bannerbannerbanner
Тиберий Гракх

Александр Немировский
Тиберий Гракх

Полная версия

© Немировский А.И., наследники, 2018

© ООО «Издательство «Вече», 2018

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2018

* * *

Александр Иосифович НЕМИРОВСКИЙ

(1919–2007)

Об авторе

Известный отечественный историк-антиковед, писатель, поэт и переводчик Александр Иосифович Немировский родился в городе Тирасполь в семье участника Первой мировой войны. В 1925 году семья Немировских нелегально перебралась из оккупированного Румынией Приднестровья в Москву. Интерес к истории юному Саше Немировскому привил его школьный учитель – будущий академик М.Н. Тихомиров. Вожатые – будущие писатели Д. Данин и Л. Фейгельман – заворожили мальчика своей озаренностью поэзией, пробудили в нем желание писать стихи.

В 1937 году А. Немировский поступил на исторический факультет МГУ, одновременно учился в Литературном институте, в поэтическом семинаре И. Сельвинского, вместе с М. Кульчицким, П. Коганом, С. Наровчатовым. Большую роль в становлении А. Немировского как поэта сыграло Литобъединение при студенческом клубе МГУ, которое он посещал вместе с Н. Майоровым, Б. Слуцким, Д. Самойловым. Первая публикация А. Немировского появилась в 1938 году в газете «Московский университет». В 1941 году он заявил себя как литературный критик публикациями восьми рецензий в «Литературной газете».

Война прервала учебу в МГУ. После окончания Томского военного училища А. Немировский сражался на Волховском, Ленинградском и Первом Украинском фронтах, был ранен в силезском городе Нейсе, награжден орденом Красной Звезды.

Вернувшись к мирной жизни, А. Немировский защитил кандидатскую и докторскую диссертации на темы по истории и культуре Древнего Рима. Во время работы в Пензенском педагогическом институте опубликовал в 1955 году свою первую историческую повесть «Тиберий Гракх».

С 1957 по 1978 год А. Немировский преподавал в Воронежском госуниверситете, где в 1966 году создал и возглавил кафедру истории Древнего мира и древних языков. Научно-исследовательской работе ученого нерасторжимо сопутствовало создание художественно-исторических произведений разных жанров: рассказов, повестей, романов. Стилистической особенностью их был яркий, образный язык. Они создавались на материале тех же источников, что и научные монографии и статьи. Многие юные читатели под влиянием книг А. Немировского выбирали себе профессию историка.

С 1978-го и до конца жизни в 2007 году А. Немировский жил в Москве, продолжая заниматься научной и литературной деятельностью. За этот период им было опубликовано около трехсот работ. Среди них серия книг о мифах Древнего Востока, Древней Индии, Древней Греции, Древнего Рима, восемь сборников стихов, а также его последний роман «Пифагор» об ученом, проникшем в тайны природы.

Книги А.И. Немировского переводились на английский, болгарский, литовский, молдавский, немецкий, польский, сербский и украинский языки.

Л.П. Немировская

Избранные произведения А.И. Немировского:

«За Столбами Мелькарта» (1959)

«Тиберий Гракх» (1963)

«Слоны Ганнибала» (1963)

«Белая лань» (1964)

«Белые, голубые и собака Никс» (1966)

«Этрусское зеркало» (1969)

«Пурпур и яд» (1973)

«В круге земель» (1995)

«Пифагор» (1998)

Тиберий Гракх

Часть первая. Внук Сципиона

Стопы истории

Полибий шел по набережной Лилибея, и в его памяти звучала строка Гнея Невия:

 
Решил идти войною навстречу он пуну[1].
 

«Здесь ступала История, – думал Полибий. Римлянин и италиец, Сципион и Невий вели здесь на ходу сократическую беседу, вылившуюся в стопы сатурнийского стиха. Поэт, прихрамывая, торопился за полководцем. Они направлялись в греческий театр, и трагедия Эврипида на его сцене стала преддверием драмы, развернувшейся в Ливии и Карфагене. Ныне она повторяется. Только вслед за полководцем шагает историк. Что же ему помешало остаться в Александрии? Что гнало его в Рим? Что его влечет теперь к исходу карфагенской трагедии?»

