Александр Рыжов
Игра против правил
* * *
© Рыжов А.С., 2025
© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025
Вбрасывание
– Леша! Касаткин! Твою фок-мачту… Куда ты опять полез? В обороне отрабатывай, в обороне!
Это кричит тренер Николай Петрович Клочков. Глотка у него луженая, говорят, в войну служил связистом, приходилось под обстрелами в окопах орать в трубку: «Пятый, пятый, я восьмой! Как слышите? Прием!» Ну или что-то в этом духе. За четыре года эдаких упражнений будешь трубить как мамонт.
Но это, скорее всего, байка, придуманная кем-то из зубоскалов. Их в команде много. Да и не очень похоже, чтобы на войне Николай Петрович с проводами возился. Руки у него в якорях, гладко выбритый череп, чтобы не протянуло холодом от ледовой площадки, не шапочкой вязаной прикрывает, как другие пожилые тренеры, а повязывает теплым платком на пиратский манер. И вообще, всем видом своим похож на флибустьера из книжек Стивенсона. Даже подзорную трубу с собой на тренировки носит – прильнет глазом к окуляру и водит ею туда-сюда, как шкипер на мостике. Высматривает, кто из игроков больше всех портачит.
Короче говоря, сразу видно, что не сухопутное у него прошлое, а моряцкое. По-другому и быть не может, ведь возглавляет он дубль хоккейной команды «Аврора». А команда эта – флотская, курирует ее военно-морское руководство всея Балтики.
– Касаткин… анкер тебе в брюхо! Обернись! Посмотри, что на корме делается!
Клочков этот свой гротескный образ всячески поддерживает. Вот и ругается как Билли Бонс. Алексею он поначалу смешным казался или из ума выжившим, но уже через месяц после знакомства мнение изменилось. Николай Петрович при всех своих чудачествах – золотой наставник. В дубле, считай, весь состав, за редким исключением, – пацаны до двадцати. Они ему во внуки годятся. А молодежь нынче не та, что в военные и послевоенные годы, нет в ней уважения к зрелости и опыту. Норовят подерзить, поёрничать, а уж сколько самомнения – мама дорогая! Каждый мнит, что играет не хуже Мальцева с Рагулиным или, на худой конец, Бобби Кларка. Поди воспитай таких обормотов!
Но у Клочкова получается. Черт знает, чем он их взял, но взял же… В других молодежках дисциплина на обе ноги хромает, а у него на площадке все как шелковые. Никто ни пикнет, ни огрызнется. А то, что потом, в раздевалке, по его поводу прохаживаются, так это пускай. В свободное время кости начальнику перемывать не возбраняется.
Шайба выстрелила в борт и отскочила к Алексею. Как по заказу, удобно легла на крюк – аккурат для броска. Он не стал медлить, двинул рукой, и черный кругляш понесся к чужим воротам. Летел прямо в верхний угол, но на воротах стоял цепкий, как паук, Женька Белоногов. Лапы у него длинные: вскинул одну – и нет гола.
Касаткин выбранил себя, коньком об лед притопнул. По уму надо было не с центра бросать, а продвинуться вперед, сократить расстояние, тем более что защитники разъехались. А так шайба лишнюю секунду в полете находилась. А секунда в хоккее вечности равна. Тут не то что профессиональный вратарь с Женькиной сноровкой – любой школьник бы среагировать успел.
– Эх, Касаткин, Касаткин, чтоб тебя на брашпиль намотало!..
Но не надо думать, будто Алексей Касаткин – худший игрок в команде и клейма на нем негде ставить. Да, Николай Петрович распекает его чаще, чем остальных, но это потому, что видит в нем большой и пока еще не раскрытый потенциал. Это он сам так сказал однажды в порыве откровения. И прибавил: «Ты, Леша, по нужному фарватеру пойдешь. Только с курса не сбейся».
Впрочем, все это не более чем слова утешения. Нет у нападающего Касаткина причин радоваться жизни и глядеть в будущее с гордо поднятой головой. Он и есть то редкое исключение в команде желторотиков – через месяц исполнится целых двадцать два года. Перестарок и, можно сказать, ветеран. Тот же Мальцев в этом возрасте был уже трехкратным чемпионом мира, легендой хоккея, а он, Касаткин, прозябает среди дублеров, которые болтаются во второй лиге без каких-либо перспектив подняться выше.
