Александр Михайловский
Война за Проливы. Решающий удар
– Либерал и пресмыкающийся предатель… – прошипел в сторону фон Бека министр иностранных дел, но осекся под тяжелым взглядом Франца Конрада фон Хётцендорфа.
– Я, собственно тоже думаю похожим образом, – с мрачным выражением лица произнес тот, – и такова же была последняя воля покойного императора. В нынешних условиях избрать на австрийский трон кого-то из этих господ означало бы пригласить императора Михаила к продолжению разорения наших территорий, а кайзера Вильгельма к тому, чтобы он взял нас не по доброму согласию, а силой… Если вам, Алоиз, нравится быть изнасилованным, то мне – нет. А еще в случае продолжения сопротивления ваша родная Богемия может утратить независимость и уйти в состав Российской Империи – ибо что с боя взято, то свято. Пройдет еще пара дней – и, закончив возиться со штурмом Кракова, русские смогут развернуть на запад целых две армии. А чехи, смею вам напомнить, воевать с русскими братушками не хотят, а посему богемский ландвер при их приближении по большей части попросту побросает оружие и разбежится, если не перейдет на сторону врага…
И тут Фердинанд Карл, до того молчавший, привстал с места.
– Господа, – бесцветным, не выражающим эмоций голосом сказал он, – если мне будет положена пенсия, приличествующая моему происхождению, то я обещаю удалиться в частную жизнь и более никогда не участвовать в политике. То, что я вообще пришел на эту встречу, было результатом какого-то наваждения…
– Вот это деловой разговор, – сказал министр-президент Цислейтании, – двести тысяч крон годовых, надеюсь, вас устроят?
– Вообще-то я рассчитывал как минимум на триста, – твердо заявил тот.
– Сойдемся на двухстах пятидесяти, – мрачно ухмыльнулся фон Бек, – а также на титуле графа Бурга, позволяющем вам жениться на любезной Берте, которую вы обхаживаете уже шесть лет. Частная жизнь в сельском поместье вместе с женой – что может быть лучше, чтобы дожить оставшиеся годы. Не так ли?
Выбывший из гонки претендент ничего не сказал, только растерянно кивнул, после чего, криво нахлобучив на голову шляпу, вышел из кабинета регента, в дверях как раз столкнувшись с полковником Редлем. Тот проводил уходящего внимательным взглядом, будто стараясь запомнить, после чего подошел к регенту и, положив перед ним папку с делом, вполголоса сказал:
– Расследование в общих чертах завершено. Убийство государя императора Франца Фердинанда было совершено группой русских эмигрантов из числа боевиков разгромленной в Российской империи партии социалистов-революционеров по заказу поступившему от их покровителей во Франции. При расследовании дела по горячим следам нами с поличным был взят посредник между исполнителями и заказчиком; на допросе этот человек признался в том, что он – капитан французской армии, выполняющий прямой приказ начальника Второго Бюро полковника Дюпона. А тому, как я понимаю, приказ отдал лично премьер Клемансо, но это уже находится за пределами нашего расследования…
Это заявление в полной тишине прозвучало как внезапный выстрел. Франц Конрад фон Хётцендорф не спеша развязал шнурки на папке, потом некоторое время перебирал бумаги, вчитываясь в некоторые из них.
