Александр Иванович Суханов
Переписчик
Теперь ты рассказываешь её дальше.
Часть 1 – “Перо и Тьма”
Глава 1 – Сосновый Бор
У меня всегда была странная привычка: покупать блокноты, которых никогда не заполнял. На полках – десятки. Обложки облупились, листы пожелтели, страницы пусты. Иронично, правда? Писатель, который боится писать. А ещё – боится тишины. Именно поэтому я и согласился на эту поездку.
Алина сказала: "Поехали. Там – чистый воздух, лес, тишина. Ты отдохнёшь, может, даже начнёшь писать снова."
Мы ехали молча. Поезд стучал колёсами по рельсам как будто в такт моим сомнениям. На столике дрожал пластиковый стаканчик с чаем в подстаканнике – старом, советском, с узорами, какими ещё пользовались в купе в детстве. Я смотрел в окно: за ним текла зима. Серая, глухая, как чужой сон.
Когда проводница прошептала, что наша станция следующая, я впервые за весь путь почувствовал – что-то не так. Как будто бы мы не едем вперёд, а возвращаемся назад. Но назад – куда?
Станция «Сосновый Бор» была не станцией, а деревянной платформой с одним одиноким фонарём. Фонарь моргал. Всё вокруг казалось выцветшим: лес – бесцветным, воздух – мёртвым. Небо низкое, как будто вот-вот лопнет от снега.
Алина первая ступила на снег. Её ботинок утонул в сугробе почти до щиколотки.
– Ну вот, приехали, – улыбнулась она.
Я вышел следом. Чем глубже я вдыхал этот воздух, тем сильнее казалось, что он… пустой. Без запаха. Без вкуса. Как будто воздух тут уже кем-то выдохнут.
– Где встречающий? – спросил я.
Алина только кивнула в сторону: по тропке к нам шёл мужчина в овчине, с лицом, застывшим в выражении «я вас предупреждал». Он не представился. Просто кивнул. Потом сказал:
– Дом на опушке. Воды нет, газ есть. В лес не ходить.
– Почему?
– А вы сами узнаете.
Он развернулся и ушёл обратно в чащу. Ни тебе ключей, ни инструкции. Дом – и всё.
Дом был старый, скрипучий, но ухоженный. Обои отсыревшие, на кухне – керосиновая лампа, резные стулья, массивный стол. На стене – картина: женщина в белом стоит у озера. Лицо не разглядеть, но от неё веяло… тоской. Я подошёл ближе, и вдруг заметил: под стеклом – едва заметные слова. Почти стерты. Я прочитал вслух:
"Тьма приходит не ночью. Она приходит, когда ты готов её впустить."
Меня передёрнуло.
Алина уже устроилась в спальне. Разложила свои фотоаппараты, достала фляжку с кофе, включила музыку на старом плеере. Я смотрел, как она двигается – уверенно, спокойно, с тем лёгким светом, которого мне давно не хватало. Она была моей якорной точкой. Моей magnum opus.
– Завтра сходим на озеро, – сказала она. – Я видела его по пути. Хочу поснимать лёд.
– Не стоит.
– Почему?
Я не знал, что ответить. Просто чувствовал – не стоит.
Я проснулся от холода. Комната погрузилась в ледяную темноту, как будто кто-то выдернул шнур из самого солнца. Печь не топилась. Звуки исчезли. Ни ветра, ни скрипа. Только я и мой собственный пульс в ушах.
Я позвал:
– Алина?
Тишина.
Встал. Пошёл по дому. Дверь была открыта.
Она ушла.
Снаружи – только лес. Огромный, неподвижный, слепой. Следы – одинокая дорожка в снегу, исчезающая за поворотом. Я надел куртку, схватил первый попавшийся фонарь – старый, пыльный – и пошёл. Шаги в снегу казались слишком громкими. Воздух снова стал безвкусным.
Я шёл. Кричал. Падал. Поднимался.
И вдруг – на пне у дороги – лист бумаги. Пожелтевший, смятый. На нём – мой почерк.
"Когда она исчезнет, он пойдёт за ней. Но он ещё не знает, что идёт не по её следу, а по чужому сценарию. По сюжету, который сам и не написал. Пока что."
