Александр Константинович Белов
Великий поход
Глава четвертая
Откуда ты, Индра? Хоть ты и могуч,
идёшь один… Что же ты так?
(Ригведа. Мандала I, 165)
Виштар приподнял голову. Варевом тонкого солнца застыло над ним сладкое летнее утро. А может быть, это был день? Или вечер? Виштар попробовал вздохнуть. Его грудину будто когтями выскребли изнутри. Прикосновение воздуха к этой ране создавало жгучую, въедливую боль. Казалось, он лишился глотки или носовой утробы. То есть того, что успокаивает в себе, в своей телесной осаде, несущийся в грудь воздух. Виштар почувствовал, что демон Раху зажёг в нём одну из горячих лихорадок. Сухожар томил тело воина. Опалял его нутро, подпекая омявшуюся телесную крепь.
– Эй! – прохрипел Виштар.
Ему никто не ответил. Дом был погружён в дремучий, ничем не нарушаемый покой. Где-то слышались привычные голоса женщин. Должно быть, стряпавших лепёшки из густой мучнины. Виштар вдруг вспомнил запах горячего хлеба. Гуты. Обсыпанного мукой. Странное чувство и голода и тошноты разом подкатило к недышащей груди воина. Комом встало в горле. Виштар снова уронил голову на травяную стилуху. Облизал запекшиеся губы.
Над садиком звонкоголосые мухи обшаривали позднюю цветь деревьев. Душно пахли грозди цветов, свисающие с веток и дразнящие беспокойную мушню.
– Эй! – с новой силой крикнул Виштар.
Женщины-адитьи ни в чём не уступают мужчинам своего рода. Разве что в силе. Жена Виштара не знала себе равных среди прочих адитий. Особенно в том, что касается проявлений характера. Она была тиха и молчалива, но одного её взгляда хватало, чтобы содрогнуть душу любого. Распустить её по куделькам. При этом адитье не требовалось никаких усилий. Просто её глаза не знали страха, не знали услужливости и покорности. Никогда ничего подобного не приближалось к её сердцу. Даже в детстве. Даже в детских ласкостях, где души, как тёплые комочки, трутся о подол сдержанной родительской любви. Она такой была всегда. Без гордыни и зазнайства, но с непуганным покоем в глазах. Цвета весеннего неба на возлёте дня. Пересмотреть её взгляд не мог никто. Она не говорила много, но сказанного ею хватало, чтобы Виштар в течение целой ночи не находил себе места. То винясь в несодеянном, то негодуя в собственном бессилии переломить эту волю и эту неприручаемость к мужским рукам. К его рукам.
Адитья склонилась над мужем и тронула его плечо. Виштар очнулся:
– Где ты была?
– Здесь, возле тебя.
– Долго я отлёживался?
– Четыре дня.
– Раньше такого не бывало.
– Тебе стало хуже.
– Что же мне делать?
– Приходил Мекхатри, когда ты был без памяти. Он сказал, что излечить тебя может Свами, хотар из племени тритсов.
– Я знаю Свами… – воин перевёл дух. – Он трудный человек, и сердце его беспощадно и к людям и к богам.
– Так и что с того? Пусть себе беспощадный, лишь бы помог. Получит свою яловую корову. Главное – чтобы помог.
– Значит, Мекхатри посоветовал этого хотара?
– Да. Не нужно больше говорить. Я принесу питьё, чтобы тебе было легче дышать. Адитья, мягко ступая по просеянному песку двора, удалилась в сумрак сошедшихся теней. Под деревья. Туда, где взгляд лежащего уже не мог её догнать.
Дом Виштара не отличался от прочих домов Амаравати. Разве что на его воротах было меньше амулетов и цветов. Вождь адитьев мало кого боялся. Даже из числа данавов и дайтьев. Его могучая, безудержная, буйная природа являлась лучшим защитником дома, чем все эти безделухи из волос и костей, отпугивающие, как считалось, демонов.
Дом, врытый дубовыми устоями в обожжённую землю, прикрывала плоская крыша, сидящая на тяжёлых кромелях. Глинокатные стены выходили на длинную и узкую улицу, что вела на площадь. Во дворе ютился сад, разведённый заградой на три части. В той, где обитал Виштар, деревья были тенистые, густые. Сюда не попадали частые гости вождя адитьев. Им отводилась широкая околина за изгородью. Там землю прожигало солнце. Должно быть, потому деревья держались одинокими стражами покоя, развернув свои рассыпчатые, бледно-зелёные оперенья, которые почти не давали тени. Каменные седалища, сваленные вокруг, дополняли общую картину опустени скудной простотой обстановки, граничащей с разорением.