– Такие дела либо раскрываются исключительно по горячим следам, либо не раскрываются вообще, – произнес он, как бы высказывая вслух свои мысли. – Вы проделали очень хорошую работу, Альфред, и в любое другое время могли бы рассчитывать на награду. Но с недавних пор сие уже не в наших возможностях… Впрочем, все еще может быть. Я думаю, что это дело заденет за живое и Берлин, и Петербург, которые свято отстаивают принцип неприкосновенности монархов – и, быть может, после окончания войны вы еще обзаведетесь германскими или русскими наградами, а может быть, и теми и другими сразу. А сейчас идите и постарайтесь на том же высоком уровне довести это дело до конца; хотя отчитываться по нему вам уже, наверное, придется перед другими людьми…
И после того, как полковник Редль вышел, Франц Конрад фон Хётцендорф добавил:
– Теперь, имея на руках предварительный результат следствия, доказывающий непричастность к случившемуся злодеянию государств-членов Континентального Альянса, я с чистой совестью могу выполнить волю покойного и передать приглашение кайзеру Вильгельму занять престол Австрийской империи, чтобы впоследствии передать его своим потомкам. Если Господу Богу так угодно существование единого германского государства, то пусть будет так. Что касается корон Богемии и Венгрии, то должен заметить, что по тамошним значительно более мягким законам брак покойного Франца Фердинанда с графиней Софьей Хотек фон Хотков унд Вогнин является вполне законным, а их дети, рожденные в этом браке, смогут унаследовать от отца богемский и венгерский престолы. Впрочем, это уже дело богемских и венгерских властей…
Вставая, министр-президент Цислейтании сказал:
– В таком случае, господин Конрад фон Хётцендорф, я немедленно отправлюсь в Рейхстаг, чтобы поставить этот вопрос перед господами депутатами и закрепить ваше решение парламентской резолюцией, которая придаст ему силу закона. Господин фон Эренталь, вы с нами или против нас?
Министр иностранных дел сказал:
– Я контрассигную подпись господина Конрада фон Хётцендорфа на документе, призывающем на престол кайзера Вильгельма, после чего подаю в отставку и полностью отстраняюсь от дел. Австрийской империи фактически с этого момента больше нет, а служить Богемии или Венгрии для меня будет мелко. А вы, юноша, – он кивнул в сторону Карла Франца Иосифа, – не смотрите на меня так, наивно хлопая глазами. Рано вам еще на престол, да и не признает вас никто – даже дикие хорваты, если их королевство, отдельное от сербского, будет выкроено русским императором из земель нашей империи…
14 июля 1908 года. Утро. Германская империя, Потсдам, Дворец Цецилиенгоф, рабочий кабинет кайзера Германской империи.
Присутствуют:
Кайзер Вильгельм II;
Начальник Генерального Штаба – генерал-полковник Гельмут Мольтке (младший);
Рейхсканцлер Германской империи – Бернгард фон Бюлов;
Статс-секретарь по иностранным делам – Вильгельм фон Шён.
– Господа! – радостно воскликнул германский кайзер, входя в кабинет, – я собрал вас здесь, чтобы сообщить то, что еще совсем неведомо нашим газетчикам!
При этом вид у Вильгельма был радостно-приподнятый, резко контрастируя с унылыми лицами явившихся на эту встречу ни свет ни заря высших функционеров Второго Рейха.
Бернгард фон Бюлов траурным голосом произнес:
– Если вы, Ваше Королевское Величество, хотите рассказать нам об убийстве молодого австрийского императора, то мы о нем уже все знаем. Да и нет в этом деле ничего веселого.
Вильгельм тут же стер со своего лица идиотскую улыбку, надев подобающую случаю маску скорби и печали.
– Мне тоже жаль беднягу Франца Фердинанда, – вздохнув, сказал он, – ведь мы с ним даже не были врагами. Если бы старый осел Франц-Иосиф откинул копыта чуть раньше, его племянник смог бы выполнить свой план по реформированию Австро-Венгерской империи, а потом ввести ее в Континентальный Альянс. И только неистребимая враждебность старика (Франца-Иосифа) к России привела к тому, что мой кузен Михель решил полностью уничтожить его несуразное лоскутное государство, не ограничиваясь в своих действиях полумерами.
Мольтке (младший) неожиданно спросил:
– Не знаю, как Ваше Королевское Величество, но я все никак не могу понять причину, по которой Франц-Иосиф так истово ненавидел Россию. Ведь за всю свою историю она не сделала австрийцам ничего плохого, и даже, более того, частенько выручала их из весьма неприятных ситуаций.
