Александр Сергеевич Долгирев
Лживая весна
– Я понимаю…
– Тогда позвольте задать вам еще один вопрос. Где мы можем найти вашего сына Бальдура?
– Он живет в Лааге, работает в столярной мастерской Шипплока – она на центральной площади, не ошибетесь.
Пора было откланиваться. Хольгер посмотрел на часы – была половина десятого вечера. Ливень превратился в простой дождь.
– Спасибо за помощь и за гостеприимство, господин Шлиттенбауэр, и вам, фройляйн…
Вюнш встал и направился в прихожую, Майер шел следом. Проходя мимо все еще сидевшего Шлиттенбауэра, Хольгер выронил документы из кармана брюк. Майер и Лоренц дернулись одновременно. Никто из них не успел схватить удостоверение, и оно упало на дощатый пол, но Вюнша волновало не это – Шлиттенбауэр пытался поймать его правой рукой. Хольгер в течение всего разговора следил за руками Лоренца, но так и не смог однозначно определить его ведущую руку, поэтому и решил прибегнуть к этому немного неловкому трюку.
– Спасибо вам. Что-то ваше замечательное вино сделало меня рассеянным… Пусть Вюнш и позволил себе выглядеть глупо, зато теперь он мог почти наверняка исключить Лоренца Шлиттенбауэра из числа подозреваемых. После короткой перебежки под дождем двое полицейских укрылись в салоне автомобиля.
– Она очень мила…
Лицо Франца было сосредоточено и казалось немного печальным.
– Да, Франц, вы правы – она очень мила.
«Интересно, а как это выглядит у него? Как морская волна или как пламя? Хотя с него станется чувствовать это как снежное утро…» – Хольгер надеялся, что очарование Хельги Шлиттенбауэр не помешает Майеру в работе.
– Поехали в гостиницу, Франц. Сегодняшний день был слишком длинным. Только сейчас, выйдя из дома Лоренца, Вюнш понял, какого напряжения сил потребовало от него общение с этим человеком.
Глава 23
Трактир
Сонная девушка, выполнявшая функции метрдотеля, даже не сразу поняла, чего хотят от нее два промокших и уставших господина. Как и ожидал Хольгер, свободных комнат хватало. В итоге Майер и Вюнш взяли два дальних от лестницы на первый этаж номера. Номера были среднего уровня, впрочем, Хольгер не жаловался. «Бывало намного хуже…» – он не без содрогания вспомнил некоторые места, в которых ему доводилось ночевать. Тепло вернуло ему бодрость духа, и он не смог отказать себе в желании спуститься в общий зал и пропустить кружку-другую местного пива, да и ужин был бы совсем нелишним.
Вюнш в очередной раз удивлялся странному свойству человеческого организма: утром, после полуночных перешептываний с Хеленой, ему ужасно хотелось спать и часов до четырех дня это желание не покидало его. Но сейчас, в десять вечера, сна не было ни в одном глазу.
Очевидно, Майер испытывал что-то похожее, потому что когда Хольгер спустился в общий зал, Франц уже был там и что-то с аппетитом уплетал.
– Что это вы так активно едите, Франц?
– Бойшель…
Майер явно с большой неохотой отвлекся от тарелки, а Хольгера даже передернуло. Бойшель представлял собой рагу из телячьих потрохов, подавался с хлебными клецками и молочным соусом, и был весьма любим жителями Нижней Баварии и австрийцами. Вюншу когда-то очень не повезло с этим блюдом – вкус той несъедобной кашицы до сих пор прочно ассоциировался у него с чем-то совершенно омерзительным. Умом Хольгер понимал, что в тот раз блюдо просто готовил плохой повар, но предубеждение уже сложилось, и перебороть его было крайне тяжело.
– Надеюсь, у них есть что-нибудь кроме бойшеля.
Вюнш заказал себе простой ужин из вареного картофеля, квашеной капусты и белой колбасы, а также две кружки подогретого пива – для себя и для Майера. В общей зале кроме них было еще только три посетителя: благообразный мужчина в одеянии священника, читавший книгу, и пара местных, судя по одежде, выпивох в предпоследней стадии опьянения. А вот что серьезно расстроило Хольгера, так это отсутствие в трактире табака. Папиросы закончились еще во время разговора с Шлиттенбауэром, а магазин, по словам трактирщика, был уже закрыт. Ужин, ставший наградой за плодотворный день, и весьма недурное пиво окончательно привели Вюнша в положительное настроение.
