Александр Рогов
За…сто…лье
Встретили адмирала со всем положенным этикетом, сомкнулись по приказанию, чтоб слышно было, да и теплее, и приготовились: что ж на этот раз заготовил адмирал.
На первые слова Николая Ильича о том, что матом ругаться и говорить на нем нехорошо и некультурно, отреагировали с вздохом и мыслью: ему положено это говорить. Всякий интерес был утерян, а мысли переметнулись на дела насущные: корабельные и не очень.
Например: правда ли, как утверждают ученые, что юноши думают о сексе каждые шесть секунд, а девушки каждые двенадцать? Тогда кто ж и когда о службе думает? Те, кто постарше, говорили, что это лейтенантская сущность, лейтенанты говорили, что они не юноши, но.... И тут же громко шептались о том, что их командиры думают о «сексе» гораздо чаще. И тем чаще, чем чаще им на глаза попадаются их подчиненные.
Адмирал понял, что его с вежливым безразличием пытается слушать только первая шеренга. Его вопрос: «Кто слышал от меня хоть слово матом?», – заинтересовал всех. Даже те, кто служил с адмиралом несколько лет, пожимали плечами: «Странно, но ведь вот как – не было».
Но ведь так не бывает. Ведь офицеры знали, что адмирал уже старшим лейтенантом командовал эсминцем. Оказывается, прав был Петр I – «небываемое бывает». Все прислушались.
«Вы что думаете, я, рахитичное дитя блокадного Ленинграда, не умею ругаться матом? Меня еще старые боцмана учили. И то, что я слышу на эскадре, – жалкое подобие великого и могучего русского мата. Матерная ругань для тренированного уха – тончайший код. От простой перестановки предлога до богатейших интонационных возможностей – все здесь используется для передачи информации. Матерная ругань коротка, хлестка, образна, эмоциональна и недоступна расшифровке противником. Вы же опошляете все и вся.
Ладно, сейчас за пятнадцать минут скажу вам, что я по этому поводу думаю. Если кто-то повторит, тому я лично разрешу ругаться матом на кораблях эскадры».
Адмирал снял фуражку: «В форме не могу».
Оглядел строй: «Мне нужен конкретный объект, не на всех же. Капитан 3 ранга Смоляненко, выйти из строя! Держите мою фуражку».
Юра Смоляненко – отличник по всем показателям: «Товарищ адмирал, меня-то за что. Ведь полгода хохотать будут. Это ж флот». Первые слова адмирал сказал не матом: «Смоляненко! Вы начетчик, талмудист и вообще опасный для войны человек».
Дальше все стали рыться по карманам в поисках авторучек, бумаги. И не для того, чтобы, записав, повторить, кто ж такое повторит! Для такого талант нужен или хотя бы многогодовые тренировки. А для себя, для осмысления. Осмысливать становилось трудно – все уже не просто хохотали, а заходились смехом в припадках. Но шла только шестая минута. На шестнадцатой адмирал остановился: «Пожалуй, хватит». Дождался, пока все успокоятся, перестанут кашлять и вытирать слезы.
«Кто хочет повторить? Может, у кого лучше варианты есть?» Адмирал надел фуражку: «Так вот – запрещаю на кораблях ругаться матом».
И ведь не ругались. И не говорили на нем. Стыдно было, чувствовали собственный примитивизм. Правда, через три дня комплекс неполноценности прошел. Для офицера плавсостава он непатриотичен. И все пошло, как было всегда, но с самостопором и спохватыванием. И вообще: «Тот, кто первым обругал своего соплеменника вместо того, чтобы дубиной раскроить ему череп, тем самым заложил основы нашей цивилизации» (Джон Хьюлингз Джексон).
В необходимости мата никто и не думал засомневаться, но говорить на нем перестали, а применяли все больше в двух случаях: чтоб не допустить травматизма в целях соблюдения техники безопасности – так до народа лучше и быстрее доходило в критических ситуациях – и когда действия личного состава могли привести к поломке материальной части.