– Понимаешь, мой добрый Гельмут, – ответил кайзер, – еще в те, старые годы, до пришествия к нам посланцев из будущего, меня тоже изрядно тревожила эта иррациональность в поведении моего брата, австро-венгерского императора. Ведь наш договор был составлен этим придурком Бисмарком таким образом, что мы вынуждены были бы вступить в войну даже в том случае, если бы ее инициатором была сама Австрия. Я много размышлял об этом и сделал определенные выводы…
– И что же вы придумали, Ваше Королевское Величество? – поинтересовался рейхсканцлер фон Бюлов.
– Все очень просто, мой добрый Бернгард, – победно усмехнулся кайзер, – причина ненависти Франца-Иосифа к России заключается как раз в той помощи по подавлению мятежа венгров, которую он получил от прадеда нынешнего русского императора. Страшное же унижение: не чувствовать себя хозяином в собственной стране, будучи вынужденным призвать иностранные войска для наведения в ней порядка и усмирения бунтовщиков. Это все равно как если взрослый человек обгадится прямо на улице точно несмышленый малыш, а некто посторонний поможет подмыть ему испачканный зад и поменять загаженные панталоны. Если жертвой такого происшествия станет обидчивый ранимый человек вроде императора Франца-Иосифа, то его ненависть на всю жизнь к своему спасителю будет гарантирована.
– Пожалуй, вы правы, Ваше Королевское Величество, – под одобрительные кивки остальных присутствующих сказал рейхсканцлер фон Бюлов, – никаких других рациональных объяснений этой непонятной враждебности мне в голову не приходит. Какое счастье, что мы, немцы, во-первых, не столь обидчивы, как австрияки, а во-вторых, достаточно сильны и самодостаточны для того, чтобы сотрудничать с русскими как равные партнеры, извлекающие прибыль в соответствии со своим вкладом, а не как опекаемые иждивенцы, которых требуется вовремя кормить манной кашей и сажать на горшок.
– Все это хорошо, – сказал Мольтке (младший), – но я, например, все же хотел бы услышать ту новость, которой наш добрый кайзер собирался порадовать нас сегодняшним утром. Если о ней еще не пронюхали газетчики, то она, должно быть, совсем свежая, а раз нас ради нее собрали в такую рань – то сногсшибательная.
– Вы совершенно правы, мой добрый Гельмут! – воскликнул кайзер, и усы его воинственно встопорщились, – уже после полудня вся Германия забурлит как горшок с супом на горячей плите. Собственно, таких новостей целых две, просто они между собой тесно связаны. Во-первых – австрийской военной контрразведке, которая вела следствие, меньше чем за сутки удалось по горячим следам раскрыть само убийство. Исполнители – русские террористы-революционеры, бежавшие в Европу от гнева брата нашего Михеля, ибо в России их вешают высоко, но коротко. Заказчик преступления – французское Второе Бюро. Его офицер попался с поличным на явочной квартире, использовавшейся убийцами Франца Фердинанда для подготовки своего преступления. Он явился туда, чтобы устранить главаря банды и уничтожить некоторые улики, но не преуспел, поскольку как раз в этот момент туда с обыском нагрянули австрийские контрразведчики. Таким образом, дело раскрыто: главным интересантом в нем являлась Франция, стремившаяся, как я предполагаю, предотвратить слишком быструю капитуляцию Австро-Венгрии. В Париже прекрасно помнят, как сорок два года назад император Франц-Иосиф, проиграв битву при Кёниггреце[13], быстро признал поражение и заключил мир с моим дедом Вильгельмом Первым, а также чем эта быстрая победа Пруссии в итоге обернулась для Франции[14].
– Да, Ваше Королевское Величество, – кивнул Мольтке (младший), – это вполне правдоподобный мотив. Французы нас, немцев, одновременно и ненавидят, и боятся. Война с нами и русскими до последнего венгра и австрийца вполне может быть пределом их мечтаний в этом деле. А еще они могли желать всячески затруднить вам обретение австрийской короны. Других мотивов, кроме как внести побольше хаоса и исключить благопристойный финал этой войны, я в этом деле не вижу.
