie? Но она ведь не так уже молода…
– А ты разве так уж молод? Посмотри-ка на свои седые виски.
– Кроме того, кажется, она и не особенно блещет красотою.
– Пустяки. Это только кажется. Вглядись в нее как следует – она, в сущности, прехорошенькая девушка.
– Худа.
– Ну так что же? Почему ты знаешь? Может быть, ее худоба-то и говорит в пользу вашего будущего счастья.
– Но будет ли верна мне смугленькая Eudoxie? – волновался я, выдвигая последний, тревожный вопрос. – Ведь это качество так редко у женщин… Мы знаем, что почтенный Одиссей, вернувшись домой и переломав ноги молодым соблазнителям, не нашел у себя в семье никакой позорной прибыли… Но мы ничего не знаем о том, как целомудренная Пенелопа вела себя впоследствии под фирмой возвратившегося мужа! Без сомнения, и вы, господа амуры, не раз видели, что кровать-рококо оказывалась довольно широкой и для троих?
Но амуры смеялись и уверяли меня в противном. Десятки честных мужчин и женщин вкушали здесь счастье, и никогда измена не оскверняла этого штофного полога. Разве иначе имела бы твоя кровать такой почтенный, торжественный вид? Ну? Что же дальше говорить? Eudoxie стала моею женой. Определение судьбы совершилось, милостивый государь… Да-с… Это еще куда бы ни шло, что моя жена оказалась, при ближайшем рассмотрении, кривобокой. Но она сварлива, скупа, невежественна, глупа, боязлива. Наконец – страшно сказать – она мои старые драгоценные урны употребляет для домашних надобностей.