Да и как поднимешься, когда любого мало-мальски одаренного новичка сей же час забирают в основу? Любого, но только не Касаткина. Раза два его, правда, вызывали на сборы с основной командой «Авроры», но не пришелся он там ко двору. Главный тренер Башкатов сказал тогда Клочкову: «Твой парень быстро бегает и бьет мощно, но думать совсем не умеет». Вот это обидел так обидел. Алексей всегда считал интеллект своей сильной стороной. Школу на «четыре» и «пять» окончил, доигрался до первого разряда по шахматам, кроссворды раскалывал как орехи.
Хоккей в юности его мало интересовал. Мечтал поступить на юридический, стать следователем. Но неожиданно для родных, друзей и особенно для самого себя срезался на вступительных экзаменах. Психанул, сказал: раз не сложилось, то ну его в дышло, это высшее образование. Тут и повестка подоспела, забрали в армию. Служить пошел во флот, что неудивительно для коренного ленинградца, выросшего на берегу Финского залива.
Там-то, во флоте, и определилась его судьба. Однажды вместе с другими салабонами драил палубу. Думали, что никто их не видит, дурачились, гоняли швабрами жестянку из-под леденцов. У Касаткина это ловчее всех получалось – орудовал как клюшкой. Так увлеклись, что не заметили, как из рубки вышел командир, а с ним лысый мужик в бушлате старого образца (в таких еще с немцами воевали). Командир давай костерить разгильдяев почем зря, гауптвахтой грозить. А мужик в бушлате присмотрелся к Касаткину и спрашивает: «В хоккей играл когда-нибудь?» Алексей плечами пожал, ответил честно, что бегал по двору, без коньков, а вместо клюшки палка была с сучком на конце. Мужик подумал и сказал: «Приезжай завтра на каток. На набережной Шмидта, знаешь? Посмотрим, что из тебя можно сделать, требуха акулья».
Касаткин хотел заикнуться, дескать, я бы рад, но командир меня ни за что не отпустит – служба! А мужик в бушлате командиру подмигнул, ладонью-лопатой его по плечу хлопнул, и того словно подменили. Зачастил скороговоркой: «Само собой, Николай Петрович! Касаткин у нас на хорошем счету, не дурной, не ленивый… Не пожалеете!» Точно цыган, что на базаре лошадь продает. Хотя по сто раз на дню за дурость и за леность новобранцев чихвостил, и Касаткин у него всегда в отстающих числился.
Ну да ладно. Как позже выяснилось, Николай Петрович Клочков командирскому сыну дорогу в большой спорт открыл, сделался другом семьи и отказа ему не было ни в чем.
Словом, следующие два с половиной года своей армейской службы Леша Касаткин, хоть и значился по ведомости матросом, но не на волнах качался, а носился как угорелый по льду. А что? Лед – та же вода, только в ином агрегатном состоянии.
Вначале ему не верилось в свалившееся счастье. Горизонты открывались воистину необъятные. Казалось, закрепившись в дубле, он вот-вот перескочит в основную «Аврору», завоюет с ней медали или кубок, а там и в сборную позовут. Чемпионат мира, Олимпиада… Будут отец с матерью сидеть перед телевизором и болеть за родимое дитя. А девушка Юля, будущая журналистка, с которой он познакомился, когда она пришла делать учебный репортаж об их клубе, наконец перестанет вредничать и подставит пальчик под обручальное кольцо. И все будет так светло, волшебно и распрекрасно, как бывает в сказках и в финалах индийских фильмов.
Однако время шло, а подававший большие надежды форвард Алексей Касаткин так и застрял в дубле и во второй лиге. Треклятое «не умеет думать» с подачи поганца Башкатова приклеилось к нему, как ярлык. А что значит «не умеет»? Это значит, что недостает ему хладнокровия и расчетливости. Чересчур азартен, эмоции подавляют разум. Эту фразу, кстати, не сам сочинил, а вычитал в характеристике, которую написал на него комсорг спортклуба Холмогоров.