– Полибий! – послышался знакомый голос. – Что ты здесь делаешь?

Навстречу бежал Тиберий. Они обнялись.

– Я как раз размышляю над этим, – отозвался Полибий. – Но вообще-то жду Публия. В Риме, где я надеялся его встретить, меня уверили, что он должен прибыть в Лилибей.

– Ты с ним разминулся, – заметил юноша. – Публий был в Риме через нундины после триумфа. Его отпустили на выборы. Он претендует на должность эдила.

– Я уверен, что его изберут.

– Взгляни! К молу подходит трирема. Судя по флажку, она привезла консула, а вместе с ним и нашего Публия.

Вскоре по сходням уже спускался человек в доспехах. Вслед за ним сошли ликторы с фасциями.

– Наш Публий! – радостно закричал Тиберий.

Да, это был Публий Корнелий Сципион Эмилиан. Дав ликторам знак опустить фасции, Публий подбежал к Полибию и Тиберию.

– Итак, все на месте! Мы отправляемся на войну.

– Но меня, – сказал Полибий, улыбаясь, – как сообщается в письме, «в силу государственной необходимости» вызывал консул Манилий.

– Я просил его об этом более года назад. Но ты не попал и к его преемнику Пизону. Зато поспел к моему консульству.

– Ты консул! – воскликнули в один голос Полибий и Тиберий.

– А разве это не видно? – спросил Публий, показывая на выстроившихся ликторов.

– Да! – протянул Полибий. – Их действительно двенадцать. Но ведь ты выставлял свою кандидатуру в эдилы?

– Все верно! Однако, сбегая с мостков, квириты выкрикнули мое имя. И таких оказалось большинство.

– Так же было и с моим дедом, Сципионом Африканским! – вставил Тиберий.

– Не менее удивительно другое совпадение! – произнес Полибий. – Твой дед отправлялся на войну с пунами также из Лилибея. В его дневнике я прочел, что он встретился на набережной с поэтом Гнеем Невием. Невий же в своей поэме говорит также о встрече в театре. Ставилась трагедия «Антигона». Полководцу не удалось досмотреть ее до конца.

– Здорово! – воскликнул Публий. – Но почему же ты не написал об этом в своей истории?

– Потому же, почему в продолжении своего труда не напишу: «Прибыв в Лилибей, консул Публий Сципион Эмилиан встретился на набережной с Полибием, сыном Ликорты, и с Тиберием Семпронием Гракхом». История должна рассказывать о главном. Не следует подражать Тимею, падкому до всякого рода совпадений и курьезов, стремящемуся поразить читателя необычностью описываемых событий и ситуаций. Нельзя переполнять историю деталями, сколь бы ни были они любопытны. Оставим подробности поэтам!

– И полководцам! – добавил Публий. – Ведь в военном деле нет мелочей. Но скажи, вызывая тебя, не нарушил ли я твоих собственных планов? Не оторвал ли от дел?

– Моих дел? – с грустью повторил Полибий. – На своей родине я был не у дел. У кормила власти оказалась озлобленная молодежь. Мне буквально пришлось бежать из Ахайи. Твой вызов догнал меня в Александрии. На пути из Александрии в Рим я узнал, что в Коринфе римских послов оскорбили действием.

– Да! Если тебя заинтересует деталь не для истории, вот она: во время отчета посол Муммий вытащил тогу, покрытую пятнами от тухлых яиц, которыми его забросали коринфяне. Потрясая ею, он вопил, что в его лице оскорблен сенат и римский народ и единственный выход – послать в Ахайю легионы. Когда дошло дело до обсуждения, Сульпиций Гал потребовал тогу. Разглядывая ее, он сказал: «Кровь оставляет более едкие пятна. Тогу моего коллеги, посла Гнея Октавия, отмыть оказалось невозможно». И, представь себе, после этого сенат посоветовал идти на уступки ахейцам, чтобы избежать войны.

