Александр Керенский
Русская революция. 1917

Полная версия

ALEXANDRE KERENSKI

LA RÉVOLUTION

RUSSE

1917

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2022

© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2022

Введение

Хотя в этой книге описывается исторический эпизод, она, собственно, не историческая. Это просто свидетельство очевидца, случайно оказавшегося в центре событий, которыми отмечен критический момент в истории самой обширной страны европейского континента.

Невозможно составить истинное представление о происходящем сегодня в России, не имея понятия о подлинной сущности российской революции в марте 1917 года^[1], то есть в период от краха монархии до наступления большевистского абсолютизма.

Однако поскольку я лично причастен к событиям, не стоит требовать от меня той степени исторической объективности и беспристрастности, которых мы вправе ждать от ученых историков, описывающих чужие поступки.

Человек, играющий активную роль в исторических событиях, не видит со всей ясностью последствий собственных действий, кроме более или менее очевидных, зато прекрасно понимает психологические мотивы, которые приводили его к тому или иному практическому решению. С другой стороны, историку очень трудно проникнуть в интимную духовную лабораторию действующих лиц исторической драмы, в сокровенные глубины души, где рождаются подобные решения. Но он имеет прекрасную возможность рассматривать следствия чужих действий с выгодной точки зрения, подаренной ему временем и гарантирующей привилегию объективности.

Безусловно, каждый актер исторической драмы способен усилием мысли подогнать описание поведения и поступков современников и своих собственных к той приблизительной точке зрения, с которой их будут оценивать через десять, двадцать, тридцать и более лет. Но исторический очерк подобного рода не может претендовать на историчность, ибо для историографии необходима дистанция во многие десятилетия от произошедших событий.

Однако в особенно богатые историческими событиями периоды под перьями фальсификаторов легко рождаются многочисленные «объективные исторические факты». С марта 1917 года мы в России сполна внесли вклад в это дело.

Смею надеяться, что моя книга не принадлежит к бессчетным писаниям подобного рода, поскольку я не пишу исторический очерк, а хочу представить новый исторический материал.

Моя неисторическая объективность заключается именно и единственно в том, что я излагаю события и психологию мартовской революции ничего не скрывая и стараясь избежать влияния разнообразных политических и психологических позиций нынешнего времени.

Здесь я ставлю перед собой задачу дать целостное описание событий русской революции, иными словами, как все это было в действительности, как все это мне представлялось тогда, независимо от современной оценки. Единственная историчность, доступная участнику исторических событий, – раскрыть истинную психологию своей эпохи, воспроизвести мотивы собственных действий.

Я находился в самом центре событий, изменивших ход российской истории, в математическом центре, видя революцию скорее целиком, чем в деталях, переживая ее как единый уникальный акт борьбы за освобождение и спасение России, а не как ряд отдельных эпизодов внутренней партийной и классовой борьбы.

Хочу надеяться, что читатель, у которого хватит терпения дочитать до конца, поймет, что русская трагедия 1917 года вовсе не объясняется принятым за рубежом, но, тем не менее, ошибочным мнением, будто русский народ не создан для свободы и демократии.

Читатель непременно увидит, что успех большевистской контрреволюции абсолютно не означает, будто принципиально западная по происхождению идеология большевизма соответствует «варварской азиатской природе русского народа».

Вдобавок он уяснит, что в трагический момент борьбы за свободу России под двойным натиском немцев на фронте и большевиков в тылу общественное сознание русского народа было столь сильным, столь патриотичным, что он готов был жертвовать собой и что не одна Россия несет ответственность за свой выход из войны, потерпев победное поражение.

Одним словом, читатель узнает, что в определенный момент общий процесс внутренней борьбы в России 1917 года с последствиями крушения монархии стал неразрывно связан с продолжением борьбы на фронте за само существование и независимость России.

Французская революция 1789 года произошла до начала революционных и наполеоновских войн. В Германии монархия рухнула в 1918 году после войны. В России революция совершилась во время войны, в самый критический момент.