Что ж, все правильно – и про эмоции, и про отсутствие хладнокровия. Но что поделать, если в пылу борьбы мозг работает совсем не так, как, скажем, за тарелкой борща в столовке или за книжкой в читальном зале.
К слову, о книжках. Он уже не срочник, осенью демобилизовался. Самое время задуматься над тем, куда пойти дальше. Можно попробовать поступить в техникум, рабочие специальности всегда востребованы. А с радужными иллюзиями касательно олимпийских медалей и мировой славы, видимо, надо расстаться. Баста, наигрался.
Шайба опять, как намагниченная, притянулась к клюшке. Он заставил себя не торопиться с броском, обвел одного защитника, второго, сблизился с вратарем и кистевым слева вколотил снаряд под перекладину. Белоногов дернулся, но поздно.
– Молодец, Касаткин! Можешь ведь, когда захочешь!
Мерси за комплимент, Николай Петрович. Но мы сейчас на тренировке, расписываем двусторонку между своими. Поэтому я не волнуюсь, сердце стучит ровно. Но скоро поедем на предновогодний турнир в Москву, начнутся серьезные игры, и тогда не услежу я за собой… Фатум у меня такой. Планида.
Были бы живы родители – дали бы верный совет. Но теперь они только в воспоминаниях – погибли в автокатастрофе полтора года назад, когда «Жигули» отца занесло на обледенелой мостовой. Вон оно как обернулось: лед подарил не радость, а беду. Эта потеря пошатнула Алексея, надломила в нем веру в собственные силы. И дальнейшее только укрепило в нем убежденность, что жизнь пошла вкривь. Стало быть, надо ее выравнивать.
Через две недели заканчивается год. Пусть же наступающий 1977-й принесет перемены к лучшему. С хоккеем или без – неважно.
– Касаткин, чего застыл? За кормой, за кормой следи!
Корма, согласно терминологии Николая Петровича, – это тыл, зона защиты. Все, что перед своими воротами и вплоть до центральной красной линии.
Клочков любит выстраивать игру от обороны. Всегда повторяет: «Нападающих в хоккее в полтора раза больше, чем защитников». Это к тому, что защитникам тяжелее, поэтому надо им помогать. Игра на скоростях – она такая: чуть зазевался, и шайба, которая только что была у чужих ворот, залетает в твои.
Касаткин понимает: Петрович прав. Но на площадке, как уже говорилось, рассудочность отказывает. Вошел в раж, мчишься без оглядки, думаешь только о том, как круглую хреновину в рамку запулить. Какой там расчет, требуха акулья…
Из-за этого и не берут в главную команду. Но будем откровенны: если б и взяли, это все равно бы не приблизило к мировой славе. Дела у нынешней «Авроры» идут ни шатко ни валко. Давно прошли те времена, когда она завоевывала кубок СССР и брала медали чемпионата. Последние три года стабильно занимает предпоследнее место и еле-еле сохраняет прописку в высшей лиге. В этом году было то же самое: на одно-единственное очко удалось опередить новосибирцев, а потом в стыковых матчах с грехом пополам переиграть «Моторист» из Пензы.
Новый сезон в сентябре вновь начался скверно. Болтались в привычном для себя низу таблицы или, как выражался Клочков, в трюме. Вот и выходит, что, даже возьми Башкатов Касаткина в основу, проку с этого перехода было бы ноль целых одна десятая.
Невеселые мысли оборвал свисток и вслед за тем – рык Николая Петровича:
– Меняемся воротами! Вбрасывание! Касаткин и Фомичев на точку!
Денис Фомичев – товарищ и одновременно соперник Касаткина. По команде товарищ, а по жизни – соперник. Играет, кстати, неплохо, обводчик классный, Клочков им доволен. Касаткин его уважает, но есть одно обстоятельство, которое мешает им стать настоящими друзьями.