– Как вам сегодняшний день, Франц?
– Полезный.
– Согласен с вами.
Они закончили ужин и теперь лениво потягивали пиво. «Хорошо, что решили не возвращаться сегодня в Мюнхен!» – Хольгер посмотрел в окно, за которым все никак не кончался дождь, и представил, как бы они сейчас пробирались по размокшей дороге в темноте.
– Завтра я могу съездить в Лааг к Бальдуру Шлиттенбауэру и по тому адресу, где стоял дом Габриелей – если повезет, их до сих пор кто-нибудь помнит. Кроме того, заеду в Вайдхофен к Альберту Хофнеру.
– А я поспрашиваю людей в Кайфеке, поговорю с Акселем Фогелером и попробую попасть к местному бургомистру.
– Сходите в кирху49. Отец Хаас – священник в местной церкви – дал важные показания по нашему делу, вдруг он еще жив.
Франц молча кивнул.
– Хорошо, так и поступим. Что вы думаете насчет владельца Хинтеркайфека – связано это с убийством?
– Почти уверен, что нет.
В этот раз молча кивнул Хольгер.
– А что вы думаете по поводу Лоренца Шлиттенбауэра, Франц?
– Думаю, что он этого не совершал.
– Почему?
– Прежде всего, потому, и на это уже обращали внимание многие, что ему абсолютно не было смысла возвращаться в Хинтеркайфек после убийства. То, что он жил там безвылазно в эти четыре дня не подтверждается Кранахом, и я думаю, что завтра к Кранаху присоединится еще кто-нибудь, кто видел его в дни между убийством и нахождением тел, тот же Фогелер. Я и сегодня хотел спросить об этом Хельгу Шлиттенбауэр, но это слишком сильно накалило бы атмосферу. Допустим, он возвращался в этот дом по каким-нибудь делам, но тогда зачем оборудовать место для сна? Зачем брать еду из этого дома? Это было бы очень глупо, а на дурака он не похож.
Вюнш попросил Франца продолжать и занялся пивом. Пока то, что говорил Майер, полностью соответствовало выводам самого Хольгера.
– Потом: вы обратили внимание на то, как он говорил о Виктории и Йозефе? Он любил их обоих. Спасибо Хельге – она нам невольно помогла, когда спросила у Лоренца про его чувства к Виктории. Он не соврал ей, нам мог и солгать, а вот ей сказал правду. Я, признаться, попытался немного поддеть его вопросом про показания Зигля и, помните, насколько эмоционально он отреагировал? Шлиттенбауэр вообще очень много говорил про Викторию и Йозефа, а знаете, про кого он не сказал почти ни слова?
– Про Маргариту.
Хольгер понял, куда клонит Франц.
– Именно. Опять дыра в мотиве. Зачем ему проявлять особую жестокость по отношению к тому, кто не играл для него большой роли?
– Да, с мотивом серьезные проблемы… А как вам его алиби?
– Пожалуй, тут как раз самая тонкая часть его показаний. С другой стороны, вы видели мебель в их доме – она не фабричного производства. Поверить в то, что человек иногда проводит ночь за обтачиванием ножки стула не сложнее чем в то, что кто-то коллекционирует почтовые марки или монеты.
– Я думаю, немного должен пролить свет на это Бальдур Шлиттенбауэр, он вполне может помнить, когда появился тот или иной стул в родном доме, особенно если его действительно сделал Лоренц.
– Обратите внимание на то, что Хельга не удивилась и не стала спорить с отцом, когда он рассказал о том, что уходит иногда на ночь в сарай и делает мебель.
– Она могла быть в сговоре с ним.
– А зачем? В газетах ведь не писали, что дело снова расследуется, значит, мы были для Лоренца как снег на голову. Успеть сказать он ей ничего не мог – они не оставались вдвоем кроме момента, когда Хельга побежала его встречать, но мы слышали весь их разговор в прихожей. Да и слишком мало времени они там пробыли для составления плана. Если дочь с ним в сговоре, то этот сговор сложился давно, еще когда она была ребенком.