Дом, большой и глубокий, с провалами комнат, устланных шкурами, с глинобитными загородками, беспорядочно разлинеившими всё внутреннее пространство, открывайся этой стороне сада. Его окна в завесях циновок выходили сюда. Всю первую половину дня их пекло солнце. Обитатели дома в это время скрывались в дальней оконечности сада, возле колодца, возле наливных промоин, высоких каменных плит, отшлифованных трудолюбивыми руками стряпух, среди домашней утвари, не знавшей излишка и роскоши. Здесь носились запахи свежеразделанного мяса и выварки потрохов в дымных каменных котлах, запахи душистых снадобий и стоящей под гнётом закваски.
Дом Виштара более всего походил на самого хозяина. В чём-то несуразного из-за тяжеловесной, грубоватой натуры, но надёжного во всём и пригодного к любым переменам. Если бы не болезнь. А рядом, за стеной сада, тянулась опалённая солнцем улица. Не знавшая тени. Как и все улицы города. Сухие и душные.
Амаравати, выбеленный по самые крыши, имел удивительную особенность погружаться в розовое при вечернем или утреннем солнце. Его будто осыпало цветочной пыльцой. Город очаровывал глаза жителей, находящие в увиденном всё новые черты волшебства. Правда, розовым город виделся только издали, с подхода.
Жизнь Амаравати клокотала не на улицах, а в его тенистых двориках, потаённых за глиняными стенами. Здесь в тихой зелени колченогих деревьев, едва перераставших человека, вершилось сотворение человеческих судеб. Не сравнимое даже с полями сражений, давно остывшими и превращёнными в пастбища для молокопузых коров. Здесь, на сенных подстилках и протёртых шкурах, находила выход своему темпераменту буйная природа воинского сословия. Править труднее, чем воевать. Делить власть значит создавать себе противника. Но кшатрий, выведенный природой для борьбы, воплотился во властителя. Единожды и навсегда. Создав неразделимость этих понятий для человеческого общества. Никакие перебытки общественной жизни не могли бы опровергнуть данный порядок. Этот оглас человеческой природы, завет вечности. Правителем был Воин, правителем он и останется, перешагнув через приходящую власть лукавых народолюбцев. Пережив все формы общественного обмана или заблуждения.
Да, Амаравати был городом воинов и городом властителей. Именно кшатрии поставили его у подножия зелёных гор. Когда-то селиться здесь могли только лучшие рода. Молодые, неукрепившиеся кланы в город не пускались. Сейчас всё изменилось. Арийцы больше не вели войн за территорию. Кшатрии не прирастали новыми силами. Зато расширялись вайши, чьих способностей вполне хватало на защиту стад от волчьего промысла. Что создавало вольнодумное брожение скотолюбивых умов. Вайшам казалось, что если все имеют по одной голове, по паре рук, ног и по ещё некоторым немаловажным похожестям – значит, все одинаковы. Представление об одинаковости возникает у тех, кто больше всего и отличается от наиболее совершенных форм человеческого обличия. Это представление выдвигает гибельные идеи всеобщего равенства, которые неизбежно приводят к беспощадной борьбе за уничтожение других. Борьбе, которая со временем заканчивается воцарением наиболее жестокого порядка всеобщего различия.
Вайши роптали против сословного положения воинов, но вайши не поднимались против власти. Амаравати, стоящий во главе этой власти и не знавший пока ничьей единоправной воли, погружался в вытоку розового полотна. На фоне дымных очертаний гор.
***
Адитье вспомнились слова жреца Мекхатри: «Этот ребёнок будет великим вождём. Слава его переживёт всех адитьев. Он станет править в Амаравати. Один. Только в другом Амаравати.» Жрецы любят такое говорить. Женщина подумала, что её пятый ребёнок, готовый вот-вот родиться, уже обрёл свою власть над вождём адитьев. Над своим отцом. Виштар ждал его появления на свет с надеждой и нетерпением. Так молодые отцы ожидают первенца. Потому, что всё приходящее с ним для молодых отцов в нови. Также ожидают единственного и последнего, когда счастливый случай вдруг отвергает проклятие многолетнего бесплодия.
Свами, сутулый и узкоплечий, склонился над Виштаром.
