Александр Сергеевич Долгирев
Лживая весна
– Он был взволнован? Может, вел себя подозрительно? Может быть, рассказал вам о ком-то виденном им у дома?
– Нет, ничего такого не было. Я бы вспомнил об этом при допросе после убийства. Андреас вел себя обыкновенно, хотя я не очень хорошо его знал и мог просто не заметить.
– Вы сказали, что у вас была работа на период с первого по третье апреля. А где вы были вечером тридцать первого марта?
– Об этом я тоже уже говорил. Я провел весь вечер и всю ночь в Шробенхаузене у своей подруги Анны-Софии Блюмбергман. И да, она может это подтвердить. Ее можно найти в шестом доме по этой же улице и сейчас она моя жена.
«Нужно попытаться сбавить напряженность».
– Простите, что заставляю вас повторять это вновь, но мне необходимо проверить все детали, поэтому я и опрашиваю вас так подробно.
– Ничего, я понимаю. Работа есть работа…
– Вы были поблизости от Хинтеркайфека в период с первого по третье апреля?
– Да, второго в Кайфеке.
– Вас видели там?
– Ну да, я чинил паровой котел в Церкви Святого Венделина, отец Хаас меня видел.
«А он был весьма востребован…» – в 1922-м году Хофнеру было только двадцать три года, но его уже нанимали для работы с самой разнообразной техникой. Судя по всему, он был хорошим механиком.
– Расскажите о том, что было четвертого апреля.
– Я приехал в Хинтеркайфек около девяти утра. Постучал в дверь, но никто не открыл. Я решил, что Груберы могли уехать куда-нибудь, например, в Ингольштадт.
– А вы сами откуда отправились на ферму?
– Из Вайдхофена. Из того самого шестого дома…
– Вам не открыли и тогда вы решили подождать возвращения Груберов?
– Ну да, и прождал больше часа.
– Что-нибудь происходило вокруг, пока вы ждали? Может быть, мимо проходил кто-нибудь или из дома шум доносился?
– Мимо точно никто не проходил – ферма на отшибе была, там простые прохожие редко появлялись. Шума в доме тоже, вроде-бы, не было. Вообще очень тихо было. Может быть, я это потом уже напридумывал себе, но тишина по-настоящему зловещая стояла… Ааа, еще, как только я к дому подъехал, собака залаяла, но быстро смолкла.
– Что было потом?
– Я решил больше не терять времени и заняться работой. Я знал, где находится двигатель, поэтому принялся за починку.
– Помещение, в котором вы нашли двигатель, получается, было незаперто?
– Ну да.
– Это не показалось вам странным: хозяев нет дома, а гараж не заперт?
– Показалось, но я списал все на безалаберность. Здесь ведь не Мюнхен – здесь часто двери оставляют незапертыми.
– Вы привезли свои инструменты или воспользовались теми, которые были в гараже?
– Свои, конечно! Я же профессионал.
– Что было дальше?
– Я работал часа четыре… Даже больше, четыре с половиной, наверное.
– Что-нибудь изменилось за это время в доме или рядом с ним?
– Нет, хотя я не могу точно утверждать. Меня порой трудно отвлечь от работы.
– Вы производили шум, пока работали?
– Разумеется, производил! Запускал двигатель несколь…
– Господин Хофнер! Господин Хофнер, там приехал господин Мюллер, спрашивает насчет своего грузовика… – Тило ворвался в кабинет без стука, едва не вынеся дверь.
– Тило, я же сказал, что меня для всех нет! Иди и передай господину Мюллеру, что я сам вечером к нему зайду и расскажу о грузовике. И перестань врываться в мой кабинет без стука!
Юноша опешил от столь жесткого приема и, понурив голову, вышел из комнаты.
– Племянник жены. Толковый парень, только невоспитанный до ужаса. Я в его возрасте не то что к начальнику в кабинет стучался – я к матери на кухню без разрешения не заходил… На чем мы остановились?
– Вы рассказывали о шуме, который производили.
– Ну да, шум. Так вот, я несколько раз запускал двигатель на пробу, к тому же у меня есть привычка насвистывать во время работы, так что шума было хоть отбавляй.
– Вы знаете, что временное жилище убийцы находилось на чердаке над гаражом?