– Вы правы – это маловероятно.
Хольгер представил, как Лоренц говорит маленькой Хельге: «Если когда-нибудь придут полицейские, и я скажу им, что часто ухожу на ночь в сарай и делаю там стулья, не спорь со мной» – не то чтобы это было совсем невозможно, но все же очень маловероятно.
Вюнш задал вопрос, на который не мог себе ответить однозначно:
– Лоренц соответствует психологическому портрету, составленному доктором Иоханнесом?
– Мне кажется, что не в полной мере. Я бы не сказал, что он полностью безэмоционален – мы три раза за время разговора спровоцировали у него сильную эмоциональную реакцию. Скорее, он просто не проявляет своих чувств внешне.
– Наверное, вы снова правы, Франц… Опять же, жестокость по отношению к девочке непонятна.
– И с изъяном не получается – видимых увечий или особенностей внешности у Лоренца нет.
– Но это не значит, что их нет вообще.
Франц кивнул.
– После разговора с Шлиттенбауэром я очень пожалел, что мы не можем поговорить с Носке. Он много времени провел с Лоренцем на ферме. Если Шлиттенбауэр все же наш убийца, он мог себя чем-нибудь выдать или хотя бы бросить на себя тень подозрения, а Носке вполне мог это заметить. Вместо этого нам достался Рауш…
Ответом Хольгеру был очередной молчаливый кивок. Франц сделал большой глоток пива и сказал:
– В пользу Шлиттенбауэра, как мне кажется, говорит его полная откровенность и с Рейнгрубером, и с нами. Он сам признался, что передвигал тела, сам сообщил, что у него был мотив, сам рассказал, что повредил часть улик, сам сказал, что имел конфликт с Андреасом Грубером перед убийством…
– Ни нам, ни группе Рейнгрубера ни разу не удалось уличить его во лжи, поймать за язык. – задумчиво протянул Вюнш.
Очередной кивок.
– Франц, вы обратили внимание на то, что он правша?
– Да. Кстати, я еще с дома Шлиттенбауэра хочу спросить: вы что, специально это представление устроили с документами в кармане брюк?
– Да, специально. В деле написано, что он правша, но я хотел проверить сам. Обратите внимание: левая рука была ближе – если бы Лоренц был человеком с одинаково развитыми руками, он бы потянулся ближней рукой.
– Он ярко выраженный правша!
– Именно, Франц! Откровенно говоря, после этого его можно смело исключать из числа подозреваемых – слишком много «если» должно совпасть, чтобы убийцей все же оказался он.
Майер допил пиво и после этого кивнул.
– Но тогда у нас не остается фигурантов. Нужны имена, Франц! Те, кто знал, мог, был… Нужны персоналии.
Этот день был полезен, но, как и все предыдущие, вопросов оставил больше, чем дал ответов. С этой мыслью Хольгер и провалился в сон без сновидений, лишь под утро ему почудилось, что он обнимает Хелену, но мираж растаял, не оставив следа.
Глава 24
Сыновья
Лааг находился в пяти километрах к северо-западу от Кайфека. Эта деревня была немного крупнее, Хольгер даже назвал бы ее маленьким городком. Вчерашняя непогода сменилась солнечным утром. Между камней брусчатки центральной площади оставалась влага, но луж не было.
Вюнш вышел из машины и придирчиво оглядел свой Wanderer – тут и там на автомобиле виднелись следы путешествия по сельской дороге. Следы от грязных брызг, пыль, потеки от капель дождя создавали на окрашенном в черный цвет металле причудливые картины и узоры в духе абстракционизма. Хольгер не был большим поклонником этого жанра, а потому думал не о переплетении линий и пятен, а об автомойке, которую в обязательном порядке нужно было посетить по возвращении в Мюнхен.
Они с Францем договорились встретиться в Кайфеке в пять часов, а до этого времени Вюнш должен был найти в Лааге Бальдура Шлиттенбауэра и место, где раньше стоял дом Габриелей, а также съездить в Вайдхофен и разыскать там Альберта Хофнера.
Была половина десятого утра. Лоренц Шлиттенбауэр указал, что его сын работает в мастерской Шипплока, расположенной на центральной площади. С Бальдура и решил начать Вюнш. «Мастерская Шипплока. Мебель, деревянная посуда и игрушки» занимала первый этаж в длинном здании, выходившем на площадь торцом.