Ведь известно, что первым «засекречивающую связь» применил еще во время Великой Отечественной войны летчик-истребитель трижды Герой Советского Союза А. И. Покрышкин. Пилотам своей эскадрильи он приказал в воздушном бою радиопереговоры вести матерной речью. Немец, даже знающий русский язык, мог перевести своим слово или фразу, но не мог уловить смысловое значение и эмоциональной тонкости.
Как утверждают нейроэндокринологи, юмористическая, не агрессивная матерная речь провоцирует выработку мужских половых гормонов (андрогенов), повышенное образование которых нейтрализуют гормоны стресса. Врачи заметили, что негативные симптомы стресса в «матерных» экипажах космонавтов меньше, чем в «благопристойных», что раны рубцуются лучше, кости срастаются быстрее у больных в палатах, где мат звучал с утра до ночи. Но на женщин и детей матерная речь оказывает прямо противоположное действие. У некоторых женщин и девушек возникает избыточное оволосение, портится кожа, начинает ломаться голос, как у мальчиков. У детей нарушается гормональное развитие.
На основании вышесказанного возможен вывод о том, что матерная речь, как человеческое изобретение, иногда полезна, но в других случаях абсолютно недопустима, а ее применение обусловливается конкретной ситуацией и составом участников. Так что абсолютно ли был прав уважаемый Николай Ильич?
Планирование Боевой подготовки на сутки.
Мой однокашник по ЧВВМУ имени П. С. Нахимова Санька Суслов в звании капитан-лейтенанта давно и успешно на одном из крейсеров Тихоокеанского флота командовал боевой частью 2. Стоял крейсер в столице Приморского края городе Владивостоке. И, мы тихасцы ( пос. Тихоокеанский), называли таких – столичными жителями. Изредка швартуясь к столичным причалам, мы не только стремились обойти столичные достопримечательности и рестораны, но и пообщаться со своими.
Как-то в один из заходов в столицу, решил и я навестить с дружественным визитом своего однокашника. У него в каюте был творческий беспорядок, а Санька сидел хмурый и злой, от него явно попахивало свежим, но алкогольным запахом. Зная, что некоторые корабельные офицеры с этим запахом родились, спросил, где радость на лице в связи с моим появлением и почему стол не накрыт. Нервно бегая по каюте и поминая старпома всеми нехорошими словами (объем их был довольно значителен), Санька, постепенно успокаиваясь, поведал причину своей хмурости. А заключалась она в том, что он как командир БЧ-2 со старпомом был, мягко говоря, не в ладах. И решил ему насолить. Зная, что свою подпись в графе «Утверждаю» суточного плана боевой и политической подготовки боевой части старпом ставит не читая, Санька подробно запланировал мероприятия завтрашнего дня. И назавтра, то есть сегодня, действовал строго в соответствии с утвержденным вчера на вечернем докладе планом и после построения по «Большому сбору» в 14 часов 30 минут убыл с корабля. Вернулся тоже в соответствии с планом в 16.30, зная, что командир корабля разнесет старпома за несанкционированный сход командира боевой части с корабля.
Так и получилось – командир разнес старпома, а на вопрос к Саньке: «Где Вы были и почему с запахом?» получил подготовленный ответ: «Действовал в соответствии с утвержденным старпомом суточным планом». Командир схватил план и прочитал «14.30 – 16.30. Питие пива у ларька на проспекте Ленина». Офицеры корабля ржали, а командир влепил и старпому (на что Санька и рассчитывал) и Саньке (на что он ну никак не рассчитывал) по строгому выговору.
Так что, планируя – не забывайтесь и не впадайте в эмоции.
Капитан 1 ранга в отставке Пирогов Г.В.
Адмирал.
Хамства на Руси хватает. Есть разные виды хамства – от бытового до барского. И вот это барское наиболее обидно, т.к. облечённый властью начальник (барин) может неограниченно хамить подчинённому, и ему за это ничего не будет.
