Александр Капков
На излом клинка. Книга первая
3. Без маски
В день, когда мне нужно было заменять виконта на балу, в театре разучивали новую пьесу. Она принадлежала перу модного в последнее время парижского автора, пишущего под именем Анри Дефорж, и была прислана оттуда совсем недавно. Хотя большинство его пьес не проживали больше одного сезона, господин Бургони, стремясь из всего извлекать прибыль, включал некоторые в репертуар своего театра. Эта называлась «Вознаграждённая добродетель» и слезливо повествовала о мытарствах одной бедной сиротки и об осаждающих её соблазнах. Истины ради, скажу, что в ней присутствовали две-три сильных сцены, могущие иметь успех у публики, но в целом она была откровенно слаба. И всё же новизна и некий парижский флёр, а тем более дешевизна постановки делали пьесу желательной для нашего хозяина. Репетицию назначили на десять часов утра, но началась она значительно позже, как, впрочем, и всегда. Сегодня задержка была вызвана распределением ролей, вызвавшим склоку между Соланж и наступающей ей на пятки Джульеттой Паратти, двадцатилетней актрисой итальянского происхождения, которой покровительствовал сам Бургони. И не удивительно, «итальяночка» была одинаково хороша, в чьей бы постели не находилась. Последний месяц она согревала её для некого тайного покровителя, как в своё время делала это для старины Жерома. Обе актрисы очень хотели играть сиротку, но победила Соланж, которая имела «постельного» заступника в более высоких сферах. По слухам ей симпатизировал сам интендант, мрачный, украшенный подагрой тип, считавший хорошим тоном иметь в любовницах актрису. Мне же на этот раз досталось роль соблазнителя, небольшая и очень мерзкая. Зато в ней было что играть, и я не стал отказываться. Да и надо добавить, что мысли мои блуждали вдалеке от театральных дел, вечером мне предстояло сыграть куда более серьёзную роль. Не то чтобы я боялся, нет, скорее меня одолевало вполне понятное беспокойство, не давая сил сосредоточиться ни на пьесе, ни на спорах вокруг неё. Хорошо ещё, что Клодетта надулась на меня и потому не вилась рядом как обычно. Безучастный ко всему стоял я за кулисами, пока медвежий рёв дядюшки Бургони не заставил меня встрепенуться и поспешить на сцену.
– Антуан! Что ты копаешься, бездельник. Уже твой выход!
– Я здесь, здесь, – успокоил я его и принялся громко читать слова роли, краем глаза наблюдая, как свекольный цвет сходит с лица мэтра. Бургони никогда долго не сердился на меня и относился мягче, чем к другим из-за моего отца.
Когда-то давно, во времена их молодости, они вместе колесили по стране с бродячей труппой и были большими друзьями. Я ведь происхожу из потомственной актёрской семьи. Этим ремеслом занимался ещё мой дед, ушедший в пятнадцать лет из родной деревни с повозкой комедиантов, спасаясь от чумы, умертвившей всю его семью. И мой отец провёл всю жизнь на подмостках, только умер он не на сцене, как великий Мольер, а при более прозаических обстоятельствах. Его унесла сильнейшая простуда, когда мне было девятнадцать. Матери своей я не знал вовсе, так как оказался нежелательным результатом тайной любовной связи моего отца и одной знатной дамы, чью тайну он так и унёс с собой в могилу.
По скупому рассказу отца, меня доставили к нему под покровом ночи, в колыбели с двумя кошельками по бокам, набитыми золотом. Как он сам мне признавался, тогда мое появление повергло его в ужас. Бродячий актер, перекати-поле, и вдруг новорожденный ребенок, которого надо кормить и обихаживать. Было от чего потерять голову, особенно если тебе нет и тридцати. Но что было делать? Он нанял кормилицу, а в няньках у меня была вся женская часть их труппы. Меня, бывало, передавали из рук в руки во время спектакля, так что я вырос за кулисами в прямом смысле этого слова. Никто в труппе не знал, чей это ребенок. Отец сам пустил слух, что моя мать цыганка, бросать детей было у этого племени в заводе.
