Александр Сергеевич Долгирев
Лживая весна
Хольгер и Майер решили, что в Кайфек и на ферму они съездят после того как поговорят с Раушем и, если повезет, Носке. Полицмейстеры почти не участвовали в расследовании и покинули Хинтеркайфек на следующий день после того, как туда приехал Рейнгрубер. Однако именно они первыми прибыли на место, именно они первыми увидели тела и обстановку в доме и в сарае. Носке и Рауш должны были что-то заметить и запомнить.
У Вюнша почти не было сомнений, что Рауша удастся найти – если в личном деле сказано, что он по-прежнему служит полицмейстером в Ингольштадте, значит, так оно и есть, а вот на поиски Носке можно было потратить много времени впустую. Хольгер протяжно зевнул – полуночный разговор с Хеленой сказывался, а кофе выпитый утром терял свое действие.
– Вы бы хотели жить вот так, Франц?
Они проезжали мимо небольшой деревеньки – одной из множества разбросанных по разным сторонам дороги. Майер сегодня был необычайно многословен, а потому не просто сделал жест головой, а дал развернутый ответ:
– Нет, не хотел бы.
– А вот я иногда подумываю перебраться в такую деревеньку, жениться на дородной фрау, нарожать пару-тройку ребятишек и прожить, не отрываясь от земли, всю свою жизнь.
– А почему не переберетесь?
– Не знаю. Наверное, не набегался еще. Деревеньки, наподобие этой, остаются в зеркале заднего вида, а я продолжаю ехать вперед, хотя возможно когда-нибудь…
– Вы выросли в Берлине?
Хольгер вспомнил знакомство с Майером и усмехнулся про себя. «А парень молодец – очень быстро научился». Берлинский выговор Вюнша, и так никогда не бывший ярко выраженным, за годы вне родного города почти сгладился. От коренных баварцев его акцент отличался, но точно определить в нем берлинца было нелегко, тем более для прожившего всю свою жизнь во Франции Майера.
– Да.
– Я тоже вырос в большом городе, поэтому даже не могу представить себя крестьянином.
– Возможно, вы и правы…
Город Ингольштадт имел долгую и славную историю. Когда Хольгер только планировал перебираться в Баварию, он прочитал об этом городе и его истории в одной брошюре. Ингольштадт был основан еще во времена Карла Великого на берегу Дуная. Как часто бывало в те незапамятные времена, поначалу была построена только крепость, а уже потом вокруг нее появился город. Именно здесь был основан первый в Баварии университет (Хольгер не помнил точно, в XV-м или в XVI-м веке произошло это знаменательное событие), а также провозглашен первый в Германии закон о чистоте пива. Дату этого события, завершившего закрепление традиций пивоварения столь дорогих сердцу настоящего немца, Вюнш запомнил – оно произошло в 1516-м году.
Лет пять назад Хольгер даже выбирался в Ингольштадт специально, чтобы снять пробу с местного пива, и был изрядно разочарован – мюнхенское было ничем не хуже, а то и лучше. И уж ни в какое сравнение ингольштадтское пиво не шло с тем напитком Богов, который Хольгер попробовал в захудалой на вид пивной рядом с Анхальтским вокзалом48, вернувшись с Войны. «Странно, но больше такого вкусного пива пить не доводилось…»
Городу Ингольштадту, впрочем, плевать было на мнение Вюнша о местном пиве. Он продолжал расти и динамично развивался. Криминогенная обстановка здесь была намного благоприятнее, чем в Мюнхене и некоторые полицейские переводились в Ингольштадт дорабатывать до пенсии.
Еще вчера, вернувшись в Управление от доктора Иоханнеса, Хольгер не поленился и растряс сонного чинушу из канцелярии полицайпрезидента Гиммлера, чтобы тот выдал им бумагу с указанием оказывать предъявителю всяческое содействие. Несмотря на то, что Ингольштадт под юрисдкцию мюнхенского полицайпрезидента не подпадал, Вюнш очень сомневался, что кто-то из местных полицейских руководителей захочет ссориться со столичным начальством. Вопреки ожиданиям Хольгера, подпись Гиммлера появилась под приказом очень быстро. «Да, такой расторопности от высшего руководства обычно не дождешься!» – Вюнш продолжал недоумевать по поводу причин интереса начальника к этому делу. Кроме того, в Управление полиции Ингольштадта должны были позвонить и предупредить об их с Майером приезде. Было без десяти минут одиннадцать.