Офицеры Тихоокеанского флота в начале восьмидесятых годов смогли убедиться, что хамство власть имущего начальника не имеет пределов. На Тихоокеанский флот в восемьдесят первом году был назначен Первым Заместителем Командующего флотом вице-адмирал… Фамилию называть не буду, старые офицеры знают, о ком я здесь веду речь, те же, кто о нём не слышал, пусть примут за сказку. Будем называть его Адмиралом.
Первым же деянием вновь прибывшего Первого Зам. Командующего был арест помощника коменданта города Владивостока, причём этот помощник был лихим парнем, мог задержать и препроводить в комендатуру офицера даже старше себя по званию, сам же он имел звание майора. Майор был арестован за то, что, получив приказание, выполнял его не спеша, т.е. не очень «резко сокращался», как говорят на флоте. Во Владивостоке штаб флота расположен аккурат напротив пирса, где стояли боевые корабли, и с двенадцатого этажа здания Адмиралу было видно всё. Очень часто он производил вылазки на стоящие под боком корабли, брал с собой нескольких матросов – представителей комендатуры и помощника коменданта, которого он ранее арестовывал; теперь этот помощник исполнял любые приказания адмирала и сокращался гораздо резче, чем следовало. После посещения Адмиралом какого-нибудь корабля как минимум десяток матросов препровождались на гауптвахту, бывало, к ним присоединяли и нескольких младших офицеров. Адмирал приезжал на персональной машине, а за ним всегда следовал комендантский автобус марки «ПАЗ», который на флоте ласково окрестили «чёрным воронком», хотя ни окраской, ни очертаниями он никак не напоминал зловещего автомобиля тридцатых годов.
Об Адмирале сразу же пошли легенды, возможно, что некоторые его крылатые выражения были и придуманы, но наверняка не бывает дыма без огня. Он любил подчёркивать, что он – крестьянин, не обременённый интеллектом. «Математика мне пригодилась один раз в жизни. Когда у меня ветер снёс за борт фуражку, я согнул проволоку интегралом и достал фуражку из воды», «Моя мать – безграмотная крестьянка, она в слове из трёх букв делает четыре ошибки», – второе выражение он произнёс при посещении моего корабля. Тогда он был в хорошем настроении и забрал на гауптвахту всего пятерых матросов. До его прибытия на флот процедура оформления на гауптвахту арестованных за проступки воинов была настолько трудной и мучительной, что с первого раза, как правило, не удавалось сдать нарушителя на перевоспитание. Сидит перед офицером наглый прапорщик или мичман, проверяет у матроса всё – начиная от носков и заканчивая шапкой. Если на каком-нибудь атрибуте форменной одежды нет подписки, соответствующей данным нарушителя или она сделана нечётко – приходите завтра. Теперь же, привозя арестованного, достаточно было сказать, что его арестовал Адмирал, и можно было не беспокоиться ни о чём, привозить нарушителя хоть в чём мать родила – его без лишних слов тут же брали под своё заботливое крыло должностные лица гауптвахты.
Рассказывали, что многие старшие офицеры, которые были на разборе учений, производимых Адмиралом, падали в обморок, некоторые получали сердечные приступы, ибо в выражениях крестьянский сын не стеснялся. Однажды, как мне рассказывал мой сослуживец, Адмирал проводил какое-то совещание, и к командиру бригады, сидящему в зале, несколько раз подходил оперативный дежурный в звании капитана 2 ранга. Комбриг сидел в середине первого ряда, и поэтому дежурный вынужден был наклоняться, чтобы доложить информацию, и к Адмиралу, кроме как задом, по-другому расположиться не мог. Адмирал дважды или трижды косился на партерную позицию дежурного и не выдержал. С криком: «Пошёл на…, подполковник!» – он разогнался и вонзил свой царственный ботинок в худой зад непочтительного военнослужащего.
