Александр Плетнёв
Эпохи холст – багряной кистью
* * *
Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону
© Александр Плетнев, 2023
© ООО «Издательство ACT», 2023
Порт-Артур, база Императорского флота России на Тихом океане
Экспансивные интересы Японии распространялись на многое, включая разделённый полуколониальный Китай, Маньчжурию, всю Корею, не говоря уже о других нереализованных фантазиях алчущих имперских стратегов-генералов.
Но именно Порт-Артур в русско-японской войне 1904–1095 годов был ключевым местом – как опорная крепость, как военно-морской форпост. И как место базирования 1-й Тихоокеанской эскадры, обстоятельства для которой не особо изменились к данному моменту и сроку… невзирая на «подсказки из будущего», несмотря на предпринятые усилия экипажей по подготовке кораблей к выходу в море и к бою. К сражению, которое виделось неизбежным и, возможно, роковым.
Контр-адмирал Витгефт Вильгельм Карлович – командующий, так и не избавившийся от приставки «временный» (по крайней мере, мысленно уж точно), полностью осознавал, что встречи с боевыми отрядами Того не избежать и возглавить эскадру придётся по-настоящему.
Он по-прежнему не верил в себя как во флотоводца, сомнительно относился к подробнейшим наставлениям и рекомендациям из Санкт-Петербурга… Впрочем, намеревался неукоснительно их выполнить и добиться этого (чуть ли не пошагового) выполнения от подчинённых.
«Вновь подтверждаю… к неуклонному исполнению вывести эскадру из Порт-Артура, следуя на соединение с отрядом Рожественского, по возможности вступив в бой с неприятелем и даже ценой потери кораблей нанести ему решительное поражение.
Возвращение эскадры в Порт-Артур с неминуемой гибелью судов в обстреливаемой гавани, а также интернирование любого корабля, не потерявшего возможности к сопротивлению, ляжет тяжёлой ответственностью перед законом, падёт несмываемым бесчестием на Андреевский флаг и российский флот.
Содержание настоящей телеграммы сделать известным всем адмиралам и командирам.
Его императорское величество Николай II».
Получив это окончательное и неоднозначное высочайшее понукание, исполняющий обязанности командующего Тихоокеанской эскадры Российского Императорского флота на Тихом океане контр-адмирал Витгефт отдал приказ – коротко и бесповоротно: «…на рассвете».
Вытерпев остаток дня и бессонную ночь, с рассветом, уже немало «исцарапанные» огнём осадных 120-миллиметровых пушек, последние эскадренные корабли стали выходить на рейд. Проглатывая напоследок и вдогонку эдакие «пинки в зад» – залётные японские снаряды, что пробивали утренний туман и наставленную дымовую завесу, шлёпаясь то тут, то там в воду, на удивление всего лишь дважды зацепили концевого «Севастополя». Впрочем, не особо серьёзно. Уходя, «Севастополь» ещё бил по горе Высокой, поддерживая крепостные пушки, что перемешивали с землёй японские позиции.
Наутро Стесселем был назначен штурм.
Снова сомневаясь: «не сдюжим, совсем будем избиты, потеряем суда в решительном бою, что прочит нам Авелан», Вильгельм Карлович Витгефт только удивлялся оптимизму «штабного издалёка», вменяющего ему действовать «так» вначале и ни в коем случае не «эдак» потом, в то же время оставляя место «здоровой инициативе по своему усмотрению».
«Какое противоречие! А спросят с меня! За всё спросят с меня!» – сетовал контр-адмирал, сдерживая досаду и нервическую зевоту, так как за ночь едва прикорнул на пару часов. И отчаянно проклинал весь Дальний Восток с его желтопузым населением, и обречённый Порт-Артур с его мелководными фарватерами, и японских богов, которые здесь, на своей территории, оказались сильнее всех православных икон и молебнов, и общую бестолковость, по деликатности своей не бранясь громко и вслух, когда сильным течением корабли протащило по собственному минному полю, удивительным образом и будто знаком свыше миловав от происшествий.