– Да, следователь рассказал мне об этом, но, только, то обстоятельство, что я ничего и никого не заметил, от этого не меняется. Может, его уже не было на ферме четвертого апреля?
Хофнер до сих пор не хотел признать, что, возможно, находился от убийцы на расстоянии пары метров. Вюнш решил не заостряться на этом обстоятельстве и двинулся дальше:
– Вы закончили с двигателем, что было после этого?
– Там была старая проблема. По-хорошему, механизм надо было менять, о чем я сказал Андреасу еще в прошлую починку, но он тогда не согласился со мной, даже обругал. Я поправил, как мог, распредвал и, там еще, с клапанами… В общем, все более-менее заработало, а я стал думать, что делать дальше. Хозяева так и не появились, а значит, плату мне было взять не с кого. Тогда я решил проехать в Кайфек и спросить о том, когда ждать Андреаса, у Лоренца Шлиттенбауэра.
– Вы были на автомобиле?
– Нет, на велосипеде.
– А почему вы решили обратиться именно к Лоренцу Шлиттенбауэру, когда никто из Груберов не появился?
– Так он же часто бывал в том доме. Ну, может, не часто, но чаще остальных местных. Вы наверняка знаете, что у дочери Андреаса Виктории был сын от Шлиттенбауэра, поэтому я и решил, что Лоренц может знать, когда ждать Груберов.
– А откуда вы сами знаете Лоренца Шлиттенбауэра?
– Здесь жителей немного, все всех откуда-нибудь знают…
«Скрывает или просто не помнит?» – оценка, которую Хофнер мог дать Лоренцу Шлиттенбауэру, была очень важна для Вюнша.
– Как бы вы его охарактеризовали?
– Лоренца? Спокойный, замкнутый, очень любит своих детей. Я знаю, что его подозревали тогда, а значит, подозревают и сейчас. Так вот – глупость это и пустая трата времени с вашей стороны. Такой человек как Шлиттенбауэр мог убить, и даже нескольких человек, но он бы никогда не тронул своего сына.
– А как он отреагировал, когда вы сообщили ему, что на ферме никого нет?
– Как я уже сказал, Лоренц человек спокойный, поэтому даже если он и удивился, то виду не подал. Однако он сразу же предположил, что что-то произошло, и решил отправиться на ферму.
Хольгер прекрасно знал, что произошло дальше, но иногда при допросе важно было, будто мимоходом, задать такой вопрос, который заставил бы собеседника отойти от намеченного плана:
– Шлиттенбауэр ушел на ферму, а что сделали вы?
– Нет-же, все было не так! Это же должно быть у вас в деле: он попросил Бодена, Фогелера и своего работника пойти с ним. Я тоже к ним присоединился.
– Почему?
– Мне так и не заплатили за работу, кроме того, Шлиттенбауэр попросил меня об этом.
– Как вы добрались до фермы?
– На автомобиле Фогелера.
Если Лоренц Шлиттенбауэр и солгал полиции хоть в чем-то, Хофнер был соучастником этой лжи, а в такое обстоятельство Вюншу верилось с трудом.
– Что произошло, когда вы добрались до Хинтеркайфека?
– Сразу скажу, что за время моего отсутствия ничего не изменилось. Мне кажется, что убицы там уже не было в тот день…
«Действительно, до сих пор боится!»
– …Шлиттенбауэр постучал в дверь, а после того как никто не открыл, решил обойти дом.
– А где были вы?
– Я остался у автомобиля с Фогелером, помню, мы говорили о каких-то непонятных шумах в двигателе.
– То есть, рядом с Шлиттенбауэром в этот момент находились Боден и Зигль?
На лице Хофнера появилось недоумение, Хольгер верно оценил его причину:
– Зигль, это нанятый Шлиттенбауэром рабочий.
– Ааа, тогда верно, они втроем обошли дом.
– Значит, вы не видели следы, уходившие в лес?
– От кухни? Видел. Потом, после того, как мы нашли тела.
– Расскажите об этом.