– Сульпиций Гал – мудрый человек, – проговорил Полибий. – Вот кому бы я, на месте сенаторов, поставил памятник в курии.

– И еще одна новость, – сказал Публий. – Я думаю, что она тебя заинтересует. Обнародована книга Катона, которую он назвал «Начала». И это вызвало такое смятение умов, словно, отпущенный из Аида, он произнес очередную речь.

– Что же такое он написал? – заинтересовался Полибий.

– Спроси лучше, что упустил. В книге, посвященной Ганнибаловой войне, он обошелся без имен полководцев, не назвав даже Сципиона. Зато им упомянут по имени карфагенский слон.

– Ну и чудак! – расхохотался Полибий. – Какая же это история, без имен?

– Поэтому он не назвал ее историей. К тому же название «Начала» имеет двоякий смысл: начало Римской Республики, римского могущества и начало римской историографии. Что касается чудачества с именами, то оно не так безобидно. Он остался верен своей ненависти к Сципиону Африканскому и ко всем мужам нашей партии.

– Но это не помешало ему незадолго до кончины похвалить тебя, – вставил Тиберий.

– Мне это передавали, – продолжал Публий. – При этом он не назвал имени моего приемного отца: «Сын моего покойного друга Эмилия Павла – молодец». К этому он добавил стих Гомера: «Он один с головой, другие безумными тенями бродят».

– Поздравляю! – воскликнул Полибий. – Первое использование Катоном мудрости Гомера связано с тобой!

 

– Второе! – проговорил Публий после долгой паузы. – Первое касается тебя.

– Меня? – воскликнул Полибий. – Вот чего я не ожидал.

– Этого никто не ожидал. Было это в тот день, когда Сульпиций Гал предложил вернуть вам, ахейцам, все права, какими вы обладали до изгнания. Катон, выступая в прениях, сказал, что Полибию не следует забывать о мудрости Одиссея, который, выбравшись из пещеры циклопа, не вспоминал об оставленном там впопыхах поясе.

– Откуда это недоброжелательство! – протянул Полибий. – Ведь я его ничем не задел…

– Не задел! – воскликнул Публий. – Поразил в самое сердце. Катону, как об этом свидетельствует название его труда, было мало шумной славы оратора и репутации образцового хозяина. На заседании сената он обрушился на одного из наших летописцев и услышал от него и от других: «Напиши сам!» Очевидно, он сразу взялся за труд, но не успел его закончить до обнародования твоей истории. Отсюда его ненависть к тебе, которую он не скрывал.

– Но почему тогда он оказался сторонником нашего возвращения в Ахайю? – заинтересовался Полибий.

– О, Катон был не прост! – проговорил Сципион. – Зная, что делается в Ахайе, он будто бы выступал за справедливость, на самом деле хотел тебя сломить. Разгадав его замысел, я послал тебе вызов через консула Манилия. Как твой друг, я понимал, что тебе лучше быть со мной.

Чистая вода

Путь из Македонии к Истму лежал через Фермопилы. После победы над Критолаем перевал был открыт, и сопротивления можно было ожидать только близ Коринфа. Это понимал Цецилий Метелл, рассчитывавший добраться до Истма за три дня.

Вызвав центурионов, он распорядился:

– Смотрите, чтобы мечи воинов оставались в ножнах. Пусть не будет убит ни один грек.

«В Риме забыли о победах моего отца над Ганнибалом, – думал Метелл. – И виной этому злобная песенка Гнея Невия, наложившая клеймо и на меня: “Несчастный жребий Риму дал Метеллов в консулы”. Поэтому народ избрал меня только претором! Но пусть хотя бы у грекулов о Метеллах останется добрая память!»