Россия пошла на «преступление» потому, что следствия военных невзгод – психологические, политические, экономические – проявились в стране намного раньше, чем на Западе. А Запад, преодолев военные и послевоенные трудности, не понял и не мог понять суть и смысл необычайно тяжкого и сложного процесса крушения общественного строя в России.

Чтобы прийти к победе, Германия в 1917 году прислала к нам Ленина, помогая отравить Россию большевизмом. Некоторые союзники с не меньшим рвением старались подорвать российское революционное народное Временное правительство. Немцы считали, что во время войны все позволено, а союзники сочли себя вправе после свержения царского правительства делать в России все, что им будет угодно.

Возможно, подобная позиция кажется абсолютно естественной с точки зрения интересов Германии или, скажем, Англии. Но борьба за свободу и независимость России, которую мы вели в тот момент, никогда не была слишком легкой.

Чтобы понять серьезные трудности, через которые прошла Россия во время войны и проходит сегодня, надо искать объяснение в сложном, порой двусмысленном международном положении во время войны.

Безоговорочное утверждение, будто Россия не дозрела до свободы и все ее прошлое готовило наступление большевистского варварства, абсолютно бессмысленно.

Безусловно, в политическом отношении царская Россия была отсталой страной. Это неопровержимый факт. Но национальная культура, общественное устройство, экономическое развитие, духовные идеи находились на очень высоком уровне, на котором не оставалось места для зоологических экспериментов Ленина.

С другой стороны, начиная с Русско-японской войны и освободительного движения 1905 года, после созыва представительного законодательного собрания, Россия двигалась по пути к политической зрелости. Перед мировой войной уже не оставалось сомнений, что переход страны от полуконституционной абсолютной монархии к демократическому парламентаризму – вопрос всего нескольких лет.

Война прервала нормальное политическое развитие России.

Большевистская реакция, порожденная кровопролитием и ужасами войны, отбросила Россию на сто лет назад.

Но русский народ в борьбе за здравомыслящую свободную Россию вновь займет принадлежащее ему по праву место в семье народов.

Добавлю лишь одно: рассказывая о событиях 1917 года, мне приходится говорить о себе чаще, чем хотелось бы. Излагая основные революционные факты, этого избежать невозможно. Однако на протяжении всего периода своей деятельности именно Временное правительство всегда и при всех обстоятельствах оставалось законным органом власти, выражавшим интересы российских организованных политических сил. Поэтому имена руководителей первого республиканского российского правительства служат только символами той России, которая столь мужественно боролась за собственное существование как свободного независимого государства.

Глава 1
Четыре дня, которые потрясли Российскую монархию

В понедельник 12 марта 1917 года меня около восьми часов утра разбудил возглас:

– Вставайте! Некрасов у телефона. Говорит, Дума распущена, Волынский полк восстал и вышел из казарм. Вас просят в Думу как можно скорее.

Для меня, привыкшего работать ночами часов до трех-четырех, час был слишком ранний. В последние дни политическая ситуация становилась весьма угрожающей, тем не менее, я лишь через какое-то время полностью осознал значение переданных Некрасовым новостей. И вдруг сразу понял или, скорее, почувствовал, что пробил решающий час.

Вскочил с постели, поспешно оделся, бросился к Таврическому дворцу в пяти минутах ходьбы от дома.

В первый момент все мысли сосредоточились на необходимости продолжить работу Думы и установить контакт между нею, народом и армией.

Уже не припомню, то ли своей жене поручил позвонить одному из моих друзей, Соколову, жившему рядом с казармами, то ли кому-то другому, встреченному по дороге, но я сделал все возможное, чтобы связаться с Волынским полком, восставшим явно без всякой определенной цели. Я старался выкинуть из головы мысль о полке, собравшемся перед Думой вместе с толпами прочих бунтовщиков. Позже Милюков рассказывал, что, проходя мимо казарм около девяти утра, видел, как некоторые наши политические друзья уговаривали солдат идти следом за нами к Думе.

Все давно было готово к последнему удару, но, как почти всегда случается, никто в точности не ожидал произошедшего утром 12 марта. Мог ли сам я, к примеру, предвидеть, спешно покидая квартиру, что вернусь сюда уже в совершенно иной ситуации? Можно ли было представить, что я выхожу из подъезда отнюдь не на два-три часа?