Фомичев тоже на Юлю глаз положил. Цветы ей дарил, конфеты, на свидания приглашал. Алексея ревность заела, могли бы вдрызг рассориться, но Юля их обоих на дистанции держит. Капризная, дублеры-неудачники ее, видишь ли, не устраивают. А у Фомичева шансы звездой стать такие же мизерные, как у Касаткина. Его тоже в главную команду не берут.
Один Клочков в него верит, но этого мало. Не век же в молодежке куковать…
– Касаткин, ты чего ползешь, как баржа несамоходная? Разгоняйся!
Это что-то новое. Чтобы Петрович вперед гнал, такого еще не бывало. Видать, совсем погряз Алексей в раздумьях, выпал из игры.
Спохватившись, отобрал шайбу у Фомичева и понесся на всех парах к белоноговским воротам. Разогнался по-крейсерски, потом притормозил, клюшку для удара занес, но в этот момент въехал в правый бок защитник Валера Анисимов. Туша у него массивная, девяносто килограммов. Сбил с ног, впечатал в борт.
Анисимов в дубле – человек случайный. Он давно и прочно заигран за основу, но так случилось, что неделю назад, на выезде, подрался с капитаном челябинцев, два зуба ему выбил, за что и схлопотал дисквалификацию на два матча. Башкатов был в ярости и сослал его на перевоспитание к Клочкову. Анисимова это задело, нервничает, срывается на всех подряд.
Вот и сейчас перестарался. Приложил Касаткина так, что у того глаза чернотой заволокло. И это еще полбеды. Хуже, что обожгло пламенем правую руку между локтем и запястьем, противно хрустнуло внутри.
Алексей выпустил клюшку, сел на лед, дотронулся до поврежденного предплечья и не вытерпел, зашипел от боли.
Раздался свисток, движение на площадке прекратилось. Анисимов склонился над скорчившимся Касаткиным.
– Живой?
– Почти…
Через борт над ними свесился Николай Петрович, оценил обстановку.
– Рука?
Касаткин кивнул, процедил обреченно:
– Рука. Перелом… кажется…
– Ах ты… камбала желтопузая! – Николай Петрович в сердцах сорвал пиратскую бандану, швырнул ее на пол и, оборотясь через плечо, крикнул в сторону раздевалок: – Фельдшера сюда, живо! И в скорую позвоните, краба вам в печенки!
Вокруг Алексея сгрудились игроки, помогли подняться, довезли до калитки. Руку жгло, пальцы немели. Он баюкал ее, ковылял на негнущихся ногах, а в черепной коробке пульсировало: «Кранты, Леша Касаткин, несостоявшийся супер-хоккеист…»
Глава 1
Смена составов
Телевизор «Таурас» стоял в углу на четырех раскоряченных ножках и голосом спортивного комментатора Николая Озерова мрачно вещал:
– М-да, уважаемые болельщики, приходится признать, что второй год подряд сборная Советского Союза остается без золота чемпионата мира. По сравнению с предыдущим первенством наша команда пропустила вперед не только чехов, но и шведов, и заняла скромное третье место. Может быть, надо что-то менять в процессе подготовки к соревнованиям? Но об этом будет думать уже новый тренерский штаб…
Из прихожей донесся скрип ключа, поворачиваемого в замочной скважине. Алексей встал с дивана и прикрутил звук телевизора, так что Озерова стало почти не слышно. По привычке, выработавшейся за последние пять месяцев, делал все левой рукой, хотя правая уже вполне зажила и гипс давно сняли.
Вышел из комнаты. Юля в коридоре снимала боты и голубую болоньевую куртку. Возле стены стояла клеенчатая хозяйственная сумка.
– Проиграли. – Касаткин уныло кивнул на мерцавший за спиной телевизор. – Теперь разгонят сборную к чертовой матери…
Однокомнатная квартира на Охте досталась Алексею от родителей. Тесная, неказистая, но все же отдельная, не в пример коммуналкам, в которых обитало большинство его знакомых. Здесь он родился и вырос, здесь жил теперь один… а с недавних пор вроде как и с Юлей.