Как-то раз на нашем корабле расположился штаб объединения, и на предстоящие учения к нам приехал Адмирал. Естественно, он был встречен с трепетом, граничащим с ужасом и почтением, весьма похожим на лизоблюдство. На совещание он пришёл в трико, тапочках и в майке. Сел за стол, велел подать себе чаю, стал шумно его прихлёбывать и начал заслушивать флагманских специалистов. Когда начал докладывать первый, он тут же прервал его.
– Ни хрена ты не знаешь, работаешь по шаблону, доложи мне физику процесса.
Флагманский, позеленев от страха, начал что-то блеять. Адмирал, выматерив его и обозвав непотребными словами, пообещал подумать о соответствии флагманского занимаемой должности, затем перешёл к другому. Процесс повторился. На этом совещании сидели офицеры с кораблей, которым Адмирал предложил самое сладкое кушанье – мелко нарубленное рагу из их начальников. Вскоре очередь дошла и до нашего флагманского специалиста, уважаемого нами человека, щёголя и красавца. Наш капитан 1 ранга был всегда уверен в себе, несуетлив, немногословен, умён и сообразителен. Несмотря на то, что доклад его был обстоятелен и толков, этого уважаемого человека Адмирал также унизил и оскорбил. Мы, младшие офицеры, опустили головы, было невыразимо стыдно. Потом он, развалившись в кресле, в трико, майке и тапочках, заявил нашему флагманскому:
– А ты, наглец, стоишь перед адмиралом с не застёгнутой верхней пуговицей на рубашке! И вообще все вы здесь в кабаке, что ли?
Все судорожно стали застёгиваться. Минуты три длился нескончаемый полив мата крестьянского сына на ни в чём не повинных потомков пролетариев, хотя кто знает, возможно, наш флагманский происходил из дворян, но чувство собственного достоинства господа большевики выбили из всех категорий бывших подданных Российской империи. Вскоре этот срам закончился, все разошлись подавленные, но у крестьянского сына настроение, наоборот, поднялось. И вообще, может быть в далёком будущем, на Руси избавятся от исторически вбитого в нас страха перед начальником, Ведь если начальник хам, сволочь и делает жизнь подчинённых невыносимой, тогда он считается прекрасным организатором у своих начальников. «Хороший, сильный командир». – говорят о таком. Видимо, беспредельная наглость, беспардонность и полное отсутствие так называемых сегодня комплексов (совесть, человечность, интеллигентность и т.п.) способствует мощному карьерному взлёту людей, подобных Адмиралу, хотя я не отрицаю его великих организаторских способностей, и думаю, что все, кто Адмирала знал, со мной согласятся.
Однажды оперативный дежурный бригады, расположенной под окнами штаба флота увидел, как баркас одного из кораблей, стоящих у пирса, прошёл к своему кораблю между стенкой и швартующимся в это время кораблём, что категорически запрещается Международными правилами предупреждения столкновения судов (МППСС). Парень он был с юмором и решил разыграть старшего на баркасе, тем более они были хорошо знакомы. Позвонив на корабль, он позвал к телефону совершившего грубый морской проступок офицера и сказал:
– Ну ты, Серёга, даёшь! Ты сейчас подрезал швартующийся пароход, и тебя увидел Адмирал. Иди, он тебя вызывает.
– Всё, труба мне! – чуть не зарыдал Серёга. – Чёрт меня дёрнул торопиться!
– Суши сухари! – «посочувствовал» дежурный. – Сейчас он разрубит твой член на пятаки.
Серёга, рыдая, побежал к командиру корабля. Командир пришёл в ужас и спросил:
– А мне с тобой идти надо? Что сказал оперативный?
– Да ничего не сказал.
– Ладно. – сказал, подумав, командир. – Я с тобой пойду, но в кабинет к Адмиралу ты зайдёшь без меня, а я в приемной подожду. Ежели что, кликнешь.
И они, стеная и плача, отправились на экзекуцию. Дежурный же, хохоча, стал рассказывать эту историю своему сменщику.
– Пусть знает, салага, как подрезать пароход при швартовке! – сказал он ему. – Потопчется на КПП и вернётся, пропуска в штаб у него нет, тогда и расскажу правду.