Незадолго до половины девятого я вошел в маленькую боковую дверь (библиотечный подъезд) Таврического дворца, где заседала Дума, и закружился в водовороте на восемь месяцев. В тот момент я очутился в центре как ошеломляющих, так жутких и важных событий; в самом сердце бури, которая в конце концов меня забросила в далекое изгнание.

Рассказывая о событиях незабвенного дня, когда Россия стояла на перекрестье двух судьбоносных дорог, я вновь чувствую разрывающую сердце тревогу. Казалось, каждый шаг к Думе приближал меня к трепещущим силам зарождающейся новой жизни, и, хотя старик швейцар привычным жестом распахнул передо мной дворцовую дверь, я подумал тогда, что он навсегда преградил мне обратный путь к прежней России, где в то самое утро занималась заря прекрасных и ужасных мартовских дней.

Дверь закрылась за мною. Я сбросил пальто. Больше для меня не было ни дня, ни ночи, ни утра, ни вечера. Только по приливу и отливу от ворот Таврического дворца вновь и вновь накатывавшихся потоков людских толп мы догадывались о наступлении ночи или дня. Пять дней подряд мы практически ничего не ели и не смыкали глаз. Однако сохраняли необычайную ясность мысли, способность все видеть и понимать с молниеносной быстротой. Ничто от нас не ускользало, ничто не сбивало ход наших мыслей, не меняло логично составленных представлений. Впоследствии, оглядываясь на то время с дистанции, трудно было поверить, что наши на первый взгляд беспорядочные действия и события уместились в четыре дня, а наша думская фракция, совсем без еды и без сна, справилась с поистине ошеломляюще сложным делом.

Это было необычное время, время великих надежд, великой отваги, великих страданий. Беспрецедентное время в анналах истории. Для нас уже не существовало повседневных забот, партийных интересов. Нас объединяла одна забота, одно опасение, одна цель, вдохновляла одна мысль – мысль о России! Россия в опасности, погружена в хаос, утопает в крови, предана старым режимом, властвовавшим над голодным невежественным народом. Между двумя пропастями – бессильным правительством и шатавшимся троном, с одной стороны, и анархическим народным бунтом с другой – вспыхнул луч света. Россия обрела новую судьбу, увидела перед собой новую цель. Величайшая преданность интересам народа и государства со всей очевидностью проявилась в старых стенах Таврического дворца, выражаясь в колоссальных усилиях воли, в непоколебимой решимости спасти страну от анархии и привести к новой жизни, основанной на новых принципах свободы, справедливости, социального равенства.

В первые дни революции вокруг Думы собирались представители почти всех слоев населения, олицетворяя народ и государство. Они объединялись в общем порыве, сливаясь в новую силу, закладывая основы нового общественного строя. Я видел, как новые формы власти обретают плоть в руках тех, кто вскоре с ужасом откажется от сделанного в тот самый день. А делали это они потому, что происходило нечто необъяснимое, загадочное и таинственное, нечто, обычно именуемое революцией, нечто, воспламеняющее человеческий дух священным огнем, внушающее любовь и самоотверженность.

Мы полностью позабыли о личной жизни, обо всяких классах и кастах, стали просто людьми, сознающими свою человеческую общность. Именно в такие моменты каждый человек соприкасается с вечными общечеловеческими ценностями.

Я с радостью видел вокруг преобразившихся людей, совместно трудившихся ради высокой цели на общее благо. Историки, социологи, теоретики всевозможных мастей не замедлили описать в своей манере события, происходившие 12 марта 1917 года в России, в Петрограде, Таврическом дворце. Они не преминули научно и исторически (в высшей степени прозаически) обозначить роль каждого актера в том первом акте великой трагедии гибели и возрождения. Пусть как угодно оценивают драму и актеров, но они ни разу не сказали главного, не понимая, что революция – чудо, акт творения, совершаемый человеческой волей, могучее стремление к всеобщим вечным идеалам.