– Они вернулись к машине. Лоренц сказал, что нужно ломать дверь. Фогелер, помню, спросил, что произошло, а Шлиттенбауэр ответил, что что-то не так и что, скорее всего, в доме был посторонний. Этот самый Зигль предложил сообщить в полицию, и я его поддержал, но Боден и Фогелер согласились с Лоренцем. А там дверь была очень крепкая, такую плечом не выбьешь. Зигль предложил поискать какой-нибудь инструмент, пошел в сторону сарая, а потом… резко так отшатнулся и вскрикнул…
– Где вы были в этот момент?
– Мы все, кроме Зигля, у двери в дом стояли.
– Опишите, что вы увидели в сарае.
– Да ничего я там не увидел. Куча тряпья какого-то лежала, подхожу, а это трупы. У меня как в голове сложилось, что я полдня на этой проклятой ферме пробыл, когда в сарае мертвецы уже лежали, признаюсь, нехорошо стало, душа в пятки провалилась. Помню, Фогелер мне даже пощечину отвесил, чтобы в чувство привести.
– То есть в сарай вы не входили?
– Нет, конечно. Туда, вроде, только Шлиттенбауэр зашел. Тело Андреаса – оно сверху лежало – поднял и рядом положил. Сказал, что хотел Йозефа найти. Я даже не сразу понял, что он сына своего имел в виду.
– Вам не показались его поведение и реакция странными?
– Не знаю. Не могу сказать. А какая реакция должна быть, когда ты находишь гору трупов?!
– Что было дальше?
– Решили все-таки проникнуть в дом. Окно в кухню на другой стороне незаперто было. Туда, пусть и с трудом, мог протиснуться каждый из нас. Да только страшно всем было, никто не решался. Тогда, не помню уже кто, предложил жребий тянуть, но Боден сказал, что он пойдет.
– Что вы обнаружили в доме?
– Следы кровавые и еще два трупа. Шлиттенбауэр сразу в детскую помчался – он все надеялся сына живым найти, за ним Фогелер пошел. Зигль остался у входной двери, а я и Боден зашли в комнату домработницы, она ближняя от входа была. Там ее труп был, вещи неразобранные еще…
– Что было дальше?
– Фогелер поехал в Ингольштадт сообщить полиции. Я обещал матери быть дома к четырем часам, а тогда уже было шесть – помню, часы пробили шесть раз, громко так…
– Никто не предпринял попыток вас удержать?
– Нет, не было такого.
– Вы были после этого на ферме?
– Нет. Я там на всю жизнь страха понабрался, до сих пор стараюсь мимо того места не проезжать лишний раз, хотя уже и дома того давно нет.
– Во сколько вы были в Вайдхофене?
– Около семи. Помню, ехал и все оборачивался, нету ли кого, а там лес этот еще чертов…
Через десять минут Хольгер уже ехал по направлению к Кайфеку. Ему было, что рассказать Францу, и он надеялся, что у Майера тоже будут результаты.
Глава 26
Возвращение
– Фогелер полностью подтверждает слова Шлиттенбауэра и Рауша. Он действительно долгие годы знает Лоренца и подтвердил, как слова Шлиттенбауэра о периодах нелюдимости, так и его увлечение изготовлением мебели. Даже показал мне подаренные ему Лоренцем поделки…
Хольгер вернулся в Кайфек на полчаса раньше условленного времени и, дожидаясь Майера за чашкой кофе, записал в свой журнал, прихваченный в дорогу, факты и обстоятельства, которые им удалось узнать за последние два дня.
Франц пришел почти ровно в пять с несколько рассеянным видом. За едой (Майер, весь день бывший на ногах, предложил перекусить перед дорогой) Хольгер рассказал коллеге о том, что ему удалось узнать за день, уделив особое внимание братьям Карла Габриеля, а теперь, в дороге, слушал о том, что узнал Майер.
– …Также он сообщил, что действительно был в Ингольштадте около семи вечера, и что у него сломалась машина, когда он вез Носке и Рауша в Хинтеркайфек.
– Фогелер отметился в полиции на следующий день?
– Нет. Он оправдывает это тем, что провел весь следующий день с женой – она плохо себя чувствовала. Она умерла в 23-м, так что подтвердить его слова никто не может.