И снова брал себя в руки. И снова удивлялся странным точечным подробностям петербургских инструкций:
«Уж не знаю, откуда им там, с берегов Невы видно, но чего только стоит предупреждение о незакрытых люках бронепалубы „Полтавы“. Поразительно!»
Поразительно попахивало мистикой! Ради интереса (надо ж, у него ещё и на столь праздные интересы нашлось желание!) сделал запрос командиру «Полтавы» уже в море, когда окружающие Порт-Артур грязно-бурые высоты пропали в дымке.
И извольте – открыт люк! По халатности ли… а скорей обормоты трюмные оставили себе лазейку на случай потопления корабля.
И совершенно обидным и неприятным было дополнительное нравоучительное послание, за подписью самого государя лично Вильгельму Карловичу: «Ни в коем случае в распоряжениях по эскадре и среди офицеров в риторике… не придерживаться упаднических настроений. Не помышлять о поражении и интернировании».
Тут же, во строках ниже, подсластил: «Верим в победу, уповаем на ваш талант стратега!»
«Что, признаться, польстило, – вымученно сам себе улыбнулся контр-адмирал, – приятно-с».
А ещё: «Беречь себя и бой вести исключительно из боевой рубки».
«Ну, надо ж! Как дитятю малого опекают!»
За выходом русского флота следили блокадные суда противника – едва бриз погнал утреннее марево, недалече обозначился японский миноносец. Подобно крадущемуся мелкому хищнику он нагло скользнул ближе и, удовлетворившись своим наблюдением, так же быстро удалился, «заверещав» открытой «искрой».
Вскоре на горизонте завились дымы крейсеров – какие-нибудь «Хасидате» и «Мицусима», судя по их однотрубности.
«Конечно, Того уже извещён, какие корабли вышли в море и какой курс нами взят», – опустил и снова поднял бинокль Вильгельм Карлович. Не испытывая по поводу осведомлённости противника никаких эмоций – ни досады, ни тревоги.
Эскадра выстраивалась в походный порядок – кильватерная броненосная колонна во главе с флагманским «Цесаревичем», следом шли «Ретвизан», «Победа», «Пересвет» под флагом младшего флагмана контр-адмирала Ухтомского, затем «Севастополь» и «Полтава».
Крейсера «Аскольд», «Паллада», «Диана» пристроились позади. Кроме «Новика», который забежал вперёд гончим наблюдателем.
Миноносцы, все, какие смогли привести в боеспособное состояние, держались по траверзу «больших дядей», выстроив свою «детскую» кильватерную колонну.
Совет флагманов, собранный контр-адмиралом Витгефтом, состоялся накануне с вечера, продлившись до поздней ночи.
– Довожу, господа, до вас обновлённый план похода со всевозможными… уж простите, со всевозможными «если». В первую очередь, если враг на выходе преградит нам путь равными либо превосходящими силами (в чём у меня нет ни малейшего сомнения), нам предписывается дать решительное сражение, стремясь на соединение с отрядом Рожественского. К сожалению, в изменившихся условиях встреча с Зиновием Петровичем намечена в условленном месте близ острова Квельпарт, что в пятистах милях от нашего нынешнего расположения. В этом же случае стоит рассчитывать на подоспевшие владивостокские крейсера, прошедшие Корейским проливом. Но прежде хочу обрадовать, при очевидности, что данная информация является пока секретом! Господа, Рожественский подойдёт всеми тремя броненосцами!
Среди последовавшего оживившегося офицерского ропота, тем не менее, выделялось мнение, что «эскадрой решено пожертвовать, отправив на неравный бой, в то время как Рожественский придёт на готовенькое».
– Даже если это так, сие не лишено разумности, – уверенно возразил начальник штаба контр-адмирал Матусевич. – Заглядывать надо за горизонт тактики – в стратегию! Отчаянно сражаясь, мы, быть может, потопим несколько неприятельских кораблей, тем самым ценой собственных потерь облегчим дело для новейших броненосцев Рожественского.