– А ты разве не знаешь, что к Адмиралу пропускают без пропуска, достаточно сказать, что к нему идёшь. – заметил сменщик.
– Да ты что! – похолодел дежурный. – Первый раз слышу.
– Звони быстро, может, ещё не ушёл.
– Да ушли они с командиром в штаб флота минут пять назад. – сообщил дежурный по кораблю ошалевшему от страха оперативному.
В штабе флота служил однокашник оперативного.
– Юра, срочно перехвати Серёгу! – оперативный был близок к панике. – Что, к Адмиралу правда без пропуска можно попасть? – он уже хватался за соломинку.
– Да давно уже такой порядок, ты что, не знал? Бегу…
– Давай, Юра, давай, выручай, если он попадёт к Адмиралу, мне кранты!
Юра побежал. Оперативный знал, что у кабинета адмирала всегда стоит очередь, состоящая из старших офицеров, и очень надеялся, что старший лейтенант к адмиралу попадёт не сразу. Юра опоздал.
– Иди, родной, иди! – капитаны первого и второго рангов с радостью уступили очередь на «эшафот» молодому старшему лейтенанту, надеясь, что им меньше достанется.
– Чего тебе, салага, надо? – Адмирал встретил старшего лейтенанта довольно приветливо.
– Товарищ адмирал, я больше не буду! – зарыдал старший лейтенант.
– Чего не будешь? Говори толком.
– Корабли подрезать… При швартовке…
И Серёга, как на духу, всё рассказал Адмиралу. Через двадцать минут на гауптвахту отправились и оперативный, и Серёга. Правда, Адмирал долго смеялся и дал им по всего лишь по пять суток, они его здорово развеселили. Серёгин командир тут же получил личную аудиенцию у Адмирала, после которой долго ходил, держась за сердце.
Адмирала вскоре перевели в Москву, своему стилю общения с подчинёнными он не изменил. Но вскоре началась смута, прошу прощения, перестройка. Народ осмелел. Рассказывают, что кто-то из отчаянных офицеров, а может быть, просто доведённый до отчаяния человек, записал речь адмирала на разборе так называемых «полётов», обращенную к подчинённым, на диктофон, и плёнку передал средствам массовой информации, после чего Адмирала тихо спровадили на пенсию. Видимо, было в его речи что-то такое, что удивило видавших виды журналистов, и дальнейшая служба Адмирала перестала быть нужной Родине.
Альтернативщик застойных времён.
Февраль 1982 года.
– Ты знаешь,– сказал мне мой друг-сослуживец Витька, – есть у меня один воин, который вызывает смутное беспокойство.
– В каком плане? – откликнулся я. Мы часто делились своими проблемами друг с другом, и эти проблемы после обсуждения решались гораздо быстрее и с лучшим качеством, чем когда её пытался решить один, недаром в известной поговорке приоритет отдаётся двум головам.
– Не могу понять… Недавно этот воин заявил мне, что в случае военных действий стрелять во врага не будет, потому что это противоречит его жизненным убеждениям.
– А ты сказал ему, что тогда свои выстрелят в него?
– Да сказал, мне, говорит, без разницы, не могу в людей стрелять.
– Шланг он у тебя! – убеждённо сказал я. – И служить не хочет. Тащи его сюда, хочу поговорить с ним, а потом тебе скажу, что за птица, но на сто процентов уверен, что шланг. Как, кстати, его фамилия?
– Фикалов…
– Однако! – захохотал я. – С такой фамилией на Руси можно хорошую кличку заработать.
– Да нет, через «и» пишется. – тоже засмеялся Витька. – Пока вроде без клички ходит.
– А служит сколько?
– Месяца три, как пришёл на корабль. Значит, скоро год будет.
– Ну, давай сюда твоего Экскрементова.