Местное Управление полиции помещалось в двухэтажном длинном здании в центре города. Их действительно ждали, по крайней мере, секретарь полицайоберрата пустил их в его кабинет без всяких проволочек.
– Добрый день! Вы видимо и есть детективы Вюнш и Майер, о приезде которых нас вчера столь настойчиво предупреждали?
Хольгер пропустил легкий укол со стороны оберста мимо ушей.
– Добрый день. Абсолютно верно, я, оберкомиссар Вюнш.
– Комиссар Майер.
– Полицайоберрат Герман Морлок. Так чем я могу помочь мюнхенским коллегам? Присаживайтесь. Мне говорили, что у вас будет с собой некая бумага, подтверждающая ваши права.
За вежливостью оберста Морлока Хольгер отчетливо видел нервозность и, даже, некоторое раздражение. «Боится, что ли, чего-то?». Впрочем, даже если оберст и планировал чинить им препятствия, бумага с подписью шефа Мюнхенской полиции поставила на этих планах жирный крест.
– Хорошо. Я вас внимательно слушаю.
– Мы расследуем дело о массовом убийстве, совершенном в 1922-м году.
– Ааа, Хинтеркайфек… Неужели это дело отдали на доследование?
– Да, отдали. А вы знаете об этом убийстве?
– Так здесь все о нем знают…
Узнав о причинах визита Вюнша и Майера, Морлок явно расслабился и отвечал уже раскованно. «На руку нечист или скрывает что-то… Впрочем, мы здесь не за этим». Франц в своей обычной манере вступил в разговор резко и неожиданно для собеседника:
– И что вы думаете об этом убийстве?
– Я? Да, в общем, то же, что и все. Сумасшедший бродяга или тот, кому изрядно насолил Андреас Грубер, а насолил он многим. Репутация-то у Груберов была ужасная… Но вы это и сами наверняка уже знаете.
– Вы знали кого-нибудь из жертв?
– Нет, у нас все-таки не совсем деревня. В одном Ингольштадте сейчас сорок тысяч живет, а Кайфек даже не пригород.
Франц кивнул, теперь снова была очередь Хольгера:
– Первыми на место преступления прибыли полицмейстеры Рауш и Носке. Согласно нашим данным, Рауш до сих пор служит здесь. Вы можете это подтвердить?
– Могу, Иоахим Рауш действительно служит полицмейстером в Ингольштадте. Я могу вызвать его, если вы хотите его опросить. Вы же здесь за этим?
– В том числе… А что насчет Носке? В его личном деле сказано, что он уволился в 29-м году.
– Верно сказано. Ганс Носке уволился и, насколько я знаю, эмигрировал в США. У него там родня жены была, поэтому они решили переехать. Жаль, хороший полицейский был.
«Действительно жаль, Ганс Носке – еще один тупик» – Хольгер рассчитывал все же найти Носке, ведь оставленный им адрес был достаточно свежим, однако эмиграция Носке в Америку ставила крест на перспективе его опроса.
– Так что, мне вызвать Рауша?
– Да, только нам нужно место, где можно с ним переговорить без свидетелей.
– Хорошо, что-нибудь придумаем.
Оберст Морлок встал из-за стола и, открыв дверь кабинета, обратился к секретарю:
– Господин Щепан, найдите мне, пожалуйста, Рауша и проводите его в допросную комнату.
Морлок решал вопрос с местом дешево и сердито. Секретарь, очевидно, спросил что-то, но что именно, Хольгер не слышал. Оберст ответил:
– Да, должен быть здесь. На нем сегодня Терезиенштрассе и окрестности, так что он либо уже прохлаждается внизу, либо скоро придет.
Оберст обратился к полицейским:
– Скорее всего, придется немного подождать. Пройдемте со мной.
Допросная, куда привел их оберст Морлок, представляла собой небольшую комнату со столом и парой стульев. На столе стояла лампа и пепельница. Хольгер тут же закурил. Минуты текли за минутами. Вюнш стоял напротив маленького окошка, а Франц сидел на одном из стульев и что-то записывал в своем блокноте.
