Александр Пушкин
Медный всадник. Поэмы, стихотворения

Полная версия

Стихотворения

Вольность
Ода

Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы гордая певица?
Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру…
Хочу воспеть свободу миру,
На тронах поразить порок.

Открой мне благородный след
Того возвышенного галла,
Кому сама средь славных бед
Ты гимны смелые внушала.
Питомцы ветреной Судьбы,
Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!

Увы! куда ни брошу взор —
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы;
Везде неправедная власть
В сгущенной мгле предрассуждений
Воссела – Рабства грозный Гений
И Славы роковая страсть.

Лишь там над царскою главой
Народов не легло страданье,
Где крепко с Вольностью святой
Законов мощных сочетанье;
Где всем простерт их твердый щит,
Где сжатый верными руками
Граждан над равными главами
Их меч без выбора скользит

И преступленье свысока
Сражает праведным размахом;
Где неподкупна их рука
Ни алчной скупостью, ни страхом.
Владыки! вам венец и трон
Дает Закон – а не природа, —
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.

И горе, горе племенам,
Где дремлет он неосторожно,
Где иль народу, иль царям
Законом властвовать возможно!
Тебя в свидетели зову,
О мученик ошибок славных,
За предков в шуме бурь недавных
Сложивший царскую главу.

Восходит к смерти Людовик
В виду безмолвного потомства,
Главой развенчанной приник
К кровавой плахе Вероломства.
Молчит Закон – народ молчит,
Падет преступная секира…
И се – злодейская порфира
На галлах скованных лежит.

Самовластительный Злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты Богу на земле.

Когда на мрачную Неву
Звезда полуночи сверкает
И беззаботную главу
Спокойный сон отягощает,
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана,
Забвенью брошенный дворец —
И слышит Клии страшный глас
За сими страшными стенами,
Калигулы последний час
Он видит живо пред очами,
Он видит – в лентах и звездах,
Вином и злобой упоенны,
Идут убийцы потаенны,
На лицах дерзость, в сердце страх.

Молчит неверный часовой,
Опущен молча мост подъемный,
Врата отверсты в тьме ночной
Рукой предательства наемной…
О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!..
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей.

И днесь учитесь, о цари:
Ни наказанья, ни награды,
Ни кров темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды.
Склонитесь первые главой
Под сень надежную Закона,
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой.

1817

К Чаадаеву

Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит еще желанье,
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуту верного свиданья.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!

1818

Деревня

Приветствую тебя, пустынный уголок,
Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,
Где льется дней моих невидимый поток
              На лоне счастья и забвенья.
Я твой: я променял порочный двор цирцей,
Роскошные пиры, забавы, заблужденья
На мирный шум дубров, на тишину полей,
На праздность вольную, подругу
                                         размышленья.

              Я твой – люблю сей темный сад
              С его прохладой и цветами,
Сей луг, уставленный душистыми скирдами,
Где светлые ручьи в кустарниках шумят.
Везде передо мной подвижные картины:
Здесь вижу двух озер лазурные равнины,
Где парус рыбаря белеет иногда,
За ними ряд холмов и нивы полосаты,
              Вдали рассыпанные хаты,
На влажных берегах бродящие стада,
Овины дымные и мельницы крилаты;
              Везде следы довольства и труда…

Я здесь, от суетных оков освобожденный,
Учуся в истине блаженство находить,
Свободною душой закон боготворить,
Роптанью не внимать толпы непросвещенной,
Участьем отвечать застенчивой мольбе
              И не завидовать судьбе
Злодея иль глупца – в величии неправом.

Оракулы веков, здесь вопрошаю вас!
              В уединенье величавом
              Слышнее ваш отрадный глас.
              Он гонит лени сон угрюмый,
              К трудам рождает жар во мне,
              И ваши творческие думы
              В душевной зреют глубине.