Ситуация нестандартная. Надо бы подсказать Витьке доложить об этой проблеме по команде, а оттуда она уже перейдет к нашим бездельникам, именуемых политработниками, это их хлеб, но хотелось бы воочию обозреть умного, несомненно хорошо продумавшего свои действия по досрочному увольнению в запас, красноармейца.
Мне рассказывали случай, когда один офицер несколько лет изучал основы и тонкости православия и однажды вышел на построение в гражданской форме одежды и с крестом на груди, крестясь на восток и отбивая поясные поклоны. Наши «попы Гапоны» (некоторые так называют на флоте политработников) сперва стращали его всеми физическими карами, но, когда убедились, что запугать мужика не удаётся, попытались его прищучить на знании Законов Божьих, пригласили богословов. «Уверовал!» – был вердикт специалистов. Парня срочно признали умственным пролетарием и уволили в запас по состоянию здоровья. Диагноз – что-то вроде врождённого кретинизма. Уходя с корабля, он выбросил церковную литературу за борт. Так это с офицером было, с ними хлопот побольше, офицеров так просто не увольняют, к матросам не предъявляются столь жёсткие требования, хотя здесь наверняка парень тоже здорово готовился.
– Разрешите? – после стука в каюту несмело вошёл среднего роста, темноволосый, с очень живым лицом и умными глазами матрос. – Товарищ старший лейтенант, матрос Фикалов по вашему приказанию прибыл.
– Заходи, присаживайся. – Я старался не смотреть на него, когда он представлялся, чтобы по моим глазам он не догадался, какие чувства вызывает у меня его фамилия. Ну хватит. Не виноват же человек, что у него такая фамилия. Кстати, у моего товарища служили в подразделении два друга по фамилии Тупицын и Дураков, умнейшие, как он говорил, ребята.
– Ты сам откуда?
– Из Москвы.
Понятно. Теперь многое прояснилось. Москвич, значит. Нет среди москвичей простых ребят. После стандартных вопросов с моей стороны о родителях, о том, где учился, давно ли призван, я перешёл к делу.
– Я слышал, что ты пацифист.
– Не совсем. Просто я не могу стрелять в человека, даже если это мой враг.
Парень явно интеллектуально подкован, к тому же учился в институте, за что выгнан, я выяснять не стал. Я начал вводить приемы политработников – напоминал о защите Родины, о трибунале во время войны, а время тогда было предвоенное, смотрели мы со Штатами друг на друга через прорезь прицела, о том, что мужчина – просто защитник Родины, на все мои аргументы он отвечал одной фразой: «Не приемлю».
– Ну хорошо. – сказал я. – А если на твоих глазах будут убивать твоего самого близкого человека, что будешь делать?
– Буду спасать, но без применения оружия.
– Тогда тебя шлёпнут, а потом расправятся с твоим близким.
– Этого я уже не увижу.
Я задавал много провокационных вопросов, но парень ни разу не дол слабину. Твёрдо стоял на своём, причём позицию Платона Каратаева о непротивлении злу отстаивал лишь частично. Ну не может он взять в руки оружие, и всё.
– Шланг он. – подтвердил я Витьке свой первоначальный диагноз. – Но шланг очень умный и хорошо продумавший свою линию поведения. Срочно докладывай по команде. Деваться некуда.
– Да, – сказал Витька, – тут поневоле затоскуешь о Шуре Ухтееве.
Шура Ухтеев – недавно уволенный в запас исполнительный и инициативный воин. Прослужил он, по-моему, года полтора. В поведении его проглядывалась явная аномалия, но служил он не за страх, а за совесть, выполнял все приказания беспрекословно, точно и в срок. Иногда, правда, доставал командира подразделения бредовыми идеями, которые у нормального человека никогда бы не возникли. Он был безопасен и предсказуем, за старание и исполнительность стал отличником боевой и политической подготовки, и лишь впоследствии выяснилось, что Шура был из семьи потомственных идиотов, правда, был подвержен идиотизму в наименьшей степени среди своей родни и каким-то образом прошёл все медицинские комиссии. На корабле поведение Шуры оценили не сразу, а потом командир подразделения, справедливо опасаясь неадекватности подчинённого, доложил по команде, и Шуру уволили в запас с соответствующим диагнозом. Но перейдем к Фикалову.