«Как бы он не переломился», – подумала адитья, разглядывая костлявую спину жреца.
– Это сырая лихорадка. Я думаю, что смогу тебе помочь, – сказал Свами тяжелобокому, задыхающемуся гиганту.
– Помоги-помоги, – прохрипел Виштар, – и получишь свою яловую корову. А может быть, ты хочешь две? Так помоги мне на две коровы. – Он попытался улыбнуться, но воздух снова вонзился воину в грудную рану. Свами с брезгливой неприязнью поворотился от брызнувших слюней вождя адитьев.
– Жаль, что я не окрепну до рождения сына, – отдышавшись сказал Виштар.
– Ты ждёшь сына?
– Это будет настоящий воин, – не обратил внимания на вопрос хозяин дома. – Уж он-то не позволит этим скотникам говорить о правах. О равных с нами правах.
– Значит, ты ждёшь сына.
– Да, и что с того? Ты ждёшь мою яловую корову, а я… я жду сына.
В глазах Свами метнулся демон. Безымянный. Из рода мстительной ненависти.
– Ну так послушай, что я тебе скажу! – жрец вытянулся как тростник на ветру. – Рождённый убьёт тебя своим появлением на свет. Ничто не отведёт этот удар… Мне не нужна твоя корова, я не смогу тебе помочь.
Воцарилась зловещая тишина. Виштар медленно собрал пальцы в кулаки, попытался подняться:
– Как ты смеешь говорить это мне?! Мне, вождю адитьев? – земля не отпустила обессиленное тело воина и он, беспомощно дрогнув плечами, изверг свой гнев криком. – Поди прочь! Прочь!
Адитья кинулась к мужу. Свами незаметно вышел в распахнутые ворота дома.
– Ты слышала, что он сказал? – не утихал Виштар.
– Не думай об этом. Ребёнок всё равно родится, срок уже подошёл.
– Мой сын убьёт своего отца!
– Разве такова воля богов? Это всего лишь его слова. Они ничего не значат.
– Убьёт своего отца.
– Прекрати! Ты не должен этому верить.
– Ничтожный попрошайка божьих милостей.
Женщина поднялась с колен и направилась в дом. Виштар ещё долго не мог успокоиться. «До чего же обнаглели эти тритсы, – думал он. – Если бы закон не запрещал проливать кровь своих, воины-адитьи показали бы им сегодня ночью!»
Утром следующего дня к Виштару заглянул Ури.
– Чего ты хочешь? – спросил воин, не поднимая головы. Ури немного покряхтел, примеряясь языком к цели своего визита, и начал с тяжёлым сердцем:
– Помнишь ли ты о своём долге за суру?
– Стану я думать о такой ерунде.
– Но ведь ты должен был мне корову?
– Разве? – Виштар приподнялся. – Разве только корову? Мы говорили ещё и о телёнке.
Ури с трудом улыбнулся:
– Ладно уж, что там телёнок! Мог бы я получить свою корову?
– Получишь, конечно. Вот только я встану на ноги.
Этот ответ, видимо, не принёс гостю облегчения.
– А мог бы я получить её уже сейчас?
Виштар холодно посмотрел на ублажителя его ночных прихотей, припал к влажной от пота циновке.
– Завтра тебе её приведут. Ступай.
Воин разглядывал скрещенные над ним ветви. Он думал о том, что судьбы людей пересекаются так же. Будто растут рядом. Держатся друг за друга. Вот как он и его адитья. Но всё равно растут в разных направлениях.
Виштар трудно поднялся, преодолевая вязкую слабость и пошёл к воротам. Сердце принимало каждый его шаг с подломом, будто проваливалось куда-то в пустоту.
На улице возле дома стояли люди. Опалённые лихорадкой глаза Виштара признали Мекхатри. Жрец был рад неожиданному появлению вождя. Они приветствовали друг друга слиянием рук.
– Ты слышал, какую судьбу мне предсказал этот тритс?
Мекхатри ответил взглядом.
– Мне всегда были ненавистны брахманы, – продолжил Виштар. – Вы заставляете верить других в то, во что сами не верите. Я это знаю.
Мекхатри покачал головой:
– Каков человек, такова и его вера. Трус верит в возможность наказания, ленивый – в удачу, честный – в справедливость, бездарный – в своё величие. Мёртвые верят в мёртвых, живые в живых. Вера дана человеку только для того, чтобы дополнить свойства его натуры. Те, у кого нет будущего, верят в прошлое, а во что веришь ты? Так вот послушай, что я тебе скажу: никто не может знать будущего, потому что будущее само не знает себя.