Отец женился через два года после моего рождения, скорее всего для того, чтобы создать для меня хоть какое-то подобие семейного уюта. Его избранницей стала актриса его же театра. Вот так вышло, что мамой я называл мачеху, женщину добрую и весёлую, относившуюся ко мне с любовью и добротой. Она рассказывала сказки, потом читала наизусть пьесы, которые я запоминал и мог произносить целые монологи, даже не понимая их содержания. Я очень к ней привязался. Но, когда мне было семь, она умерла при тяжёлых родах вместе с новорождённым, и я оплакивал её как родную мать. Больше отец не женился, решив, что хватит испытывать судьбу. Много позже я стал приставать к нему с вопросами о моей настоящей матери. Он лишь сказал, что она была замужем и не могла оставить меня себе. Сам я смутно помню, что года в три-четыре меня привели раз к женщине, сидевшей в красивой карете, которая прижала меня к себе, долго целовала и плакала. А потом дала огромную корзину со сладостями и на дне ее я нашел часы, богато украшенные золотом и серебром. Да, я был бастардом, и в моих жилах текла дворянская кровь. Но если отцы еще имели возможность при желании признать своих внебрачных детей, то матерям такой путь был заказан.
Уже позже, научившись читать, я прочитал выгравированную на часах надпись: «Бедному брошенному ребёнку с мольбой о прощении». Вот так получилось, что кроме часов, от матери у меня не осталось ничего. А нет, вру! Еще она подарила мне природное изящество, тонкую кость, черные глаза и то, что называют породой. В детстве взрослые доводили меня шутками, что я не мою глаз, оттого они такие черные. Зато, когда я вырос, мало кто из женского пола мог остаться к ним равнодушным. От отца же я взял природную крепость и силу, способность к различного рода физическим упражнениям, а также характер и неусидчивость, не могу долго сидеть на одном месте.
Большую часть денег отец сумел сохранить, чтобы в будущем дать мне образование в коллеже иезуитов. Я провёл в нём пять лет, обучаясь латыни, языкам, математике и истории. Сейчас, когда прошло всего три года, как орден изгнали из Франции, я стараюсь реже упоминать, в чьих стенах получил образование.
В шестнадцать лет отец отправил меня в Орлеан, учиться в тамошнем университете на факультете права. Увы, я продержался лишь четыре семестра, был выдворен вон и явился к отцу. Напрасно тот старался склонить меня к какому-нибудь другому более уважаемому и доходному ремеслу. Театр был моим домом, я в нём вырос и ничего иного для себя не желал. И тогда он стал учить меня всему, что знал сам. К тому времени он имел свою труппу, но не был владельцем театра как Бургони, а только наемным антрепренером. Так я стал актером его труппы и был полностью счастлив, пока сильнейшая простуда не свалила моего отца в постель, с которой он уже не поднялся.
Отец обучил меня самым разнообразным трюкам и приёмам, которые знал, кроме одного: не научил как притягивать деньги, потому что и сам этого не умел. После его смерти наследовать пришлось в основном одни долги. Его домика и скромного имущества едва хватило на их уплату. Оставаться в труппе я не хотел, всё напоминало об отце, и потому направил свои стопы в Париж, где быстро растратив остатки наследства, подвизался на сцене одного из бульварных театров. Возможно, я стал бы через время преуспевающим столичным актером, кабы не ввязался в историю, которая дорого мне обошлась. Из-за того, что я вызвал гнев одного из властей предержащих, мне срочно понадобилось переменить род занятий. Армия нашего короля и стала тем стогом сена, где смогла спрятаться такая маленькая иголка, как бедный актер. Сделать это оказалось легко. Шла война, и Париж был наводнен вербовщиками. Я подписал контракт и вступил в Лотарингский королевский драгунский полк. Не прошло и месяца, как я маршировал в строю и рубил саблей глиняные головы. А дальше мой путь лежал в Германию, ставшей, как и в прежние войны, многострадальной ареной сражений. Пусть и не сразу, но я освоил воинское ремесло и счастливо избежал смерти и ранений. Через время меня сделали эскадронным писарем. И я не скажу, что военная служба не пришлась мне по нраву. Но тянуть лямку, зная, что самое большее на что я могу надеяться, это стать сержантом – не для меня. Да, бывали и исключения, когда кто-то выходил в офицеры из нижних чинов. Все же случалось такое столь редко, что я бы не поставил на подобное развитие событий даже грош. К тому же и война подходила к концу. А ведь чем мои командиры отличались от меня? Некоторые были гораздо хуже образованы и ни черта не смыслили в военном деле. Тем не менее они командовали мной только потому, что были дворянами. Какая несправедливость! Вот почему, отслужив обязательный срок три года назад, я распрощался с армией и было вернулся в Париж. Увы, пяти лет оказалось достаточно, чтобы я был позабыт, не только врагами, но и друзьями. Мои попытки устроиться в театр без протекции и денег к успеху не привели, уж больно много находилось желающих.