Командир корабля, получив доклад о нестандартном поведении воина, тут же произнёс историческую фразу, обращаясь к заместителю по политической части: «Пора перековывать мечи на орала».
Машина закрутилась. Наш заместитель командира корабля по политической части (Большой Зам) был страстный любитель беседовать с диссидентами, проникать, как он говорил, в их психологию. Один мичман, вдребезги напиваясь, шёл к нему на покаяние именно в виде «еле можаху», несколько часов они беседовали на разнообразные темы, после чего мичман, заливаясь слезами, шёл спать. «Отпущение грехов» – так называлось среди мичманского состава это мероприятие. Как ни странно, но мичман ни разу не был наказан.
Вот и теперь Большой Зам целыми днями проводил беседы с новоявленным диссидентом, причём беседовал с ним с глазу на глаз, никого не приглашая в собеседники, а на вопросы командира туманно отвечал: «Работаем, товарищ командир». «Смотри, замполит, – резюмировал командир, – как бы он тебя в свою веру не обратил, будете на пару с ним петь псалмы о миролюбии. Пора делать выводы!» Большой Зам выводы сделал – отправили парня туда же, куда ранее отправляли Шуру – на обследование в девятое отделение военно-морского госпиталя флота, именуемое в народе «дурдомом». А что оставалось делать? Тогда не было понятия «альтернативная служба», а поведение Фикалова в рамки советской доктрины не укладывалось, его надо было или сажать в тюрьму, или признавать умственным пролетарием. В тюрьму – вроде бы не за что, все приказания выполнял в срок и служил нормально, случая же проверить его в боевой обстановке не представлялось. Да и сажать в тюрьму – пятно на корабль, кому это надо?
Диагноз Фикалову поставили быстро, сейчас не помню, какой. Что-то вроде вялотекущей шизофрении в стадии ремиссии. С таким диагнозом служить нельзя, а через год-два он вроде бы снимается с человека, чем наш альтернативщик и воспользовался – через год восстановился в институте и регулярно, в течение нескольких лет поздравлял Большого Зама с государственными праздниками, подписывая открытку «…студент такого-то курса такого-то института Фикалов». Большой Зам сокрушенно рассказывал об этом на собраниях офицерского состава, прибавляя: «Каков мерзавец, а?!».
Размышления о работе кадровых органов
военно-морского флота.
Не претендуя на истину…
В военно-морском флоте Советского Союза было несколько специальностей, на которые в своих утопических фантазиях я мечтал попасть, т.к. объем выполняемой ими работы не шел ни в какое сравнение с тем грузом, который тащили мы – строевые офицеры. Это, на мой взгляд, политработники, особисты и специалисты кадровой службы (кадровики). О политработниках разговор отдельный, об особистах рассуждать себе дороже, даже пальцы задрожали, стал промахиваться мимо клавиатуры, их мы рассматривать не будем. А вот о кадровиках имею своё, возможно, отличающееся от общепризнанного, мнение.
На кораблях должность кадровика была нештатной и хлопотной, т.е. тебя дополнительно драли, а денег за это не платили. Сам я по молодости лет некоторое время исполнял обязанности нештатного кадровика корабля, работа мне нравилась и делал я её с усердием и увлечённостью, хотя основная моя специальность вообще не предполагала свободного времени. Потом уже мои обязанности по кадровой службе перекинули на другого, менее занятого, офицера. Так что на корабле кадровиком может быть любой офицер, и ничего, кроме головной боли, от этой должности он не приобретёт.