Рок в союзе с поэзией оказался сильнее этого благого пожелания. В многовековой истории Эллады ни один из вражеских походов не принес столько бед, сколько мирное продвижение человеколюбивого Метелла. Эллины, разумеется, не знали о приказе Метелла. Но, даже объяви он его во всеуслышание, ему бы не поверили. Им были уже известны коварство ромеев, их бесчеловечность. Сколько бы ни убеждал Полибий в своем труде, что ромеи такие же люди, эллины верили фактам, а не их истолкованию.

Римское войско шло бодрым шагом. Легионеры, подчиняясь приказу, не обнажали мечей. И хотя им никто не приказывал обходить колодцы, они делали и это. От колодцев исходило зловоние: узнав о приближении войска, женщины с детьми бросались в воду. Жажда мучила невыносимо. В поисках воды воины сходили с дороги. Но берега ручьев сплошь были покрыты трупами. Мужи расставались с жизнью иначе, чем жены: они перерезали жилы, пронзали друг друга мечами, вешались на деревьях.

Подлинный ужас объял Метелла в Фивах, первом крупном городе на пути войска к Коринфу. «Семивратные Фивы», прославленные еще Гомером! Древний город, основанный Кадмом, братом Европы! Фивы, осаждавшиеся семью героями и через тысячу лет после этого взятые и опустошенные Александром, сыном Филиппа! Римляне вошли в безлюдный город. Ни крика петуха, ни собачьего лая. Но вода в колодцах осталась свежей. Воины бросились к ним, отталкивая друг друга. Много лет спустя ветераны Метелла, рассказывая детям и внукам об увиденном и пережитом, ставили Фивы выше всех прочих городов: «Какая же там чистая вода!»

«Страх и подлость – брат с сестрою», – гласила поговорка. В эти дни справедливость ее обнаружилась с наибольшей очевидностью. Не все грекулы убивали себя или бежали от римлян. Немало бежало и к ним. Протягивая молитвенные ветви претору, легатам и цетурионам, греки припадали к их коленям. Они сознавались в дурных намерениях, клянчили письменные подтверждения тому, что явились с повинной добровольно. Они тащили легионеров за собой, чтобы показать им, где скрываются соседи и родственники.

Метелл с ужасом вглядывался в этих двуногих, потерявших человеческий облик. «Да греки ли это? – думал он, вспоминая Марафон и Фермопилы – места хрестоматийной греческой доблести. – Или, может быть, история – это болтовня и враки продажных писак?» Он отталкивал просителей, крича им: «Идите прочь! Я не хочу вас видеть!» Но они продолжали липнуть, выкрикивая чьи-то имена.

Путь легионов к Истму вместо трех отнял семь дней. В это время успели вернуться гонцы, отправленные Метеллом к стратегу Ахейского союза Диэю. Этот безумец, не понимая, на какие невероятные уступки, превышая свои полномочия, идет претор, наотрез отказывался от переговоров. А для них уже не оставалось времени. Претору сообщили, что уже высадился первый из пяти легионов, выделенных сенатом для ведения Ахейской войны. На Пелопоннесе Метелл приказал разбить лагерь, чтобы принять там вновь избранного консула Луция Муммия.

Лагерь Пизона

За Утикой раскинулась долина, покрытая садами и виноградниками. То там, то здесь мелькали высокие стволы финиковых пальм с веерами длинных темно-зеленых листьев. Сквозь абрикосовые и лимонные рощи виднелись белые домики. Их обитатели прятались от римлян. Казалось, селения вымерли.

Дорога извивалась вдоль берега реки, блестевшей под солнечными лучами. Бледно-голубые цепи гор окаймляли горизонт. Тиберий скакал на коне, не отставая от Эмилиана. Консул, поручив войско Лелию, торопился как можно скорее попасть в лагерь Пизона, которого он должен сменить. По пути не встретилось ничего интересного, кроме каравана верблюдов. Тиберий видел этих животных впервые. Замедлив бег коня, он с любопытством разглядывал мускулистые туловища кораблей пустыни, их изогнутые по-лебединому шеи.