Но мысль ужасная здесь душу омрачает:
              Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде невежества убийственный позор.
              Не видя слез, не внемля стона,
На пагубу людей избранное судьбой,
Здесь барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
              Неумолимого владельца.
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут;
Надежд и склонностей в душе питать
не смея,
              Здесь девы юные цветут
              Для прихоти бесчувственной злодея.
Опора милая стареющих отцов,
Младые сыновья, товарищи трудов,
Из хижины родной идут собой умножить
Дворовые толпы измученных рабов.
О, если б голос мой умел сердца тревожить!
Почто в груди моей горит бесплодный жар
И не дан мне судьбой витийства грозный
                                                          дар?
Увижу ль, о друзья, народ неугнетенный
И рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная заря?

1819

«Погасло дневное светило…»

              Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.
              Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
              Я вижу берег отдаленный,
Земли полуденной волшебные края;
С волненьем и тоской туда стремлюся я,
              Воспоминаньем упоенный…
И чувствую: в очах родились слезы вновь;
              Душа кипит и замирает;
Мечта знакомая вокруг меня летает;
Я вспомнил прежних лет безумную любовь,
И всё, чем я страдал, и всё, что сердцу мило,
Желаний и надежд томительный обман…
              Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Лети, корабль, неси меня к пределам дальным
По грозной прихоти обманчивых морей,
              Но только не к брегам печальным
              Туманной родины моей,
              Страны, где пламенем страстей
              Впервые чувства разгорались,
Где музы нежные мне тайно улыбались,
              Где рано в бурях отцвела
              Моя потерянная младость,
Где легкокрылая мне изменила радость
И сердце хладное страданью предала.
              Искатель новых впечатлений,
              Я вас бежал, отечески края;
              Я вас бежал, питомцы наслаждений,
Минутной младости минутные друзья;
И вы, наперсницы порочных заблуждений,
Которым без любви я жертвовал собой,
Покоем, славою, свободой и душой,
И вы забыты мной, изменницы младые,
Подруги тайные моей весны златыя,
И вы забыты мной… Но прежних сердца ран,
Глубоких ран любви, ничто не излечило…
              Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан…

1820

Песнь о вещем Олеге

Как ныне сбирается вещий Олег
              Отмстить неразумным хозарам,
Их села и нивы за буйный набег
              Обрек он мечам и пожарам;
С дружиной своей, в цареградской броне,
Князь по полю едет на верном коне.

Из темного леса навстречу ему
              Идет вдохновенный кудесник,
Покорный Перуну старик одному,
              Заветов грядущего вестник,
В мольбах и гаданьях проведший весь век.
И к мудрому старцу подъехал Олег.
«Скажи мне, кудесник, любимец богов,
              Что сбудется в жизни со мною?
И скоро ль, на радость соседей-врагов,
              Могильной засыплюсь землею?
Открой мне всю правду, не бойся меня:
В награду любого возьмешь ты коня».

«Волхвы не боятся могучих владык,
              А княжеский дар им не нужен;
Правдив и свободен их вещий язык
              И с волей небесною дружен.
Грядущие годы таятся во мгле;
Но вижу твой жребий на светлом челе.

Запомни же ныне ты слово мое:
              Воителю слава – отрада;
Победой прославлено имя твое;
              Твой щит на вратах Цареграда;
И волны и суша покорны тебе;
Завидует недруг столь дивной судьбе.

И синего моря обманчивый вал
              В часы роковой непогоды,
И пращ, и стрела, и лукавый кинжал
              Щадят победителя годы…
Под грозной броней ты не ведаешь ран;
Незримый хранитель могущему дан.

Твой конь не боится опасных трудов;
              Он, чуя господскую волю,
То смирный стоит под стрелами врагов,
              То мчится по бранному полю,
И холод и сеча ему ничего…
Но примешь ты смерть от коня своего».

Олег усмехнулся – однако чело
              И взор омрачилися думой.
В молчанье, рукой опершись на седло,
              С коня он слезает угрюмый;
И верного друга прощальной рукой
И гладит и треплет по шее крутой.

«Прощай, мой товарищ, мой верный слуга,
              Расстаться настало нам время;
Теперь отдыхай! уж не ступит нога
              В твое позлащенное стремя.
Прощай, утешайся – да помни меня.
Вы, отроки-други, возьмите коня,

Покройте попоной, мохнатым ковром;
              В мой луг под уздцы отведите;
Купайте, кормите отборным зерном;
              Водой ключевою поите».
И отроки тотчас с конем отошли,
А князю другого коня подвели.