Тогда я решил, что коль столичная сцена для меня закрыта, то остается провинция. Какое-то время я переезжал из города в город, покуда не появился здесь, изрядно поиздержавшийся, в потрёпанном драгунском мундире и с несколькими су в кармане. Тут-то дядюшка Жером и взял меня под своё крыло. Сначала в труппе меня встретили в штыки именно по этой причине. Никто не любит, когда ближнему везёт больше, чем ему. Но я не ябедничал, никого не обижал, и постепенно отношение ко мне переменилось. Приобретя, если не друзей, то добрых приятелей в лице собратьев по ремеслу, я жил в своё удовольствие и играл самые разные роли, не ограничиваясь рамками одного амплуа.
– Совсем неплохо, – пробурчал Бургони, выслушав мой монолог.
– Теперь, Жильбер. Да где его черти носят? – снова заорал он, размахивая бумагами с текстом. Стиль нашего антрепренера отличался бурной жестикуляцией и надсадным криком. Погоняя им занятых в пьесе актёров, он добивался слаженности и чёткости в исполнении ролей. О, ему было трудно угодить, мэтру Бургони, он метал громы будто Юпитер, только что молниями не пепелил. И сейчас он угомонился лишь к трём часам пополудни, и распустил нас до следующего утра, так как сегодня спектакля не было.
Однако, меня он остановил и позвал в свой кабинет, располагавшийся за сценой. Я пошёл за ним, теряясь в догадках. Отперев большим ключом дверь, мэтр пропустил меня внутрь и плотно прикрыл её за собой, подчёркивая этим, что наш разговор не для чужих ушей. Словно распаляя моё любопытство, он, не торопясь, открыл шкафчик, стоявший в углу комнаты, достал оттуда стеклянный графинчик с жженым вином6 и два оловянных стаканчика, налил их доверху и, протянув один мне, сказал:
– Выпьем, мальчуган, за эти часы у меня сильно пересохло в горле.
Одним стаканом не обошлось, и только после второго он перешёл к сути.
– Я буду откровенен с тобой, Антуан, ведь ты мне как сын. Поверь мне, ты прекрасный актёр и давно перерос и наш театр, и наш город. В тебе есть дар делать чужие слова своими, наделять их искренностью и страстью. Да, знаю, ты бредишь Парижем. Хорошо, тогда почему бы для начала не добиться громкого успеха здесь, в провинции? Стать знаменитым по-настоящему, чтобы одно твоё имя собирало полные залы и давало сборы. Вот тогда можно будет и в Париж. Да за тебя там будут биться насмерть! Ты сможешь сам выбирать ангажемент. Каково?
Он помолчал, дабы я смог лучше представить себе нарисованные им радужные перспективы. Я представил. И он тотчас вылил на меня ушат холодной воды.
– А что делаешь ты? Водишь компании с повесами и шлюхами, шляешься по кабакам и притонам, заводишь любовниц-дворянок. А это плохо кончится, когда-нибудь тебе переломают все кости или убьют.
– Дядюшка Жером, никак вы собрались читать мне нравоучения? Остановитесь, прошу, вы опоздали лет этак на десять!
Да, видно, Клодетта успела нажаловаться и рассказать о записке, иначе, откуда столько пыла?
– Упаси меня Бог от нотаций, Антуан! Я не стал бы заводить этот разговор, не будь одного обстоятельства. Ты, может и не желая того, вскружил голову моей Кло. Девочка влюблена в тебя по уши. Уж ты мне поверь, я женскую натуру хорошо знаю!
– Дядюшка, даю вам слово, что никак не обижу вашу дочь и считаю своей сестрой. Вы можете быть в этом уверены!
– Ну не хочешь ты меня понять, – в огорчении хлопнул себя по коленке мэтр.
– Я не о том с тобой говорю! Я-то в тебе не сомневаюсь. Просто считаю, что тебе, Антуан, надо остепениться, повзрослеть и жениться!
– На ком жениться? – не сообразил я.
– На Кло, чёрт тебя дери, – вспылил мэтр.