Я стоял посреди леса. В руке – мой текст, которого я не помнил. Лес – живой. Фонарь дрожал. Сердце стучало в висках. Где ты, Алина?
И почему я чувствую, что за каждым деревом – кто-то есть?..
Глава 2 – Письмо в белом снегу
Снег под ногами хрустел, будто не просто ломался, а сопротивлялся. В каждом шаге чувствовалось, как лес не хочет пускать дальше. Он будто знал – я чужой. Не просто чужой – враг.
Фонарь дрожал в руке. Луч слабо скользил по стволам сосен, как будто сам боялся заглядывать вглубь. В этом свете деревья казались живыми, точно наблюдали. Где-то вдалеке закричала птица – или то был крик человека? Эхо быстро растворилось в белом воздухе.
Алина. Я повторял её имя, будто заклинание. Вслух, шёпотом. Чтобы не забыть, ради кого я иду. Чтобы не сойти с ума.
Через какое-то время я наткнулся на вторую записку.
Она лежала под тонкой коркой льда, аккуратно прижатая к стволу дерева. Бумага опять моя. Мой почерк. Но я этого не писал. Ни слова. Ни строчки.
"Он будет искать её до конца.
Но лес не даст ему лёгкой дороги.
В каждом повороте – тень.
В каждом шаге – эхо.
И где кончается лес, там начинается она – Тьма."
Я не знаю, как долго стоял там, глядя в эти слова. Снег медленно укрывал мои ботинки. Фонарь трещал, как будто садился. Вокруг будто сгущалась… тишина. Не просто отсутствие звука – намеренное молчание. Как в студии, где гаснет "REC", и ты остаёшься один.
Потом – шорох. Я обернулся.
Никого.
Но я знал – что-то есть. Не кто-то – что-то. Это ощущение, знакомое каждому, кто хоть раз в жизни чувствовал, как кто-то стоит за спиной, хотя комната пуста. Только теперь это было… больше, глубже. Противоестественно.
И тут, впервые, я услышал голос.
– Алексей…
Тихий. Женский. Знакомый.
Это была Алина. Я узнал бы её голос даже сквозь шторм, даже сквозь вечность.
– Алексей… сюда…
Звук шёл справа. Откуда-то из-за плотной стены деревьев. Я метнулся туда, ломая ветки, увязая в снегу. Фонарь бился о ветки, вырывался из руки. Ослеплённый светом, я почти не видел дороги – просто шёл, как зверь, как проклятый.
И вышел на поляну.
Посреди неё стоял… дом.
Одинокий, перекошенный, будто вырос из земли, как гриб после дождя. Крыша – провалена. Дверь – на распашку. Ни дыма, ни огня, ни звука. Только я… и она.
Алина стояла у крыльца. В белом. Без куртки. Волосы – растрёпаны. Кожа – почти прозрачная. Глаза…
Я не могу объяснить. В них была пустота. Не пустота страха или боли. А полная, бескрайняя пустота – как у вещей, которые забыли, зачем были живыми.
– Алина?! – я шагнул вперёд.
Она не ответила. Только медленно повернулась – и вошла в дом.
Я бросился за ней. На пороге дверь сама захлопнулась за моей спиной. Фонарь выпал из рук и прокатился по полу.
И тут я понял: я не один.
Дом внутри был не домом. Он был… чужим. В нём не было ни логики, ни формы. Комнаты гнулись, как шрамы, лестницы вели в темноту, а окна смотрели туда, где ничего нет.
Пыль висела в воздухе, как дым. Стены были покрыты текстом. Не обоями – именно текстом. Ручкой. Мелко, плотно. Всё – мой почерк.
Я читал.
"Он вошёл, и дверь за ним закрылась.
Здесь нет времени.
Здесь всё пишется заново.
Он ищет её, но найдёт себя."
И тогда я услышал второй голос.
Мужской. Хриплый, едкий, как ржавчина. Словно металл скребёт по стеклу.
– Привет, писатель. Давненько ты не писал, да?
Я обернулся.
Из угла выходил силуэт. Тот самый. Автостопщик из сна. Из книги. Из кошмара.