«Шлиттенбауэр вчера упоминал, что у Фогелера болела жена в то время» – ниточка ложилась к ниточке, деталь крепилась к детали без шероховатостей и изъянов. Либо то, что говорил Шлиттенбауэр, было правдой, либо существовал заговор умолчания, вовлекавший в себя большое количество людей самых разных возрастов и профессий. В подобные заговоры Хольгер не верил.
– А что насчет его показаний по поводу обнаружения тел? Сходятся со словами Шлиттенбауэра?
– Полностью, хотя он и забыл многие детали, но откровенных несостыковок я не заметил.
– Он сказал еще что-нибудь?
– Да, как и все сказал, что убийцей не мог быть Лоренц. Шлитттенбауэра вообще характеризуют положительно, отмечают, правда, его холодность, но все, с кем я говорил о нем, сказали, что Лоренц не стал-бы убивать своего сына и Викторию.
– Шлиттенбауэра видел кто-нибудь с первого по третье апреля?
– Да. Фогелер и еще два человека: бакалейщик и один из соседей – я записал их имена – сказали, что видели его. Нужно будет подшить их показания к делу.
– Обязательно подошьем. Вы нашли священника?
– Да, отец Хаас до сих пор служит в Церкви Святого Винделина. Его показания соответствуют тем, которые он дал Рейнгруберу в 22-м. Виктория действительно призналась ему в инцесте в 1915-м году, и отец Хаас вынужден был нарушить тайну исповеди, чтобы привлечь Андреаса к ответственности. По его словам, на суде свидетелем выступал он сам, Тобиас Волькенштейн, еще один сосед Груберов (его имя я тоже записал), а так же – и это очень интересно – брат Карла Габриеля Ульрих. Андреаса приговорили к году каторги, а Викторию к месяцу содержания в специальном учреждении. Отец Хаас так и сказал: «Специальное учреждение», скорее всего это какая-то разновидность психиатрической лечебницы. Хаас предполагает, что после отбытия срока и возвращения Андреаса их порочная связь возобновилась, но доказательств у него нет, а Виктория больше об этом не говорила.
– Действительно интересно…
Это была зацепка. «Ульрих возвращается с Войны со страшными увечьями, потеряв одного за другим младшего брата и родителей, и выясняет, что вдова его брата успела родить ребенка, причем возможно, что от своего собственного отца. Это могло подтолкнуть его к преступлению…» – Хольгер оборвал размышления и приказал себе не спешить с выводами. Для составления внятной версии у них было слишком мало информации.
– Святой отец не знает, кто сейчас является владельцем земли?
– Нет. Но мне все равно удалось узнать это в магистрате…
– Вы умница, Франц!
Хольгер не сдержал эмоций – то, что представлялось ему тяжелейшей задачей, решение которой могло отнять много сил и при этом не дать никакого результата, было решено Францем за полдня. Мысленно Вюнш ему аплодировал, а вслух похвалил. Майер немного смутился, но продолжил:
– Все три участка в 1926-м году приобрел некий Райнхард фон Штокк… Вы что, знаете это имя?
Радость на лице Хольгера сменилась таким выражением лица, словно его заставили съесть целый лимон.
Райнхард фон Штокк был одним из тех, кому удалось нажиться на Войне. Он имел крупное ателье по пошиву одежды и когда дела на фронте пошли хуже предложил свои услуги Министерству обороны Баварии50. Государство выделило деньги и получило офицерскую форму, которая за месяц окопной войны превращалась в рванину. Фон Штокку удалось доказать, что он не знал о некачественном материале и по голове получил только его поставщик. А вырученные от государственного заказа деньги фон Штокк пустил в скупку недвижимости.
Вел он свои дела в сфере недвижимости, не гнушаясь грязных методов. Отдел экономических преступлений уже приличное время следил за ним, но все никак не удавалось схватить фон Штокка за руку. Зигмунд Шигода – детектив, занимавшийся этим делом – говорил, что фон Штокк имеет целую сеть информаторов и агентов, с помощью которых проворачивает свои дела. Именно такой агент и мог вынести фотографии из полицейского архива.
– Да, Франц, я знаю это имя, и у нас будет много хлопот с ним. Фон Штокк – человек, которого можно назвать американским словечком «гангстер» – в свое время он разбогател на военных заказах, заодно став одним из тех, кто нанес мне… я хотел сказать: фронту удар в спину. А сейчас он является одним из крупнейших землевладельцев Баварии. Даже поговорить с этим человеком будет непросто. Причем, по-прежнему неясно, насколько он связан с убийством. Я сомневаюсь, что фон Штокк стал бы организовывать смерть шести человек ради земли – это привлекает слишком много внимания, а он человек осторожный.