Стоило Хольгеру открыть дверь, как на него обрушилось множество запахов: смола, древесина, клей, лак и другие, менее заметные ароматы. Мастерская не только выполняла заказы, но и продавала готовую продукцию. Небольшой зал был буквально завален столами, стульями, тумбами, шкафами и креслами. Вюнш, стараясь ничего не уронить, пробрался к стойке продавца.
– Доброе утро! Не каждый день увидишь посетителя в мебельной мастерской в такой час. Чем могу помочь?
Угрюмого вида здоровяк, сидевший за стойкой, оказался, вопреки внешности, улыбчивым, дружелюбным и, что удивило Хольгера больше всего, тонкоголосым.
– Добрый день. Я бы хотел пообщаться с Бальдуром Шлиттенбауэром, мне сказали, что я могу найти его здесь.
– Правильно сказали. Однако позвольте поинтересоваться, кто вы и зачем ищете Бальдура?
Улыбка не покинула лицо продавца, но дружелюбия в ней стало значительно меньше.
– Извольте – Хольгер достал документы. – Оберкомиссар Вюнш, Баварская полиция.
– А я, Отто Шипплок, к вашим услугам. Владею этим заведением. Бальдур сейчас в мастерской. У него проблемы?
– Нет. Он проходил свидетелем по одному делу, и я хочу уточнить его показания.
– Понятно. Я ценю Бальдура, так что вы его у меня не уводите. Пригласить его сюда или вы пройдете к нему?
– Лучше к нему. Не хочу мешать вашей торговле.
– Да какая торговля в такой час? Впрочем, к нему так к нему…
Шипплок вышел из-за стойки и пробрался к прикрытой двери, ведшей, очевидно, в мастерскую. Он снял висевший слева от двери фартук и передал его Хольгеру:
– Набросьте. Сами понимаете – опилки, пыль…
Вюнш кивнул, надел фартук и прошел в дверь вслед за хозяином мастерской.
Бальдур Шлиттенбауэр был красив – голубые, как и у Хельги, глаза и волевые черты лица Лоренца. Перед ним лежала широкая прямоугольная доска. «Скорее всего, дверца шкафа». Шлиттенбауэр занимался созданием резьбы по ней. По периметру доски уже был закончен узор из дубовых листьев, а за центральную часть Бальдур только принялся и Хольгер пока не мог сказать, что за узор он создает. Судя по всему, резчик в мастерской был только один, потому что рабочее место Шлиттенбауэра было отделено от других мастеров. «Тем лучше» – Хольгер уже продумывал грядущий разговор.
Бальдур был так увлечен работой, что Шипплоку дважды пришлось окликнуть его:
– Бальдур! Бальдур, отвлекись на время! Тут пришел человек, который хочет с тобой поговорить.
Шлиттенбауэр посмотрел на Вюнша и Хольгер отметил, что взгляд у него от отца.
– Добрый день, господин Шлиттенбауэр. Я, оберкомиссар Вюнш из полиции. Мне нужно задать вам несколько вопросов.
– Я не очень понимаю…
– Это касается Хинтеркайфека.
– Ясно. Хорошо, помогу, чем смогу, только я ничего особенного не видел.
Шипплок вышел и задвинул занавеску из плотной ткани, отделив нишу, в которой находился стол резчика, от остальной мастерской. Они остались вдвоем. Хольгер решил начать с простого:
– Ваш отец – Лоренц Шлиттенбауэр?
– Верно.
– Что вы можете рассказать о произошедшем в Хинтеркайфеке?
– Ужасное преступление. Мне было четырнадцать, когда это произошло, и я уже был не совсем ребенком. Груберов не любили, я как-то спросил у отца, за что, но он тогда ушел от ответа. Помню, отец очень близко общался с Викторией – одной из убитых. У меня тогда умерла мать, и отец порой говорил, что надеется, что Виктория скоро станет нам с Хельгой – это моя сестра – второй матерью. У них даже общий сын был – Йозеф – но я его никогда не видел. Его тоже в ту ночь убили. Я знал Викторию и немного ее дочку Маргариту. Когда это все произошло, все, в том числе и я, были обескуражены… Детей потом долго не отпускали гулять по вечерам.