На нём был тёмный плащ, лицо скрыто капюшоном. Но в руке – топор. Свежее, блестящее лезвие. И кровавый капель.
– Пора, братец. Пора платить по счетам.
Я не стал ждать. Бросился прочь. Слепо, в панике. Дом дрожал. Словно сам пытался удержать меня. Пол проваливался, стены гнулись.
Я нашёл лестницу. Схватил фонарь.
Выбежал в ночь.
И вдруг – снова лес. Снова тьма.
Но позади, в дверях, он стоял. Улыбался. И шептал:
– Теперь ты часть этой книги. До конца.
Глава 3 – Зеркальный колодец
Я не помню, как снова оказался в лесу.
Ноги вели сами. Хруст снега стал тише. Как будто я больше не наступал на него, а просто… скользил. Времени не было. Фонарь тускнел, но не гас. Его свет казался последней границей между мной и чем-то, что с каждой минутой становилось всё ближе.
Он следовал за мной. Не спеша. Как зверь, который уже наелся, но всё равно идёт за добычей – просто чтобы насладиться её страхом.
Я оглянулся.
Позади – тьма. Настоящая. Живая. В ней двигались формы. Они шевелились не по-человечески, не по-звериному. Как мысли в голове, которые не твои. Я почувствовал, как что-то холодное скользнуло рядом с шеей – как будто Тьма… обнюхивала меня.
Фонарь мигнул.
Я остановился.
Впереди, среди сосен, что-то светилось. Не светом, нет – отражением.
Круглая, каменная кладка. Полузасыпанная снегом. Труба в землю. Колодец.
Он не должен был быть здесь. Я знал каждый элемент этого леса по картам, по гугл-мапсу, по памяти хозяина дома, который коротко сказал – «ничего нет».
Но он был. Как будто всплыл.
Колодец.
Старый. С кованой чугунной оградкой. Рядом – деревянная ручка с верёвкой, из которой давно исчезло ведро. И в его глубине – вода. Чёрная, как нефть. Идеально гладкая.
Я шагнул ближе. Фонарь дрожал в руке.
И я увидел отражение.
Себя.
Но не как в зеркале. Не одновременно. Я стоял над колодцем – и видел, как я поднимаю голову изнутри, как будто второй я – живёт в воде. Лицо – то же. Но черты чуть… искажённые. Усталые. Глубокие морщины. И глаза – совершенно иные.
Холодные. Без мыслей.
Как у кого-то, кто видел всю книгу до конца. И не смог ничего изменить.
– Алина, – выдохнул я.
И отражение улыбнулось.
Не я. Не так. Слишком… неправильно.
– Она не твоя, – сказал он.
И в тот же миг из воды что-то рванулось вверх. Рука. Бледная, костлявая. Схватила меня за ворот куртки и потянула вниз. Я закричал – сорвался – фонарь полетел в сторону, я барахтался в снегу. Воздух в лёгких сгорел. Руки дрожали.
Я оттолкнулся, отполз, в панике, захлёбываясь криками.
Когда я снова посмотрел на колодец – он был пуст. Только лёд. Ни воды. Ни отражения. Ни следов руки.
Только шёпот. Едва слышный, но разборчивый, точно звучащий внутри черепа.
"Ты впустил её.
Она с тобой.
Ты писал её.
Теперь – она пишет тебя."
Я плёлся обратно, как пьяный. Ноги не слушались. Фонарь погас. Его свет не нужен был – я уже видел во тьме. Внутри. Она была во мне. Где-то глубоко – между рёбрами, за сердцем. Я чувствовал, как она меняет меня. Не быстро, нет. Медленно. С любовью. Как редактор, правящий каждую строчку. Строчку моей жизни.
Я не знал, где был. Лес менял форму. Деревья становились ближе, выше. Снег теперь падал вверх, а не вниз. Я больше не шёл, я вспоминал, что шёл. Память стала зыбкой, как вода в колодце.
И тогда я увидел её.
Алина.
Стояла на тропинке, между двух сосен. Вся в белом. Волосы развевались, хотя не было ветра. Глаза смотрели сквозь меня. Лицо… такое родное. Такое далёкое.