Виштар смотрел в сторону и не слушал жреца.
– Почему это должно касаться меня и моего сына? – спросил вождь адитьев, обращаясь в никуда.
Мекхатри вздохнул:
– Этот юный воин хотел тебе что-то сказать. Прислушайся к его словам.
Виштар обернулся и увидел Свадиватара. Того самого, что несколько дней назад принёс на себе из буковой рощи безжизненное тело вождя. Молодой воин подошёл ближе и проник взглядом в душу обречённого на смерть.
– Вождь! – заговорил Свадиватар так, как произносят последнее заклятье перед носом демона. – Вождь… – он вдруг осёкся и, сдерживая натиск несущихся слов, отвёл глаза.
– Я слушаю тебя.
– Кшатрии засиделись без дела, – тихо продолжил Свадиватар, – а теперь ещё пастухи запретивились пасти наших коров.
Виштар собрал все оставшиеся силы, чтобы выслушать эту странную речь.
– Ты, конечно, не преступишь Закон, данный нам Ману. Это все знают. Если бы вождём адитьев вместо тебя был Кхарва, пролилось бы много арийской крови. Кхарва не чтит Закон. Коровы вместо людей.
– Чего ты хочешь? – не выдержал Виштар.
– Только того, чтобы ты жил. Вот и Мекхатри подтвердит, что твоя болезнь излечима. Подумай, если ты умрёшь, кто мог бы стать сейчас вождём адитьев? Подумай. Чей клан сильнее других?
– Кхарва, – обречёно вздохнул Виштар.
– Прольётся много арийской крови.
Очень скоро известие о пророчестве Свами обошло весь город. Болезнь вождя адитьев и беременность его жены вызывали у горожан настойчивый интерес. Не было часа, чтобы кто-то из соседей или из чужих соглядатаев ни ошивался возле ворот дома Виштара. Все ждали.
Душной ночью, когда выцветшие покровы неба ещё не подпалила заря, адитья почувствовала, что близится развязка этого конфликта. У неё начались схватки. Женщину ополосовала вонзённая в неё мука. Скоротечная, но несравнимо жестокая. Боль разрывала адитью пополам. Другая жизнь, соединившаяся с ней единокровными нитями, запросилась наружу. Едва боль стихла, женщина поднялась с лежанки и вышла в сад. Она разбудила служанку и только взглядом указала ей причину своей бессонницы. Та суетливо засобиралась. Вороша одеждами и вздыхая.
Ночь встретила женщин тревожным безмолвием. Ни одним шорохом, ни одним намёком не выдавала она своё движение к рассвету. Женщины вышли из сада на улицу. Было пустынно и пасмурно. Глиняная, неровная стена опадала тенью, что сливалась с противоположной стеной, погружая проход на площадь в непроглядный мрак.
Адитья не хотела рожать дома. Вблизи Виштара. Чтобы не создавать ему лишних волнений. Она выбрала местом для разрешения от беременности пустующий дом на краю квартала. Это жилище принадлежало их сородичам. Состарившимся и жившим теперь по домам своих детей и внуков.
– Принеси воды, – сказала адитья служанке, – когда придём. А я разожгу огонь. Потом сходи за амброзией. Мы окропим ею пол и стены. И не забудь прихватить выжимку листьев авы.
Они миновали площадь, погружённую в предрассветную дрёму, прошли целиком ещё одну улицу и оказались перед широкой травяной некошью, скрывавшей до половины небольшой домик с густым садом.
– Там есть миски и котелки для воды? – спросила служанка. – Может быть, нам следовало захватить их с собой?
Адитья не ответила. Они пробирались сквозь траву, осторожно ступая босыми ногами по сбитым стеблям. Ближе к дому трава редела, обнаруживая следы недавнего присутствия человеческого бытия.
– Змея! – вскрикнула служанка, указав рукой на порог дома.
«Дурной знак», – подумала адитья.
Женщины вооружились тем, что подвернулось им под руку в травяном разгрёбе. Обстучав палками порог и стены, женщины осторожно проникли внутрь покинутого жилища. Здесь было душно. Воздух угнетал затхлый дух старьёвщины, тленной осыпи стен. Единственное окно, обнаруженное в дальней стене, приткнула тряпичная затока. Служанка выбила её палкой. Из образовавшейся продушины потянуло свежим воздухом.