Допросная находилась ниже уровня первого этажа, поэтому для взгляда Вюнша проходившие мимо запыленного окошка люди выглядели как пары ног. «А вдруг существовал человек, вся жизнь которого прошла в подобной комнате, а единственным способом сообщения с внешним миром было такое окно. Люди, в представлении этого человека, выглядели как пары ног, а он сам не считал себя человеком, ведь он не был на них похож… А самое странное, что он наверняка был уверен, что видит всю картину мира, а не лишь малую ее часть…». Размышления Хольгера прервал господин Щепан, приведший с собой Иоахима Рауша. Рауш был тучен и уступал в росте Майеру и Хольгеру. В его глазах читалось недоумение и толика страха.
– Садитесь, пожалуйста, господин Рауш.
– Да, хорошо, как скажете.
– Не бойтесь, господин Рауш. Мы не в чем вас не подозреваем, просто нам нужно узнать ваше мнение по поводу одного дела, участником которого вы были. Я, оберкомиссар Вюнш, а это мой коллега – комиссар Майер.
– Конечно, спрашивайте, но я простой полицмейстер. Даже не знаю, чем могу помочь детективам.
Хольгер начинал понимать, что за человек Иоахим Рауш. Ему такие люди никогда не нравились – какую бы должность ты ни занимал, чем бы ты ни занимался, из какой бы семьи ты ни происходил, ты не имеешь права унижаться. «Не спеши судить, возможно, у него так проявляется волнение…»
– Господин Рауш, в 1922-м году на ферме близ Кайфека произошло массовое убийство. Помните?
– Конечно, помню. Мы с Гансом Носке первыми прибыли на место… из полицейских, я имею в виду. Жутко это все выглядело, так я вам скажу, уж вроде пятнадцать лет как в полиции служу, а такого ни до, ни после не видел.
– Как к вам поступил вызов?
– Как… Приехал господин… Как его? Не помню, как его звали, честно говоря. Так вот, приехал господин на автомобиле… Говорит, так, мол, и так, в Хинтеркайфеке нашли трупы. Много крови, говорит, все, кто в доме жил, погибли. А мы тогда с Гансом как раз на смене были. Ну, мы дежурного оповестили, да и поехали с этим человеком… Вот хоть убейте, не помню как его зовут! Я тогда, помню, сразу этому господину поверил: одет прилично, на шутника какого не похож, автомобиль при нем опять же, но главное – взгляд у него был такой… испуганный, что ли. Это я потом уж понял, отчего.
– В деле написано, что вызов поступил в 18:15, а вы с Носке появились на ферме в 21:30. От Ингольштадта до фермы не больше двадцати пяти километров – почему вы добирались до Хинтеркайфека больше трех часов? Вопрос задал Франц.
– Так это, у него машина сломалась по пути!
– У вашего проводника?
– Ну да. Да и все равно много по времени получается. Я сам не шибко помню, но вроде он после семи приехал.
– Вы остались в его машине?
– Нет. Точнее, не совсем – я остался, а Носке пошел пешком.
– Почему вы не пошли с ним?
– Так ведь потемки уже были, а апрель был холодным. Там еще бродяга такой прошел… Шрамина на пол лица, грязный весь, еще и пошатывался – пьяный, скорее всего, был. Вот я и решил, что лучше господину со сломанной машиной одному не оставаться.
Франц кивнул, и вопросы вновь начал задавать Хольгер:
– Правильно ли я вас понимаю – Ганс Носке был на ферме раньше вас?
– Ну да, на полчаса, наверное.
– Слушайте меня внимательно, господин Рауш! То, что вы вспомните в ответ на мои следующие вопросы очень важно. В какое время на ферму прибыл Носке? Заходил ли он внутрь до вашего приезда? Рассказывал ли вам Носке о чем-нибудь подозрительном замеченном им до вашего приезда? Не упоминал ли он о том, что кто-то или он сам двигал тела или предметы на ферме?
– Ну, насчет точного времени сказать не могу, наверное, около девяти он там был. Заходить – заходил. Его встретил этот… Шлиттенбауэр и показал тела в сарае и на ферме, Ганс мне об этом сам рассказал. А вот насчет подозрительного… Да все там было подозрительно! Тела, кровь везде. Следы эти на снегу, в лес идущие, но это я и сам видел, а вот насчет того, что только он заметил… Не знаю, тут вам с ним бы пообщаться, да он в Америку перебрался.
– Может, он видел кого-нибудь рядом с фермой? Огни в лесу?
– Не могу знать. Если он и видел чего, то мне не рассказал. Да мы с ним, в общем-то, и не особенно дружны были. Не враждовали, вы не думайте, но и не приятельствовали. Так, коллеги. А вот насчет передвижения тел – было такое. Этот Шлиттенбауэр сам нам рассказал, что двигал тела в сарае. Говорил, что сына искал, а мальчика прямо в коляске убили.