– Алексей, – сказала она. – Домой нельзя. Теперь только дальше.
– Ты… ты жива?
– Я написана.
И исчезла.
Я закричал. Не как человек. Не как зверь. Как страница, которую рвут на части.
Снег с неба больше не падал. Он шёл вверх. Словно весь мир начал разворачиваться.
А в руке у меня был новый лист бумаги.
Я не помнил, как он туда попал. Но он был.
И я узнал почерк. Почерк Алины.
"Если ты читаешь это – я ещё рядом.
Но ты должен дойти до станции.
Там будет комната, запертая дверь, и под ней – свет.
Там всё началось.
Там ты сможешь вспомнить, кто ты.
Только не забывай:
Тьма читает вместе с тобой."
Глава 4 – Станция
Дорога к станции не была дорогой.
Скорее – воспоминанием о ней. Обрывком сна. Как будто кто-то, когда-то, нарисовал её углём на белой простыне, а теперь дождь смыл почти всё, кроме самых чётких изгибов.
Сосны отступили. Лес стал реже. Под ногами вместо снега появился лёд, потрескавшийся, скользкий. Где-то вдали – гул. Ни то ветер, ни то… поезд.
Я не помнил, как давно ушёл из дома. Время тут было другим. Никаким.
Иногда казалось, что всё это – просто затянувшийся сон. Что я сейчас проснусь, рядом будет Алина, окно приоткрыто, воздух холодный – но настоящий. С чайником на плите и запахом сигарет с балкона.
А потом я вспоминал – я не сплю. Это всё наяву. Только наяву, где вещи пишутся, а не происходят.
Станция стояла, как памятник.
Одинокое здание из кирпича, частично облупившегося, с надписью «СОСНОВЫЙ БОР» в старых металлических буквах.
Перрон занесён снегом. Часы остановились на 03:16. Лампочка у двери моргала, но не гасла. Тот самый жёлтый свет, как у глаз старой собаки. Усталый, но живой.
Я подошёл к двери. Она была закрыта. Замок – старый, железный, ржавый. Под дверью – тонкая полоска света.
Точно как в записке.
Я постучал. Ответа не было.
Снег усилился. С неба сыпались не просто хлопья, а тяжёлые белые сгустки, как если бы кто-то сверху рвал вату. Я снова постучал.
– Алина? – голос сорвался, хрипел.
И тут я услышал писк радиостанции. Едва различимый. Как в детстве, когда ловил сигналы дальнобойщиков на старом приёмнике.
– Приём… если ты слышишь…
– Станция 3… код 16…
– Она рядом…
Слова шли вперемешку с шумом. Мешались с голосами. Среди них – один отчётливо выделялся. Женский. И знакомый.
– Алексей, если ты читаешь – я знаю, ты слышишь.
– Всё… здесь не случайно.
– Помни, ты писал про поезд, помни про аварийный вход, про…
Шум. Треск.
Связь оборвалась.
Я обошёл здание. Сзади была дверь – полураскрытая. Вела в старый склад, где пахло соляркой, мокрыми досками и чем-то, чего не должно было быть в этом мире.
Шаг за порог – и я оказался в темноте. Фонарь снова трещал. Не хотел светить. Я шёл вслепую, рукой щупая стены. И вдруг – свет впереди.
Не лампа. Экран.
Проекционный экран. Как в школе, когда показывали диафильмы. Только на нём – не сказка.
На нём – я.
Сижу за столом. Пишу. В этом же помещении. Те же стены. Те же ящики. Камера стоит где-то рядом, но я её не вижу.
Я смотрю на экран – и на себя.
А потом… я поднимаю глаза и смотрю прямо в камеру.
И говорю:
– Если ты это видишь, значит, ты снова здесь.
Я остолбенел. Голос мой. Но лицо… чуть старше.
Он продолжает:
– Меня зовут Алексей Векшин. Я писатель. Или был.
– Я не знаю, сколько ты здесь. Но ты читаешь то, что писал я.
– Значит, у тебя есть шанс.
Он берёт лист бумаги. Показывает в камеру. На нём – карта. Станция, колодец, дом. И… озеро.
– Тебе нужно туда. Всё началось у воды. И закончится там.