Пирует с дружиною вещий Олег
              При звоне веселом стакана.
И кудри их белы, как утренний снег
              Над славной главою кургана…
Они поминают минувшие дни
И битвы, где вместе рубились они…

«А где мой товарищ, – промолвил Олег, —
              Скажите, где конь мой ретивый?
Здоров ли? всё так же ль лего́к его бег?
              Всё тот же ль он бурный, игривый?»
И внемлет ответу: на холме крутом
Давно уж почил непробудным он сном.

Могучий Олег головою поник
              И думает: «Что же гаданье?
Кудесник, ты лживый, безумный старик!
              Презреть бы твое предсказанье!
Мой конь и доныне носил бы меня».
И хочет увидеть он кости коня.

Вот едет могучий Олег со двора,
              С ним Игорь и старые гости,
И видят – на холме, у брега Днепра,
              Лежат благородные кости;
Их моют дожди, засыпает их пыль,
И ветер волнует над ними ковыль.
Князь тихо на череп коня наступил
              И молвил: «Спи, друг одинокий!
Твой старый хозяин тебя пережил:
              На тризне, уже недалекой,
Не ты под секирой ковыль обагришь
И жаркою кровью мой прах напоишь!

Так вот где таилась погибель моя!
              Мне смертию кость угрожала!»
Из мертвой главы гробовая змия,
              Шипя, между тем выползала;
Как черная лента, вкруг ног обвилась,
И вскрикнул внезапно ужаленный князь.

Ковши круговые, запенясь, шипят
              На тризне плачевной Олега;
Князь Игорь и Ольга на холме сидят;
              Дружина пирует у брега;
Бойцы поминают минувшие дни
И битвы, где вместе рубились они.

1822

Узник

Сижу за решеткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орел молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюет под окном,
Клюет, и бросает, и смотрит в окно,
Как будто со мною задумал одно.
Зовет меня взглядом и криком своим
И вымолвить хочет: «Давай улетим!
Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
Туда, где за тучей белеет гора,
Туда, где синеют морские края,
Туда, где гуляем лишь ветер… да я!..»

1822

Птичка

В чужбине свято наблюдаю
Родной обычай старины:
На волю птичку выпускаю
При светлом празднике весны.

Я стал доступен утешенью;
За что на бога мне роптать,
Когда хоть одному творенью
Я мог свободу даровать!

1823

Cожженное письмо

Прощай, письмо любви! прощай: она велела.
Как долго медлил я! как долго не хотела
Рука предать огню все радости мои!..
Но полно, час настал. Гори, письмо любви.
Готов я; ничему душа моя не внемлет.
Уж пламя жадное листы твои приемлет…
Минуту!.. вспыхнули! пылают – легкий дым,
Виясь, теряется с молением моим.
Уж перстня верного утратя впечатленье,
Растопленный сургуч кипит… О провиденье!
Свершилось! Темные свернулися листы;
На легком пепле их заветные черты
Белеют… Грудь моя стеснилась. Пепел милый,
Отрада бедная в судьбе моей унылой,
Останься век со мной на горестной груди…

1825

«Храни меня, мой талисман…»

Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан.

Когда подымет океан
Вокруг меня валы ревучи,
Когда грозою грянут тучи —
Храни меня, мой талисман.

В уединенье чуждых стран,
На лоне скучного покоя,
В тревоге пламенного боя
Храни меня, мой талисман.

Священный сладостный обман,
Души волшебное светило…
Оно сокрылось, изменило…
Храни меня, мой талисман.

Пускай же ввек сердечных ран
Не растравит воспоминанье.
Прощай, надежда; спи, желанье;
Храни меня, мой талисман.

1825

К***

Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.

В томленьях грусти безнадежной,
В тревогах шумной суеты,
Звучал мне долго голос нежный
И снились милые черты.

Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой голос нежный,
Твои небесные черты.

В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои,
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.

Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.

И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.

1825

Жених

Три дня купеческая дочь
              Наташа пропадала;
Она на двор на третью ночь
              Без памяти вбежала.
С вопросами отец и мать
К Наташе стали приступать.
              Наташа их не слышит,
              Дрожит и еле дышит.