– Скорее всего, вы правы, мой добрый Гельмут, – согласился кайзер, – а вот Клемансо, без непосредственного одобрения которого не могло свершиться это преступление, жестоко ошибся. Австрийский главнокомандующий Франц Конрад фон Хётциндорф, после смерти императора Франца Фердинанда объявивший себя регентом империи, по здравому размышлению отдал австрийскую корону не кому-то из Габсбургов, а императору Германии, Вильгельму Второму Гогенцоллерну, то есть мне. И более того, это решение подтверждено австрийским рейхстагом. Правы были советники моего кузена Михеля, когда рекомендовали мне сидеть спокойно и не суетиться. Сами, мол, австрийцы придут и сами все предложат, да еще и с выражением верноподданнического почтения. Германия присоединяет Австрию не в громе пушек, ненависти и крови, а с доброго согласия и при любви своих новых подданных.
– Хох! – рявкнули вскочившие со своих мест генерал Мольтке и министры. – Да здравствует наш добрый кайзер!
– Да ладно уже вам! – отмахнулся Вильгельм, – как я вам и говорил, австрийская история для нас кончилась вполне благополучно. А с переходом под наш скипетр Австрии рассыпается и остальная конструкция бывшей империи Габсбургов. Королевство Богемии и Моравии теперь отдельно, Венгерское королевство тоже отдельно. Прага уже выслала моему кузену Михелю и мне предложение экстренно заключить перемирие и начать переговоры об их вступлении в Континентальный Альянс. Правда, в Будапеште пока думают, но это у них ненадолго. Регулярная австрийская армия уже покидает фронт и отходит на свою территорию, а гонведа, оставшегося в одиночестве, русским армиям хватит не более чем на пару укусов. Теперь, господа, нашей непосредственной заботой оказывается только Франция, и больше никто.
– Я думаю, Ваше Королевское Величество, – пробасил Мольтке (младший), – что после того как Франция была уличена в том, что непосредственно участвовала в цареубийстве, ни у вашего кузена Михеля, ни у дяди Альберта (британский король Эдуард VII) не возникнет никаких возражений против объявления войны этому гнусному государству, являющемуся рассадником безбожия, разврата и смут…
– Вы опоздали, Гельмут, – саркастически хмыкнул молчавший до того Вильгельм фон Шён, – не далее как через час после полуночи в наше ведомство поступила экстренная телеграмма, присланная нашим послом в Париже Гуго фон Радолин. Франция сама объявила нам войну, и сделала это гнусно, под покровом ночи, словно надеясь тем самым оттянуть свой неизбежный конец. Я не знаю, что так подействовало на пожирателей лягушек: то ли затеянная нами дезинформация по поводу нашей мнимой слабости и ожесточенного сопротивления австрийцев русским армиям, то ли Клемансо в голову ударил успех санкционированного им цареубийства – но, как и пожелал Его Королевское Величество, свою арию французская лягушка проквакала до конца как по нотам.
– Да это просто праздник какой-то! – воскликнул расчувствовавшийся кайзер, – тупоголовые лягушатники сами напрашиваются на хорошую порку. Теперь вы, Гельмут, телеграфируйте на Западный фронт сигнал «Валькирия». Пусть наши гусары начнут тревожить французов своими наскоками, при необходимости сразу отходя на германскую территорию. Я надеюсь, что мой добрый Альфред (Шлиффен) окажется на высоте и доставит им удовольствие по полной программе. Мой добрый Вильгельм, телеграфируйте пожалуйста в Петербург, Лондон и другие страны Континентального Альянса, что мы приняли вызов подлых цареубийц и выходим на бой, после которого мир необратимо изменится. Все гнусное, мерзкое, развратное, либерально-республиканское из него исчезнет, заменившись простым и понятным консервативно-монархическим началом. Знаете, господа, передо мной немного приоткрыли завесу тайны и показали, во что этот мир превратится всего через сто лет – и могу сказать, что ради того, чтобы этого никогда не случилось, я готов сжечь хоть сто Парижей вместе со всеми их Луврами и древними соборами. Мерзкая клоака по сравнению с миром будущего полна благоухания и являет собой образчик чистоты. А начало всей той мерзости положили как раз французы. Запомните: сейчас мы воюем за то, чтобы такое будущее никогда, никогда, не наступило в нашем мире. Бой идет не только за наше будущее, но и будущее наших детей, внуков, правнуков и других более отдаленных поколений германской нации. От нас и наших солдат сейчас зависит, кем станут наши потомки: дрожащими тварями или исполинами духа.