Несмотря на то, что Майер оперативно нашел имя владельца земли, работы не убавилось, а, скорее, прибавилось.
– Ладно, отложим пока фон Штокка. Что-нибудь еще вам удалось узнать у бургомистра? Удалось поговорить с ним самим?
– Да, но с тех пор бургомистр сменился, а прошлый уже умер. Он, разумеется, знает об этом деле, но не больше остальных. По большому счету, у меня все.
– А в деревне удалось что-нибудь узнать?
– Нет. В Кайфеке это что-то вроде местной легенды и потому каждый добавляет какую-нибудь деталь. Очевидцев нет, а вымысла больше чем правды. Все сходятся в отрицательной характеристике Андреаса Грубера и его жены, а в остальном – полная свобода трактовок.
– Этого следовало ожидать… В любом случае, хорошая работа, Франц! Вообще, мне кажется, мы неплохо поработали в эти два дня.
Франц молча кивнул.
Вечерний Мюнхен встречал их огнями окон и фонарей – темнело все еще довольно рано. Франц и Хольгер молчали. Вюнш думал о том, что скоро окажется в «Охотнике» и, возможно, сыграет с Хеленой в шахматы за кружкой пива. Только вернувшись в город, он осознал, что изрядно соскучился по ней. Вюнш быстро прикинул в уме, сколько времени они провели вместе – получилось три ночи и два дня. «Слишком мало для того, чтобы просто выработалась привычка, значит и впрямь влюбился…»
Углубленный в размышления, Хольгер не сразу заметил, что Майер вертит в руках и неотрывно рассматривает какой-то небольшой предмет. На лице молодого человека застыла рассеянная улыбка. «Шпилька для волос!» – это было лишь догадкой, но было похоже на правду. Приглядевшись немного, Вюнш даже вспомнил, на ком он ее видел. «Похоже, об одной своей сегодняшней встрече Франц не рассказал, впрочем, это его дело. Хотя, возможно, придется все же попросить его повременить с Хельгой до конца расследования…» – пускай Хольгер с Майером и исключили Лоренца Шлиттенбауэра из числа подозреваемых, профессиональную этику никто не отменял.
– Я собираюсь заехать в «Охотника», если хотите, можете составить мне компанию.
– Нет, я немного устал, лучше сразу домой. Можно попросить вас об услуге?
– Конечно.
– Завезите меня на Рамбергштрассе, вам это по пути.
– Хорошо, Франц.
Рамбергштрассе была тихой улочкой примерно в часе пешего хода до Управления. Несмотря на близкое расположение к центру города, сама Рамбергштрассе была как бы в стороне от основных транспортных и людских потоков. Майер попросил остановить в самом начале улицы.
– Выспитесь как следует, Франц, вы это заслужили. Жду вас завтра в своем кабинете не раньше одиннадцати.
Хольгер руководствовался не только добрыми чувствами – ему необходимо было как следует подумать над тем, что делать дальше и подшить к делу новые материалы.
– Хорошо. Доброго вечера, оберкомиссар Вюнш.
– Доброго вечера, Франц.
Была половина восьмого и столик Хольгера, как и всегда, был не занят.
– Что же вы, господин Вюнш, пообещали встретиться с девушкой, а сами не пришли – некрасиво…
– Никак не мог, господин Харрер – работа.
– Это вы ей объяснять будете, я-то понимаю.
– А она здесь?
– Вчера сказала, что придет. Я позволил себе усадить ее за ваш столик.
– Господин Харрер, сколько раз я просил не держать специально для меня место?
– Еще раз так точно, господин Вюнш. Так вы изволите поужинать?
– Да, пожалуйста.
– Как всегда – блюдо дня?
– Да, а что это сегодня?
– Свиная рулька с квашеной капустой.
– Отлично! Несите вашу рульку.
– А пиво?
– И пиво несите…
Вскоре Хольгер был сыт и почти доволен. Размеры этого противного «почти» увеличивались с каждой минутой – Хелены все не было. Наконец, в половину девятого дверь отворилась, и Вюнш увидел ту, чье отсутствие служило ему канцелярской кнопкой, подложенной на стул, в течение последнего часа. Вюнш не без интереса отметил, что Харрер, очевидно, признал в ней завсегдатая, так как его шестое чувство теперь работало и на нее – когда Хелена вошла, Харрер уже встречал ее у двери.
– Добрый вечер.
– Добрый вечер. Прости за то, что не пришел вчера.
– Возможно, я и хотела бы на тебя пообижаться, да только слишком устала сегодня. Кроме того, ты же меня предупредил, что не знаешь точно, когда вернешься из Ингольштадта. Впрочем, если ты чувствуешь себя виноватым, я могу тебе помочь избавиться от этого чувства.
На ее лице появилась улыбка, и Хольгер понял, что все в порядке.
– Что я должен сделать?
– Сходи со мной в субботу в «Гизеллу». Там будет митинг и принятие новых членов в партию. Для некоторых представительниц Женской организации выделили места в первых рядах и разрешили прийти с кавалерами. Мне бы хотелось быть там с тобой.
Это был серьезный поворот – после этого их отношения перестанут быть секретом и она это понимает. А ведь именно Хелена предложила ходить на работу врозь. Хольгер отдал себе должное – на размышления у него ушло всего около полуминуты:
– Конечно. Во сколько?
От улыбки, появившейся на лице Хелены, можно было греться, чем Вюнш немедленно и занялся. Он заказал ей вина, и вечер потек приятным потоком.
Глава 27
Четверг
Ледяной ноябрьский ветер холодил разгоряченное лицо. Мыслей не было, эмоций тоже. Лейтенант Вюнш обвел взглядом свое бравое воинство. Позицию удерживали двенадцать человек, из которых он был старшим по званию.
Последний год Войны отгремел, оставив тяжелые сны о том, что им вновь, как и в 14-м, удалось дойти почти до самого Парижа. И, как и в 14-м, противник все перевернул, когда победа была необычайно близка. Французы встали насмерть, гнулись, но никак не хотели ломаться, а потом развернули контрнаступление. К ноябрю германская армия из последних сил держала фронт в Бельгии и Восточной Франции. Из дома приходили новости одна хуже другой, ходили даже слухи о том, что кайзер отрекся, а переговоры о мире все тянулись и тянулись.
За последнюю ночь французы провели восемь атак на одинокую, отрезанную от всего и вся позицию, которую удерживали остатки взвода Хольгера. Мрачные старики, за четыре года до этого сведшие своих детей в смертельном объятии, уже обсуждали, как будут грабить мир, оставшийся после Войны, и только один неугомонный французский капитан все бился и бился о, занозой впившуюся в тело его Родины, немецкую траншею.
Из взвода, командиром которого Вюнш стал месяц назад, в строю оставались восемь человек, включая его самого. Еще четверо были из штурмовой группы. Эти ребята были настоящими психами – в промежуток между бесконечными французскими атаками они отправились в вылазку, как сказал их командир лейтенант Вирхов – за едой. Фураж не подвозили уже двое суток. Из пятнадцати человек, ушедших в вылазку, вернулись семеро, еще трое погибли в течение следующего часа.
Следующая атака французов будет последней – кожух охлаждения последнего рабочего MG был погнут и пробит после того, как пулемет пришлось использовать в качестве дубины, а без него позицию вскроют как гнилой орех.
– Эй, а Иммель-то, похоже, кончился…
– Не мели чепухи, Зиберт, я просто задремал.
– Не терпиться спровадить еще кого-нибудь в Вальгаллу, а, Зиберт? Не беспокойся, скоро французы об этом позаботятся.
– Заткнулись все! Эрлих, ты это слышал?
– Да, лейтенант. Это свисток.
«Пора!»
– А ведь обещали перемирие…
– На той стороне новости медленнее доходят.
– Отставить разговоры! На позиции! Зиберт, что там с пулеметом?
– Нет больше пулемета, лейтенант…
Без пулемета все это не имеет смысла. Хольгер невольно улыбнулся – впервые за последний год у него было вдосталь пулеметных лент. Вот только пулемета не было.
– Розенберг, как Дайслер?
– Преставился, господин лейтенант…
«Одиннадцать!»
– Стрелять по готовности. Не на звук, а на силуэт – не хватало еще последние патроны пустить в чертов французский туман!
Внимание Вюнша вдруг привлек боец из штурмовой группы: заляпанное грязью лицо и растрепанные волосы дополнялись тем, что он скинул мундир и остался в одной рубахе. Боец стоял во весь рост, будто готовился сам идти в атаку. Хольгер хотел окликнуть его, но, увидев искаженное гримасой бешенства лицо, понял, что это бесполезно. В правой руке боец держал трофейный бельгийский Наган, а в другой…
Вюнш увидел над собой встревоженное лицо Хелены. Ткань сна рвалась постепенно, Хольгер обернулся, отчаянно желая увидеть, что держит в левой руке боец из штурмовой группы, по неясной ему самому причине это было для него очень важно, но увидел лишь белую ткань простыни. Вскоре вернулись звуки.
– Да проснись же ты, Хольгер! Слышишь меня?!
– Да, слышу…
– Слава Богу! Как же ты меня напугал! Что случилось?
– Дурной сон…
– Ты сильно кричал и ругался во сне, я подумала, что ты с ума сошел!
– Только слегка. – Хольгер попытался немного успокоить Хелену шуткой, но не преуспел.
– Я очень испугалась.
– Прости, пожалуйста. Дай мне пять минут.
Вюнш встал и, распахнув окно в апрельскую ночь, закурил. Ноябрь все еще держал его своими ледяными когтями.
«Как будто он когда-то тебя отпускал…» – внутренний голос услужливо усугубил ситуацию.
– Что тебе снилось?
– Уже не помню, прости.
– Часто с тобой такое?
– Иногда бывает.
– Закрой окно, холодно.
Хольгер затушил окурок и, прикрыв окно, вернулся в кровать.
– У тебя такой взгляд страшный был, когда я тебя разбудила… Обними меня, я замерзла.
– Хорошо.
Он почувствовал, что она дрожит то ли от холода, то ли от страха.
– Прости меня еще раз.
– Спи, до утра еще далеко.
Остаток ночи прошел спокойно. Призраки прошлого больше не терзали Хольгера и он даже смог выспаться. Первое, что он обнаружил, когда проснулся, это отсутствие рядом Хелены. Вюнш рывком сел и посмотрел на часы. Было ровно семь утра. Рядом с часами лежали заколка и повязка Хелены, значит, она все еще была здесь.
Хольгер поднялся и широко потянулся. Вопреки тяжелой ночи, настроение было превосходным. В ноздри ему бросился запах еды. Вюнш, стараясь не шуметь, умылся, после этого оделся и прошел в сторону кухни. Он не очень часто пользовался этой комнатой – готовить Хольгер не любил, а принимать пищу предпочитал в пивных. Домовладелец приносил раз в неделю некоторые продукты: хлеб, масло, яйца, иногда мясо, но частенько находил их забытыми и безнадежно испортившимися. Хольгер призадумался, вспоминая, когда в последний раз ел дома. По всему выходило, что сие знаменательное событие произошло в самый первый визит Хелены утром прошлой субботы.
Дверь в кухню была открыта, там горел свет. Взгляду Вюнша предстала стоявшая спиной девушка. Она уже была одета и возилась рядом с газовой плитой. Хольгеру вдруг представилось, что он вновь стал ребенком. Что он проснулся за десять минут до того времени, в которое мать обычно приходила его будить, и осторожно идет на кухню, где она готовит ему завтрак. Вюнш не сдержал улыбку. Он бесшумно подошел к что-то тихо напевавшей Хелене и обнял ее за талию.
– Доброе утро.
– Ты как яичницу предпочитаешь?
– С яйцами.
– Тогда тебе понравится. Не ленись и займись кофе.
– У меня есть кофе? – Хольгер был немало удивлен.
– Да, почти полная банка в шкафу слева.
После недолгих поисков кофе и кофейника он принялся за приготовление. Хелена сделала яичницу в корзинке, Вюнш не ел такую лет пять.
– Когда ты последний раз готовил что-нибудь на своей кухне?
