Александр Мелехин
«Книга Великой Ясы», или Скрижали Чингисхана
Сергею Ивановичу (Серому) Степанову
посвящается
© ООО Издательство «Питер», 2022
© Хлапова В. А., 2022
Предисловие
Основой власти во всех государствах… служат хорошие законы и хорошее войско.
Никколо Макиавелли[1]
Чингисхан не только покрыл себя неувядаемой славой Великого завоевателя, но и стяжал себе лавры Великого законодателя.
Последнее представляется почти невозможным, если взять в расчет его беспрерывные войны.
Франсуа Пети де ла Круа[2]
Талант военного строителя и полководческий гений Великого Монгола давно общепризнаны. Но Чингисхан как выдающийся законодатель и его Свод монгольских имперских законов, «Книга Великой Ясы», вне монголоведческого сообщества до сих пор практически неизвестны. Восполнению этого пробела и посвящена эта книга.
К сожалению, до нашего времени не дошел полный, подлинный список «Книги Великой Ясы». Однако монгольские, персидские, китайские, сирийские, египетские, корейские, армянские и западноевропейские авторы в своих сочинениях, которые далее будут цитироваться, утверждали, что такие списки существовали, публиковали отдельные фрагменты этого Свода монгольских имперских законов, пытались восстановить его состав и структуру
Оценивая перспективы данной работы, Г. В. Вернадский[3] подчеркивал, что «впредь до открытия полного подлинного текста “Книги Великой Ясы” нет возможности установить первоначальный порядок ее отделов и статей. Можно, однако, хотя бы приблизительно установить общий круг предметов содержания Ясы (“Книги Великой Ясы”. – А. М.) и таким образом судить о размахе правовой мысли ее творцов – Чингисхана и его ближайших сотрудников»[4].
Не было у Г. В. Вернадского однозначного ответа и на вопрос об источниках «Чингисовых идей имперского государства и имперского права»[5]. Однако задолго до него современники Чингисхана давали собственные ответы на этот вопрос, в зависимости от мировоззрения и обусловленных им религиозных убеждений, называя мифические источники «обобщенной мудрости» Великого Монгола.
Так, согласно армянскому летописцу иноку Магакию[6], «когда монголы изнурены были жалкой и бедственной жизнью, их осенила внезапно здравая мысль: они призвали себе на помощь Бога, Творца неба и земли, и дали ему великий обет – пребывать вечно в исполнении Его повелений. Тогда, по повелению Бога, явился им ангел в виде орла златокрылого и, говоря на их языке, призвал к себе их начальника, которого звали Чангыз (Чингис. – А. М.). Этот последний пошел и остановился перед ангелом в виде орла, на расстоянии брошенной стрелы. Тогда орел сообщил им на их языке все повеления Божии. Вот эти божественные законы, которые он им предписал и которые они на своем языке называют Ясак: во-первых, любить друг друга; во-вторых, не прелюбодействовать; не красть; не лжесвидетельствовать; не быть предателями; почитать старых и нищих; и если найдется между ними кто-либо нарушающий эти заповеди, таковых предавать смерти. Дав эти наставления, ангел назвал начальника кааном (императором. – А. М.), который с тех пор стал прозываться Чангыз-Каан (Чингисхан. – А. М.). И повелел ему ангел господствовать над многими областями и странами и множиться до безмерного числа. Так это и случилось»[7].
А.-М. Джувейни[8], рассматривавший боговдохновенный разум Чингисхана как источник «Книги Великой Ясы», в своем сочинении «История завоевателя мира» писал: «Поелику Всевышний отличил Чингисхана умом и рассудком от его сотоварищей и возвысил его над царями мира по бдительности и могуществу, то он… из ума-разума своего сочинял то, что было связано с устройством завоевания стран и относилось к сокрушению мощи врагов и возвышению степени своих подвластных… Положил он для каждого дела законы и для каждого обстоятельства правило и для каждой вины установил кару, а как у племен татарских[9] не было письма, повелел он, чтобы люди из уйгуров научили письму монгольских детей, а те ясы и приказы записали они на свитки, и называются они Книгой Великой Ясы»[10].