– На «несколько» я не рассчитываю… – заикнулся было Витгефт, но осёкся, вспомнив категорическое царское «не унывать». Вместе с тем тоскливо призадумавшись: «Эх, боюсь, скорей всего побьём, покалечим мы в линии друг дружку с тем или иным невразумительным результатом. Было бы непростительным легкомыслием допускать, что Того позволит наносить вред своим кораблям до изнеможения – уйдёт паразит в Курэ да в Сасэбо на „лечение“. А нам куда? Доползут ли израненные корабли до Владивостока? Эх, если бы Стессель опрокинул врага с Высокой. Можно было бы дать судам ремонт в Артуре».
То, что ремонтировать всяко будет чего, уж сомнений не было. Тут же вспомнил строки из рекомендательных указаний петербургского штаба: «Ввиду возможности потери управления и командования флагманским броненосцем принять дополнительные меры по дублированию командования эскадрой».
Снова не понимал: «Вот что за чертовщина-мистика? Вне сомнения, что Того, как и я, намерен со всей возможностью расстрелять флагманское судно. Но откуда они взяли, что у „Цесаревича“ будут перебиты рули с последующей циркуляцией хода? И как вот мне сейчас на совещании младшим флагманам это преподнести? Сочтут, что спятил их адмирал! Не могу же я выдать за спятивших штаб и самого государя? Хм… однако зная склонность императора ко всякого рода прорицателям…»
– А на что же нам рассчитывать? – вернул из краткой задумчивости голос Ухтомского.
– В линейном бою огонь рассредоточим согласно строю, от «головного» корабля противника до «концевого», – сдержав вздох, объявил командующий, – при охвате с кормы либо с носа бьём по возможности и сообразности.
Есть несомненное искушение поразить флагманский броненосец Того – «Микасу», поскольку голова она и есть голова. Дай ей хорошенько по мозгам, по хэйхатировским мозгам, так и глядишь – не сдюжит супостат. Невольно будет судить по своему состоянию о неприятностях по всей эскадре. Однако более двум бить по одному не рекомендую, дабы не путаться в собственных всплесках.
– При рассредоточении огня не то что утопить, сильно измолотить бронированный корабль весьма сложно, – заметил Матусевич.
– Броненосцы – да, – согласился Витгефт, – а вот броненосные крейсера Дэвы… вот этих, если подвернутся – подпустить и лупить смертным боем, пока не убежали из-под накрытий! А там дай бог ночь и дело за миноносцами. Для того их всех и берём. Минным силам атаковать подранки ночью, затем немореходным миноноскам отступать в Порт-Артур. Нас же – подранков, – выдавил скрепя сердце адмирал, – будут прикрывать крейсера. Посему бронепалубникам ни под каким видом с более сильным противником в бой не ввязываться, укрываясь за бронированной колонной. Ваши пушки, господа, пригодятся нам в ночных атаках.
И главное! Что бы ни случилось, эскадра поддерживает генеральный курс. При видимой потере управления «Цесаревича» (вдруг!) командование немедленно принимает младший флагман и переходит на «Пересвет».
Самым большим желанием Витгефта было довести свои корабли до места рандеву… любой ценой, где с облегчением передать командование эскадрой (или то, что от неё останется) – либо Рожественскому, либо Дубасову, который должен прибыть туда же с владивостокскими крейсерами.
* * *
Пробило четыре склянки – десять утра.
Отпустив тралящий караван, флагманский корабль, подняв сигнал «Флот извещается, что государь император приказал нам…», лёг на курс, ведущий в сторону Корейского пролива.
День обещал быть солнечным, но ясным ли?
Уже к 11 часам дня с приартурских высоток эскадра напоминала о себе только обильным дымным затемнением на горизонте.
В бухте Белый Волк под прикрытием канонерских лодок «Гиляк» и «Отважный» ползали тральные суда, вылавливая японские мины. Бухта не простреливалась с японской стороны, и здесь могли отстояться последние уцелевшие суда Порт-Артура. Сюда же, несмотря на все безнадежности и царские приказы, могли вернуться израненные корабли Тихоокеанской эскадры.