– Понятно. Давайте вернемся к вам. Вы остались с проводником в его машине…
– Ну да. Я в автомобилях не спец. Он стоял мотором занимался, а я когда в машине сидел, а когда ему помогал. Потом он закончил и мы поехали.
– В какое время вы были на ферме?
– Около половины десятого. Проводник меня высадил, а сам отпросился, сказал, что ему к жене надо, ну я его и отпустил.
– Вы записали его имя, адрес и номер машины?
– Нет, но я сказал ему отметиться на следующий день в участке, что это он обратился в полицию с сообщением об убийстве.
– Он сделал это?
– Ой! Вот этого не знаю…
«Никчемный идиот!»
– Понятно. Рассказывайте дальше. Вы прибыли на ферму в половину десятого и встретили там Носке…
– Да. Но я сначала не Носке встретил – он внутри дома был – а Шлиттенбауэра. Подозрительный мужик, хочу вам сказать. Он, вроде как, роман крутил с одной из жертв. Она от него ребенка даже прижила. Вы представьте: находите вы свою бывшую женщину и своего ребенка убитыми вместе с еще четырьмя людьми… Любой нормальный человек будет злиться, биться в истерике или плакать, а этому хоть бы хны. Спокойный, вежливый – все показал, будто это его дом был. В общем, сразу он мне не понравился, я тогда еще подумал, что это он их всех поубивал, а потом прикинулся, что тела нашел, чтобы подозрения от себя отвести…
– Вы видели следы? – Вновь вступил Франц.
– Да, видел… И в доме, и от дома к лесу шли. Тогда снег еще лежал, их можно было хорошо разглядеть. В доме, помню, следы кровавые из кухни в комнату этой кухарки, потом в детскую, а потом по дому петляли – будто искал что-то душегуб…
– Вы можете что-нибудь сказать о подошве оставившей эти следы?
– Там с заклепкам была подошва – заклепки хорошо были различимы в следах. Носке сказал, что это армейские сапоги были, но, по-моему, он путает что-то – на армейских сапогах стального носка не было. Я в армии служил, видел подошвы солдатских сапог. Носке вроде тоже служил, правда на Западном фронте, но почему-то перепутал, а может, просто не обращал внимания на сапоги, когда служил.
– Какой была обстановка в доме?
– Какой?.. Странной она была, будто не сопротивлялся никто. Все на месте, все прибрано. Они уже спать готовились, когда он напал, может, поэтому не оказали сопротивления.
– Как лежали тела?
– Тела?.. Тела… Вы курите?
– Да.
– Угостите, пожалуйста.
Хольгер дал Раушу папиросу и огня. Руки Иоахима немного дрожали, а лицо было отрешенным. Ему явно было очень неприятно вспоминать об этом.
– Я тела не трогал, поэтому подробно описать их не смогу. Те, что в сарае лежали, были почти прямо у входа. Помню еще, когда только приехал, спросил у Носке, где, мол, тела? Он в сторону сарая головой мотнул, не сказав ничего, а я дверь открыл и сразу на них наткнулся, чуть не споткнулся об них. Я вам так скажу: разных мерзостей я в жизни повидал, но вот именно тогда я чуть не обделался от страха, вы уж простите мне такое… такие выражения. Тот, кто это сделал… Он не человек, не может обыкновенный человек, как мы с вами, такое сотворить!
– Какое положение занимали тела в сарае?
– Какое?.. Свалены они в кучу были, да соломой присыпаны. Я как тела увидел, сразу из сарая вышел. Спросил у Носке где, мол, еще трое? Я в первый раз, как в сарай зашел, только три трупа увидел. А он мне отвечает, что четыре в сарае, два в доме. Ну, я зашел обратно в сарай – смотрю, действительно четыре. Я девочку не заприметил с первого раза, хотя она прямо сверху на матери лежала. Там столько крови было… Что ему малышка могла такого сделать, что он ее изрезал так? Это же просто ребенок! Простите, можно еще папиросу?
Хольгер вновь поделился с Раушем куревом, а Франц беспощадно задал следующий вопрос:
– А тела в доме?