Помимо тех мифических источников «обобщенной мудрости» Чингисхана, о которых писали армянский и персидский летописцы, по мнению католического миссионера Джованни дель Плано Карпини[11], монголы «имели некоторые предания о том, что называют грехами (проступками, преступлениями. – А. М.), измышленные или ими самими, или их предшественниками»[12].
Под «предшественниками» Плано Карпини, очевидно, понимал ближайших предков Чингисхана. И хотя католический миссионер, как говорится, зрел в корень и был отчасти прав, глубоко в дебри истории монголов он не лез.
Зато современные исследователи «Книги Великой Ясы» Чингисхана, ставя вопрос об источниках «Чингисовых идей имперского государства и имперского права», считают, что ответ на этот вопрос следует искать, прежде всего, в китайских династийных хрониках, повествующих о раннефеодальных государствах кочевых монголоязычных и тюркских народов, существовавших на территории Монголии[13].
Основываясь именно на китайских источниках, Н. Я. Бичурин (1777–1853)[14] в своем кратком историческом обозрении еще в 1828 г. поведал о государственных образованиях кочевых монголоязычных и тюркских народов, живших на территории Монголии, и пришел к следующим выводам о «начале монгольского народа» и зарождении его государственности: «Более чем за двадцать пять веков до нашей эры скитался уже народ сей (монгольские племена. – А. М.) со своими стадами по пустыням, сопредельным Северному Китаю…
При великих военных переворотах часто многочисленные поколения (монголов. – А. М.) переходили с юга на север или с севера на юг, с пределов восточных на край западный и там навсегда оставались…
Вся история народа монгольского свидетельствует, что переходы его поколений из одного края в другой происходили от раздела земель при каждом важном перевороте в сей стране, но ни при одном происшествии (она) не говорит, чтобы вошел в Монголию другой народ, отличный от коренного и по происхождению, и по языку, – [и в этом] неоспоримое доказательство единства монгольского народа и в самой древности…
Монголам известен один только образ правления – удельный. Они разделяются на поколения или уделы, называемые аймаками. Целое государство или народ (улус. – А. М.) получает у них название от имени господствующего дома, а каждый аймак – от владетельного поколения (племени. – А. М.). С падением владетельных домов народ их не теряет своего бытия, но с переменою оных получает только новое название.
Сим образом один и тот же монгольский народ существует от древнейших времен до ныне под разными только именами… При династиях Цинь и Хань – хунну и гунну. Потом он носил попеременно имена сяньби, жу-жу (жужан), кидань, татань (дада. – А. М.), монгол…»[15]
Основываясь на тех же источниках, что и Н. Я. Бичурин, один из ведущих современных специалистов в области истории кочевых обществ, американский ученый Т. Барфилд считал отличительной особенностью империи Хунну и последующих государственных образований, существовавших на территории Монголии до эпохи Чингисхана, их конфедеративную форму государственного устройства.
«Предшественницами Монгольской империи (Чингисхана. – А. М.), – писал американский ученый, – были имперские конфедерации, использовавшие принципы племенной организации (выделено мной. – А. М.). Племенные вожди управляли на локальном уровне, в то же время имперская структура основывалась на монополии на внешнюю политику и военные дела… Особенностью имперских конфедераций было включение в их состав племен без разрушения их трайбалистской структуры (племенной обособленности. – А. М.)… На местном уровне составляющие конфедерацию племена (в том числе и монголоязычные. – А. М.) управлялись почти так, как до их включения в состав кочевой империи. Местные вожди и старейшины сохраняли значительную автономию из-за их тесных связей с соплеменниками. Поэтому, когда имперская структура разваливалась, вожди племен были готовы проявиться как автономные политические деятели»[16].
Действительно, исторические источники свидетельствуют о том, что возникавшее и процветавшее в кочевом обществе (на территории современной Монголии) государство постепенно приходило в упадок и распадалось, и тогда древнее монгольское общество снова полностью возвращалось к родовой и аймачной организации… Такая историческая закономерность позволила исследователям охарактеризовать путь эволюции древнего общества монгольских кочевников как «спиралеобразный».