Мне никто особенно не рассказывал, что там произошло. Знаю, что всех забили до смерти, даже Маргариту и Йозефа. Знаю, что убийца жил там еще несколько дней, правда не помню, до или после убийства… Помню, что отца подозревали поначалу. И тела нашел он, и мотив у него был, и алиби не очень хорошее, хотя мы с Кристианой – это моя мачеха – сообщили, что он провел ночь в сарае.
«Тоже очень спокойный, хотя и не настолько, как отец…»
– О той ночи я и хочу поговорить. Ваш отец сказал, что увлекается изготовлением мебели и иногда проводит целую ночь в сарае за этим занятием. Вы можете это подтвердить?
– Вы общались с ним?
– Да, вчера.
– Я подтверждаю его слова. Иногда ему необходимо побыть в одиночестве, чтобы не начать превращать жизнь окружающих в ад. В такие дни он может часами сидеть в сарае, не выходя из него. Так было в моем детстве, насколько я знаю, он делает так и сейчас. Отец рассказывал, что увлекся работой с деревом именно для того, чтобы занимать себя в такие дни.
– То есть в ту ночь он просто хотел побыть один?
– Да.
– Вы видели его после того, как он ушел?
– Нет. О чем я и сообщил полиции, но я уверен, что в ту ночь он был в сарае.
– Почему?
– Мое окно выходило на ту сторону, и я помню, что в ту ночь из-под двери сарая пробивался свет.
– Он мог зажечь свет и уйти.
– Мог. И я вполне мог спать в этот момент и не заметить, как он ушел, но на следующее утро он принес в дом стул, который доделал ночью.
– Вы могли бы описать этот стул?
– Да. У него была очень красивая резьба на ножках – переплетающиеся цветы спиралью поднимающиеся вверх. Я очень хорошо его запомнил – глядя именно на этот стул, видя, как отец его делает, я подумал, что тоже хочу сделать подобную вещь. Как вы можете видеть, это желание сбылось.
– Почему вы не рассказали об этом полиции?
– Я рассказал. Полицейские спросили, видел ли я его в сарае в ту ночь. Я не видел, о чем и сказал им. Но то, что отец провел там ночь, я могу подтвердить под присягой в суде, если будет необходимо.
«Лоренц опять не соврал» – Хольгер все больше убеждался в невиновности Шлиттенбауэра. Теперь нужно было отыскать участок, где жили Габриели.
– Спасибо вам за помощь. У меня еще только один вопрос. Вам знакома фамилия Габриель?
– Кажется, такая фамилия была у Виктории.
– Верно. Больше вы ее не слышали?
Бальдур задумался, но отрицательно помотал головой.
– Что же, спасибо и на этом. Доброго вам дня.
– Оберкомиссар Вюнш, я знаю, что мой отец производит впечатление холодного и черствого человека, но это не так. Он очень тяжело пережил случившееся с Викторией и моим братом и до сих пор не любит об этом вспоминать. Он не мог их убить.
– Надеюсь на это, господин Шлиттенбауэр. Искренне надеюсь…
Хольгер не врал – он и впрямь надеялся, что Лоренц Шлиттенбауэр и его семья не причастны к этому убийству.
В деле говорилось, что Карл Габриель на призывном пункте назвал в качестве домашнего адреса дом родителей в Лааге на Брудерштрассе. Еще в деле говорилось, что дом сгорел в 1920-м году, а его последнего владельца – Ульриха Габриеля – найти не удалось. Хольгер все-же надеялся, что сможет найти хоть какие-то следы Габриелей на месте их старого дома. У него ушло некоторое время на поиски нужного адреса. Дом по этому адресу был совсем новым, не больше двух-трех лет. Отсутствие налета времени бросалось в глаза.
Как и ожидал Хольгер, в доме жили совсем другие люди. Габриелей они не знали, а участок купили пять лет назад с аукциона ничейной земли, устроенного местным бургомистром. Оставался еще один шанс: Вюнш узнал у хозяев адрес самого пожилого местного жителя.
Дом «вдовы Мюлленбек», как ее назвали в разговоре с Хольгером, был через четыре дома от участка, некогда принадлежавшего Габриелям. Он, напротив, был старым. Вюншу он показался не просто старым, а по-настоящему старинным. Несмотря на общую ветхость, участок и дом не производили впечатление неухоженных и брошенных.