Осторожный и прагматичный Витгефт не исключал такой вероятности.
В Порт-Артуре артиллерийская канонада сменилась где дружным, где захлёбывающимся «ура!», ружейным треском, хлопками самодельных бомбочек!
Людская масса, бегущая, падающая, отступающая и снова бросающаяся вверх, упрямым беспокойным муравейником осаждала занятую японцами гору Высокая.
За непомерно заваленные борта «Цесаревича» прозвали «пузаном». Особенно если смотреть на броненосец со стороны кормы…
Способный выдать более восемнадцати узлов, вожак русской «стаи» умеренно держал десять узлов, подстраиваясь под тихохода «Полтаву» и «наглотавшегося» воды «Ретвизана».
Японцы появились не одновременно, но как будто со всех сторон, сжимая дымную погоризонтную петлю.
Два крейсера-«мацусимы», естественно, никуда не делись, маяча на левом траверзе, не прекращая работать телеграфом.
Витгефт не счёл нужным глушить их передачи за бесполезностью сего занятия, мягко отмахнувшись от флаг-офицера:
– Пусть им… не перебивать.
Продолжали сновать туда-сюда на разном удалении и направлениях японские миноносцы, которые до этого попытались атаковать тралящий караван и были решительно отогнаны «Новиком».
Теперь же основательно загустело чадом из угольных топок слева впереди и сзади на правой раковине – по-видимому именно оттуда стягивались главные силы Того.
Создавалось неприятное зловещее впечатление, будто обкладывают со всех сторон.
«Однако… – вглядываясь, накрутив колесико бинокля на лучшую чёткость, оценивал адмирал, навскидку прикинув, – пока далеко до них… более ста кабельтовых. Определить, кто и что, будет возможным спустя некоторое время».
Поначалу Вильгельм Карлович суетливо вышагивал на мостике, дабы лично рассмотреть в оптику сгущающуюся угрозу. Но потом, очевидно, устав, уж только принимал доклады, оставаясь на левом крыле, по всему виду снова впав в апатию, игнорируя даже приятные ароматы – кто-то расстарался заказать кофий и сдобу с камбуза, понимая, что скоро будет не до перекуса. А командующий и ухом-носом не повёл, фатально готовый воспринимать исключительно другие запахи – угля, пороха, гари и, наверное (наверняка), ядовитой шимозы.
Командующий, слушая очередные уточнения – откуда, сколько, какими силами и курсами приближается враг, больше оглядывался назад, на вытянувшиеся в колонны корабли своей эскадры, словно ещё раз пытаясь заручиться силой и уверенностью – сдюжим ли, одолеем ли врага?
Ветер дул в северо-восточном направлении, погода всё более становилась ясной, барометр шёл в рост, и дым неожиданно легко уносило вверх, позволяя рассмотреть нагнавшее эскадру госпитальное судно, выделявшееся согласно Гаагской конвенции белым окрасом.
В приватной беседе с капитаном госпитальной «Монголии», коя наверняка не стала откровением для остальных офицеров эскадры, адмирал просил «в случае гибели какого-либо корабля всенепременно бежать на спасение команды, вызволяя из воды! Уж вас-то не посмеют тронуть. Только ради бога ночью светитесь всеми огнями, а то засветят вам басурмане миной самодвижущейся по случайности… с них станется».
Флагманский броненосец вдруг рыскнул на курсе, его словно пьяного повело в сторону от генерального курса.
– Что такое? – вопрос командующего прозвучал тихо, что не укрыло явные недовольные нотки.
Командир «Цесаревича» капитан 1-го ранга Иванов уже орал в амбушюр переговорного устройства, запрашивая причину неуправляемости судна.
Минутами позже, будто лениво призадумавшись, бронированный утюг начал возвращаться на место.
– На «норд-осте», по всей видимости, главный броненосный отряд Того. Пересекают наш курс! – спустя пятнадцать минут доводил свои соображения Матусевич, лишь слегка выдавая волнение в голосе. – Идут не меньше пятнадцати-шестнадцати узлов. Намерения понятны!
«Нетрудно догадаться, – мысленно соглашался адмирал, – сие по британским рецептам, пользуясь большим ходом, насесть на нашу „голову“, да ещё и против солнца встать».
– Перестроиться в боевой порядок. Противник слева, – несплаванность эскадры не подразумевала со стороны Витгефта каких-либо сложных манёвров.
«Цесаревич» выбросил флажные сигналы, и считавший приказ «Новик» покинул своё авангардное место, встав между «Аскольдом» и «Палладой». Одновременно миноносцы начали переход на правый борт колонны броненосцев, на время перестроения превратившись в разрозненную суетливую стаю.
– С «Ретвизана» подтверждают, что переборки держат воду, – известил младший флаг-офицер.
– Поднять ход ещё на три узла! Иметь тринадцать!
Бронированная колонна чуть растянулась. Ведущий «Цесаревич» кинжальной массой водоизмещения резал море, ни единым вздрогом не реагируя на бьющие в скулу волны, что забрасывали бак брызгами. Самые рьяные из них долетали искрящейся взвесью до носовой башни, грозно довернувшей стволы-хоботы главного калибра на левый крамбол.
– Бой неизбежен, – зачем-то сказал Матусевич, красноречиво взглянув при этом на командующего, словно хотел спросить: «…не будем как-то либо уклоняться, либо маневрировать, дабы оказаться в более выгодной конфигурации, при данном курсе схождения с противником?»
В этот момент Вильгельм Карлович вспоминал «макаровские наставления», где говорилось о глазомере – «хорошем морском глазе» и здравомыслии, что подскажет рациональное решение.
«Как лучше – пойти напролом, как можно быстрей миновав противника? Пусть и под сосредоточенным огнём… Или всё же сподручней встретить тоговскую „палочку над Т“ строем фронта?»
И он ссутулился, скривился лицом, не забывая по прежним выходам в море, насколько топорно маневрирование и управление эскадрой:
«Отвернуть, довернуть… вовсе сломать строй. Когда ещё эти подозрительные миноносцы по курсу…»
Тут «Цесаревич» неожиданно снова потащило в сторону.
В этот раз адмирал не сдерживал своего раздражения, бросив Иванову:
– Капитан первого ранга, извольте разобраться и восстановить управляемость судном!
Флагманский броненосец выкатывался из строя, и следующие за ним корабли были вынуждены стопорить ход. Строй смешался, общая скорость эскадры упала.
Оглянувшись, Витгефт увидел, как «Ретвизан» принял влево, «Победа» уклонилась вправо, «Пересвет» соответственно отвернул на румб левее. До «Севастополя» и «Полтавы» эта «ёлочка» не докатилась просто из-за того, что они немного отставали, успев замедлиться.
Всё это безобразие длилось несколько минут, ровно до того момента, когда флагман снова занял своё место.
Однако конвульсии по русской колонне продолжались! Теперь завиляла «Победа».
– Это чёрт знает что! – всегда деликатный Витгефт добавил ещё пару забористых, исключительно морских выражений. Переведя взгляд в сторону прущего на пересечку противника (пока, слава богу, далёкого), адмирал задался вопросом, обращаясь ко всем офицерам штаба:
– Как думаете, они видят нашу неуправляемость и беспомощность в манёвре? Сейчас бы им в самую пору резко сократить дистанцию и…
– Далеко. Возможно, не замечают, – предположил Матусевич и указал рукой по курсу эскадры, где сновали миноноски противника, – а вот с этих нашу сумятицу однозначно заметили. И «маркони» докладывают, что «частят передачей» пронырливые! Забить эфир?
Впрочем, предложение прозвучало неуверенно, понимая, что поздно – все, что надо, уже передано. К тому же строй эскадры восстановился. «Победа» вернулась на место.
Общий ход снова пошёл вверх, достигнув тринадцати узлов.
– Да! Это «первый» – главный – отряд Того в составе основных броненосных сил! – громко доложил младший флаг-офицер мичман Эллис. – Головным, судя по всему, «Микаса». И… они отворачивают!
– Как отворачивают?!
Все вооружённые биноклями офицеры как один подняли их к глазам.
– Действительно! Приняли от нас в сторону.
«Глазомер», – снова вспомнил Витгефт, оценивая дистанции, скорости и углы схождения-расхождения, не без удовольствия выразив:
– Либо Того что-то перемудрил со своей «палочкой»… – и подозрительно покосился в сторону курсовой линии – странные эволюции японских миноносцев не давали покоя, – либо заманивает нас. Господа, а не ставят ли мины те паразиты впереди по курсу?
* * *
В каждодневной неприхотливости и суровом стоицизме, в традиционной склонности к фатальному взгляду на жизнь… всегда помня (зная), что же для японца и настоящего самурая является высшим смыслом жизни, Хэйхатиро Того неуклонно верил в особое покровительство богов… и саму Судьбу, что в итоге приведёт сынов Ямато к победе.
Сказать «задолго» было бы неправильно… Неправильно, но именно задолго до японо-китайской войны 1894 года и первого личного опыта сражений на море…
…присовокупив к этому опыт в немногочисленных пока морских стычках с русскими…
…еще, будучи кадетом на «Хэмпшире»[1], будущий адмирал Хэйхатиро с неуловимым и присущим японцам презрением ко всему варварскому, так или иначе, вполне принимал практицизм и прагматизм западной военно-морской концепции, как и видел её очевидные недостатки. Например то, что корабельная артиллерия несёт в себе слишком малую мощь для скорого уничтожения боевого корабля противника.
Пожалуй, только одно оружие, придуманное материалистами-европейцами, вписывалось в самурайский эталон искусства войны и соответствовало японскому духу…
Это самодвижущиеся мины Уайтхеда, которые в своём боевом применении подобны стремительному колющему удару катаны, так удачно поразившие вражеские корабли на рейде Порт-Артура.
Это в том числе минные банки, на которых гайдзины получали неожиданную невидимую подводную смерть, а потонувший «Петропавловск» унёс с собой особенно опасного противника – адмирала Макарова.
Впрочем, эффективность минных постановок подтверждалась обратным ходом – в «Чёрный день» японского флота, когда коварный враг ответил тем же и два великолепных броненосца были потеряны[2].
Поэтому уповать только на «решительный артиллерийский» бой с вышедшей на прорыв эскадрой Витгефта командующий Объединённым флотом посчитал недостаточным. Мины заграждения, сброшенные без якорей на курсе русской эскадры, были ставкой на удачу… впрочем, как и многое, многое на войне. Шанс, что хоть один корабль артурской эскадры наскочит на мину, несомненно, имелся.
Трезвая оценка вероятностей оставляла всё на волю богов, и Того, за полнейшей невозмутимостью, хранимой на лице, в том числе исключительно для подчинённых, скрывал постыдную надежду, ожидая, что всё пойдёт по плану, что русские последуют в незатейливую ловушку.
Стоит сказать, что, невзирая на заявленную воинственность командующего японским флотом, в большей степени Хэйхатиро всё же хотелось избежать серьёзной схватки. Поэтому Того приказал пока держать дистанцию – отвернуть колонну на три румба влево, надеясь, что нерешительный русский адмирал, как уже однажды случилось, снова испугается и с обречённостью повернёт обратно в Порт-Артур, под снаряды осадной артиллерии генерала Ноги.
Тем самым это позволит уберечь японский флот от неминуемых в бою повреждений. Избавит от потерь в личном составе.
В любом случае сберегается ресурс машин и оружия, которые понадобятся, когда враг приведёт новые корабли с Балтики. Кстати, при совершенно непредсказуемой занозе во всех оперативных раскладах – Рожественском.
Громкий крик сигнальщика предвосхитил то, что и сам адмирал сумел увидеть – головной броненосец противника чуть показал свой профиль. Отворачивают?
«Да! Так и есть!»
Командующий Объединённым флотом выдал свою досаду лишь ещё больше сузившимися глазами и шевелением губ, бормочущих проклятья.
Три десятка разбросанных плавучих мин – впустую! Их теперь разнесёт течениями и волнами по морю – неожиданный смертельный привет для случайных судов (а случайных тут ходит немного).
Теперь всё манёвренное «заигрывание» перед противником оказывалось бессмысленным, и следовало срочно совершить разворот, снова выводя эскадру на выгодную конфигурацию боя.
Русские вопреки надеждам не отвернули совсем.
«Значит, Витгефт, несмотря ни на что, намерен пробиваться! Значит, серьёзной баталии не избежать», – Того всё ещё сохранял невозмутимость.
* * *
Завязка боя почти до мелочей напоминала известный из несостоявшейся истории так называемый «Бой в Жёлтом море», за датой 10 августа (28 июля по старому стилю) 1904 года.
И ничего, что на два месяца сместился график и на дворе уж октябрь… К началу которого японский флот лишился пары зубов – «Адзумы», «Нанивы», да ещё одного у далёких чукотских берегов – «Акаси».
Чуть больше поизносили машины у более активно эксплуатируемых японских кораблей… Обросли ракушкой днища, что возможно, аукнется некоторым потерей лишнего узла полного хода. Впрочем, обстоятельства и условия, несмотря на двухмесячную с небольшим отсрочку практически не изменились. Не изменились и действующие лица.
Да и вообще, как уже было однажды подмечено «заинтересантами в теме», история (или реальность) обладает некой формой предопределённости, она консистентна, тягуча и не склонна так легко поддаваться на изменения. А если где и прогнулась под предвзятым давлением, норовит упрямо отыграть назад.
Для них там, в Петербурге, и непосредственно для Авелана «Бой в Жёлтом море» глядел с бумаг распечатанной хроникой, стрелками и условными значками, дополнительным анализом (с учётом накопившихся изменений) и даже вариативностью.
И понятно и логично, что ему – радеющему начальнику Морского министерства – хотелось переиграть… а точнее подыграть Витгефту.
Но и поднывало у Фёдора Карловича сомнениями и опаской: «а ну как там – на востоке, да в открытом море всё уж по-другому… и командующему на месте уж наверняка виднее, а он (Авелан) своими советами-инструкциями только порушит весь задел».
Ведь несмотря на всю тиражируемую Витгефтом флотоводческую посредственность, всю его «осторожность с перегибом», сумел же он провести первую фазу боя почти идеально, выиграв у хвалёного «мастера» Того как минимум по очкам.
Поэтому препроводительные шифрограммы с наставлениями командующему 1-й Тихоокеанской эскадрой были даны по ключевым вопросам – как экстракт. Оставляя их реализацию на откуп, возможно и сомнительному, но предопределённому витгефтскому «как поведу, так и будет»[3].
* * *
На мостике «Цесаревича», даже с учётом подозрения, что миноносцы противника готовят некую пакость, странным курсовым изменениям 1-го отряда Того объяснения не находили. Количество боевых единиц противника было известно и уже непосредственно с 90 кабельтовых посчитано.
И нетрудно было догадаться, что к четырём броненосцам присоединились крейсера «Ниссин» и «Касуга».
Фактически японская колонна, сделав небольшое уклонение, всё же пересекла генеральный курс русской эскадры, а дальше…
А далее пошли тягучие танцы с бубнами на воде. Где «бубнами» выступали орудия главного, а затем и среднего калибра. А «танцевали» две эскадры, да на подтанцовках неподалёку крутились пара японских крейсерских отрядов и россыпи миноносцев, исчертив пространство боя пенными полосами – кильватерными прямыми… кривыми… коордонатными…
Витгефт монументально, совсем незаметно сутулясь, стоял у леерного ограждения, подставив лицо ветру. Ветер запустил свою лапу в бороду адмирала, но лишь слегка теребил короткие, побитые сединой волосы.
Оптика позволяла увидеть, как вытянутые профили вражеских кораблей стали одновременно точно скукоживаться…
– Створятся! – взволнованно заметил это изменение в строе японцев младший флаг-офицер. – Противник совершил поворот «все вдруг»!
– Нуте-с, господа, – естественно, Витгефт тоже следил за чужими эволюциями, – что уж сказать, весьма филигранный разворот. А мы столь слаженно смогли бы?
Вопрос если и не был риторическим, то стал таковым, так как офицеры походного штаба воздержались от ответа. Смущённо или тактично – понимали, что без должной практики скорее «нет», чем «да».
– Не нравятся мне эти миноносные движения, – так и не дождавшись ответа, проворчал адмирал, – командуйте склонить курс к осту.
Плавно (не до резких приёмов)… последовательно (а так и задумывалось), буравя кильватер впередиидущего мателота, русские корабли один за другим повлекло влево.
К тому моменту, по приказу командующего, шустрый «Новик» опять забежал вперёд и теперь с него частили-семафорили, что якобы наблюдают нечто плавающее на волнах. Ожидаемые мины?
Японские корабли успели развернуться и снова выстроили колонну, теперь следуя практически параллельно эскадре Витгефта.
В среднем дистанция между эскадрами составляла семьдесят-восемьдесят кабельтовых.
С этого предела японцы и открыли огонь.
Русские ответили.
* * *
– С «Полтавы» семафорят «двенадцатидюймовая бомба попала в корму»! – известил адмирала начальник штаба. – Снаряд не разорвался, но имеются затопления в отсеках! Вильгельм Карлович, пора в рубку.
– Попали? С восьмидесяти кабельтовых? Невероятно! Это случайность…
– Ваше превосходительство! Приказ государя – увести вас в рубку на время боя, – переходя на официоз, напомнил Матусевич. – Пошто мы дополнительно её блиндировали, чтобы вам тут сгинуть от шального снаряда?
И видя, что упрямый адмирал никак не реагирует, в сердцах нажал:
– Побойтесь Бога! Мы с вами пожили… – Матусевич кивнул на младший состав, что необходимо находился при штабе командующего, – но зачем молодых подвергать-то?..
Очередной пенный всплеск вздыбился совсем недалеко от борта броненосца. Ветер донёс противный горелый запах и мелкие единичные капли, доставшие до замершего у ограждения мостика Витгефта. Вцепившись руками в леерную перекладину, он провожал взглядом оседающий водяной колосс – казалось, эта недолетевшая смерть имеет какую-то притягательность, будто влечёт его.
«Николай Александрович прав. Я в этот раз готов принять на себя всю ответственность, вплоть до… Но эти… мальчики – совсем безусый сигнальщик и мичман Эллис… я не должен их тащить за собой».
Отыскав взглядом вестового, Вильгельм Карлович попросил того сходить к нему в каюту:
– Там на письменном столике портрет моей жены. Принесите, голубчик, его в рубку. И мы, господа, между тем туда же, в рубку, пожалуй, и спустимся. Негоже не выполнить приказ государя.
Однако спешить не стал, немного задержавшись, ещё раз зацепившись биноклем за вражескую колонну, озаряемую короткими вспышками и кудловатыми шапками выстрелов… уже без оптики одним прищуром (глазомером) оценив тактическую ситуацию.
Переждав очередной рёв носовых двенадцатидюймовок «Цесаревича», он промолвил:
– Командуйте поворот через… – запнулся, перегадал, поправился: – Приготовиться к повороту… к бою на левый борт.
Через пятнадцать минут русская эскадра повернула к югу на восемь румбов.
Флагман уверенно резал воду, подрывая таранным форштевнем шипящий бурун.
На смене галсов туда-сюда по ветру мотыляло флаги – боевые на стеньгах, сигнальные на фалах. Дымы, обильно валящие из труб, стелило то в корму, то в бок, то в сторону бака, на чих и чертыхания сигнальщиков… на чертыхание командующего, когда застилало обзор и в носу першило угольной гарью.