Главная причина этого многовекового спиралеобразного процесса, как считал монгольский ученый Ш. Бира (1927–2022), заключалась в том, что «появление государства (в форме конфедерации. – А. М.) в этом обществе не приводило к коренному изменению и уничтожению старого родового строя, родовой и аймачной (племенной. – А. М.) организации, основывавшихся на кочевом скотоводстве…»[17]
Отметим, что в течение всего I и в начале II тысячелетия н. э. не менялась не только родовая и аймачная организация древнего монгольского общества, но и господствовавший в нем способ хозяйствования – «особый тип производящего хозяйства – кочевое скотоводство», а также порожденный им хозяйственно-культурный тип скотоводов-кочевников сухих степей Евразии.
Кроме того, в этот период времени устойчиво сохранялись и такие формы предшествовавшего ему способа хозяйствования (присваивающей экономики), как охота, рыболовство и собирательство. Это сосуществование двух способов хозяйствования обусловило наличие в регулятивных системах существовавших на территории Монголии конфедераций признаков обоих и их преемственность.
При этом из древнекитайских хроник и тюркских источников явствует, что каждое последующее раннефеодальное государство кочевых народов, которое образовывалось на территории Монголии, не только в той или иной мере наследовало правовые традиции предшественника, но и само, участвуя в законотворческом процессе, развивало эти традиции, обогащало их собственными правовыми обычаями и нормативно-правовыми актами[18].
Все это правовое наследие, передаваясь потомкам из поколения в поколение, дошло до эпохи прародителей Чингисхана (VIII–XII вв.), а затем до эпохи и самого Чингисхана, оказав заметное влияние на формирование его мировоззрения, которое, в свою очередь, обусловило правовые и моральные нормы поведения, впоследствии сформулированные самим Чингисханом и, по его мнению, «для народа ко всему пригодные».
Именно поэтому вслед за католическим миссионером Плано Карпини можно с уверенностью сказать, что функционировавшая, развивавшаяся и обновлявшаяся на протяжении четырех столетий (VIII–XII вв.), в эпоху собственно прародителей Чингисхана, социально-регулятивная система явилась предтечей появления «новой системы права – права ханского или имперского»[19], созданного Чингисханом.
Исходя из этого, первую главу[20] нашего повествования мы посвятили древнемонгольскому родоплеменному обществу эпохи прародителей Чингисхана: важнейшим этапам его эволюции, сосуществовавшим в нем формам присваивающей и производящей экономики и соответствовавшей этому «смешанному» способу ведения хозяйства социально-регулятивной системе.
Для анализа структуры этой социально-регулятивной системы нами использованы «Сокровенное сказание монголов»[21] и «Сборник летописей» Рашида ад-Дина[22]. В этих источниках нашли свое выражение социальные нормы регулятивной системы интересующего нас периода (VIII–XII вв.), а также была зафиксирована эволюция этой системы в процессе постепенного перехода (начало XII в.) к новым формам организации хозяйственной деятельности (от куренной к аильной форме кочевания) и социальной жизни (от родового строя и сопутствовавших ему союзов кровных родственников к новым организационным формам жизни общества: родоплеменным объединениям или ханствам).
Именно такое родоплеменное объединение «Хамаг Монгол улс» (улус «Все Монголы») (30-80-е гг. XII в.) возникло на месте прежнего союза кровных родственников – Монгольского улуса[23].
Что же касается политической системы монгольского общества этого периода (XII в.), то многие современные ученые-монголоведы характеризуют улус «Хамаг Монгол» как «протогосударство», «чифдом», «вождество»[24], хотя бы уже потому что в нем «не имелось института, способного сохранять целостность образования и обладавшего средствами принуждения»[25]. Эти суждения современных ученых-монголоведов основываются, в том числе, и на известии древних источников о случившемся в 1171 г. крахе улуса «Хамаг Монгол».
Характеризуя данный этап эволюции социально-регулятивной системы этого «протогосударства» к моменту появления Тэмуджина-Чингисхана на исторической арене (вторая половина XII в.), следует отметить, что монгольское родоплеменное общество находилось лишь в «первой фазе развития права – фазе его зарождения»[26].
Во второй главе нашей книги мы расскажем о том, как в эпоху Тэмуджина-Чингисхана продолжался процесс становления новых форм производящей экономики, на основе чего выявим внутренние и внешние факторы создания Великого Монгольского Улуса, сообщим об условиях материальной и социальной жизни общества монгольских кочевников XII–XIII вв., явившейся источником формирования мировоззренческой системы Чингисхана, из которой «логически вытекали… каждое отдельное его действие, каждый его поступок или приказ»[27].