14 июля 1908 года. Утро. Российская империя, Петербургская губерния, Гатчина, Большой Гатчинский Дворец, рабочий кабинет императора Всероссийского.
Когда императору Михаилу летом становится душно в суетливом и кипящем активностью Санкт-Петербурге, он на личном литерном поезде выезжает вместе с семьей отдохнуть душой в Гатчину – место, где прошли его самые счастливые детские годы. Но и на отдыхе императора не оставляют дела. Мчаться на фронт и лично вникать во все подробности Михаил не собирается, ибо не хочет трогать то, что и без того хорошо работает, а то можно и сломать. Все управление боевыми действиями и страной осуществляется дистанционно. Императорская Ставка – учреждение удивительно компактное и способное перемещаться по России вслед за хозяином Земли Русской – размещена тут же, в Большом Гатчинском Дворце. Правда, не все дела можно делать дистанционно, иногда приходится брать работу на дом.
Вот и сейчас в Гатчину привезли румынскую королевскую семью – чтобы царь царей лично покарал или вознаградил этих людей – с одной стороны, доставивших ему беспокойство, а с другой, давших повод раз и навсегда выдернуть ноющий болью гнилой зуб. Здесь все. Патриарх семьи король Кароль Первый и его супруга Елизавета Нойвидская, их племянник и наследник кронпринц Фердинанд с супругой Марией Эдинбургской, а также их дети: пятнадцатилетний Кароль-младший, четырнадцатилетняя Елизавета, восьмилетняя Мария и пятилетний Николай. В настоящий момент в Румынии королевской семье делать нечего. Страна плотно оккупирована русскими и болгарскими войсками, и правит в Бухаресте Союзная Военная Администрация, возглавляемая адмиралом Дубасовым. А у этого «старого кадра» не забалуешь: только вякни – мигом выдернет ноги и заставит ходить на руках.
На руководство и некоторых рядовых членов национал-либеральной партии агенты ГУГБ охотятся как на каких-нибудь эсеров-максималистов, ибо велено считать, что именно эти люди стали виновниками трехдневной русско-румынской войны. По обнаружении их тут же тащат в военно-полевой суд, который в ритме конвейера штампует приговоры «десять лет без права переписки с конфискацией имущества». И первыми в сибирские тьмутаракани на стройки имперского социализма поехали как раз генералы и министры, шантажировавшие короля Кароля Первого отставкой и военным переворотом; следом потянулись и члены их семей. Кроме того, русские военные власти оперативно проводят следствие по поводу расстрелов крестьянских волнений годовалой давности – и все виновные отправляются по все тому же адресу. Вопрос будущего Румынии почти предрешен. Страну оперативно зачищают от старой элиты, ибо иначе нельзя. В старые мехи не вливают молодое вино: в таком случае и мехи лопнут, и вино пропадет.
И вот румынская ветвь Гогенцоллернов-Зигмариненов в полном составе стоит перед императором Михаилом. Вид у них – как у провинившихся школяров перед строгим директором гимназии. Это впечатление усугубляется тем, что рядом с русским императором, суровая до невозможности, стоит Нина Викторовна Антонова, единственная на этот момент женщина-генерал. В руках она держит большую папку из черной кожи, что делает ее схожей с классной дамой, приготовившейся оглашать список прегрешений нерадивых недорослей.
Скрипучим голосом румынский король спросил по-немецки:
– Надеюсь, Михель, ты приказал доставить нас сюда не для того, чтобы лично зачитать нам свой приговор и отправить в эту вашу ужасную Сибирь? А то твои сатрапы в Румынии творят такое, что не умещается ни в одну нормальную голову. Наших верных слуг хватают, заковывают в железа и ссылают на каторгу, как будто это простые смертные. Но страдают не только люди, приближенные к нашей семье. Со страны буквально живьем сдирают кожу, ведь арестам и ссылкам подвергаются лучшие ее граждане: журналисты, адвокаты, депутаты, генералы и министры…
– Уж не эти ли «верные слуги», дядюшка Кароль, угрожали тебе военным переворотом, если ты согласишься на мое щедрое предложение разменять Добруджу на Трансильванию? – с ехидством спросил русский император на том же языке. – Так что не кожа это, а плесень. Если ее содрать, да хорошо отдраить каждый уголок вашей Румынии горячим щелоком, ей от этого будет только лучше.
В разговор включилась генерал Антонова, говоря также по-немецки:
– Но, к сожалению, это улучшение будет крайне недолгим. В нашей истории всегда случалось так, что даже при смене общественной формации новый политический строй с точностью копировал все родимые пятна и родовые язвы предшествовавшего государства, которое он низверг и разрушил до основания.
– Постойте-постойте, фрау Нина! – затряс головой румынский король, – вы тут нас обругали такими умными словами, что я почти ничего не понял.
Император Михаил пояснил королю:
– Госпожа Антонова сказала, что если в нынешней Румынии устроить революцию, вместо нынешних национал-либералов привести к власти радикальных марксистов, а в парламент вместо помещиков адвокатов, газетчиков и прочих политических шлюх, набрать рабочих от станка и крестьян от сохи, то всего через несколько лет, вы не увидите принципиальной разницы с государством-предшественником за исключением трескучей политической фразеологии. И при обратной замене марксистов на либералов и демократов произойдет то же. Как ни играй с политическими формами, Румыния всегда останется самой бедной, и в то же самое время самой жадной до чужих территорий страной с несчастным населением. И то же самое творится в единокровной вам Бессарабии. Пока эта территория находится в составе России, там все нормально. Но как только она становится независимой или присоединяется к Румынии, там начинается нищета, политические неустройства и смуты на грани гражданской войны.
– Ах вот оно что… – прикусил губу румынский король, – и что же, по-вашему, уважаемая госпожа из будущего, следует предпринять, чтобы исправить сложившееся положение?
– Мы тоже не всесильны, – пожала плечами генерал Антонова, – и в данном случае не можем придумать ничего иного, кроме как держать территорию Румынии в подчиненном нам состоянии: либо как вассальное княжество, либо как провинцию…
– Да, дядюшка Кароль? Ты какой вариант предпочитаешь? – спросил император Михаил.
– Я, Михель, хе-хе, предпочту почетную и добровольную отставку, – проскрипел престарелый король. – Вон, моя супруга жалуется, что я ношу корону даже во сне. Думаю, что не стоит ждать, когда за мной придет бледная с косой, лучше еще при жизни уступить место молодым. Не так ли, Лиззи?
– О, Кароль! – растроганно воскликнула супруга, прижимаясь к мужу. – Неужели на старости лет ты вдруг вспомнил о том, что у тебя есть жена?
– Вспомнил-вспомнил, – ответил король, – просто раньше у меня все время отнимали государственные обязанности и заботы, но теперь, когда Михель любезно освободил меня от этой тягомотины, я вполне могу предаться радостям семейной жизни.
– Дядюшка! – воскликнула кронпринцесса Мария, – на кого же вы нас покидаете? Фердинанд! – обратилась она уже к мужу, – ну скажи же хоть что-нибудь, наконец, не стой будто истукан!