Тужила мать, тужил отец,
              И долго приступали,
И отступились наконец,
              А тайны не узнали.
Наташа стала, как была,
Опять румяна, весела,
              Опять пошла с сестрами
              Сидеть за воротами.

Раз у тесовых у ворот,
              С подружками своими,
Сидела девица – и вот
              Промчалась перед ними
Лихая тройка с молодцом.
Конями, крытыми ковром,
              В санях он стоя правит,
              И гонит всех, и давит.

Он, поравнявшись, поглядел,
              Наташа поглядела,
Он вихрем мимо пролетел,
              Наташа помертвела.
Стремглав домой она бежит.
«Он! он! узнала! – говорит, —
              Он, точно он! держите,
              Друзья мои, спасите!»

Печально слушает семья,
              Качая головою;
Отец ей: «Милая моя,
              Откройся предо мною.
Обидел кто тебя, скажи,
Хоть только след нам укажи».
              Наташа плачет снова.
              И более ни слова.

Наутро сваха к ним на двор
              Нежданая приходит.
Наташу хвалит, разговор
              С отцом ее заводит:
«У вас товар, у нас купец;
Собою парень молодец,
              И статный, и проворный,
              Не вздорный, не зазорный.

Богат, умен, ни перед кем
              Не кланяется в пояс,
А как боярин между тем
              Живет, не беспокоясь;
А подарит невесте вдруг
И лисью шубу, и жемчуг,
              И перстни золотые,
              И платья парчевые.

Катаясь, видел он вчера
              Ее за воротами;
Не по рукам ли, да с двора,
              Да в церковь с образами?»
Она сидит за пирогом,
Да речь ведет обиняком,
              А бедная невеста
              Себе не видит места.

«Согласен, – говорит отец; —
              Ступай благополучно,
Моя Наташа, под венец:
              Одной в светелке скучно.
Не век девицей вековать,
Не всё касатке распевать,
              Пора гнездо устроить,
              Чтоб детушек покоить».

Наташа к стенке уперлась
              И слово молвить хочет —
Вдруг зарыдала, затряслась,
              И плачет, и хохочет.
В смятенье сваха к ней бежит,
Водой студеною поит
              И льет остаток чаши
              На голову Наташи.

Крушится, охает семья.
              Опомнилась Наташа
И говорит: «Послушна я,
              Святая воля ваша.
Зовите жениха на пир,
Пеките хлебы на весь мир,
              На славу мед варите
              Да суд на пир зовите».
«Изволь, Наташа, ангел мой!
              Готов тебе в забаву
Я жизнь отдать!» – И пир горой;
              Пекут, варят на славу.
Вот гости честные нашли,
За стол невесту повели;
              Поют подружки, плачут,
              А вот и сани скачут.

Вот и жених – и все за стол.
              Звенят, гремят стаканы,
Заздравный ковш кругом пошел;
              Всё шумно, гости пьяны.

Ж е н и х
«А что же, милые друзья,
Невеста красная моя
              Не пьет, не ест, не служит:
              О чем невеста тужит?»

Невеста жениху в ответ:
              «Откроюсь наудачу.
Душе моей покоя нет,
              И день и ночь я плачу:
Недобрый сон меня крушит».
Отец ей: «Что ж твой сон гласит?
              Скажи нам, что такое,
              Дитя мое родное?»

«Мне снилось, – говорит она, —
              Зашла я в лес дремучий,
И было поздно; чуть луна
              Светила из-за тучи;
С тропинки сбилась я: в глуши
Не слышно было ни души,
              И сосны лишь да ели
              Вершинами шумели.

И вдруг, как будто наяву,
              Изба передо мною.
Я к ней, стучу – молчат. Зову —
              Ответа нет; с мольбою
Дверь отворила я. Вхожу —
В избе свеча горит; гляжу —
              Везде сребро да злато,
              Все светло и богато».

Ж е н и х
«А чем же худ, скажи, твой сон?
              Знать, жить тебе богато».