Как свидетель и активный участник событий, могу утверждать, что члены Временного комитета, Думы, а затем Временного правительства, находившиеся с первых дней революции в центре происходившего и принадлежавшие к так называемой «буржуазии», проявляли, пожалуй, больше идеализма и самоотверженности, чем демократические представители и «демократ-революционеры». Могу засвидетельствовать, что в те памятные дни именно буржуазия отчаянно билась за спасение страны, против узких эгоистических интересов собственного класса. Представители буржуазии с искренней радостью отказывались от привилегий, считая это счастливейшим в своей жизни случаем, величайшим делом.

Собственно, новое правительство не представляло ни класс буржуазии, ни какой-либо иной класс, представляя поистине весь народ. Оно руководствовалось одной идеей свободы и общественных интересов, неотъемлемой от революции. Со временем все изменилось. Те же самые народные представители, братски работавшие в правительстве, с трудом вспоминали собственные поступки двух-трехмесячной давности. Они объявляли ошибками действия, которыми недавно гордились, сваливая ответственность на других.

Постепенно вернулись к старому привычному образу мыслей. Героический созидательный импульс, подвивший их в те славные дни на совместное решение задачи возрождения страны, преображая человеческие души, возвышая людей, мало-помалу утратил силу, и недавние герои, общественные пророки погрузились в личные интересы. Охваченные сомнениями, они раздраженно заявляли: «Мы сделали слишком много уступок!» Другие, опираясь на жестокое насилие и невежество масс, кричали: «Мы слишком мало получили!» Ни те ни другие не могли усвоить, что именно в первый час революции, в момент вдохновенных совместных усилий, они инстинктивно все правильно видели, четко воспринимали в истинном масштабе, полностью понимали народ.

Мощь революции зиждется не на физической силе, имеющейся в ее распоряжении, а на единой воле, солидарности всего народа. Общая воля возрождает страну к жизни, наполняет ее новой силой. Веками рождавшиеся и накапливавшиеся в русской культуре и цивилизации принципы, за которые десятилетиями боролась русская интеллигенция, русский народ, обретали конкретную форму. Вовсе не физическая и тем более не организационная сила демократической революции свергла самодержавие, а вместе с ним и династию. Революционная демократия не вылилась в организованную силу, в которой на первом этапе революции не виделось необходимости. Это неоспоримый факт, который история очистила от всяких сомнений.

Я во всеуслышание заявляю, что ни один класс не может претендовать на единоличное совершение великой русской революции, приписать одному себе честь освобождения народа. Меньше всего прав на это у российского пролетариата (тем более петроградского), что бы ни утверждалось. Накануне переворота, 11 марта 1917 года, у меня, как обычно, между шестью и семью часами вечера собралось Информационное бюро левых партий (то есть эсеров, социал-демократов, большевиков, народных социалистов, трудовой партии). На том самом заседании люди, несколько часов назад представлявшиеся самыми непоколебимыми революционерами, категорически доказывали, что революционное движение идет на спад, рабочие проявляют пассивность, не откликаются на солдатские демонстрации, которые абсолютно не организованы и неуправляемы, что революция любого типа в данный момент невозможна, и мы должны сосредоточить все усилия на пропаганде, единственном способе подготовки к серьезному революционному движению. Таковыми были позиция и мнение лидеров самых крайних революционных партий накануне дня, когда вспыхнула революция.

Со своей стороны, буржуазное думское большинство еще искало в тот момент приемлемый компромисс, чтобы вывести Россию из тупика, куда ее завело правительство, потерявшее голову и всякое представление о своих обязанностях перед страной. Но уже на следующий день, когда приказ о роспуске Думы и спонтанное восстание Петроградского гарнизона всем открыло глаза на бездну, на край которой царский режим поставил Россию, сомнения развеялись, революция стала свершившимся фактом, результатом совместных действий всех здравомыслящих политических сил страны. Не вижу необходимости долго распространяться о том, что великую русскую революцию совершил весь народ, эта честь принадлежит ему в целом, в ней все принимали участие, и никто не вправе исключительно себе приписывать славу.

Но вернемся к рассказу.