– Я займусь очагом, а ты ступай за водой, – сказала роженица, осматриваясь по сторонам. Адитья остучала палкой и переворошила ветхий лежак, сбросила на него свою нехитрую поклажу и, переведя дух, принялась за очаг.
– Это ты, Сави? – спросила роженица служанку, услышав шаги возле порога. Служанка не торопилась с ответом.
– Сави?
Адитья пыталась распознать возникший в дверном провале силуэт. Тень метнулась в дом и, слившись с сумраком, вдруг стала Свадиватаром. За ним вошло несколько молодых кшатриев. С увесистыми тростями в руках.
– Что это значит? – гневно спросила женщина.
– Это значит, что мы убьём твоего младенца, едва он выйдет из материнского чрева. Это значит, что мы убьём его прежде, чем он заберёт жизнь нашего вождя. Ты же сама знаешь, что должна родить демона. Так стоит ли это обсуждать?
Свадиватар старался выглядеть спокойным и уверенным в себе. Когда отзвук сказанного им улёгся в душах воинов, вернув им покой, адитья равнодушно ответила:
– Разожгите огонь, ждать придётся долго.
Она легла на грязные циновки и закрыла глаза. Воины обступили женщину, наблюдая её неожиданную безмятежность. Кшатрии стояли так до тех пор, пока их не пробрала усталость. Ничего не происходило. Адитья лежала не шевелясь. Свадиватар отпустил от себя оторопь и вздохнул. Ему ещё не приходилось убивать новорождённых. Ему вообще не приходилось убивать. Поэтому предстоящее заставляло его тормошить собственное мужество, внушая себе, что слюнтяйство в таком деле только на руку демону. Воин испытывал лёгкое томление своей сопротивляющейся, не укрощённой никакими подобными доводами совести. Он знал, что каждый сам должен преодолеть эту болезнь. Тот, в ком она остаётся, тот, считающий себя совестливым и милосердным, на деле лишь разносчик душевной смуты и неприкаянности. Совесть, отпущенная на свободу, отданная на растерзание человеческим чувствам, не знающая кнута нравственного долга, обязательно притягивает к человеку его разлад с самим собой. Свадиватар был молод. Он ещё не смог бы озвучить словом пытавшие его сейчас чувства. Но инстинкты воина помогали ему разобраться в происходящем
– Разожгите огонь, – приказал Свадиватар своим подручным.
– Но здесь нет хвороста, – возразил кто-то из кшатриев. Все они были ещё молоды. Настолько молоды, что даже не имели клановой татуировки адитьев. На груди и на правом плече, как у других воинов. Не говоря уже о магических знаках, символизирующих великие жизненные испытания и преодоления. У Виштара было три таких знака. Свадиватар единственный, кто из них имел свою татуировку. Остальные пользовались пока красной глиной.
– Нет, так принеси, – отозвался Свадиватар.
– Ты и меня убьёшь или только моего ребёнка? – вдруг спросила адитья.
– Только демона, – спокойно ответил воин.
– В таком случае пусть кто-нибудь принесёт студёной воды из родника и несколько плоских, нетяжёлых камней.
– Зачем это?
– Чтобы остановить кровотечение.
– Зачем ей камни? – запротестовал кто-то из молодых кшатриев. – Пусть останавливает кровь заговором.
– Ты когда-нибудь присутствовал при родах? – спросила его адитья.
– Принеси ей холодной воды. И камней, – распорядился Свадиватар.
– Но источник очень далеко!
– У нас ещё есть время. До начала дня, – вмешалась роженица.
– До начала дня? – удивился несговорчивый кшатрий.
– До начала дня? – спросил Свадиватар.
– До начала дня, – подтвердила адитья. Кшатрий пожал плечами, взял котелок и вышел из дому.
– Тебе ещё что-нибудь нужно? – поинтересовался главный охотник на новорождённых демонов.
– Горькие листья авы. На случай, если у меня отойдут воды и придётся вызывать схватки. Ава растёт на вороньем холме.
Последний сподручный Свадиватара не говоря ни слова отправился на поиски лекарственной травы.
– Теперь всё, – подтвердила женщина и снова закрыла глаза. Они остались вдвоём в чахлом, заброшенном жилище на краю пустыря. Свадиватар копался с трутом. Наконец ему удалось зажечь огонь. Пришёл один из кшатриев с охапкой хвороста. Сбросил сушину возле очага и снова ушёл на поиски дровяного вала.