– Варка яиц считается?
– Нет.
– А приготовление бутербродов?
– Тоже нет.
– Тогда не помню.
– В таком случае даже мои скромные кулинарные таланты придутся тебе по душе.
– Однозначно.
Хелена явно скромничала – на взгляд Вюнша, яичница получилась замечательно. Кофе, к его удивлению, тоже был вполне себе. Когда с завтраком было покончено, Хольгер решил высказать вслух мысль, крутившуюся в его голове с самого пробуждения:
– Поедем сегодня вместе?
– А ты не опасаешься?
– Чего?
– Ну, слухов: ты оберкомиссар полиции, а я секретарша…
– Я не женат, ты не замужем, мы оба взрослые. К тому же, мы ведь просто придем вместе, я же не предлагаю тебе обжиматься в каждом закутке, как подростки.
– Хотя звучит заманчиво…
– И весьма!
– Хорошо, я согласна.
Хольгер вышел в утреннюю прохладу и закурил, вскоре Хелена присоединилась к нему на улице.
Через три часа Вюнш отвлекся от записей и повертел затекшей шеей. Дело потихоньку толстело, обретая фотографии, карты и результаты допросов. В его записной книге тоже добавилось текста. Четверг получался немного незанятым и Хольгер решил посвятить его решению вопроса с Райнхардом фон Штокком, чье имя так некстати всплыло в их с Майером расследовании.
Первое, что Вюнш планировал сделать в этой связи, это переговорить с Зигмундом Шигодой. Поэтому он запер свой кабинет, привычно тщательно прибрав его перед уходом, и направился в Отдел экономических преступлений.
Зигмунд Шигода был поляком, которого невесть-как занесло из родной Силезии в Мюнхен. В полиции он работал на несколько лет дольше Хольгера и всю карьеру занимался экономическими преступлениями. Вюнш был знаком с ним через Калле, с которым Шигоду связывала тянущаяся еще с начала 20-х дружба. Хольгер не мог назвать Зигмунда своим другом, но приятелями они были неплохими. Именно Шигода занимался разработкой фон Штокка.
– Доброе утро, Зигмунд.
– Не особенно-то оно доброе, Хольгер… Слышал, ты вышел на работу?
Зигмунд имел склонность к пессимизму, приобретавшую порой весьма комичные черты, особенно на контрасте с вечно улыбающимся Калле.
– Как видишь.
– Чем занимаешься?
– Спустили старое дело об убийстве. Сложное, но зато я – освобожденный следователь.
– Завидую я тебе, Хольгер… А на вас тоже скинули кучу старых дел?
– Да. Новая власть, новый начальник полиции…
– И каждый из них уверен, что старые дела не раскрыты только из-за злоупотреблений их предшественников и нашей лени.
– Прямо с языка снял. Кстати, про злоупотребления – ты все еще работаешь над тем, чтобы засадить Райнхарда фон Штокка за решетку?
– Если ты имеешь в виду, что это дело лежит на мне мертвым грузом, тогда да, я им занимаюсь.
– Вот об этом я и хочу спросить. Я не уверен, но, возможно, мое расследование связано с фон Штокком.
– Каким образом?
– Участок, на котором стоял дом жертв, принадлежит теперь ему, как и два соседних.
– А где это?
– Деревенька рядом с Ингольштадтом.
– Хм… Интересно. Но чего ты от меня хочешь?
Вюнш потратил некоторое время с утра, чтобы ответить на этот вопрос самому себе. Он, конечно, был не прочь помочь коллеге и засадить такого мерзавца как фон Штокк, но никаких доказательств его причастности к резне в Хинтеркайфеке не было.
– Его более-менее постоянный адрес. У меня нет доказательств, которые бы указывали на его связь с моим делом, поэтому я хочу просто с ним поговорить.
Как и ожидал Вюнш, Шигода смерил его тяжелым взглядом – Хольгер мог взбаламутить воду и заставить фон Штокка лечь на дно. Наконец, Зигмунд ответил:
– Габсбургерплатц, дом девять. Он часто бывает в этом особняке. Только с чего ты взял, что он вообще согласится с тобой разговаривать?
– Потому что мое расследование никак не связано с твоим.
– Хм… Сколько, говоришь, было жертв?