Пробежав по длинным пустым коридорам, я, наконец, нашел многочисленных депутатов, собравшихся в так называемом Екатерининском зале. Помню среди них Некрасова, Ефремова, Вершинина, некоторых других. От них я узнал, что председатель Думы Родзянко^[2]получил в полночь указ Николая II о роспуске Думы и направил срочную телеграмму царю, находящемуся в Ставке в Могилеве, и командующему фронтами, с сообщением о продолжающихся беспорядках в Петрограде, восстании Волынского полка, возмущении батальона гвардейских саперов, готовности Преображенского полка тоже выйти из казарм и т. п.

Я бросился к телефону, попросив нескольких друзей отправиться в казармы восставших полков и направить войска к Думе. Во время ожидания залы и коридоры дворца быстро наполнились депутатами, хотя «неофициальное» заседание Думы должно было начаться лишь в два часа дня. Собрание Совета старейшин было назначено на полдень. Колоссальное напряжение в атмосфере только нарастало.

В прежние дни депутаты привыкли обращаться к нам, левым представителям, за сведениями о настроениях масс и происходящем в городе. Мы действительно с определенным успехом совместными усилиями создали информационную службу, действовавшую по всей столице. Каждые четверть часа я получал телефонные сообщения. Как только я вошел к депутатам правых и умеренных партий, охваченным некоторым беспокойством, меня засыпали вопросами о том, что происходит, что произошло и что нас ожидает. Я откровенно ответил, что наступает решающий час, весь город охвачен революцией, войска направляются к Думе, и мы, народные представители, должны уверенно и искренне присоединиться к армии и восставшему народу.

Новость о движении войск к Таврическому дворцу несколько насторожила депутатов, но все страхи вскоре развеяло лихорадочное возбуждение в ожидании их прибытия. Мы – представители оппозиции и вскоре присоединившиеся к нам влиятельные члены думского большинства – настаивали на необходимости немедленно открыть официальное заседание Думы, невзирая на указ о роспуске. Мы требовали, чтобы она взяла в свои руки руководство событиями и по возможности провозгласила себя высшим органом власти в стране. Еще накануне лояльные представители думского большинства с негодованием отвергали подобные предложения, теперь же многие слушали спокойно, даже с явным сочувствием. Постоянно звучали новые одобрительные возгласы.

Тем временем события в городе принимали такой оборот, что в любой момент можно было ждать взрыва. Один за другим полки покидали казармы без офицеров. Солдаты многих арестовали, некоторых убили. Другие скрылись, бросив свои части, как только почувствовали враждебное агрессивное настроение людей. Горожане братались с солдатами. Рабочие с окраин, из пригородов толпами вливались в центр города, прислушиваясь к беспорядочной пулеметной стрельбе в некоторых кварталах. Нам уже было известно о стычках с полицией. Пулеметчики стреляли в демонстрантов с крыш и колоколен. Казалось, мятежные толпы, заполонившие улицы, не имели никакой конкретной цели. Невозможно было угадать, во что выльется это движение, но следовало в любом случае взять в руки революционный народ, завороженный драматическим спектаклем, который разворачивался у него на глазах и в котором он сам играл решающую роль, и направить его к определенной цели. С другой стороны, было совершенно ясно, что правительство привычным бессовестным образом собирается извлечь как можно больше пользы из нараставшего хаоса и анархии. Недавние беспорядки из-за житейских тягот в столице, развал армии, стремление разогнать «нелояльную» Думу – все это послужило предлогом правительству для утверждения, что оно вместе со всей страной попало в безнадежное положение и не способно продолжать войну. Путь, которым оно собиралось следовать, угрожал заключением сепаратного мира.

Роспуск Думы стал ответом самодержавия на многократные попытки думского большинства найти для всех приемлемый выход, вывести страну из кризиса, причем ответом настолько серьезным, что это ошеломило даже лояльных депутатов. Они приготовились к удару и в уговорах больше не нуждались. Со временем депутаты все больше убеждались, что Дума остается единственным центром власти, способным вызывать уважение, и должна играть решающую роль.

Беспокойство понемногу улеглось, толпа утихла и рассеялась, депутаты чаще подходили к окнам, подолгу всматривались в пустые улицы, которые производили таинственное, угрожающее впечатление. Подходят ли к Думе войска? Придет ли конец неизвестности, невыносимому нервному напряжению?