Через день после злосчастной декабрьской тренировки, когда Алексей, с рукой, закованной в колодку, лежал на койке в больничной палате, к нему пришла она – девушка, в которую он был давно и, казалось, безответно влюблен. Юля прослышала о его травме, сорвалась с лекций и прибежала в клинику с банкой домашнего компота и сеткой рыжих новогодних мандаринов.
Никогда не угадаешь, что нужно женщине. Полгода изображала из себя неприступную ледяную крепость, а тут взяла и растаяла. Знай Касаткин об этом заранее, сам бы себе конечность сломал.
Конечно, понимал: в нем самом мало что изменилось. Не стал он после перелома лучше, а будущее совсем заткалось густым туманом. Если б не Юля, чего доброго, в петлю бы полез от безысходности. Но ее неожиданное появление стало лучом света в темном царстве, как писал классик. И жить захотелось, и выздороветь поскорее.
Юля навещала его в больнице каждый день, а когда он выписался, стала приходить домой. Все свободное от учебы время, вплоть до позднего вечера, проводила в его скромной берлоге на Анниковом проспекте. И благодаря ее усилиям квартира преобразилась, стала походить на человеческое жилье. Пыль протерта, полы выскоблены, ванна начищена. Появились шторы в цветочек, хрустальная люстра, отмытая в подкисленной уксусом воде, сияла, как алмазный светоч в царском чертоге.
Алексей предлагал Юле оставаться и на ночь, лелеял мечту, что между ними падет последняя преграда, наступит истинное сближение – как душевное, так и физическое, – и тогда поход в ЗАГС станет простой формальностью.
Но Юлечка отнекивалась – ссылалась то на недолеченную Лешину руку, то на старорежимного папу, который запрещает двадцатилетней дочке ночевать у посторонних мужчин. А к середине весны, когда гормонам полагалось бурлить вовсю и соединять любящие сердца и тела, что-то стало рушиться в их и без того непрочном дуэте. Юля заходила все реже, отвлекалась на дела, на подготовку к сессии. К тому же Касаткин уже не выглядел беспомощным калекой, кость срослась, врачи разрешили умеренные нагрузки, так что по дому управляться он мог уже самостоятельно.
К началу мая Юлины визиты сократились до одного в неделю. Она еще по инерции заносила ему продукты, наскоро прибиралась и старалась побыстрее уйти. Касаткин с тоской осознал то, что искушенный в амурных вопросах человек разъяснил бы ему еще тогда, зимой. Не испытывала она к нему ни грамма любви. Была только жалость, вспыхнувшая одномоментно и постепенно погасшая по мере того, как он, выздоравливая, требовал все меньше заботы.
Жалость и любовь, как ни крути, понятия разные. Касаткин тешил себя самообманом, принимал одно за другое, но настал час прозрения. Пелена спала, и он увидел, что Юля снова отдаляется от него.
– Я тебе курицу купила, – сказала она утомленно. – Два часа в гастрономе простояла. Очередь – полкилометра.
Он взял сумку, отнес на кухню, затолкал содержимое в маленький холодильник «Свияга», тарахтевший как трактор. Кроме курицы в сумке оказались две бутылки молока, целлофановый пакет с десятком яиц и пачка сливочного масла.
– Спасибо. – Он свернул пустую сумку рулетом, вернул Юле. – Сколько я тебе должен?
– Да иди ты! – отмахнулась она. – Откуда у тебя деньги?
Строго говоря, после демобилизации Алексей стал официально ничем не занятым – не работал и не учился, – что шло вразрез с существовавшими законами. После травмы вопрос о переходе на сверхсрочную военную службу ради продолжения игры за «Аврору» отпал сам собой. Касаткина в тренерской верхушке и так-то не считали полезным игроком, а тут еще и поломался… Благо, Николай Петрович, обойдя все инстанции, выбил для него на время лечения ежемесячное пособие в размере ста рублей. Деньги не ахти какие, но это лучше, чем ничего. Пособие пообещали выплачивать в течение полугода, и этот срок подходил к концу.
– Чай будешь? – спросил Алексей и, не дожидаясь ответа, воткнул в розетку самоварный штепсель.