Когда они прискакали в лагерь Пизона, стемнело. Спешившись, Публий и Тиберий прошли к лагерным воротам. Часовой спал, опершись на копье. Публий хотел разбудить воина, но, раздумав, махнул рукой и торопливо зашагал по улице, образованной выгоревшими от солнца шатрами. Возле каждого лежали груды вещей: ковры, вазы, обломки оружия.

Найти преторий было нетрудно: он находился на пересечении главных лагерных улиц. Рядом с ним двое легионеров азартно играли в кости. Переглянувшись, Публий и Тиберий вступили в шатер. Бронзовые светильники, изображавшие сирен, освещали ложе и храпевшего на нем худощавого человека в лиловой тунике. Публий коснулся его руки. Пизон вздрогнул и, узнав Сципиона, сказал:

– А, новый эдил! Что слышно в Риме?

– В Риме живут слухами о тебе и твоих подвигах, – ответил Публий с усмешкой.

Не поняв иронии, Пизон подхватил:

– Да, мои воины одержали немало побед и захватили богатые трофеи. Осталось и на твою долю.

– Благодарю тебя, консуляр! – саркастически проговорил Публий. – Но я не из бандитской шайки. Я консул 607 года от основания Рима совместно с Гаем Ливием Друзом. Благоволи утром собрать воинов для встречи со мною.

Тиберий проснулся, когда солнце стояло уже высоко, и, набросив тогу, поспешил к преторию. Кроме Эмилиана у входа в преторий стояли Пизон, Полибий и полный черноволосый человек, пытавшийся в чем-то оправдаться.

– Это меня не интересует, Филоник, – прервал его Публий. – Объясни, почему калиги, выданные мною воинам в Утике, пришли в негодность лишь за один дневной переход?

– Дорога… – пытался сказать Филоник. – Камни…

– Это я уже слышал. Но почему ты в целой обуви, а мои воины босиком? Ну-ка, снимай сандалии!

Филоник послушно сбросил с ноги сандалию.

– Нет, снимай и другую, – сказал консул.

Когда толстяк снял обе сандалии, Публий знаком подозвал стоящего неподалеку центуриона.

– Возьми его сандалии и принеси ему взамен калиги из числа тех, что поставлены войску.

Когда Филонику вручили калиги, и он, пыхтя, стал обуваться, у одного сапога оборвался ремень. Раздался дружный хохот.

Улыбаясь, Публий сказал:

– Видишь, Филоник, из гнилой рыбы не сварить свежей ухи. Я отменяю контракт, и тебе придется поставить новую партию обуви, если не хочешь платить неустойку.

Подбежал Лелий.

– Легионы построены! – доложил он.

Блестели на ярком ливийском солнце панцири, щиты и шлемы. Колыхались значки манипул и орлы легионов. На правом фланге стояли турмы всадников, на левом – легковооруженные. Сципион взошел на трибунал, выложенный из дерна. При появлении консула воины подняли щиты и снова опустили их к ноге.

– Клянусь Геркулесом, – начал энергично Сципион. – Когда я служил под командой консула Манилия, я повиновался всем его распоряжениям, не позволяя себе бесчинств, подобных вашим. Вы более напоминаете шайку разбойников или ватагу праздных гуляк, чем войско римского народа. Но я готов не вспоминать прошлого, если вы не будете повторять своих ошибок. Сейчас мы выступаем к Карфагену. Не брать с собою ничего, кроме оружия и самых необходимых вещей. Когда же будет взят Карфаген, у вас будет богатство и слава.

Стена

Сидя на отесанном камне, Полибий смотрел на занимавшую все пространство истма[2], от моря до моря, громаду карфагенских стен. Работая над первыми шестью книгами своей истории, он тщательно изучил все, что написано эллинами о карфагенянах, которых ромеи именовали пунами. Ему было известно, откуда пришли финикийские колонисты в Ливию и как они сумели укрепиться на этом клочке земли, купленном, если верить легенде, у местных пастухов. Описывая восстание карфагенских наемников после первой карфагено-ромейской войны, он рассказал своим читателям о протяженности и высоте стен Карфагена, об их толщине, позволявшей устроить в стене стойла для слонов и коней. Но одно дело пользоваться чужими описаниями, а другое – видеть самому.