– Где же ваши полки? Придут, наконец, или нет? – раздраженно допытывались у меня депутаты.

Мои полки! Действительно, похоже, что вот уже несколько дней меня с товарищами в Думе считали главной движущей силой событий. Привычная атмосфера Таврического дворца заметно менялась по мере того, как под напором уличных событий менялось соотношение сил и группировок представителей разных партий. Правые и умеренные депутаты начинали сближаться с перспективными левыми лидерами, которых еще накануне не удостаивали внимания. Мои полки! Вот в какой роли видели меня депутаты, возможно, благодаря моей, на их взгляд, непоколебимой уверенности. Я с нетерпением ждал, когда двери Думы откроются, поскольку лишь союз восставших солдат с народными представителями был способен спасти положение. Без конца названивал по телефону, бросался к окнам, рассылал записки по окрестным улицам, допытываясь, идут ли они наконец. Они не шли. Время летело с головокружительной быстротой.

Совет старейшин собрался задолго до назначенного времени для обсуждения ситуации и разработки плана действий, который предстояло вынести на утверждение неофициального думского собрания. Все принимавшие в этом участие старались отбросить партийные, классовые и ранговые различия. Нами руководила лишь мысль, что Россия движется к гибели, и мы должны сделать все для ее спасения. Сильно взволнованный Родзянко, открыв заседание, описал события последних двадцати четырех часов, зачитал телеграммы, отправленные накануне царю, пересказал свои телефонные разговоры с министрами. Что оставалось делать? Как реально оценивать происходившее в стенах Думы и как к этому относиться? Думскому большинству пришлось по-настоящему сильно задуматься и о многом забыть, прежде чем решиться встать на сторону революции, вступив в открытый конфликт с царской властью, поднявшись против традиционного самодержавия.

Оппозиция, представленная Некрасовым, Ефремовым, Чхеидзе и мной, уже официально предложила принять решение о «революционных», можно сказать, действиях. Мы потребовали немедленного созыва официального заседания Думы, полностью игнорируя указ о роспуске. Возникло замешательство. Родзянко и думское большинство с нами не согласились. Все наши доводы, уговоры, пламенные призывы оказались тщетными. Многие еще верили в прошлое, невзирая на преступления и ошибки правительства. Совет отверг наше предложение, решив провести неофициальное заседание Думы. С политической и психологической точек зрения оно было равнозначно приватному собранию группы людей, очень многие из которых обладали огромным влиянием, авторитетом, но оставались лишь частными лицами. Оно не было заседанием государственного института и не имело никакого формального значения.

Отказ Думы продолжить официальные сессии стал крупнейшей, подобной самоубийству ошибкой в момент ее высочайшего авторитета в стране, когда она имела возможность сыграть решающую плодотворную роль в окончательной развязке событий, несмотря на малый опыт в официальной роли. Это было характерным проявлением изначальной слабости Думы, большинство которой состояло из представителей высших классов, зачастую неспособных точно выразить народные чаяния и мнения. Так Государственная дума, возникшая после контрреволюционного столыпинского переворота 1907 года, подписала себе смертный приговор в момент возрождения революционных настроений народа. Принятое обдуманное решение большинства свело Думу на уровень прочих спонтанно рождавшихся организаций вроде Совета рабочих и солдатских депутатов, законно оформившего свое учреждение. Позже предпринимались попытки вернуть Думе роль официального органа власти, но тщетно. Дума прекратила существование утром 12 марта, когда ее авторитет достиг высшей точки.

На следующий день 13 марта были уже два центра власти, рожденные революцией: созданный на неофициальном думском заседании в качестве руководящего органа Временный комитет и Совет рабочих и солдатских депутатов со своим Исполнительным комитетом.