– Э-э-э… – сказал тот, – дядя Кароль совсем не собирается умирать. И вообще, дорогая, я не понимаю, чего ты так волнуешься…
– Я волнуюсь потому, что если дядя решил отречься от престола, то править Румынией придется тебе! – ответила та, – а это не такое простое дело, даже при том, что из независимого королевства она превратится в вассальное княжество…
– Так в чем же дело, дорогая кузина? – деланно удивился император Михаил. – Поскольку Румыния после этой войны будет переучреждена заново в качестве вассального княжества, то мы можем именно тебя сделать владетельной румынской княгиней, а твой супруг пойдет по второй категории как принц-консорт. Ведь ты у нас будешь познатнее своего мужа. Гогенцоллерны-Зигмаринены никогда и нигде не правили, за исключением Румынии, зато у тебя с одной стороны в предках британская королева не из последних, а с другой – династия Романовых, правящая самым крупным и могущественным государством на планете. «Великая румынская княгиня Мария Первая» – разве же это не звучит? Мой кузен Вильгельм через посредство подобных вассальных договоров управляет половиной Германии, а у меня в вассалах только хивинский хан да бухарский эмир. Так что мне есть куда расти…
– Ну, невестушка, вот ты и допрыгалась! – дребезжащим голоском засмеялся Кароль Первый. – Теперь твоя очередь таскать на голове дурацкую корону, подписывать смертные приговоры, а также помилования и выслушивать нудные дурацкие отчеты министров. Или, наверное, корону у тебя Михель все же отберет, ибо Великой княгине она станет не по чину…
– Ну почему же, дядюшка Кароль? – усмехнулся император Михаил, – корону вкупе с королевским титулом я твоей невестке могу оставить. Мне чужие регалии не нужны, хватает и своих. Вместо того я оставлю за собой право подписывать смертные приговоры и помилования, ибо жизнь и смерть поданных Российской империи должны находиться исключительно в ведении верховной власти. А еще вассальный монарх, выслушав отчеты своих министров, должен будет прибыть ко мне и держать отчет перед своим верховным сюзереном за плоды садов, полей и рек, рост и благосостояние населения и прочие результаты деятельности своего правительства. Ну что, Мария Альфредовна, ты на это согласна? В противном случае из Румынии будут нарезаны две новые губернии: Валахия и Молдавия, которые вкупе с Бессарабией непосредственно войдут в состав Российской империи. После того, что совсем недавно учинили ваши бояре, по-другому в данном случае никак.
– Вот это деловой разговор! – восхитился Кароль Первый, – я так не умею. Соглашайся, Мария – другого шанса сохранить это место за нашей семьей у тебя не будет.
– Э-э-э, Мария… – проблеял кронпринц Фердинанд, – действительно, соглашайся. Если так надо, то и я согласен. Никогда не мечтал править Румынией, и с радостью уступлю эту тяжкую обязанность тебе… Быть может, у тебя это получится лучше.
И тут вдруг снова заговорила Нина Викторовна Антонова:
– Насколько Румынии не везло на королей (Кароль Первый единственный не в счет), настолько же ей везло на королев, ибо замуж за румынских кронпринцев выходили девушки деятельные, живые и сострадающие своей несчастной новой родине…
– Я это знаю, – эхом отозвался император Михаил, – и именно поэтому сделал кузине Марии это предложение, а вовсе не из-за того, что она мне родня. Еще раз повторяю свой вопрос, сударыня: вы согласны стать правящей королевой, подписав с Российской империей вассальный договор, или мне пустить вашу Румынию на мясо за ненадобностью? Правда, сразу должен сказать, что Добруджу я у вас все равно заберу, это не обсуждается. И дети ваши – те, что старше семи лет – должны будут проходить обучение в специальных заведениях Российской империи. Когда эти мальчики и девочки подрастут, им предстоит стать полезными членами общества, а не бездельниками и прожигателями жизни…
– Ладно, кузен! – махнула рукой Мария, – пусть будет по-твоему. Только обещай, что потом ты и госпожа Антонова расскажете мне, чем же мои дети вызвали ваше неудовольствие, раз вы назвали их бездельниками и прожигателями жизни. Для меня как для матери это очень и очень важно…
15 июля 1908 года. 17:15. Великобритания, Лондон, Белая гостиная Букингемского дворца.