Затем речь пойдет о социально-экономических предпосылках появления первых яс и биликов Чингисхана. Мы попытаемся восстановить хронологию этого процесса: как сначала Тэмуджином-Чингисханом использовались нормы обычного права, а затем с учетом характерных особенностей правовых систем предыдущих ранних государств еще до провозглашения Великого Монгольского Улуса он занялся собственной законотворческой деятельностью (1189–1205 гг.), в результате чего «началось оформление данного пласта регулятивной системы в некую систему правил (норм)»[28].
В этой связи будет рассказано и об этнокультурных особенностях древнего общества монгольских кочевников, влиявших на формирование регулятивной системы эпохи Чингисхана. Это своеобразие выразилось в эволюции «тору» («Высшего Закона», публичного, государственного права), возникшего у монгольских и тюркских народов задолго до создания Монгольской империи в качестве источника обычного права, в систему принципов, стоявшую над собственно правовыми нормами и обычаями монгольских племен, ассоциируясь с божественной властью и небесным авторитетом.
Преобразовательная деятельность Чингисхана и его преемников сделала тору своего рода «вспомогательным» правом по отношению к новому имперскому законодательству – Ясе («Книге Великой Ясы». – А. М.), своеобразным мостом от прежнего обычного права племен к четкой системе права Монгольской империи[29].
В третьей главе повествуется о том, как осуществлялись составление, принятие на Великом хуралтае 1206 г. и распространение действия «Книги Великой Ясы» и «Биликов»[30] Чингисхана на всю тогдашнюю территорию Великого Монгольского Улуса. Эту фазу в развитии древнемонгольского права прежде всего характеризует ее письменная кодификация, что стало логическим завершением начального этапа государственного строительства и законотворческой деятельности Чингисхана, проявившего себя «государственным деятелем крупного размаха, творцом нового имперского права»[31].
В четвертой главе будет рассказано о том, как в дальнейшем (в первую очередь, на Великих хуралтаях 1210, 1218, 1224 гг., а также в 1225–1227 гг.) монгольское законодательство развивалось: изменялись и дополнялись прежние ясы, «Книгу Великой Ясы» пополняли новые законы и указы Чингисхана, благодаря чему она окончательно стала соответствовать понятию «имперского закона».
Древние источники свидетельствуют о том, что в это время в «Книге Великой Ясы» нашли свое отражение военно-политическая доктрина монгольского тэнгэризма или «мирового единодержавия», а также новая доктрина международных отношений Великого Монгольского Улуса (Pax Mongolica – установление и поддержание мира «твердой рукой»), о начале реализации которых во время правления Чингисхана (1206–1227 гг.) также повествуется в четвертой главе нашей книги.
* * *
Таким образом, в нашей книге на фоне наиболее значимых исторических событий эпохи Чингисхана реконструированы все этапы процесса формирования и эволюции государственно-правовой системы Великого Монгольского Улуса, читателю представлены и прокомментированы практически все имеющиеся в нашем распоряжении фрагменты «Книги Великой Ясы» Чингисхана. Причем в той последовательности, в которой эти ясы принимались Чингисханом, что лишний раз свидетельствует о том, что «Книга Великой Ясы» – это «не одномоментно составленный и принятый сборник законов и не систематизированный письменно (систематический) свод правовых актов, но сборник приказов и указов Чингисхана, которые в течение долгого времени при необходимости им выпускались»[32].
Действительно, «Книга Великой Ясы», очевидно, не обладала таким признаком права, как системность в его современном понимании. При этом следует согласиться и с мнением монгольского ученого-правоведа И. Дашняма, который утверждал, что «поскольку подлинный оригинал памятника не найден, то каким бы образом не устанавливалась структура “Книги Великой Ясы”, она будет искусственной…»[33]
Именно поэтому автор этой книги не считал своей целью систематизацию имеющихся в его распоряжении сведений о системе древнемонгольского права эпохи Чингисхана.
Поскольку в настоящее время «Билики» Чингисхана рассматриваются исследователями как «сопутствующие или дополнительные законы, комментирующие содержание “Книги Великой Ясы”, объясняющие нам общий дух законодательства Чингисхана и восполняющие некоторые пробелы Ясы»[34], автор, желая познакомить уважаемых читателей с заветными мыслями Чингисхана, приводит и толкует многие из них в соответствующих местах нашего повествования.