– Но будь осторожен. Тьма не просто следит. Она – читает. Она редактирует.
– Не верь глазам. Не верь себе. И… если увидишь Алину – спроси у неё, что мы забыли в Питере зимой восемь лет назад.
– Если она не помнит – это не она.
Экран вспыхнул и погас.
Темнота стала гуще.
Я вышел наружу.
Снег закончился. Лес снова стоял молча.
Я держал карту – настоящую. В руке. Не мираж.
И на ней – путь. Через лес, мимо колодца, к озеру, названному «Вороново».
Где всё и началось.
И где, возможно, ещё можно всё исправить.
Глава 5 – Озеро Вороново
Я не думал, что дойду.
Честно.
Карта горела в руке – не от жара, а от веса. Бумага пахла копиркой и страхом. Там, где была нарисована точка «Озеро Вороново», стояло чёрное пятно. Оно не напоминало чернила. Скорее – кровь. Слишком тёмная. Слишком живая.
Я шёл долго. Лес снова стал плотным, как тесто. Дышать приходилось рвано, будто воздух протекал через фильтр. Деревья сдвигались, как сцены в театре, стоило отвернуться.
Однажды я обернулся – и увидел, как тропинка, по которой пришёл, исчезла. Просто исчезла.
Будто её не было вовсе.
Будто я не шёл – а думал, что шёл.
Но я всё-таки вышел.
На берегу.
Озеро.
Огромное. Чёрное, как нефть. Ни одной льдинки. Ни ряби. Зеркало. Оно не отражало небо. Оно поглощало его.
Смотрелось не как вода, а как провал. Как шрам в мире.
На другом берегу – какие-то постройки. Полуразрушенная электростанция. Длинная вышка. И старый пирс, ведущий вглубь. Его доски были покрыты инеем, но не обломаны.
Я подошёл.
Каждый шаг скрипел.
Каждый скрип отдавался эхом не в ушах, а в груди.
В конце пирса стояла машинка для письма.
Старая, чёрная. «Ятрань» или «Олимпия» – не важно.
На ней лежала страница.
Одна. Пожелтевшая.
Слова – свежие. Как будто напечатаны только что.
Я прочёл.
"Он пришёл.
Он у воды.
Здесь он писал первую строчку.
Здесь он должен закончить.
Но озеро – не просто вода.
Это дверь.
Открытая.
И кто-то уже вошёл."
Я почувствовал, как позади хрустнул лёд.
Медленно обернулся.
На берегу стояла Алина.
Всё так же – в белом. Без куртки.
Глаза её светились. Не светом. Внутренним… отсутствием.
– Алексей, – сказала она. – Пора.
– Что здесь происходит? – голос сорвался. – Ты… ты умерла?
Она покачала головой.
– Нет. Я… написана.
– Кто это сделал?
– Ты.
Тишина. Озеро дрожало.
Машинка клацнула. Без чьей-либо руки. На ней – новая строка.
"Он отвергнет её.
Он не поверит.
И тогда она покажет истину."
Алина шагнула вперёд. Слишком быстро.
Я отпрянул. Фонарь – мёртв. Ночь – живая.
Она подняла руку – и вокруг всё исчезло.
Я очнулся под водой.
Вода не была холодной. Она была пустой. Без вкуса. Без давления. Я мог дышать. Но не чувствовал лёгких.
Я был не в воде. Я был в тексте.
И передо мной – он.
Тот самый.
Автостопщик.
Теперь лицо его видно полностью. Моё лицо. Только старше. Только съеденное изнутри.
Тени в его глазах шевелились, как чернила.
– Ну, здравствуй, писатель, – сказал он. – Пришёл заканчивать?
Я не мог говорить. Но мысленно – кричал.
– Кто ты?!
Он усмехнулся.
– Я – ты, которого ты не стал.
– Я – автор, которого ты боялся.
– Я – правда, от которой ты бежал всё это время.
– Помнишь? Ты писал книгу про человека, который сталкивается с Тьмой. Только ты не решился её закончить.
– Так Тьма закончила тебя.
Он поднял руку. И в ней – не топор.
Перо. С гусиным наконечником. Чернильное.