– Не изображай из себя большего дурака, чем ты есть, Антуан! Короче, если ты женишься на Клодетте, дам за ней хорошее приданное, сделаю тебя своим преемником, мне ведь уже скоро будет пятьдесят два, смерть не за горами.
Тут дядюшка лукавил, его здоровья хватило бы на троих. Высокий и крепко сбитый, не имея ни одного седого волоса, он казался намного моложе своих лет. И, глядя на него, я не мог сдержать улыбку, чем разозлил ещё больше.
– Нечего тебе ухмыляться, знаешь, как говорят: «Сегодня ты здоров и крут, а завтра на погост снесут». Да и не в здоровье дело, просто подумай хорошенько и реши, как тебе поступить.
– А просто так все оставить нельзя?
– Ты, что? Не хочешь жениться? Не может быть, чтобы моя девочка тебе не подошла. Я ведь столько сил и средств на нее положил. Обучил в пансионе, как знатную госпожу. А какая она красавица, вся в покойницу мать. И разумница! Если она тебе не пара, тогда кто? Неужели ты мечтаешь о дворянке? Не забывай, мальчик, кто ты есть. Я человек прямой, говорю, что думаю. Выбрось эти бредни из головы. Да, да, бредни! Про свое благородное происхождение, про богатых и знатных родственников и прочее. Даже если и так? Кто ты? Бастард! Незаконнорожденный, проще – ублюдок. Кому ты нужен? А?
Жером опустошил бутылку, разлив вино по стаканам. Эко, как его проняло! Так он со мной ни разу не разговаривал. Значит, ублюдок?
На этот раз я выпил вино как воду, таким безвкусным оно мне показалось.
– В общем так, Антуан, даю тебе неделю сроку, а там или женись, или…
Он не договорил, но и так было ясно – котомку на плечо и в путь. Как бы ни относился ко мне добрейший мэтр, отцовская любовь к дочери пересилит. Не хочешь осчастливить малышку, катись отсюда, нечего глаза мозолить. А может правда – жениться? Завести семью и стать уважаемым буржуа?
– Надо подумать, – сказал я.
– Думай, – согласился мэтр. – Крепко думай! Я уверен, что ты не захочешь разочаровать своего доброго дядюшку Жерома!
4. Под маской
Вернувшись в гостиницу, я, не останавливаясь поболтать с мадам Берру, как делал обычно, сразу прошёл в свою комнату и, сняв плащ, как был одетый, завалился на постель. Мне действительно надо было поразмыслить над словами почтенного мэтра. Видно, что его разобрало всерьез, и полумерами тут не обойтись. Нужно было решать, что делать дальше. Нет, я понимал, что женитьба дело хорошее, но в ближайшие мои планы она не входила. И то, что меня к ней мягко, а все же принуждали, мне совсем не нравилось. Клодетта – хорошая девушка, лучшей жены мне и не сыскать, но я ее не любил. Да, да, знаю, что вы скажете: мол, стерпится-слюбится. Может и так. Однако мне желательно вступить в брак попозже, лет через пять-шесть, тогда и о приданном будет время подумать. А согласится ли ждать столько времени Клодетта? Боюсь, что нет. Да и дядюшка Жером хорош, пристал с ножом к горлу, женись и все! И ведь знал об истории моего появления на свет, но молчал, а тут раз и я, оказывается, рвусь в высшее общество! Каково? Нет, здесь он ошибался. Никуда я не рвался, а если дворянки сами желали забраться ко мне в постель, то не я – первый, не я – последний. В общем и целом, я ничего не хотел менять в своей жизни и склонялся к тому, что мне очень пригодятся деньги, которые обещали мои работодатели, чтобы уехать, если мэтр Бургони станет настаивать на осуществлении своих планов.
Тут мысли мои переметнулись к предстоящему мне приключению. Когда я уверял господ дворян, что задание очень трудно исполнить, я немного преувеличивал. Изобразить виконта было проще простого. Я часто видел его в театре и в других публичных местах, и везде он вел себя одинаково, то есть, как напыщенный индюк. Мне претила его манера тянуть слова, ходить, не глядя на окружающих, и всякий раз презрительно кривить губы. Повторить все его ужимки я мог на раз. Фигуры тоже у нас были похожи, разве я был немного выше ростом и чуть шире в плечах. И это не беда, Сен-Жан всегда носит обувь на высоких каблуках, мне же будет достаточного низкого. Парик сведет на нет различия в шевелюрах, так что оставалось лицо. Вот тут-то придется поработать. Определённо, сходство между нами было. Но были и различия, которые я собирался устранить.