Номенклатурная жизнь кадровика военно-морского флота начинается, когда его должность становится штатной. Здесь он уже хозяин судеб многих людей. Он может, к примеру, посодействовать переводу на вышестоящую должность, ускорить или замедлить прохождение представления на присвоение очередного воинского звания, может не сделать запись в личное дело, после чего человеку приходится доказывать, что он не верблюд. Может по запросу, не заглядывая в личное дело, стереотипно ответить, что льготы не положены, и человеку не платят надбавки многие годы, что, в частности, произошло со мной, и кадровику за это ничего не было, словом, может многое. Решающее слово, конечно, было за командованием, но кадровики в данных случаях играли далеко не последнюю скрипку. Интересное наблюдение: когда нужно было что-то сделать для Системы (в данном случае Системой я именую государство), кадровики военно-морского флота действовали мгновенно, когда нужно было что-то сделать для человека, человек, как правило, делал это сам. «Ищи место!» – стандартный ответ флотских кадровиков на вопрос военнослужащего о желании продолжить службу на должности, предполагающей улучшение жизненных условий и просьбе к кадровикам помочь в решении этого вопроса. Мало того. Найдя место, человек сам готовит документы, визирует их у должностных лиц, привозит в кадровые органы, словом, делает работу тех, кому платят за это деньги.
Расскажу о нескольких случаях, произошедших со мной лично. Был я молодым лейтенантом и служил на Балтийском флоте. Тогда были очень напряжённые отношения Вьетнама с Китаем, и довольно много офицеров переводились на Тихоокеанский флот (ТОФ) с других флотов. Перевели и меня, причем, когда спрашивали, хочу ли я перевестись, я ответил категорическим отказом. Через неделю меня оповестили о том, что приказ Командующего Балтийским флотом с формулировкой «перевести в распоряжение Командующего Тихоокеанским флотом» в отношении меня готов, и я должен немедленно направляться к новому месту службы. На ТОФе мне предложили на выбор три корабля, я выбрал, но меня опять направили не по моему желанию, причём приказы Командующего ТОФ и командира объединения, где я продолжил службу, были свёрстаны за один день, с редкой, даже для того времени, скоростью.
Впоследствии меня часто кидали на должности, где я нужен был Системе, и все приказы готовились и исполнялись мгновенно, сам я и пальцем не шевелил.
Старшего лейтенанта я получил вовремя, тогда на всех одновременно готовились представления, поэтому здесь я также ничего не делал. А вот капитан-лейтенанта мне пришлось получать с опозданием, и эта эпопея мне помнится до сих пор. Представление на присвоение очередного воинского звания на себя я написал сам, благо опыт работы в кадрах имелся, собрал подписи всех начальников и понёс его в дрожащих руках в кадровый отдел объединения. Начальник отдела кадров сказал мне, чтобы я оставил документы, он потом посмотрит. Мы часто выходили в море, и возможность побывать у него появилась у меня только через неделю.
– Ты тут переделай кое-что. – доброжелательно сказал он мне. – Может на флоте не пройти.
Я принес ему переделанное представление.
– Теперь жди, заходи сюда, узнавай. Где-то через месяц должен подписать Командующий флотом.
Воинское звание – один из главных стимулов в службе офицера. Задержка звания – тяжелое дисциплинарное, но больше моральное взыскание. Когда смотришь на своих сверстников и однокашников, имеющих на одну звёздочку больше, становится как-то неуютно, правда, со временем привыкаешь, но «жаба» всё равно давит до тех пор, пока это звание не получишь, поэтому задержка еще на одну неделю не способствовала поднятию настроения.
Ровно через месяц я опять помчался к кадровику.
– Пока ещё не пришел приказ, даже не знаю, подписан ли он. Зайди завтра. – кадровик был сама доброжелательность.
– Завтра мы на неделю в море уходим.
– Ну зайди через неделю, твоё звание от тебя не убежит.
– А вы не могли бы позвонить на флот и узнать, как там дела?
– Ты знаешь, там кадровик, отвечающий за присвоении званий, заболел, будет только завтра.
Вот так. Надо держаться, видно было, что отмахивается от меня мужик. И ничего не сделать – ни в морду дать, ни матом покрыть. Ладно. Подождем.