Ясы из «Книги Великой Ясы» и билики Чингисхана оформлены в виде врезок. В сносках указаны их источники; в большинстве случаев сохранена формулировка яс и биликов, как в источнике[35], однако для лучшего понимания их современным читателем возможны незначительная стилистическая правка, использование вариантов из других источников, а также формализация, приближающая эти фрагменты к формулировкам самостоятельных законов[36], конечно, при условии сохранения смысла; и, наконец, для того, чтобы «понять, когда и почему она (та или иная яса или билик. – А. М.) появилась, какие цели ставили при их принятии (как они развивались. – А. М.), что, собственно, они устанавливают, определяют»[37], все ясы и билики будут прокомментированы.
* * *
«Сохранившиеся на страницах времен упоминания» повествуют о том, как в государствах чингисидов после распада Великого Монгольского Улуса действовала «Книга Великой Ясы», как на ее основе местные правители вели собственную законотворческую деятельность и как правовые нормы монгольского имперского законодательства согласовывались с обычаями и правом подчиненных народов.
Российских читателей, в первую очередь, естественно, интересует действие «Книги Великой Ясы» в пост-чингисхановскую эпоху на территории Руси, которая в XIII–XV вв. входила в состав Золотоордынского ханства. Именно об этом и будет рассказано в Приложении.
Глава 1
Древнемонгольское родоплеменное общество и его социально-регулятивная система в эпоху прародителей Чингисхана (VIII–XII вв.)
У всех этих племен четкое и ясное родословное древо, ибо обычай монголов таков, что они хранят родословие своих предков и учат и наставляют в знании родословия каждого появившегося на свет ребенка… Они делают собственностью народа слово о нем, и по этой причине среди них нет ни одного человека, который бы не знал своего племени и происхождения… Каждому народившемуся дитяти отец и мать объясняют предания о роде и родословной, и они (монголы) всегда соблюдали таковое правило.
Рашид ад-Дин[38]
С какими родичами вы посоветовались, что совершили столь дерзкий поступок? И в возмездие и наказание [за него] перебили их всех.
Рашид ад-Дин[39]
Первые более-менее правдоподобные упоминания о древнемонгольском родоплеменном обществе содержатся в «Легенде об Эргунэ кун», включенной Рашидом ад-Дином в «Сборник летописей», и в «Легенде о Бортэ-Чино, рожденном по благоволению Всевышнего Тэнгри» из «Сокровенного сказания монголов».
«Легенда об Эргунэ кун» начинается с известия о событиях, связанных с крушением и распадом в 555 г. Монгол-Нирунской державы[40], разгромленной тюркскими племенами[41]: тогда древние монголы Нукуз и Киян (Хи-ян), спасаясь от тюркских воинов, укрылись со своими соплеменниками «в местности Эргунэ-кун, где среди гор была обильная трава и здоровая [по климату]степь…Они и их потомки долгие годы оставались в этом месте…»
«Когда среди тех гор и лесов этот народ размножился и пространство [занимаемой им] земли стало тесным и недостаточным, – продолжает свой рассказ Рашид ад-Дин, – то они учинили друг с другом совет, каким бы лучшим способом и нетрудным [по выполнению] путем выйти им из этого сурового ущелья и тесного горного прохода.
И [вот] они нашли одно место, бывшее месторождением железной руды, где постоянно плавили железо[42]. Собравшись все вместе, они заготовили в лесу много дров и уголь целыми харварами (перс, дословно “ноша осла” – мера веса, равняется 25–30 пудам. – А. М.), зарезали семьдесят голов быков и лошадей, содрали с них целиком шкуры и сделали [из них] кузнечные мехи. [Затем] сложили дрова и уголь у подножья того косогора и так оборудовали то место, что разом этими семьюдесятью мехами стали раздувать [огонь под дровами и углем] до тех пор, пока тот [горный] склон не расплавился. [В результате] оттуда было добыто безмерное [количество] железа и [вместе с тем] открылся и проход. Они все вместе откочевали и вышли из той теснины на простор степи…
Рассказывают, что все племена монголов происходят из рода тех двух лиц [Нукуз и Киян] (Хиян. – А. М.), которые [некогда]ушли в Эргунэ-кун.