Сегодня я уже не помню всего обсуждавшегося в тот день сначала в Совете старейшин, потом на «неофициальном» заседании Думы. Помню только, что на том последнем заседании с полудня до двух часов дня Дума приняла решение сформировать Временный совет с неограниченными полномочиями. В него вошли Родзянко, Шульгин, Милюков, Чхеидзе, Некрасов, Караулов, Дмитрюков, Ржевский, Шидловский, Владимир Львов, Энгельгардт, Шингарёв и я. В Совете были представлены все партии, кроме крайне правой и националистической правительственной. Представители правого крыла, которые еще недавно вели себя в Думе высокомерно и дерзко, внезапно исчезли со сцены. Так называемое правительство со своими платными агентами испарилось в первых лучах солнца свободы, поднимавшегося над Россией.

Заседания в Таврическом дворце видятся мне, как в тумане. Все мы пребывали в удивительном расположении духа, которого не понять тем, кто этого не испытал. Жили словно во сне, страшном и чарующем; как во сне, четко, без всякого волнения исполняли свои роли. Я воспринимал происходящее не рассудком, а всем своим существом, инстинктивно чувствуя приближение величайшего часа.

Меня уже начинала серьезно тревожить задержка войск и народа по пути к Таврическому дворцу, когда я, проходя через Екатерининский зал, услышал чей-то крик из вестибюля: «Солдаты идут!» – и бросился к окну, чтобы удостовериться.

Я не имел ни малейшего понятия, что делать. Был, по-моему, час ночи. Увидел солдат в окружении толпы манифестантов, выстроившихся на другой стороне улицы. Они несколько суетливо и нерешительно вставали в шеренги, чувствуя себя неуверенно без офицеров, в непривычной обстановке. Я наблюдал за ними несколько минут, а потом вдруг, как был, без шляпы, без пальто, в пиджаке, побежал через главный вход к солдатам, которых с надеждою так долго ждал. Несколько депутатов последовали за мной. Растерявшаяся охрана топталась в подъезде, часовой открыл дверь. Я быстро прошел к центральным воротам, которые открывались из сада на улицу, поприветствовал народ и солдат от имени Думы и от себя лично. Толпа хлынула ко мне, мгновенно плотно окружила, внимательно слушая.

Тут ко мне в дворцовых воротах присоединились Чхеидзе, Скобелев, другие депутаты. Чхеидзе тоже произнес несколько приветственных слов. Я снова обратился к солдатам, пригласил следовать за мной в Думу, сменить охрану, взять на себя защиту дворца от верных царю войск. Вся толпа направилась за мной к главному входу. Не знаю, как это вышло, но солдаты держались спокойно, шли в организованном порядке. Мы двинулись к караульной, расположенной в левом подъезде здания. Я немного тревожился, не будучи уверенным, что мы не встретим сопротивления со стороны солдат из регулярной охраны Таврического дворца, а мне надо было удержать восставших от насильственных действий. И вот мы пошли на «штурм» караульной. Оказалось, охраны там уже нет, разбежалась до нашего появления. Я объяснил какому-то унтер-офицеру, где расставлять часовых, и вернулся в большой думский зал, уже забитый депутатами, солдатами, штатскими. К вечеру прибыла рота Преображенского полка, которой было поручено взять под стражу министров и прочих высокопоставленных представителей старого режима, которые через некоторое время были арестованы и доставлены в Думу. Солдаты дисциплинированно и тактично исполняли свой долг.

Возвращаясь из караульной, я вновь задержался, обратившись к толпе, которая собралась у подъезда дворца, не имея возможности войти. Настроение массы людей, собравшихся со всего города, было весьма знаменательным. Похоже, никто не сомневался, что произошла настоящая революция. Меня настойчиво расспрашивали о судьбе представителей и защитников старого режима, требуя суровых мер, просили высказать свое мнение. Я ответил, что особо опасные будут немедленно арестованы, но народ ни в коем случае не должен вершить самосуд и проливать кровь. Спросили, кого арестуют, и я назвал Щегловитова, бывшего министра юстиции, председателя Государственного совета. Я приказал немедленно доставить его ко мне. Выяснилось, что в одиннадцать часов утра солдаты Преображенского и Волынского полков отправились вместе с другими восставшими брать министра внутренних дел Протопопова, но тому вовремя удалось скрыться. Тем временем по всему городу продолжались аресты подозреваемых в верности старому режиму.