Когда время подошло к вечеру, я взял свою сумку с гримерными принадлежностями, захваченную заранее из театра, и присел к столику перед зеркалом. Гримироваться должен уметь всякий, кто подвизался на сцене, меня этому искусству обучил отец. Но прежде всего мне пришлось пожертвовать своими бровями, более густыми, чем у виконта. Я подбрил их, превратив в подобие двух стрельчатых ниточек. У меня профессиональная память, и я не мог не видеть, что все больше похожу на виконта. Вот и настала очередь носа. О, я великолепно делал носы, это был мой конек. У виконта нос был крупнее моего и с заметной горбинкой. Провозившись с полчаса, я соорудил себе такой же. Оставались глаза, у нас они были почти одного цвета. У меня, о чем я уже сообщал, глаза черные, а у виконта – темно-карие и, к тому же, более глубокие. С помощью накладных век и ресниц я исправил этот недостаток и с удовлетворением щёлкнул пальцами, вышло очень похоже. Лишь цвет глаз мне не изменить. Но в освещенном зале это различие мало ощутимо. Оставалось осветлить с помощью грима лицо, припудриться, посадить мушку у рта и навести на щеках румянец в полном соответствии с тогдашней модой. Что же, из зеркала на меня смотрел вылитый Сен-Жан. Я скорчил ему рожу и посчитал свои труды удовлетворительными.
Около восьми часов вечера я, закутанный в плащ по самые брови, стучал в дверь дома маркиза де Шартра. Тот же привратник открыл дверь, и уже знакомый лакей проводил к хозяину дома. Маркиз встретил меня с широкой улыбкой на лице.
– Мой друг, рад видеть вас в добром здравии. Надеюсь, вы готовы выполнить свои обязательства? – спросил он.
– Конечно, ваша светлость, – ответил я голосом Сен-Жана и откинул плащ.
– О! – только и смог произнести маркиз. – Снимаю шляпу перед вашим талантом!
Я приготовил комнату, где вы сможете надеть одежду виконта. Прошу за мной.
По узкой винтовой лестнице мы поднялись на второй этаж и вошли в небольшую комнату, служившей гардеробной. Тут же находились вещи, в которые я должен был облачиться: костюм, туфли и парик.
– Приступайте, Антуан, а я вас оставлю, чтобы не смущать.
Маркиз притворил за собой дверь. В отличие от виконта мне, чтобы переодеться, слуги были не нужны. И скоро я был одет в рубашку тончайшего шелка, кюлоты голубого бархата, шёлковые белые чулки, алый атласный жилет и такого же цвета нарядный жестюкор. Завязав вокруг шеи по всем правилам платок и вдев в него бриллиантовую булавку, я подошёл к столу и посмотрел на себя в зеркало. Оттуда мне улыбался разодетый молодец очень даже приятного вида. Нет, сходство между мной и виконтом определенно было. Возможно, это говорило мое воображение, но сам собой напрашивался вопрос. Не было ли между нами какого-то дальнего родства? Как знать, как знать.
Уже в плаще и со шпагой виконта на боку я спустился вниз. В гостиной меня ждал маркиз, также одетый для бала, он обошёл меня со всех сторон и остался доволен сходством.
– Это настоящее чудо! – воскликнул он. – Не будь я уверен, что виконт лежит в постели у себя дома, я принял бы вас за него без малейшего сомнения. Значит, и на балу все присутствующие поверят вашему маскараду. Что ж, пора ехать, карета ждёт.
По пути маркиз дал мне последние указания:
– Последние два дня виконт нигде не появлялся, якобы у него мигрень. Вас могут спрашивать о самочувствии, скажите, что вам уже лучше. Главное, держитесь всегда рядом со мной, я буду подсказывать вам, что надо говорить и делать.
Он посмотрел на меня и продолжил:
– Вы, верно, хотите о чём-то спросить, господин Деломи? Так не стесняйтесь.
– Я лишь хочу уточнить, господин маркиз, каковы родственные связи виконта, как бы не позабыть близких родственников.
– О, да! Конечно, вы правы, такие сведения вам просто необходимы.