Вюнш собрался с мыслями и постучал в старую, начавшую рассыхаться, дверь. Долгое время ничего не происходило. Наконец, дверь приоткрылась и из полумрака на Хольгера подслеповато посмотрела старуха. На вид ей было около восьмидесяти, а то и больше. Старуха была одета в полностью черный, скорее всего, траурный наряд. Вюнш улыбнулся и представился, не забыв при этом немного увеличить громкость голоса:
– Добрый день, фрау Мюлленбек! Я из полиции. Оберкомиссар Вюнш. У меня есть несколько вопросов о людях, живших по соседству с вами когда-то.
– Не кричите вы так, оберкомиссар Вюнш! Я вас великолепно слышу! Не стойте на пороге, заходите. Постараюсь ответить на эти ваши вопросы.
Голос вдовы был бодр и все еще достаточно силен.
«Уже интереснее» – Хольгер был рад, что фрау Мюлленбек, судя по всему, сохранила разум в полном порядке. Это значительно упращало его задачу.
– Садитесь. Будете чай или, может, шнапс? У меня есть отличный персиковый шнапс.
– Чай, если позволите.
– Ну, значит, мне шнапса больше достанется.
Старуха ушла на кухню и начала греметь посудой, а Вюнш получил возможность осмотреться. Первое, что бросилось в глаза Хольгеру, когда он привык к полумраку, царившему в доме, это идеальная чистота и прибранность. Возможно, что-то скрадывал сумрак, но, тем не менее, глазу нельзя было зацепиться за лежавшую не на своем месте вещь. На стенах висело несколько довольно небрежных натюрмортов, а над камином, как в каком-нибудь замке, расположились роскошные оленьи рога. Вернулась фрау Мюлленбек и, поставив поднос с чашкой чая и стаканом шнапса, разбавленного, судя по немаленькому объему стакана, водой, направилась к окну.
– Что же вы? Темно же. Я просыпаюсь поздно, поэтому часто задергиваю занавески, а вам зачем в сумерках сидеть?
Свет ворвался в комнату и немного дезориентировал Хольгера. Когда у него перед глазами перестали плясать разноцветные змеи, он увидел, что вдова уже сидит в кресле напротив и держит в руке стакан с алкоголем.
– Итак, молодой человек, у вас были вопросы…
– Да. Линденмайеры сказали мне, что вы живете здесь уже несколько десятилетий.
– Это верно. Да только вы, наверное, и сами могли бы это понять по внешнему виду моего дома, не беспокоя по таким пустякам Линденмайеров.
– Я побеспокоил их не поэтому. Тем участком, которым сейчас владеют Линденмайеры, раньше владели Габриели. Помните таких?
– Конечно, помню! Ади и Эдда с тремя сыновьями.
– Тремя сыновьями?
– Ну, возможно кто-то из них был девочкой, но носили они мужскую одежду, да и усы, опять же…
«Она бы нашла общий язык с Каспаром Шнайдером…»
– Расскажите о них, пожалуйста.
– Родились, жили, умерли, конец… Неплохие были ребята. Ади дружил с моим Фрицем, а Эдда меня не особенно жаловала, что, впрочем, немудрено. Поселились здесь, дайте подумать… в 79-м году. Приехали откуда-то издалека, не помню уже откуда. Приехали при деньгах, потому что отстроили дом, как раз на том месте, где сейчас дом Линденмайеров. Ади таксидермистом был, причем достаточно известным. Сделанные им чучела по всем зоологическим музеям Баварии найти можно, да и в частных руках. В общем, не бедствовали.
– Расскажите об их сыновьях.
– Три мальчика у них было. Старший – Ули, в 84-м родился. Серьезный такой с детства был. Средний – Карл, в 88-м году появился. Болел с детства сильно, они его с трудом выходили, да только не пожил совсем… А третий – Вольфганг, сорванец, каких поискать. Он в 95-м родился. Росли нормально, дети как дети.