Юля села на табуретку, критически оглядела крошечную кухоньку. Едва ли не четверть пространства занимала печка с выведенной в стену трубой. Печкой пользовались редко, она выручала, когда в доме или во всем районе отключали электричество. Тогда Касаткин шел на ближайшую свалку (а они, стихийные, были чуть не в каждом дворе), выуживал из груды хлама доски от мебельных упаковок и еще что-нибудь деревянное, приносил домой, раскалывал топориком на небольшие планочки, разводил огонь и готовил себе еду.
Когда же электричество было в наличии, печка дремала, накрытая скатертью, и выполняла функции стола для нарезания продуктов, а еще на ней стояла электрическая плита с двумя конфорками – удобная и современная.
Между печкой и холодильником притулилась мойка, а оставшейся площади еле хватало, чтобы уместить обеденный стол и два табурета, которые мать Алексея когда-то обшила кусками ткани от старых наволочек с подложенным для мягкости поролоном. Касаткину эта обстановка казалась очень милой и уютно-домашней, но Юле она почему-то не нравилась.
Пузатый, расписанный под хохлому самовар медленно раскочегаривался, издавая натужное сипение. Алексей порылся в хлебнице, стоявшей на холодильнике, нашел кулек дешевых конфет-подушечек и, за неимением лучшего, положил их на стол перед гостьей.
– Не предел желаний, – оценила Юля и брезгливо отпихнула кулек мизинцем.
– Знаю, – ответил Касаткин. – Наступят лучшие времена – куплю тебе «Ассорти». Прибалтийские, с ликером.
– А когда они наступят, Леша? Когда?
По правде сказать, Алексей не чувствовал себя нищебродом. По меркам советского среднего класса он жил не так уж плохо. Не голодал, не носил штаны с заплатами, не ютился в клетушке без горячей воды и с одной уборной на двадцать человек. Но у Юли были свои представления о достойной жизни.
Ее папа был университетским деканом. Заслуженный профессор, кавалер государственных наград, гордость ЛГУ. Рано лишившись жены, которая сгорела от рака в тридцать пять лет, он всю свою любовь перенес на единственную дочку: потакал ее прихотям, баловал и в то же время опекал сверх меры. Юля была поздним ребенком, она появилась на свет, когда папе исполнилось сорок, а к поздним детям родители относятся с особым вниманием и нежностью.
Сейчас Геннадию Кирилловичу Миклашевскому было за шестьдесят. Обласканный фортуной и ректоратом, он жил ни в чем не нуждаясь. Соответственно, и Юля тоже. У них была просторная трехкомнатная квартира-сталинка с высокими потолками. В квартире, куда Касаткину довелось заходить раза два или три, полки темных гэдээровских шкафов ломились от раритетных книг, под ногами благородно поскрипывал паркет, а за стеклами серванта бликовали бутылки с этикетками сплошь на иностранных языках. Ездил профессор не на отечественной таратайке и даже не на «Шкоде» из дружественной Чехословакии, а на «Форде» – подарке заокеанского коллеги из Принстона.
Миклашевский к этим благам цивилизации относился без пиетета, высокомерием не страдал. В молодости он пережил три блокадные зимы, чуть не умер от тифа и понимал, что само существование человека, не говоря уже об окружающих его бытовых принадлежностях, есть явление тонкое, могущее исчезнуть в любой миг. А потому жил и работал не ради корысти и блаженства, а чтобы каждую единицу отпущенного ему времени наполнить смыслом и пользой.
Юля же, с детства росшая в атмосфере достатка, не была наделена добродетелями своего отца. Нет-нет да проскальзывали в ее поведении признаки зазнайства по отношению к приятелям, живущим не так богато и красиво. Не миновала эта участь и Касаткина.
– Что собираешься делать? – поинтересовалась она, глядя, как он подставляет под краник самовара щербатую чашку. – Тебе ведь уже разрешили работать?