Среди тех, кто оттуда вышел, был один почтенный эмир по имени Буртэ-чинэ (Бортэ-Чино. – А. М.), глава и вождь некоторых племен…»[43]
С упоминания о Бортэ-Чино персидский летописец приступил к изложению родословной прародителей Чингисхана. Однако мы в этом вопросе предпочли монгольский первоисточник пересказу правоверного мусульманина Рашида ад-Дина.
Первоисточниками для нас являются монгольские легенды, повествующие о прародителях Чингисхана отнюдь не с позиций догматики ислама; в этих легендах впервые было четко рассказано с позиций тэнгрианства, то есть культа Всевышнего Тэнгри, шаманизма древних монгольских кочевников, о небесном происхождении «главы и вождя некоторых племен» монголов Бортэ-Чино, а затем и о «небесном мандате» на ханскую власть рода хиад-боржигин Чингисхана.
Ранее в течение пяти веков передававшиеся изустно и таким образом сохранившиеся в памяти народной эти легенды впервые были письменно зафиксированы во время составления «Сокровенного сказания монголов» (первая половина XIII в.).
Автор «Сокровенного сказания монголов», если хотите, юридически закрепляя устное предание[44] предпослал ему заголовок «Прародители Чингисхана» и начал собственное изложение родословной предков Чингисхана с известия о небесном происхождении Бортэ-Чино: «Рожденный по благоволению Всевышнего Тэнгри (Верховного божества монголов. – А. М.), – Бортэ-Чино и его жена Гоа-Мар ал – переправились через воды реки Тэнгис, пошли и сели в окрестностях горы Бурхан халдун[45], что в верховьях реки Онон» [46].
Дальнейшее изложение монгольским летописцем родословной прародителей Чингисхана (VIII–XII вв.), в частности, истории Алан-гоа и ее семьи (вторая половина X в.), прежде всего, проливает свет на хозяйственную и общественную организацию древнемонгольского общества в интересующую нас эпоху: «Отец Алан-гоа – хорь тумэдский ноён[47] Хорилардай-Мэргэн, а мать – Баргужин гоо; родилась Алан-гоа в уделе хорь тумэдов в местности, называемой Ариг ус… Хорилардай-Мэргэн отошел от пределов хорь тумэдскихпо причине раздоров, вспыхнувших меж близживущих родов, кои желали отвоевать друг у друга уделы, обильные зверем – соболем и белкой. Хорилардай-Мэргэн и люди его обособились, и прозвались они племенем Хорилар по имени ноёна своего. Прознав, что в окрестностях Бурхан халдуна зверя в изобилии, хорилары перекочевали в удел Шинчи баяна урианхайского[48], который поставил на горе Бурхан халдун кумира для поклонения духам-хранителям той горы»[49].[50]
Вслед за персидским и монгольским летописцами обратим внимание читателей на следующие ключевые моменты их сообщений, которые проливают свет на интересующую нас регулятивную систему родоплеменного общества монгольских кочевников эпохи прародителей Чингисхана в VIII–XII вв.
Судя по свидетельствам процитированных нами источников, тогдашний способ хозяйствования прародителей Чингисхана соединил в себе характерные для присваивающего способа ведения хозяйства охоту, рыболовство и собирательство съедобных растений[51]с «особым типом производящего хозяйства — кочевым скотоводством»[52]. Формирование в степях Центральной Азии хозяйственно-культурного типа скотоводов-кочевников сухих степей Евразии[53] послужило основанием говорить о новых условиях жизни древних предков монголов, которые создали переход к кочевому скотоводству.
«Прежде всего племена степных пространств Центральной Азии приобрели постоянный и достаточный источник существования, подчас даже избыток высококачественных продуктов и сырья. Количество пищи лимитировалось наличием скота, его продуктивностью и площадью пастбищ, от которых зависело теперь благосостояние коллектива… А так как скот и пастбища – легко отчуждаемое имущество, то у различных коллективов, связанных между собой отношениями родства и свойства, возникала необходимость в постоянной готовности к их защите. Это способствовало существенным изменениям в социальной организации общества. До этого община состояла, как правило, из представителей двух-трех матрилинейных тотемических родов, связанных брачными отношениями своих членов и вытекающими из этого взаимными обязательствами (совместная коллективная охота, взаимопомощь, кровная месть, нормы экзогамии[54]).