Присутствуют:
Король Великобритании Эдуард VII (он же для друзей и близких Берти);
Лорд-протектор королевства – адмирал Джон Арбенотт Фишер (он же Джеки);
Министр иностранных дел – Уинстон Черчилль.
Король и адмирал Фишер, его верный клеврет, пили чай. В последнее столь бурное время такие встречи у них стали регулярными, а эта отличалась от прочих еще и тем, что на нее был приглашен Уинстон Черчилль – молодое дарование британской политики; король с адмиралом называли его просто Уинстон. Кстати, Клементина Хозье все же согласилась стать миссис Черчилль – правда, только со второго раза, когда жених вместе с цветами и презентом вручил ей визитную карточку, на которой рукой короля были начертаны слова: «Мисс Хозье, если вы выйдете замуж за мистера Уинстона Черчилля, то выполните мою монаршую волю. Эдуард Седьмой, для друзей просто Берти». Царь Петр когда-то примерно таким же образом женил своего арапа – так чем британский монарх хуже первого русского императора?
– Как я понимаю, – сказал Черчилль, – Лондонская конференция состоится уже после того, как в Европе рассеется дым и осядет пыль, поднятая в результате бурной деятельности императора Михаила и кайзера Вильгельма?
– Вы все правильно понимаете, – ответил адмирал Фишер, – именно тут, в городе, спасенном от разрушения русскими моряками, будет поставлена точка в затеянной русскими и немцами перепланировке Европы.
– Но только не думайте, что русские или немцы любой ценой нуждаются в легитимации своих территориальных приобретений, – проворчал король. – Если так сложится, то они преспокойненько обойдутся и без нашего одобрения. Но тогда плакало наше вступление в Континентальный Альянс и связанные с этим положительные моменты для нашей державы… зато отрицательных будет хоть отбавляй. Так что никакого повторения Берлинского или, не дай Бог, Парижского конгрессов быть не должно, никакого выкручивания рук и попыток лишить русских и немцев плодов их побед.
– Зато мы сами можем попытаться приобрести кое-что сверх запланированного, – сказал адмирал Фишер. – Если французы нарушат вечный нейтралитет Бельгии, мы получим право вступить в войну на стороне Континентального Альянса и немного урезать их территории в свою пользу. Совсем чуть-чуть – на город Кале и его окрестности…
– Все это хорошо, – сказал Черчилль, аккуратно отпив немного горячего чая из чашки, – но не зайдут ли эти изменения слишком далеко, не превратится ли Континентальный Альянс в монстра, которого уже невозможно будет победить никакими усилиями?
– Разумеется, превратится, Уинстон, – проворчал король, – он, собственно, уже стал таким монстром, и нечего поделать с этим невозможно. У моего кузена Майкла и его советников из будущего на руках находится вся колода карт, а у нас только то, что они скинули на стол с барского плеча. С германским кайзером в Петербурге, конечно, более откровенны, но ненамного. У русских есть свой проект будущего, который они воплощают со всей возможной решимостью. В этом будущем нет места ни Австро-Венгрии, ни Турции, возможно, даже Франции – потому русские и затеяли ту самую великую перестановку европейской мебели, наблюдаемую нами в настоящий момент. Зато они совсем не против нашего существования, в ином случае адмирал Ларионов просто не стал бы брать в жены мою дочь. Для русских браки заключаются на небесах, и супруги делят не только постель, но и души. А Тори – не побоюсь этого слова, это душа Британии. Поэтому, вместо того, чтобы бороться с русским проектом мироустройства, мы должны подключиться к нему и, возможно, в чем-то его даже возглавить. Если мы этого не сделаем, то не сумеем одновременно противостоять и континенталам, и нашим заокеанским кузенам, уже поднявшим на щит свой «Манифест Очевидной судьбы». Сегодня эта их блажь касается только Нового Света, а уже завтра распространится на весь мир. Противостоять этому натиску безудержной алчности мы сможем только в одном строю с русскими, германцами и японцами.