– Да, я здоров… – Алексей повернул фигурный вентиль, и в чашку с бульканьем заструился кипяток. – Сказали, что с понедельника могу приступить к тренировкам. Пока что в щадящем режиме, но через месяц-другой, если все будет в порядке, заиграю в полную силу…
– Ты же хотел бросить хоккей. Давай начистоту: если ты и раньше ничего не сумел добиться, то после травмы – тем более. – Юля положила в свою чашку из стеклянной розетки немного земляничного варенья, которое сама же недавно принесла. – Пора перестать гоняться за химерами.
– Что ты предлагаешь?
– Ты собирался поступать на юридический. Почему бы не попробовать?
– Я пробовал. Меня на экзамене срезали.
– Когда это было! Попробуй еще раз. Я договорюсь с папой, он посодействует…
– Нет! – Касаткин с такой экспрессией шлепнул ладонью по столешнице, что чашки подскочили и капли горячей жидкости потекли по выцветшему фарфору. – Протекции мне не нужны!
Юля обидчиво скривила губки.
– Какой гордый! Я тебе помочь хотела, а ты… Ну и кисни в своем дубле до старости. Только потом не жалуйся.
Она оттолкнула от себя чашку. Встала, зашагала в прихожую.
Алексей кинулся следом.
– Юля! Ты куда?
Он проклинал себя за несдержанность. Опять брякнул не подумав.
Юля сняла с вешалки куртку. Он ужаснулся: уйдет! Уйдет и больше не вернется…
Требовалось немедля что-то предпринять, однако мысли метались, как затравленные зверьки, сдавленные стенками вольера.
Когда Юля, оскорбленно сопя, натягивала боты, в комнате затрезвонил телефон.
Папа Касаткина при жизни не был научным светилом, как Юлин, он работал заместителем начальника районной АТС. Должность ответственная, потому и квартира изолированная перепала, и телефон персональный. Это был единственный аппарат во всем подъезде, и к Касаткину нередко заходили соседи, которым надо было срочно куда-то позвонить.
Телефон дребезжал не переставая. Алексей вбежал в комнату, мимоходом выключил телевизор и сдернул трубку с рычажков.
– Да! Кто это?
– Касаткин! – проревела мембрана боцманским басом Николая Петровича. – Ты уже оклемался?
– Да…
– Тогда слушай сюда, плотва копченая…
Алексей замер и выслушал все до последнего простудного «кхе-кхе», коим Николай Петрович, прежде чем разъединиться, завершил свой рассказ. Положив трубку, с минуту, а то и дольше вникал в услышанное и лишь потом вспомнил о Юле.
Он был уверен, что она уже ушла, но женское любопытство оказалось сильнее обиды. Юля стояла у порога, одетая, обутая и хмурая.
– Кто звонил? – Она взялась за дверную ручку, всем видом показывая, что не очень ее этот вопрос интересует.
На самом деле интересовал, а то бы не стала ждать.
– Клочков, – кинул Алексей небрежно. – Про здоровье спрашивал.
– И все?
– Не все. – Он сделал паузу и еще более небрежным тоном докончил: – Сняли Башкатова, тренера «Авроры». На его место назначили Петровича. Он зовет меня в главную команду. В первое звено!
* * *
Днями ранее в своем кабинете командующий Балтийским флотом вице-адмирал Посов просматривал турнирную таблицу завершившегося в конце марта чемпионата СССР, напечатанную в газете «Советский спорт». Перед командующим сидел Башкатов и чувствовал себя весьма некомфортно.
– Это что? – Посов ткнул пальцем в нижние строки таблицы. – Это, по-твоему, результат? Опять предпоследнее место! Который год кряду!
– Виноват… – блеял Башкатов, растерявший в начальственных апартаментах и развязность свою, и самодурство. – Больше такого не повторится. Работаем над ошибками, учитываем промахи…
– Конечно, не повторится! – загремел вице-адмирал. – Позор! Славная флотская команда, а тонет, как вша в дерьме! – Он отбросил газету и положил перед Башкатовым лист бумаги и авторучку. – Пиши заявление. Даю возможность уйти по собственному.
Так закончилась карьера тренера Башкатова в «Авроре». Около месяца в недрах командования обсуждали, кого взять взамен. Помощники Посова, ответственные за спортивные объединения, предлагали всевозможных варягов, в том числе из динамовских и спартаковских систем, но вице-адмирал, пораздумав, решил, что чужаки клубу не нужны.