Адитья скосила глаза на своего пленителя. Он сидел на корточках перед огнем, и языки пламени озаряли его ещё по-детски красивое лицо. Тяжёлая трость лежала рядом. Женщина осторожно шевельнула рукой. Свадиватар был занят своим делом. Пальцы женщины скользнули над полом. Свадиватар в тревожном напряжении обернулся.
– А что вы сделали с моей служанкой? – вдруг спросила адитья.
– Привязали её к дереву возле колодца, – спокойно ответил воин и вздохнул. Он посмотрел на огонь, и в этот момент сильнейший удар опустился сзади на его голову. Свадиватар вздрогнул, клюнул носом и завалился на бок.
Адитья бросила палку. Взяла свой нераспакованный узелок и уже собралась покинуть это дурное место, как вдруг новая боль вонзилась в её тело. У женщины подкосились ноги. Она стиснула зубы, чтобы не закричать. Боль держала её на самом острие своей беспощадности. И всё-таки адитья нашла в себе силы идти. Тяжело переваливаясь с ноги на ногу, изгибаясь и припадая на колени.
Утро уже тронуло небеса румянцем. Было совсем светло. Тихо и светло, точно в последний ясный миг перед бурей. Адитья заметила приближающегося истопника. С полной охапкой хвороста. Женщина юркнула за угол дома. Бежать в таком положении она не могла. Оставалось только спрятаться где-нибудь невдалеке. Но это обрекало её будущего ребёнка на гибель. Под ударами беспощадных тростей. Они теперь не дадут ей родить. Их удары обрушатся на вздутую твердь её детоносного чрева. И тут женщина увидела укрытый травой ручей. Утопая в его гнило-стойных заводях, она поспешила вниз по руслу водяного потока. Что-то скользкое выплеснуло из-под её ног и зарылось в грязь. Трава прикрывала адитью до груди. Женщина цеплялась ногами за притопленные коряги и падала в закислую зелёную пену, развезённую по протоке. По густой и пахучей воде. Адитья совсем потеряла силы, прежде чем ей удалось отступить от жилища на безопасное расстояние. Она не слышала сзади ни окриков, ни оголтелых набегов погони. Но это не позволяло ей хоть сколько-нибудь сбавить свой порыв. Адитья вдруг заметила, что боль отступила. Женщина устремилась вперёд, разгребая завалившую ручей траву.
Утро обожгло зарёй мутную заволоку тумана. Над лугом. Ручей втянуло в небольшое рыхлое болотце. Адитья выбралась на берег и, обойдя затопь, очутилась возле световодной речки, сносимой куда-то далеко за Амаравати.
«Они подумали, что я побежала домой! – сообразила женщина, – потому и не преследуют». Она нашла уютный сухой уголок под деревьями, наломала себе камыша, и улеглась на него, дав покоя ногам. Ей казалось, что она снова погрузилась в тёплые потоки ручья. По самое детородие. Адитья притронулась к ногам. Они оказались омытыми двинувшимися из неё водами. Ей предстояло рожать здесь. Одной. Без посторонней помощи. Ей предстояло самой принять у себя липкий, окровленный комочек жизни. Женщина ощупала живот и обмерла. Ребёнок перевернулся. Он лежал поперёк чрева. Ребёнок не хотел рождаться. Оставшись в таком положении, он бы уже скоро погиб без материнских вод и погубил бы мать.
Адитья поднялась и вышла из тени склонённых над ней деревьев. Высоко в сияющем покое орёл опластывал крылами небо. Прямо над головой женщины. Она протянула к нему руки, и лучистые брызги огнетворимого таинства солнцерождения окропили вдруг её кожу. Адитья почувствовала, что ребёнок движется. Он оттолкнулся от своей непреодолимой преграды и пошёл вниз. Так, как назначено приходить в этот мир человеку. От неба к земле. Адитья перевязала и перегрызла трясущемуся, трескоголосому младенцу попувину, омыла его в тёплых водах реки и укутала в нежную меховинку. Сквозь мутную плёночку на мир смотрели серьёзные глаза маленького, совсем неплаксивого человека. Он и не подозревал, что приписывалось его рождению. Какое беспощадное предречение. Но где-то за этой рекой, за этим лугом, в глубине пустого и опрокинутого в чужое проклятье дома, с первыми лучами солнца сегодня умер его отец.