Он протянул его мне.
– Пиши, братец.
– Но знай: всё, что ты напишешь – станет правдой.
– И каждый абзац будет отнимать у тебя часть реального.
– А если я откажусь?
– Тогда пиши конец своей жизни.
– Вот прямо тут.
– Одним предложением.
Я взял перо.
Рука дрожала.
Вода вокруг – темнела.
И я начал.
"Он знал, что не выберется. Но если кто-то когда-то найдёт эти страницы – может быть, они поймут. Может быть… они продолжат."
Я написал.
И всё вокруг – вспыхнуло.
Я пришёл в себя… в доме.
В том самом.
Снова в кресле. Снова камин. Снова чай.
На полу – красная шапка Алины.
На столе – машинка.
И на ней – новый лист.
Глава 6 – Рукопись
Камин потрескивал.
Я не чувствовал рук. Ни пальцев, ни запястий. Они будто стали частью бумаги – остались в словах. В чернилах.
В комнате пахло гарью и морозом, но огонь был живой. Он согревал.
На коленях лежал лист. Бумага была слегка влажной – будто её только что вытащили из-под подушки у мёртвого моряка.
Но текст был чёткий. Свежий.
Я не помнил, как оказался здесь.
Я только знал: я вернулся. Или, может быть… меня вернули.
На листе было всего три слова:
"Ты продолжаешь писать."
Я поднялся с кресла.
Дом был тот же, но другой. Как будто кто-то сдвинул предметы на миллиметр – совсем чуть-чуть, но ты всё равно чувствуешь, что всё не так.
Кухня – пуста.
Окна – занавешены.
За дверью – тишина.
Я вышел.
Утро.
Свет впервые выглядел настоящим.
Солнце не светило – оно просто было. Низкое, бледное. Как старик, который тихо наблюдает за тем, как дети играют на кладбище.
Я пошёл вдоль леса, по уже знакомой тропе. Снег здесь был нетронут. Как будто ни один шаг не был сделан. Ни мной. Ни кем-либо другим.
Но я знал – я был здесь.
Всё это уже происходило.
Каждый поворот. Каждое дерево. Всё – как фрагмент из моей головы, спроецированный в мир.
И я понял:
Дом…
Колодец…
Озеро…
Это не локации.
Это главы.
Я шёл по книге. По собственной.
Глава за главой. Только теперь – я не автор.
Я – персонаж.
Тот, кто ищет, как выбраться между строк.
Станция снова встретила меня тишиной.
Но внутри было кое-что новое.
На стене, у окна, появилась доска объявлений. Ржавая, старая. Но один лист выделялся. Свежий. Аккуратно приколотый кнопкой.
Я подошёл ближе.
Распечатка. Текст. Из газеты, кажется.
"Питерская студентка Роза Мельникова заявила о странных совпадениях между манускриптом писателя Алексея Векшина и серией исчезновений в Карелии. Её заявление вызвало волну откликов среди других читателей, утверждающих, что 'ощущают себя героями недописанного романа'…"
Ни имени редакции. Ни даты. Только текст.
Как послание.
Роза.
Имя, несущее свет. Как лампочка в сыром коридоре.
Я не знал её.
Но она знала меня.
И это значило одно – книга ещё не закончена.
Я поднялся на чердак станции.
Там, среди старых ящиков и паутины, стоял стол. На нём – печатная машинка.
Та же.
Но теперь она печатала сама.
Каждые несколько секунд – клац – и на бумаге появлялось слово.
"…он знал, что где-то там, в городе, среди чужих лиц, есть кто-то, кто слышит его слова…"
"…она не помнит, откуда знает его имя…"
"…но чувствует, что они связаны…"
"…и если она найдёт последний лист – он может вернуться."
Я стоял, как вкопанный.
Это был спасательный круг. Но не мне.
Ей.
В ту ночь я снова писал. Не потому, что хотел. А потому, что надо было. Потому что чувствовал, как где-то в другой части страны, в другой жизни, кто-то открывает мою книгу.
Переворачивает страницу.
И шёпотом говорит:
– Я… помню это.
Я не знал её.
Но знал, что она найдёт меня.
И тогда всё изменится.