В тот же кабинет вызвали Клочкова и объявили о его назначении врио главного тренера.
Посов лично обозначил ему задачу:
– Готовь команду к новому сезону. Даю тебе карт-бланш. Бери кого хочешь, делай с ними что хочешь, но чтобы осенью «Аврора» на льду не размазней смотрелась, а боевым коллективом. Боевым, понимаешь? Если в первом круге покажете хорошую игру, оставим тебя на постоянной основе. Приказ ясен? Выполняй!
Никогда Николай Петрович карьеристом не был, но, как старый служака, с приказами не спорил. Назначили – соответствуй. Больше всего обрадовался тому, что дали свободу в формировании команды. Он тут же отобрал семерых ребят, которые, по его мнению, зазря томились в дубле, и объявил им о переводе в главную команду. Не забыл и Касаткина, в ведущую пятерку его определил без колебаний.
Алексей, ошарашенный нежданными известиями, пулей примчался на каток. Залепетал, сбиваясь, о том, что без малого полгода не брал в руки клюшку и не выходил на площадку. На что Клочков невозмутимо ответствовал:
– Чепуха! Чемпионат стартует через пять месяцев. Наверстаешь… к осени будешь как морской огурчик!
Касаткин не представлял, как выглядит морской огурец, но в устах Николая Петровича это должно было означать высшую степень физической готовности. Подумалось: а и правда!.. Времени впереди – вагон. Восстановиться после травмы за такой период – цель достижимая. Тем паче, когда есть стимул. А он есть!
– Если «Аврора» выстрелит, то все будет по-другому! – горячо втолковывал он Юле, не замечая опасной политической двусмысленности своих слов. – Выйдем в лидеры, а там и сборная, международные турниры…
Они сидели в «Сайгоне» – богемном кафе, что размещалось на углу Невского и Владимирского проспектов, на первом этаже, под большим рестораном. Когда-то это заведение, открывшееся тринадцать лет назад, именовалось «Петушками», но с недавних пор с чьей-то легкой руки за ним закрепилось нынешнее название. Оно звучало оригинально и загадочно.
Юля приходила сюда, чтобы выпить настоящего кофе. Магазинный цикорий она люто ненавидела, а в «Сайгоне», после магической фразы «Мне, пожалуйста, маленький двойной», официант приносил чашечку дымящегося напитка, чей аромат и вкус сводили с ума самых придирчивых гурманов.
Здесь же можно было взять и кое-что покрепче. Кафетерий называли еще на западный манер коктейль-холлом, правда, цены на спиртное в нем были доступны далеко не каждому – рубль-полтора за порцию. Поэтому Касаткин захаживал в «Сайгон» крайне редко, но сегодня имелся веский повод. Надо было доказать Юле – да и себе! – что начался новый жизненный виток, суливший столько приятностей, что дух захватывало.
Юля слушала серьезно, ни тени насмешки не читалось на ее прелестном личике. Кажется, тоже верила в счастливую звезду своего кавалера. Во всяком случае, уже не заговаривала о грядущих университетских экзаменах и о том, что спорт пора бросать. Упоминание о международных турнирах подействовало на нее чудотворно.
Дело в том, что ее папа-профессор выезжал за рубеж два-три раза в год, участвовал в симпозиумах, конференциях и прочих научных сборищах. Но всесильные органы, несмотря на его просьбы, наотрез отказывались выпускать вместе с ним дочку – она была своего рода заложницей. Органы боялись, что профессор, известный в мировом филологическом сообществе, однажды поддастся тлетворному искушению и останется где-нибудь в США или в другой не менее прогнившей державе. Будучи дома, Юля служила надежной гарантией того, что Геннадий Кириллович вернется. Все знали его привязанность к дочери и мысли не допускали, что он способен ее бросить.
Статус жены хоккеиста коренным образом переворачивал ситуацию. Касаткин обещал Юле, что она будет ездить на соревнования за границу вместе с ним. Если честно, он и сам не знал, какой порядок действует на сей счет, но речи его были убедительны.