Все на Войну пошли. Карл погиб в 14-м году – Эдда чуть заживо себя не сожгла, когда письмо пришло. Тогда ее Ади остановил, да только без толку – слегла и через два месяца умерла. Ади любил ее сильно, а тут еще новость пришла, что Ульрих обгорел тяжело. Его домой вернули, да в первую же ночь у Ади сердце не выдержало…
У Ули вся правая сторона тела была обожжена от пояса, на руке пальцев не хватало, в общем, тяжело ему было хозяйство вести. Он говорил, что женщину нашел в Мюнхене, стал ездить в город часто, да в итоге и вовсе туда перебрался. А Вольфганга я только раз после Войны видела. Дайте подумать… в 21-м! Весной. Его тоже Война не пощадила – шрам остался на том же месте, что и у вас, только длиннее и глубже и хромал он немного. Да еще седина, помню, появилась.
– А что дом?
– Дом сгорел в 1920-м. Уже не помню, в чем там дело было, но дом оставленный был, Ули в нем уже два года постоянно не жил…
– Вы не знаете, где сейчас можно найти Ульриха Габриеля?
– Не знаю. Я его последний раз видела как раз в 20-м году. Он на пепелище приезжал… Вы тоже прошли через нее?
Неожиданный вопрос вызвал у Хольгера недоумение:
– Простите?
– Вы тоже были на Войне?
– Да.
– Я это сразу поняла, как только увидела вас. Когда мой Фриц в 71-м из Франции вернулся, у него такой же взгляд как у вас был. Он долго потом просыпался в холодном поту среди ночи и говорил, что не помнит, о чем был сон. Вы тоже так жене говорите?
– Я не женат.
– У Фрица, у Ули, у Вольфганга, у вас, у всех искалеченных мальчишек такой взгляд – бедные мужчины…
Стакан вдовы Мюлленбек опустел на две трети и алкоголь уже творил свою магию, но у Хольгера еще оставались вопросы:
– Фрау Мюлленбек, вы уверены, что видели Вольфганга Габриеля весной именно 1921-го года?
– Оберкомиссар, мне восемьдесят три года – я ни в чем не уверена! Вроде бы в 21-м, могло быть и в 22-м, и в 23-м. Точно не в 20-м – весной 20-го года дом Габриелей еще стоял, а Вольфганг, когда я его видела, просто хотел попасть домой, только дома больше не было. Я окликнула его, рассказала о доме, предложила ночлег, но он будто не услышал…
– Понятно. Вы знаете что-нибудь про жену и ребенка Карла Габриеля?
– Аааа, вот мы и подобрались к цели вашего визита! Груберы! Я знаю про них. Про них все знали, и пробить череп Андреасу Груберу тоже многие были не прочь, да только Карл уже давно пал за Германию, как и положено – не в Германии. Да и не стал бы Карл Викторию и дочку свою убивать, если конечно, она его, а не Андреасом деланная.
Карл ведь всю свою жизнь любил Викторию. Хотел настоящую семью с ней создать, плевать хотел на все разговоры, которые ходили и здесь, и в Кайфеке, и во всех окрестных деревнях. Только ошибся немного – ей, оказывается, нравилось жить с отцом-насильником и матерью-«я не кому не скажу, только не бей меня!».
Карл переехал в Хинтеркайфек, наверное, надеялся, что при нем грешить побоятся. Вернулся через три недели в родной дом и, даже, разговаривать о жене отказывался. Глупо все это. Глупо и жестоко…
Вдова Мюлленбек одним глотком допила шнапс и замолчала, уставившись в одну точку. Пора было собираться.
– Спасибо вам за помощь, фрау Мюлленбек. Мне пора.
– Обращайтесь, оберкомиссар! Ближайшие четыреста лет я к вашим услугам…
Вдова попыталась было встать, но алкоголь совсем лишил ее сил, и она плюхнулась обратно в кресло.
– До свидания, фрау Мюлленбек.
– Всего доброго.
Хольгер развернулся, чтобы уйти, но старуха окликнула его:
– Оберкомиссар! Если у вас все же будет жена, расскажите ей, что снится вам в ночных кошмарах.
– До свидания, фрау Мюлленбек…
Вюнш вышел под приветливое апрельское солнце и шумно втянул воздух в легкие. Ему было совестно, что он напоил пожилую женщину, но это позволило продвинуться вперед. Теперь в деле был новый фигурант. Хольгер закурил и широко улыбнулся – у него снова были подозреваемые.