Слова, произнесенные маркизом, показались мне двусмысленными, хотя тон, каким они были сказаны, был вроде бы самый обычный. Маркиз продолжил:
– Итак, граф де Сен-Жан – старший брат отца виконта. У него есть сын, он служит в королевской гвардии, и потому нашему виконту очень далеко до графского титула. Граф – вдовец, кроме сына, есть еще две дочери, но они давно замужем и здесь не бывают. Да, не зовите его дядей, он этого не любит. Отец виконта умер, мать ушла в монастырь, с этой стороны вам ничего не грозит. Но вы можете встретить на балу семейство де Лумиль. Жена барона де Лумиля, родная сестра графа и тетя виконта. Зовут ее Одилия. У них есть дочь Флоранс, кузина Сен-Жана. Вот ее вам надо опасаться в первую очередь, она на редкость проницательная особа и с очень взбалмошным характером. В доме графа ей позволяется все, он в ней души не чает. Вот, пожалуй, и все, что вам может пригодиться. Кстати, вы ведь видели мадемуазель Флоранс? Знакомы с ней?
– Да, господин маркиз, я часто встречал ее в театре, но не был ей представлен.
– Держите с ней ухо востро. И в этом случае я мало чем смогу вам помочь, так как не вхожу в число ее друзей. Будем надеяться на то, что Флоранс де Лумиль практически всегда игнорирует виконта. Я бы выразился так: они не дружат.
Загородный дом графа де Сен-Жана, располагался в одном лье от города, и мы доехали туда с ветерком. Подъездные ворота были распахнуты настежь, по периметру двора выстроились слуги в ливреях с факелами в руках. Карета подъехала к парадному входу, и форейтор открыл дверцу. Я вышел вслед за маркизом, меня била мелкая дрожь, но не от холода. Со мной такое случалось всякий раз перед выходом на сцену и прекращалось, стоило мне оказаться перед зрителями.
– Маркиз де Шартр, виконт де Сен-Жан, – провозгласил дворецкий, и мы вошли в зал. Он был ярко освещён, от лиц и нарядов у меня зарябило в глазах. Мы медленно двигались мимо стоящих и сидящих на стульях дам и господ. Маркиз – чуть впереди, склонив голову немного на бок, словно старался услышать, о чем говорили гости, а я за ним, смотря прямо перед собой, с выпяченной вперед нижней челюстью, презрительно кривя уголки рта.
– Скажем вашему дяде несколько слов, – шепнул мне маркиз. Он сквозь толпу подвёл меня к графу, пожилому худому мужчине с желчным лицом, на котором даже скупая улыбка казалось приклеенной. Про графа говорили, что он был строгим блюстителем нравов и одним из столпов нашего провинциального общества. Например, граф был инициатором борьбы с домами терпимости и проститутками, требуя их изгнания из нашего города. Правда, злые языки утверждали, что сам морализатор до недавнего времени регулярно брюхатил своих служанок.
Увидев меня, граф сделал слабую попытку выказать добросердечие, но не преуспел в этом ни на йоту и только совсем сухо ответил на моё приветствие, разве что не плюнул.
– Как ваше самочувствие? – осведомился он голосом бесстрастным и жестким как пакля.
– Спасибо, граф, уже лучше.
– Если вы меньше ночей будете проводить за картами, разматывая состояние родителей, оно станет еще лучше, – поддел граф.
Я отвел взгляд в сторону и еще сильнее выдвинул подбородок.
– О, граф, поверьте, бессонные ночи остались в прошлом, – заявил маркиз.
– Значит уже все промотал, – заметил граф Сен-Жан без тени иронии и обратился к де Шартру:
– Маркиз, я благодарен вам за покровительство моему племяннику, может быть, вы сумеете повлиять на него положительным образом.
– Приложу все усилия, дабы оправдать ваше доверие, – склонился в поклоне де Шартр.
Мы ещё походили среди гостей, говоря ничего не значащие слова приветствия мужчинам и пустые комплименты дамам. Я довольно быстро освоился. Напряжение, сковавшее меня поначалу, прошло. И мне стало нравиться моё положение. Я был словно под волшебной маской, позволявшей мне удовлетворять своё любопытство без помех. Я настолько осмелел, что даже отпустил две – три рискованные остроты, пока мой спутник ненадолго отходил, и они были встречены благосклонно.
Ну вот, подумал я, не так уж и страшно это высокородное общество, я вполне могу сойти в нём за своего. Время шло, гремела музыка, и тут маркиз обеспокоено взял меня за локоть.
– Дьявол, кузина виконта идёт сюда – шепнул он. – Она испортит нам всю обедню.