Экономическая основа кочевого скотоводства стала базой для формирования нового типа общины… При сохранении кровнородственной основы в общине стали медленно изменяться принципы линейности родства, что было связано с расширением роли и функций мужчин в обществе… Так постепенно складывается понятие о двойном родстве, закрепленное в монгольских терминах родства (родство по матери и родство по отцу), причем родство по отцу постепенно выходит на передний план…
Род и община становятся постепенно патрилинейными, а на смену тотемическому материнскому роду приходит генеалогический отцовский род. Постоянное ядро общины составляет группа родственников разных поколений, принадлежащих к одному отцовскому роду…
Явления, сопутствовавшие перестройке общественной организации у народов, генетически связанных с монголами… бытовали вплоть до конца I тысячелетия новой эры (выделено мной. – А. М.)»[55], то есть как раз в рассматриваемую нами эпоху прародителей Чингисхана.
К таковым явлениям относится и действовавшая в эпоху прародителей Чингисхана регулятивная система. Поскольку в древнемонгольском обществе этого периода «мирно сосуществовали» два способа ведения хозяйства, логично утверждать, что в регулятивной системе, действовавшей у прародителей Чингисхана, наличествовали признаки регулятивных систем присваивающей и производящей экономики… При этом нельзя отрицать некоторую формальную преемственность самих норм этих двух регулятивных систем[56].
В справедливости приведенных выше суждений ученого-монголоведа Л. Л. Викторовой и ученого-правоведа А. Б. Венгерова мы убедимся, продолжив анализ сообщений монгольского летописца.
В них как раз и были засвидетельствованы «явления, сопутствовавшие перестройке общественной организации у народов, генетически связанных с монголами»: зафиксирована смена тотемов, а затем и вовсе замена старого представления о тотемистическом происхождении родоначальника монголов на понятие о его небесном происхождении, описаны древнемонгольские патрилинейные роды и община.
Так, в «Легенде о Бортэ-Чино, рожденном по благоволению Всевышнего Тэнгри» из «Сокровенного сказания монголов» родоначальник монголов и его жена отождествлялись с божествами-тотемами и были названы их именами – Бортэ-Чино и Гоа-Марал, что в переводе с монгольского значит Серый Волк и Прекрасная Олениха. Эти священные животные были объектами религиозного почитания (тотемами) древних монголов, считались их покровителями. Причем первым тотемом и прародительницей древних монголов считается Гоа-Марал (Прекрасная Олениха), подтверждением чему являются произведения «звериного стиля» в искусстве древних монголов – оленные камни[57].
Для дальнейших стадий религиозного развития характерно отождествление родоначальника с божеством-тотемом. Пример тому – «Легенда о Бортэ-Чино…», включенная в «Сокровенное сказание монголов»; в этой легенде родоначальник монголов был назван именем их тотемного кумира Бортэ-Чино (Серый Волк).
Однако объявление родоначальником монголов только одного из них – «почтенного эмира по имени Буртэ-чинэ (Бортэ-Чино. – А. М.), главы и вождя некоторых племен (выделено мной. – А. М.)»[58], является убедительным подтверждением вывода Л. Л. Викторовой о том, что в период становления производящей экономики «род и община становятся постепенно патрилинейными, а на смену тотемическому материнскому роду приходит генеалогический отцовский род (выделено мной. – А. М.)»[59].
В рассматриваемой нами легенде также сказано, что Бортэ-Чино был рожден «по благоволению Всевышнего Тэнгри». Это свидетельствовало о том, что на определенном этапе развития древнемонгольского родоплеменного общества старое представление о тотемистическом происхождении родоначальника монголов, характерное для регулятивной системы присваивающего способа хозяйствования, уже было недостаточным, и его дополнили понятием о небесном происхождении родоначальника монголов[60].
Современные ученые-правоведы считают, что подобные изменения были обусловлены становлением производящей экономики, повлиявшим в том числе на идеологию, а также связанную с ней регулятивную систему. Так, для новой идеологии становится характерным изменение культов… то есть изменяется мифологическое сознание[61].