Глава 25
Механик
Вайдхофен располагался севернее Лаага и примерно соответствовал ему размерами. Здесь на Линденштрассе находилась автомобильная мастерская Альберта Хофнера. Того самого Хофнера, который четвертого апреля сообщил Шлиттенбауэру о том, что на ферме никого нет.
Хольгер вошел в небольшую контору при мастерской и подошел к стойке, за которой сидел скучающий темноволосый юноша.
– Добрый день. Чем могу помочь?
– Я ищу Альберта Хофнера. Мне сказали, что он владелец этой мастерской.
– Это верно. А по какому вопросу? Если вы хотите сдать автомобиль в ремонт, то я могу вам помочь.
Пришло время представляться.
– Дело в том, что я из полиции, и мне необходимо пообщаться именно с господином Хофнером.
– Ладно, хорошо… Идите за мной.
Юноша вышел из-за стойки и направился в сторону большого гаража. Из-под
грузовика, стоящего отдельно от остальных машин, торчали ноги, и доносилось насвистывание. Проводник Хольгера обратился к ногам:
– Господин Хофнер, тут человек вас спрашивает.
– Оформи его и прими машину. Я занят.
– Этот человек из полиции…
Хофнер вылез из-под грузовика и, не вставая, посмотрел на Вюнша.
– Вы по какому вопросу?
– По поводу Хинтеркайфека.
После этих слов механик поднялся на ноги и отряхнулся, как будто это могло очистить его рабочий комбинезон. На перепачканом лице Хофнера выделялись карие глаза, которыми он внимательно оглядывал фигуру полицейского.
– Тило, возвращайся за стойку, если будут спрашивать – меня нет. Пройдемте в мой кабинет.
Вопреки ожиданиям Вюнша, кабинет, располагавшийся прямо в здании гаража, действительно можно было назвать кабинетом. Полки с книгами и журналами – как успел заметить Хольгер – в основном технического содержания и большой рабочий стол с креслом. Хофнер предложил следователю присесть и попросил подождать, после чего вышел.
Пока его не было, Вюнш раздумывал над тем, как ему повести беседу. Хофнер, если верить материалам дела, предоставил надежное алиби и не считался подозреваемым, но он вполне мог застать убийцу на ферме, более того, именно появление механика могло спугнуть преступника и заставить его покинуть дом.
Хофнер вернулся, вымыв лицо и сняв рабочий комбинезон. У него были темные волосы и смугловатая кожа, которые, вкупе с темным цветом глаз, говорили о южном происхождении кого-то из его предков.
– Простите, что не поздоровался как следует. Уже неделю бьюсь над этим грузовиком и все без толку – не заводится и все… Впрочем, Альберт Хофнер, к вашим услугам.
– Оберкомиссар Вюнш, Баварская полиция.
– Вы сказали, что хотите поговорить о Хинтеркайфеке. Дело опять расследуют?
– Да, и вы один из ключевых свидетелей.
– Ну да, ну да…
Хофнер сложил руки замком и подпер подбородок. Взгляд его был отстранен и задумчив.
– Вы знали Груберов?
– Немного. Пару раз чинил двигатель, который Андреас использовал как генератор. В тот раз я тоже оказался там для этого.
– Как вы можете их охарактеризовать?
– Слухи разные ходили… Лично я ничего плохого сказать про них не могу. Андреас был капризным клиентом, но платил исправно и не зажимался. Викторию я видел несколько раз в Лааге и в Кайфеке, но знаком с ней не был. А больше я никого из них не видел, или, может быть, и видел, но не знал, что они из этой семьи.
– Вы сказали во время следствия, что договорились с Андреасом на четвертое апреля о том, что приедете и посмотрите барахливший двигатель. Постарайтесь вспомнить, когда и при каких обстоятельствах произошел этот разговор?
– Это было тридцать первого марта в Шробенхаузене. Мы случайно на улице встретились. Я приезжал тогда погостить к своей подруге и столкнулся с Грубером. Он сказал, что двигатель опять барахлит (там была давняя проблема с газораспределительным механизмом) ну и попросил приехать посмотреть. Я уже договорился о работе на ближайшие три дня и поэтому предложил приехать четвертого. Он был немного раздосадован, но согласился.