– Что мне делать?
– Стойте на месте.
По голосу маркиза я сообразил, что он не на шутку встревожен. Вот и первое испытание, дружище!
Флоранс де Лумиль я часто видел в театре, она не пропускала ни одной премьеры. И также не менее часто она стреляла глазками в мою сторону, но издали. Несмотря на внутреннюю напряжённость, я едва мог сдержать восхищение. Уж больно она была хороша! Как пудра не смогла скрыть свежесть лица, так и платье не скрывало совершенства фигуры.
– Кузен, – сказала прелестная дочь барона, приблизившись. – Как, вы уже выздоровели? Говорят, у вас была жесточайшая мигрень. Бедняжка! Не лейтенант де Робер стал причиной вашей болезни? Слышала также, что вы порезались, защищая то, что у других именуется честью.
– Мадемуазель шутит, – тут же встрял маркиз.
Флоранс его слова проигнорировала, обращаясь только ко мне.
– Ах, я забыла про ваш страх перед дядей. Не бойтесь, я промолчу, никто не узнает.
Я посмотрел на де Шартра и понял, что выкручиваться придется самому.
– Кузина, ради Бога, не начинайте! Я устал от ваших шуток. Мне нездоровилось, это правда. Де Робер – законченный дурак. И это все.
Флоранс продолжала смотреть мне прямо в глаза и с легкой усмешкой.
Ее следующие слова повергли меня в смятение.
– Вы обещали мне танец, не забыли? – Она показала веером в сторону музыкантов, играющих вступление для менуэта. Я глянул на маркиза, тот лишь пожал плечами, мол, что делать. Боясь выдать себя, я лишь молча поклонился и взял её за руку, затем мы присоединились к танцующим парам. Я в своё время посещал школу танцев, часто танцевал на сцене и не боялся опозориться. На мой взгляд мы оказались на редкость красивой парой и под стать друг другу. Не без гордости скажу, что наш танец произвел впечатление на зрителей. Когда все завершилось, и я повел свою даму на место, Флоранс повернула ко мне свою кукольную головку и огорошила следующими словами:
– Вы отлично справляетесь, господин Деломи!
От неожиданности я вздрогнул, что не укрылось от её внимания.
– Нет, нет, вам не зачем волноваться, я вас не выдам. Вам интересно как я догадалась? О, вы очень убедительны, но есть нюансы. Вы слишком хорошо танцуете. Вам, наверное, невдомек, что мой кузен не самый лучший партнер по танцам. Он весьма неуклюж, знаете ли, и чуть грубоват. Я знаю своего брата с детства, меня не обмануть внешней похожестью. И двух минут не прошло, как я испытала сомнение, с братом ли я говорю. А танец стал вашей проверкой, и вы ее провалили. Оставалось понять, кто вы. Нет ничего проще: я давно подметила сходство некого молодого актёра с моим кузеном. Каприз природы, такое случается, я читала об этом в умных книгах. Итак, в обмен на моё молчание, вы расскажете мне, почему оказались здесь под видом моего брата, договорились?
Что мне оставалось делать? Я согласился, и она увлекла меня в зимний сад. И там, среди дурманящего запаха садовых цветов и отдалённого шёпота уединившихся влюблённых, я кратко поведал Флоранс свою историю. Она внимательно выслушала меня и немного помолчала, теребя веер.
– Знаете, я восхищаюсь вами, Антуан. Нет, я говорю серьезно! Вы не похожи на пустого фигляра, повторяющего чужие слова, словно попугай. Вы воспитаны и в вас чувствуется внутреннее благородство, которого так не хватает моему кузену. Жаль, но мы не можем отсутствовать дольше, не вызывая подозрений, мне нравится с вами беседовать. Но прежде, чем мы вернёмся, позвольте сказать вам кое-что. Я в семье – «анфан террибль7», ненавижу условности, поэтому говорю прямо: вы ввязались в скверную историю, мой бедный друг, на вашем месте я бы не доверяла своим нанимателям.
– Но почему? – удивился я.
Она огляделась по сторонам, сделала мне знак нагнуться, придвинулась совсем близко так, что я ощутил её дыхание на своей щеке, и тихо произнесла:
– Я видела кузена сегодня днем, он даже не хромал. Совсем. Вы меня понимаете?
По-моему, я так и застыл с открытым ртом. И Флоранс пришлось привести меня в чувства, ударив веером по руке.