Н е в е с т а
«Постой, сударь, не кончен он.
              На серебро, на злато,
На сукна, коврики, парчу,
На новгородскую камчу
              Я молча любовалась
              И диву дивовалась.

Вдруг слышу крик и конский топ…
              Подъехали к крылечку.
Я поскорее дверью хлоп
              И спряталась за печку.
Вот слышу много голосов…
Взошли двенадцать молодцов,
              И с ними голубица
              Красавица-девица.

Взошли толпой, не поклонясь,
              Икон не замечая;
За стол садятся, не молясь
              И шапок не снимая.
На первом месте брат большой,
По праву руку брат меньшой,
              По леву голубица
              Красавица-девица.

Крик, хохот, песни, шум и звон,
              Разгульное похмелье…»

Ж е н и х
«А чем же худ, скажи, твой сон?
              Вещает он веселье».

Н е в е с т а
«Постой, сударь, не кончен он.
Идет похмелье, гром и звон,
              Пир весело бушует,
              Лишь девица горюет.

Сидит, молчит, ни ест, ни пьет
              И током слезы точит,
А старший брат свой нож берет,
              Присвистывая точит;
Глядит на девицу-красу,
И вдруг хватает за косу,
              Злодей девицу губит,
              Ей праву руку рубит».

«Ну это, – говорит жених, —
              Прямая небылица!
Но не тужи, твой сон не лих,
              Поверь, душа-девица».
Она глядит ему в лицо.
«А это с чьей руки кольцо?» —
              Вдруг молвила невеста,
              И все привстали с места.

Кольцо катится и звенит,
              Жених дрожит, бледнея;
Смутились гости. – Суд гласит:
              «Держи, вязать злодея!»
Злодей окован, обличен
И скоро смертию казнен.
              Прославилась Наташа!
              И вся тут песня наша.

1825

19 октября 1825

Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.

Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать веселых много лет.
Я пью один; вотще воображенье
Вокруг меня товарищей зовет;
Знакомое не слышно приближенье,
И милого душа моя не ждет.

Я пью один, и на брегах Невы
Меня друзья сегодня именуют…
Но многие ль и там из вас пируют?
Еще кого не досчитались вы?
Кто изменил пленительной привычке?
Кого от вас увлек холодный свет?
Чей глас умолк на братской перекличке?
Кто не пришел? Кого меж вами нет?

Он не пришел, кудрявый наш певец,
С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:
Под миртами Италии прекрасной
Он тихо спит, и дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном,
Чтоб некогда нашел привет унылый
Сын севера, бродя в краю чужом.

Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лед полунощных морей?
Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О, волн и бурь любимое дитя!

Ты сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы
Средь бурных волн мечталися тебе;
Ты простирал из-за моря нам руку,
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: «На долгую разлуку
Нас тайный рок, быть может, осудил!»

Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен —
Неколебим, свободен и беспечен
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.

Из края в край преследуем грозой,
Запутанный в сетях судьбы суровой,
Я с трепетом на лоно дружбы новой,
Устав, приник ласкающей главой…
С мольбой моей печальной и мятежной,
С доверчивой надеждой первых лет,
Друзьям иным душой предался нежной;
Но горек был небратский их привет.

И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей души,
Здесь обнял я. Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его лицея превратил.

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе – фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Всё тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.

Когда постиг меня судьбины гнев,
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев,
И ты пришел, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой: твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.

С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши.

Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты…
Опомнимся – но поздно! и уныло
Глядим назад, следов не видя там.
Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?

Пора, пора! душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
Я жду тебя, мой запоздалый друг —
Приди: огнем волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.

Пора и мне… пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!
О сколько слез и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!

И первую полней, друзья, полней!
И всю до дна в честь нашего союза!
Благослови, ликующая муза,
Благослови: да здравствует лицей!
Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мертвым и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.

Полней, полней! и, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? о други, угадайте…
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал лицей.

Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему…
Кому ж из нас под старость день лицея
Торжествовать придется одному?

Несчастный друг! средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой…
Пускай же он с отрадой хоть печальной
Тогда сей день за чашей проведет,
Как ныне я, затворник ваш опальный,
Его провел без горя и забот.