Стена Карфагена поражала самое богатое воображение, соответствуя величию и богатству города, которые она была призвана охранять. Недаром ромеи клятвенно обещали оставить за карфагенянами их государственное и частное имущество, если они дадут разрушить эту стену. Выходит, что война, которой не видно конца, ведется из-за этой стены, из-за искусно положенных друг на друга камней?

Полибий вспомнил вычитанный им у Тимея рассказ о городе, построенном беглыми рабами где-то в глубине ливийской пустыни. Каждый невольник, стремившийся стать его гражданином, должен был принести только один камень для городской стены. Конечно, это одна из тех побасенок, которыми Тимей, как мелочный торговец, без разбора заполнил заплечный мешок своей истории. Но каков образ! Нет, не золото, не серебро, не драгоценности требовались для вступления в сообщество граждан, а один лишь камень для городской стены, ибо она залог свободы – наивысшего из человеческих богатств.

Полибий вздрогнул, заслышав шаги. Это был Публий. Устроившись рядом, он спросил:

– Как ты думаешь, какой участок стены хуже охраняется?

– Вон тот! Примерно в стадии от башни.

– Почему ты так считаешь?

– На заре оттуда сбросили труп, и сразу появились коршуны. Рассуждая, я пришел к выводу, что участок, откуда бросают трупы, должен меньше охраняться.

– Может быть, ты знаешь, и какой высоты в этом месте стена?

– Тридцать два локтя с половиной. Стена правильной кладки. Узнав высоту одного квадра, – а мы с тобою сидим на нем, – и число квадров сверху донизу, легко определить высоту стены.

– Что бы я без тебя делал?! Тебя послали сами боги!

Полибий улыбнулся.

– Скорее Клио. Согласись – она самая наблюдательная из муз.

– Постройка лестницы займет несколько дней. Мне же пока необходимо разобраться с добровольцами. В отношении двух из них у меня возникли сомнения. Это два друга – Тиберий и Марк Октавий.

– Октавий, сын Гнея Октавия? – спросил Полибий.

– Да! Сын посла, растерзанного сирийской чернью. Тиберий и Марк, когда было объявлено о наборе добровольцев, вышли из строя первыми. Ты понимаешь, что мой родственный долг сохранить жизнь шурину. Но ведь я не могу послать одного Марка.

– Задача не из легких, учитывая, что Гасдрубал не щадил юного Ганнибала, к пользе для него самого и для государства.

– Не думаю, что Тиберий станет римским Ганнибалом. Как-то я случайно оказался на уроке, когда учитель Блоссий рассказывал о спартанце Клеомене. Видел бы ты, как у мальчика горели глаза.

– Но ведь Клеомен был мятежником! – воскликнул Полибий. – Он, царь и потомок Геракла, якшался с чернью, убил эфоров…

– И к тому же разрушил твой Мегалополь! – вставил Публий.

 

– Я в равной мере ненавижу другого спартанского царя – Агиса, хотя он не причинил моей родине зла.

Продолжая беседу, они прошли в лагерные ворота, охраняемые часовыми.

Из претория выбежал легат. Протягивая консулу запечатанные церы, он сказал:

– Новости из Рима!

Публий взломал печать и погрузился в чтение.

– Сенат требует от меня решительных действий! – сказал он. – Неспокойно в Ахайе. Туда посланы легионы во главе с Муммием, который должен сменить Метелла.

1Гней Невии и его предшественник Ливий Андроник использовали в своих эпических произведениях говорной стих италийских гимнов, заговоров и заклинаний, который носит название «сатурнийского». Приведена строка из поэмы Невия о Первой Пунической войне.
2И с т м – перешеек (греч.).
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru