Александр Прозоров
Дорога цариц
– Так поклонись Дмитрию Ивановичу, – посоветовал паренек. – Я так мыслю, возьмет. Дрова и вправду надобны…
Он собрался было идти дальше, но купец обежал и поклонился снова:
– Заступничества прошу, Борис Федорович! Больно знатен постельничий царский, простому купцу и не пробиться. – Тимофей Красильников распрямился. – Знакомцы старые у дядюшки твого, привычные. С новыми не знается. А мы ничуть не хуже онежских товар поставляем! Сделай милость, походатайствуй… Шестьдесят возков… Мы же за хлопоты, от чистого сердца. Два рубля… Чем богаты…
Проситель вложил пареньку в руку многозначительно звякнувший замшевый кисет. Отступил, поклонился…
У Бориса екнуло в груди.
Два рубля!!! Вот так вот запросто, почти без хлопот!
Два рубля – цена хорошей коровы в торговый день, жалованье боярского сына за восемь месяцев порубежной службы. И этакий куш – ему просто положили в руку!
– Шестьдесят возков… Купец Тимофей Красильников… – вкрадчиво повторил мужичок. – Двадцать пятого октября… Я на постоялом дворе за колодцем придорожным покамест поселился. Там подожду, да?
– Хорошо, жди, – кивнул Боря, и по спине его пробежал колючий холодок.
Идя к конторе, он поразмыслил и решил лишних бесед с дядюшкой не вести. Ведь тот каждый вечер по полста бумаг подписывает. Урядные грамоты составлять Борис уже умел, товар в большинстве тоже сам принимал. Составить, получить, отправить купца к казначею. Дрова есть, деньги плачены – и всем будет хорошо и не хлопотно.
– Два рубля! – вслух пробормотал Борис. – Это же даже саблю новую купить можно!
Тем же вечером паренек принес Дмитрию Ивановичу на подпись очередную стопку бумаг, в самую середину которых и заложил дровяной уговор. Постельничий, почти не глядя, подмахивал расписки, грамоты и накладные, как вдруг замер…
– Красильников, Красильников… Тимофей Красильников… Чегой-то такого не помню… – Постельничий пробежал грамотку внимательнее. – Шестьдесят возков? Это откуда, племяш?
– У нас же нет… – чувствуя, как живот скручивает от страха холодной судорогой, сглотнул Борис. – Тут подвернулось недорого… Я и решил…
– Ай, Боря, Боря, – покачал головой боярин, откидываясь спиной на стену. – Нешто ты меня совсем уже за глупца держишь? Полагаешь, я не ведаю, како в нашей службе все оно делается? Али ты помыслил, пару месяцев при деле покрутившись, что меня, десять лет сему отдавшего, провести сможешь?
– Но я… как лучше хотел… – промямлил паренек.
– Ай, Боря, Боря, – укоризненно причмокнул постельничий. – Что же мне с тобой делать? Пожалуй, вот что… Я не стану тебя спрашивать, что за мзду ты получил по сей урядной грамоте и на какие посулы поддался. Я не стану требовать от тебя отступного или затевать следствие. Я ее просто… подмахну! – Дмитрий Иванович оставил на свитке свою размашистую подпись. – Вот токмо товар по сему договору я стану принимать сам! При сем за каждое сосновое полено, подсунутое вместо ольхового, ты получишь одну плеть. За каждое гнилое полено получишь две плети. А за каждое не доложенное в возок полено получишь три.
Постельничий с некоторой даже нежностью опустил подписанную грамоту Борису в руки и добавил:
– Коли после сего наказания ты выживешь, мой мальчик, то запомнишь раз и навсегда, что за каждую казенную копейку царский приказчик отвечает своею шкурой.
Дмитрий Иванович подмигнул Борису и похлопал паренька по плечу:
– Добро пожаловать на службу, племяш!
11 ноября 1564 года
Александровская слобода
Много ли нужно для счастья маленькой девочке?
Порывшись в сундуках, боярыня Агриппина нашла давно не ношенные рубахи из тонкого атласа. Вместе с сиротой они подрезали подол, подшили край, завернули рукава – и обновки пришлись малышке почти впору. Из оставшихся обрезков и нашедшихся в сундуках кусках разной ткани женщины сотворили сарафан: рукава из синего бархата, плечи шелковые, грудь и спина атласные, юбка кумачовая, пояс из парчи. Истинно княжеский наряд вышел! Все, кто видел, – издалека кланялись, уважение к явной знатности проявляя.
Спала Ира теперь в девичьей, на сдвинутых лавках, застеленных кафтанами. А когда постельничий уезжал надолго, то и вовсе на перинах, рядом с боярыней Агриппиной, болтая с нею перед сном о всяких глупостях. Кушала вдосталь – и не токмо кашу из сечки с жиром, гречу и кулеш, а и мясо тушеное и жареное, и птиц запеченных, и рыбу соленую да заливную. И сластей всяких – вдосталь. Хоть халву, хоть цукаты, хоть нугу, хоть изюм с курагой! Истинно – даже на небесах такой вкуснотищи не пробовали!
К осени боярыня справила ей сапожки из мягкого войлока и туфельки, да шубку на горностаевом меху. Вернее, из Москвы привезла, когда детей навещала. Перевозить сыновей сюда, на стройку, в пыль и шум, боярыня Агриппина не торопилась.
Горностай – мех не знатный. Однако же вместе с поясом наборным с резными костяными накладками, да платком шелковым на голове, да с сапожками вышитыми – наряд уважение внушал. Платков же и поясов у боярыни имелось изрядно – муж свою Агриппинушку любил и подарками баловал.
Иногда Иришка помогала боярыне разобрать вещи, подобрать одеяния на новый день, перестелить белье или проветрить вещи из сундуков, ходила с нею на торг, но большей частью гуляла по крепости, заглядывая во всякие углы и навещая храмы, гордо шествуя мимо склонившейся в поклонах дворни и почтительно приложивших руку к груди стрельцов, бегала со всех ног по дорожкам из мелкой гальки, огороженным цветочными клумбами, ходила на конюшню угощать скакунов сочными капустными листьями и хлебными корками – и ощущала себя попавшей в рай.
Малышка не обратила особого внимания на толкотню между храмами, случившуюся в один из будних дней, на суету у главных врат, увенчанных трехшатровой церковью. Увидев на любимой дорожке многих незнакомых бояр, она просто решила сегодня не бегать и отправилась домой, к сластям и забавным лубочным картинкам.
Правда, в этот вечер Ира осталась одна до самого позднего часа. Так долго, что девочка не дождалась боярыню и легла спать сама. Однако утром все случилось как обычно: боярин с супругой поднялись к заутрене, затем вернулись, неспешно позавтракали за одним столом с племянниками – после чего все старшие вместе ушли, прихватив слуг, и ничего девочке не сказали.
Но и это ничуть не смутило Ирину. Не первый раз хлопоты спозаранку уводили взрослых из дома. Посему девочка набила рот курагой, оделась и отправилась гулять. Сперва к конюшне, которая не в пример прежним временам оказалась переполнена. Затем к колодцу, в медной чаше вокруг которого всегда струилась свежая вода, а потом к большому храму с мощеной дорожкой вокруг. Там девочка развернула ленточку и кинулась бежать, позволяя ткани трепетать во всю длину. В этой игре Ирина воображала себя солнечным лучиком и совершенно не смотрела по сторонам… И потому чуть не врезалась в лупоглазого длинноносого мальчишку в округлой красной шапке и в кафтанчике с каракулем на отворотах.
Ира отпрыгнула, окинула гневным взглядом чужака в своих владениях и громко возмутилась:
– Ты почему мне не кланяешься, несчастный?!
– С чего? – Синие глаза мальчишки округлились еще сильнее.
– Потому что я Годунова! – гордо выкрикнула Ирина. – Я самая в сем городе знатная! И коли ты часом не царевич, то обязан мне в ножки немедля поклониться!
Малой лет семи на вид расплылся в широкой ухмылке и тоже крикнул, глядя девочке в глаза:
– Нянька, я кто?!
Откуда-то от церковного крыльца появилась большая тетка в собольей шубе и в кокошнике с самоцветами и величаво поведала:
– Ты есть царевич Федор, сын государя нашего, царя Ивана Васильевича.
– Слышала? – вскинул подбородок мальчуган и скомандовал: – На колени!
Иришка ощутила себя так, словно ее с размаху стукнули пыльным мешком по голове. Успевшая привыкнуть ко всеобщему почитанию, она никак не могла принять того, что кто-то вдруг оказался главнее ее. Малышка набрала в грудь как можно больше воздуха… показала царевичу язык – и кинулась наутек.
– Сто-о-ой!!! – за спиной послышался частый топот.
Ира обежала большой храм, повернула к колодцу, метнулась к дому. Топот не отставал – и она резко свернула за угол, юркнула к поленнице, заскочила в проход между высокими рядами дров, повернула еще раз и… Врезалась в спину какого-то холопа, укладывающего поленья. Отскочила, повернула в другой проход – и лоб в лоб столкнулась с царевичем.
Тяжело дыша, Ирина замерла.
– Э-э-э-э!!! – Мальчишка показал ей длинный розовый язык, выдохнул: – Теперь ты догоняй!
И кинулся наутек…
Часть вторая. Ночные колокола
3 февраля 1567 года
Александровская слобода
В лунной зимней ночи снег на дорожках скрипел так, словно каждый шаг ломал целую охапку хвороста. Треск разлетался далеко в стороны, отражался от стен домов и крепостных стен и возвращался обратно, ударяя девочке по ушам. Она несколько раз замирала, уверенная, что поднятый шум разбудит весь город – однако, на диво, на маленькую фигурку не обратила внимания даже стража на стенах и у ворот.
Возле дверей новенькой, еще пахнущей свежей известкой Распятской церкви отделилась от сугроба на краю дорожки еще одна тень и прошептала:
– Это ты, Иришка?
– А ты кого ждал, царевич? – так же тихо ответила девочка. – Ты ключ достал?
Мальчишка сунул руку за пазуху, вытянул и показал большущий кованый ключ с раздвоенной бородкой. Спросил:
– Не передумала?
Ира мотнула головой.
Скрипя наметенным с вечера снегом, дети поднялись по обновленным ступеням храма. Мальчик открыл дверь, пропустил спутницу, затворил за собой. Оказавшись в полной темноте, помахал руками, наткнулся пальцами на меховую шапку, шепнул:
– Руку мне на плечо положи! Я дорогу помню, сейчас угол нащупаю. Ноги береги, Иришка, тут ступеньки!
Ребята пробрались к лестнице, по ней поднялись наверх и вскорости оказались на нижнем ярусе звонницы. Здесь, в лунном свете, они разделились. Ира полезла выше, мальчик же собрал в руки веревки от самых тяжелых, многопудовых колоколов, нащупал ногой доску, к которой крепились те, что полегче.
– Готова! – крикнула вниз Ирина.
– Ага… – Мальчишка потянул к себе языки больших «набатов», отпустил, снова подтянул, раскачивая, еще раз хорошенько дернул. И когда тяжелые била уже почти коснулись бронзовых стенок, полным своим весом наступил на доску…
Звон всех колоколов грянул разом, раскатываясь по спящей крепости, и к оглушительному басу «набатов» тут же присоединился нежный малиновый перезвон верхнего яруса. Ба-а-ам – дзинь-дзинь-дзинь, ба-а-ам – дзинь-дзинь-дзинь.
– Бежим!!! – заорал мальчик. – Скорей!
Ира буквально скатилась с верхнего яруса по обледенелым ступенькам, дети ринулись вниз, в темноту лестницы и… потерялись во мраке храма. На поиски дверей пришлось потратить изрядно времени, и когда они выскочили наружу – по ступеням уже поднималось полтора десятка монахов в черных рясах, двое из которых держали в руках длинные острые рогатины, а еще несколько – обнаженные сабли.
– Ах, вот кто тут шкодничает! – грозно рыкнул самый могучий из святых людей и откинул капюшон, открыв лунному свету острое лицо с короткой, в полторы ладони, бородкой, высоким лбом и острым носом.
– Батюшка? – изумился мальчик. – Ты же в отъезде был!
– Да вот вернулся ввечеру! Уж прости, что не поведал, сыночек. Тревожить в поздний час не стал, – с проникновенной язвительностью ответил монах. – Теперича знать буду, чем чадо мое без присмотра балует… Кто там еще в тени твоей прячется? О-о, ну конечно! Опять сиротка шалая отличилась!
– Она тут ни при чем, батюшка! – решительно выпятил грудь мальчуган. – Это я придумал!
– Ты, Федька, завсегда ее покрываешь!
– А ключ ей откуда взять было? – сунул руку за пазуху мальчуган. – Я его в твоей светелке еще третьего дня стащил!
– Нашел чем хвалиться! – покачал головой монах. – Вестимо, плетей тебе для вразумления сильно не хватает. Тебе надобно ума-разума набираться, арифметику и закон божий учить, дела литейные да росмысловые, и чертежи земельные, а не по колокольням во мраке лазить!
– На что мне пустой всячиной разум забивать, батюшка? Ваньке ведь, а не мне, царствовать надлежит! Вот пусть он грамоту ратную да земельную и разумеет. А моя судьба – в уделе Суздальском тихо сидеть. Мне для сего долга много ума не надобно!
– Царевич Федор учится, государь! – высунулась из-за спины приятеля девчонка. – Много и прилежно! Вчерась три часа протопопу Овнию внимали про земли сарацинские, персидские, бухарские и османские да про ремесла султана тамошнего, как он луки собственноручно мастерит. Страсть интересно отче сказывал! И со счетом конторским еще два часа сидели!
– Вон, девка дворовая лучше тебя понимает, чего человеку в жизни надобно! – указал пальцем на Иру монах.
– Она не девка, отец!
– Ты еще скажи, что отрок! – хмыкнул правитель всея Руси. – Ладно, сегодня проведаю у протопопа про достижения твои ученые. А ныне… Ныне, коли всех поднял, заутреню стоять будешь! Я, как игумен обители сей, отслужу, а ты внимать станешь. И ты, шалая, тоже! – повысил голос царь. – Может статься, истинное слово божие вас хоть немного от баловства пустого остудит. И я так мыслю, заместо нянек к тебе караул давно пора приставлять! Взамен завтрака сегодня вам обоим урок слова божия назначаю! А не поумнеете, так и вместо обеда молитвы учить станете. Ну, чего ты замер, чадо? Отворяй дверь пред игуменом!
* * *
Боярыня Агриппина в это утро к завтраку не вышла. Оставшись за столом наедине с дядюшкой, Борис, не забывая черпать ложкой кашу, спросил:
– Дмитрий Иванович, подскажи, сделай милость, как бы мне в разряд записаться? По возрасту мне уж давно пора в новики зачисляться, на службу ратную выходить. Сиречь, в приказе Разрядном как-то отметиться. Заместо меня самого, вестимо, сделать сие некому. Я ведь сирота.
– Записаться мало, племяш, – невозмутимо ответил постельничий. – Надобно еще на смотр выйти. Да не просто так, а одвуконь самое меньше, да в броне добротной, да при оружии исправном. А оно у тебя, Боренька, есть?
Паренек вздохнул и опустил голову.
Два хороших коня – это шесть рублей. Хорошая броня – еще столько же. Да оружие… Меньше пятнадцати рублей не уложиться. По уму же, служилый боярин с холопом должен в походы выходить. Сие еще пятнадцать рублей, да серебро на закуп…
Для царского постельничего ни пятнадцать, ни даже пятьдесят рублей большими деньгами не считались. Однако же никаких намеков он понимать не желал. Не видел Дмитрий Иванович никакого резона даже малую копейку племяннику своему жертвовать. С какой такой стати? Старшие братья к нему любви не питали, и семейный отступник отвечал родственникам тем же самым.
– Ну а коли снаряжения должного у тебя, Бориска, нема, – поднялся постельничий, – то хватит языком трепать, ступай делом заниматься.
Случись нечто подобное года три назад, паренек, вестимо, обиделся бы насмерть, знать бы дядьки такого не захотел и ноги бы его больше в доме сем не было… Но случившееся путешествие хорошо научило юношу тому, что нет на Руси молочных рек с кисельными берегами. Отправляясь в неведомое из неуютного, но теплого дома, куда легче найти голод и нищету, нежели славу и достаток. При всей своей суровости дядюшка давал племяннику кров, еду и службу – а Борис уже успел узнать, что любая работа есть дорогой подарок и выполнять порученное дело надобно так, чтобы заменить тебя на иного работника хозяину не хотелось. Младшему Годунову хорошо запомнились давнишние слова мельника о том, что серебро водится у того, кто умеет беречь свою монету да исправно трудиться, на других своих хлопот не перекладывая.
У паренька ныне и вправду уже начало заводиться кое-какое серебро. Лиха беда начало!
– Будет работа, будут и рубли, – буркнул себе под нос сирота. – Сам снаряжение соберу, без чужой помощи.
Он доел кашу, выпил из кувшина остатки киселя – и отправился в контору за расходными книгами.
Для стряпчего Бориса Годунова день начался как обычно. Во первую голову он переписал поленницы, дабы знать расход дров за минувшую ночь, прошел через конюшню, проверяя, хорошо ли задано сено, а то ведь холопы без пригляда половину корма зачастую рассыпали. А иные хитрецы норовили в него солому подмешать, дабы себе охапку-другую для тюфяка утащить.
Впрочем, солома тоже была в хозяйстве великой ценностью. Ее и в хлева на подстилки кидали, дабы скотина не мерзла да чистой оставалась, и перед крыльцом и дверьми клали ноги вытирать, и в дворовые постройки просто на пол бросали, поверх земли утоптанной. Сиречь, уходило ее порою чуть ли не больше, нежели сена. И потому запас изрядный в хозяйстве завсегда требовался.
– Борис Федорович! – внезапно услышал паренек. – Боярин Годунов!
Да, теперь все окружающие величали пятнадцатилетнего Борю боярином. Не по титулу – ибо в службе он был покамест никто в звании стряпчего, – но по месту, солидности и влиянию. Небольшое царское жалованье и частые купеческие подношения позволили сироте приодеться в добротный зипун и шапку с куньей оторочкой, в шаровары из дорогого индийского сукна и мягкие войлочные сапоги со скромной вышивкой, – но сделанной тянутой из серебра нитью! Пользуясь полным доверием постельничего, юный приказчик нередко сам решал, каковой поставленный товар принимать, а каковой нет, полон возок сена али с недокладом, хороши дрова али сыроваты. Причем иные соглашения на поставки стряпчий Борис Годунов подписывал сам – и сии урядные грамоты царская казна к оплате принимала!
Как еще можно величать человека, отвечающего за царское злато и серебро, если не по имени и отчеству?!
– Иду! – захлопнув расходную книгу, Боря направился к стрельцу. – Чего надобно?
– Там обоз костромской у ворот, рыбу по уряду осеннему привезли.
– У главных ворот, что ли? – резко остановился паренек. – Вот бестолочи! Вели им слободу объехать и у задних ворот ждать. Я к ним сейчас выйду. Токмо книгу поменяю. Поварские списки по иному раскладу проходят.
Спустя полчаса паренек, как и обещал, вышел к обозу. Поперва через калитку. Приложил ладонь к груди, чуть склонив голову к кучно стоящим боярским детям, удерживающим за уздцы своих коней, прошел мимо двуконных саней, приподнимая рогожи. На розвальнях стояли лубяные короба по десять пудов каждый – это Борис теперича с первого взгляда определял. В одних лежали с горкой караси, в других плотва, в третьих лещи, затем – окуни и уклейка пополам с пескарями. Сверх того имелось несколько щук и пара крупных осетров, больше похожих на заиндевевшие бревна. По всему, наряд был на постный стол для дворни – самая дешевая речная рыбешка.
– У кого урядная грамота? – громко спросил Борис.
– Здесь она! – сунул руку в рукав плечистый рыжебородый боярин лет сорока на вид, однако ростом не превосходящий паренька.
Годунов развернул свиток, пробежал глазами и мысленно похвалил себя за догадливость: договор был на пятьдесят пудов речной рыбы «простой» породы.
– Открывай! – закладывая грамоту в расходную книгу, распорядился в сторону стрельцов Борис. – За воротами направо, и за келейный корпус правьте. Там дорога копытами натоптана, не ошибетесь.
Стража громыхнула засовами, створки поползли в сторону.
– Ну, милостив Карачун оказался, добрались, – скинув шапку, размашисто перекрестился рыжебородый. – Хороший день, боярин, как полагаешь?
– Пока нравится, боярин, – согласился Борис, поскольку обращались к нему. – А что, в пути напасти случались?
– В пургу попали нежданную, – насадил лисий треух обратно на голову старший обоза. – С головой замело, хочешь – верь, хочешь – нет. Аккурат через поля шли. Все вокруг бело, все ровно, насколько глаз хватает. Ни дров, ни сена, ни воды. Куда править – неведомо. Помыслили, все, настал нам карачун полный. Заблудились.
– И как выбрались?
– Наугад пошли. Хоть согреться, покуда силы есть. Опосля Неждан дым заметил. Под него повернули, да вскорости к деревне вышли. Пока отогрелись да лошадей откормили, ужо и развиднелось. Неждан, сие брат мой младший. Другой Третьяк именем. Меня же люди Малютой кличут. Из рода Скуратовых мы, которые Бельские.
Двое боярских детей, пропускающих обоз вперед себя, приветственно подняли руки в заячьих меховых рукавицах.
– Меня можно Борисом Федоровичем звать, – спокойно ответил паренек.
Боре не очень нравилось показное радушие и словоохотливость поставщиков товара. Нередко она скрывала недостачу или порчу, от каковой купцы и пытались всячески отвлечь внимание стряпчего.
– Я смотрю, молод ты зело, Борис Федорович, а уже при дворе царском служишь, – подмигнул ему боярский сын Малюта. – Как же тебе так повезло?
– Я не служу. Я помогаю, – проявил скромность паренек и прошел в ворота.
К его удовольствию, никаких недостач или порчи в привезенной рыбе не нашлось. Помялась в дороге немного, кое-какие тушки поломались – но стоило Боре указать на них пальцем, как рыжебородый боярин тут же бросил на замену отдельно лежащих щук, и стряпчий согласно кивнул:
– Принято! Грамоту я в конторе подпишу. На улице чернила мерзнут.
– За доброту, за хлопоты… – многозначительно стрельнул глазами на осетров Малюта. – Иные приказчики всю душу вынут. А ты, боярин, смотрю, честный. Мзды не вымогаешь. Возьми за просто так, от души.
Подобные подарки Бориса тоже беспокоили, ибо за ними неизменно следовали некие просьбы или посулы, и потому стряпчий достаточно сурово ответил:
– По описи в погреб царский определю, сейчас укажу, куда выгрузить.
– Как скажешь, боярин, – не стал спорить мужчина.
Теперь внешне все выглядело вполне благопристойно: стряпчий взял дорогую рыбу – рубля на три самое меньшее – не себе, а принял в царское хранилище. А то, что в описи будет указано «дву осетр от Малюты на хранение», кто же из посторонних сие узнает?
– Полный месяц добирались, Борис Федорович, – поспешая за пареньком, посетовал Малюта. – Утомились, намерзлись, запылилися. Нам бы баньку принять да хоть несколько деньков отлежаться.
«Вот и всплыли осетры «благодарности», часа не прошло», – усмехнулся про себя Борис и развернулся, вскинул руку:
– Видите навес меж воротами и амбарами? Распрягите лошадей и туда поставьте. Токмо холопов своих определите, дабы за ними присматривали! Воду и сено можете брать невозбранно, я разберусь. Место для отдыха найду, баню устрою.
– Ага… – Рыжебородый показал своим спутникам большие пальцы. Похоже, он решил, что заключил отличную сделку. Пара рыбешек, и без того заложенных на вынужденную мзду, на глазах превращались в несколько дней дармового отдыха при царском дворе.
Борису же сие никаких хлопот не стоило, ибо людские горницы в слободе имелись обширные, народу в них ночевало много. Десятком больше, десятком меньше – никто ничего и не заметит. Точно так же и с банями. Дворни много, мыться нужно всем – топились постоянно. На десяток незнакомых гостей никто и внимания не обратит. С сеном же Годунов разберется, когда недельный расход считать станет.
– Так, может, и ты с нами попаришься, Борис Федорович? – неожиданно предложил Малюта. – Посидим, погреемся. Меда хмельного выпьем, поболтаем. Я угощаю! Дюже интересно, какова она, жизнь царская? Когда еще нас ко двору занесет?! Я вот сам четверть века на службе, ан государя еще ни разу даже глазом не видел. А ты, мыслю, каждый день по сто раз ему кланяешься?
– Не каждый, – покачал головой паренек, уже подходя к келейному корпусу. – Здесь обождите. Сейчас записи внесу и с грамотой вернусь.
Таскаться в баню с незнакомыми боярскими детьми ему ничуть не хотелось, и Борис полагал отговориться делами. Хотя доброжелательные и честные гости ему нравились. И поговорить тоже было бы интересно. Ведь они, в отличие от сироты, были настоящими, бывалыми боярами, много раз ходившими на службу, познавшими настоящую войну. Может статься, даже кровь свою за державу русскую проливали! Не то что он – стряпчий…
В конторе Борис вместо уголька на бересте внес полученный товар чернилами в разрядную книгу, сверил вес и приход, подписал урядную грамоту, спустился на улицу, направился к настороженно сбившимся братьям. Похоже, в своих овчинных тулупах приезжие ощущали себя неловко. Ведь помимо опоясанных саблями монахов вокруг ходили бояре и княгини, все в дорогих мехах и золоте. А тут…
И тут стряпчий увидел несущуюся со всех ног сестру:
– Борька, прячь! – Она врезалась брату в грудь, распахнула зипун, нырнула под него и замерла.
Бегущий следом мальчишка свернул к Малюте, шмыгнул в широкий запах тулупа, сдвинул за своей спиной его полы.
Годунов, обняв сестру, сделал пару шагов вперед, почти вплотную подойдя к братьям Скуратовым. Неждан и Третьяк тоже приблизились, окончательно скрывая детей от посторонних глаз.
– Значит, так, бояре, – нарочито громко поведал Борис. – Сейчас я вас в казенную избу провожу, там вы по грамоте своей серебро получите. Опосля баню покажу. Ныне она, вестимо, топится. Холопы воду носят. Самый жар там к закату будет, так что лучше не спешить…
Позади с громким топотом пронеслись двое мужчин. Кто именно – Борис за спиной не увидел. Чуть позднее величаво прошуршали тяжелые юбки, повеяло ароматом лаванды. Наступила тишина.
Тулуп Малюты зашевелился, на свет появился длинноносый голубоглазый паренек лет десяти в округлой собольей шапке и шубчонке с рысьей подбивкой. Вытянул шею. Потом толкнул зипун:
– Вылазь, Иришка! Они к реке побежали. Айда на северную стену, с горки кататься! – Мальчик полностью выбрался на свободу и хлопнул Малюту ладонью по груди. – Благодарю за службу, боярин! Не забуду!
Девочка тоже вылезла из укрытия, и дети, взявшись за руки, убежали.
– Э-э-э… – вопросительно глядя на Борю, почесал и без того всклокоченную бороду боярин Скуратов.
– Сестренка моя с царевичем опять с уроков сбежали, – объяснил стряпчий Годунов. – Через полчаса-час их поймают и обратно в горницу к учителям отправят.
– С кем?! – внезапно как-то по-птичьему пискнул Малюта.
– С царевичем, – повторил Борис.
– Это я сейчас в своем тулупе царского сына обнимал?! – сглотнул Скуратов и сгреб бороду в пятерню.
– Сына государя нашего Иоанна Васильевича обнимал, – уточнил Боря. – Федора свет Ивановича.
Стряпчий Годунов посмотрел на ошарашенные лица гостей и от всей души расхохотался. И вдруг решился:
– А и ладно! Уговорили, служивые. Пойду я с вами ныне, попарюсь. Почему бы и нет?
* * *
Всю долгую студеную зиму весь снег с дорожек обширной Александровской слободы слуги свозили к угловой башне северной стены, и к февралю высота сугроба сравнялась с высотой самого укрепления. Разве способен был русский человек устоять супротив этакого соблазна? И хотя игумен Александровской обители, он же государь всея Руси, сие греховно-веселое баловство всячески порицал – с образовавшейся горки катались почти все. Монахи-опричники – в подпитии, когда государь пребывал в отъезде. Холопы – ввечеру, когда от службы отпускали, девки и добры молодцы, что схиму не приняли, – на прогулках да под настроение. Дети же – при каждой возможности.
Впрочем, детей в слободе обитало всего двое.
Вот и в этот день, в очередной раз сбежав из-под опеки нянек и воспитателей, Федор с Ириной таскали на горку сплетенные из ивовой лозы санки, падали на них сверху – и с хохотом неслись вниз. Иногда – верхом, иногда – рядом, по накатанному до ледяного блеска насту, упирающемуся далеко внизу аж в стену Распятской церкви, в сотне шагов от подножия ската.
– Догоня-я-й!!! – В очередной раз мальчишка, прыгнув в сани, умчался вниз без подруги. Однако Иришка не смутилась, бухнулась на спину и покатилась следом, задрав над собой полусогнутые ноги.
В итоге к храму они подкатились почти одновременно, вскочили. Мальчик схватился за веревку, потянул санки наверх. Ира нагнала, подтолкнула снизу, а на горке перевалилась через спинку, оказавшись внутри раньше друга. Однако мальчуган исхитрился запрыгнуть на передок, и они с визгом понеслись вниз, остановившись возле трех бояр в тулупах, аккурат вышедших из-за звонницы.
Скуратовы растерянно замерли. Мальчишка, вскочив, сбил шапку на затылок, поднял голову:
– О, боярин, я тебя знаю! Ты меня намедни от нянек спрятал!
– Почтение наше, царевич, – скинув шапки, низко поклонились раскрасневшемуся потомку государя боярские дети. – Всегда услужить рады.
– А вы тут откуда, служивые? – Мальчуган стрельнул глазами в каждого по очереди.
– Дык… Рыбу ко двору твоему привезли, царевич… – замялся Малюта, непривычный к беседам с царственными особами. – Ото Ржева мы сами. По уряду еще летнему, вот, доставили. Теперича назад сбираемся.
– Назад сбираетесь? – На губах мальчугана заиграла зловещая усмешка. – А кто я такой, знаете?
– Царевич Федор Иванович, сын государев, – снова поспешили поклониться боярские дети.
– Ныне царевич, а как возмужаю, князем Суздальским стану с прочими уделами и двором своим. – Усыпанный снегом, покрытый ледяными висюльками мальчишка развернул плечи. – И хоть сейчас за службу награждать не могу, однако же память у меня хорошая, и бояр верных я обязательно возвышу и обласкаю!
– Да, царевич… – Малюта, изо всех сил тиская в руках треух, приподнял голову.
– Есть у нас задумка одна… – Федор быстро оглянулся на Иру. – Церквей со звонницами окрест преизрядно стоит, бояре. В слободе да в городе. А колокола молчат али вразнобой позвякивают. Обидно сие. Вот кабы сразу во все вдруг ударить – красота бы какая чарующая вышла! Все бы небо единой песней запело! И так мне услышать сие хочется, просто страсть…
– Нешто кто-то супротив воли такой идет? – удивился боярский сын.
– Отец за баловство задумку сию считает, остальным же и вовсе дела нет, – утер рукавицей нос царевич. – Коли сам не сделаю, никто и не шелохнется. Так как, подсобите?
– Дык, нездешние мы, – почти распрямившись, ответил Малюта. – Не ведаем, с кем потребно о сем договариваться?
– А зачем договариваться? – перешел на шепот царевич. – Ночью надобно на звонницы городские подняться да к заутрене христиан честных разом дружно созвать.
– Как же подняться-то? Без ключей да без разрешения?
– Вы же бояре храбрые! Твердыни и города без разрешения берете! Нешто колокольни мирной вам одолеть не по силам? – прищурился Федор Иванович.
Боярские дети переглянулись.
– Вы же все едино уезжать собрались, – напомнил мальчишка. – Ударите в колокола да и уезжайте! Никто о вас и не проведает.
– Обмыслить бы сие, Федор Иванович… – переглянувшись с братьями, ответил Малюта. – Бо в хитростях здешних мы покамест профаны.
– Подумайте, – согласился царевич. – Но и про память мою хорошую не забывайте!
Он схватился за веревку и побежал на горку.
Боярские дети Скуратовы, еще раз поклонившись вослед, поспешили за звонницу, нахлобучили шапки на уже мерзнущие головы.
– Вот же ж занесла нелегкая, – буркнул Неждан. – Теперича коли отказать, запомнит, и коли подсобить… запомнят.