– Кухарку в ее комнате нашли. То же, что и с остальными – забил по голове до смерти. Я потом узнал, что она только в вечер убийства на ферму приехала. Вот уж не повезло! А мальчик в коляске своей был. Даже его не пожалел… Он хотя бы без боли погиб – глаза закрыты были, скорее всего спал, когда его…
– Что было дальше?
– Ну, мы дом и участок осмотрели с Гансом, да только поздно уже было, темно, не видно ничего. Да и… мы же были просто полицмейстерами, а там следователь нужен был, настоящий детектив. Поэтому мы решили переночевать там и дождаться его. Я, каюсь, не смог себя заставить на ферме остаться рядом с трупами. Я когда на следующий день узнал, что убийца еще в доме несколько дней прожил, у меня душа наизнанку вывернулась. Настоящий зверь…
– Где вы ночевали?
– На одной из соседних ферм. Меня хозяева пустили, даже попросили. Оно и понятно – к тому моменту вся округа об убийстве знала – людям страшно было, тем более, когда из окна эту треклятую ферму видишь, а тут полицейский в доме. Всяко спокойнее, хотя и меня, признаюсь, потряхивало изрядно.
– А Носке?
– Носке вообще умалишенный! Он там остался на ночь. На ферме! Говорит, мол, а вдруг преступник вернется. Уж как я не уговаривал – он встал на своем и все. Хорошо, что с ним ничего не случилось за ту ночь, но вот в то, что он хоть на мгновение задремал, я ни в жизнь не поверю, уж я в тепле и безопасности глаз всю ночь не мог сомкнуть. Когда я уходил там еще Шлиттенбауэр с Носке оставался. Но я не уверен, что он тоже там ночевал, хотя с него сталось бы.
– Что было на следующий день?
С утра из Мюнхена следователь приехал. Не могу вспомнить фамилию…
– Рейнгрубер?
– Да! Рейнгрубер! Сначала дом осмотрел. С ним Носке в основном ходил, все ему рассказывал и показывал. Нашли убежище убийцы на чердаке над гаражом. Потом этот Рейнгрубер оставил полицмейстеров, с которыми приехал, охранять дом, а нас с Носке взял с собой опрашивать местных жителей.
Семейка-то оказалась странная. Этот Грубер дочурку свою насиловал. Само собой, симпатий к нему не питали. Эту самую Викторию – дочь Грубера – и ее детей все больше жалели. Шлиттенбауэр, как я и думал, не смог алиби на ночь убийства предоставить – до сих пор не понимаю, почему не удалось доказать, что это он. Я когда на него смотрел, так и хотелось всю обойму в него разрядить – по пуле за каждую жертву и еще две от меня. Но дело было в том, что никто ничего не видел. Бродяг-то разных, понятно, видели, торговцев опять же, да только ничего конкретного никто сказать не мог. Ну, походили мы, поспрашивали, а под вечер Рейнгрубер нас по домам отпустил.
– Вы участвовали в этом деле впоследствии?
– Нет, пару протоколов подписал только и все. Дальше по газетам следил. Знаю, что Рейнгрубер награду объявлял. Знаю, что следственную группу создали, но результата это не дало, а дальше о деле немного забыли.
Рауш замолчал. «Жаль, что нет Носке! Он был бы в разы полезнее!» – Хольгер был разочарован. Вюнш рассчитывал, что Рауш хотя бы что-то сможет добавить к картине преступления, а выяснилось, что он вообще не понимал, куда нужно смотреть и на что обращать внимание, еще и ряд глупых ошибок допустил, например, не записал имя, адрес и номер авто человека, который сообщил об убийстве в полицию. Франц, между тем, задал стандартный вопрос:
– У вас есть соображения по поводу личности убийцы?
– Ну не то чтобы соображения… Да Шлиттенбауэр этот и есть убийца! Сам же признался, что трогал тела. Выгодно ему это все опять же было, чтобы алименты за сына не платить. Реагировал очень спокойно на все. Да и алиби у него нормального так и нет. Ясно, по-моему, что это он их всех убил, я не знаю, почему его еще тогда не задержали, хотя бы…
– Ясно. Что же, спасибо вам за помощь, господин Рауш. Мы вас больше не задерживаем. Желаю хорошего дня.
– Рад, что смог помочь. Скажите, а это дело вновь открыли?
– Оно на доследовании.
– Тогда я вот что вам скажу: Шлиттенбауэр до сих пор в Кайфеке живет. За такое время он мог решить, что о нем все забыли и допустить какую-нибудь промашку, выдать себя чем-нибудь…
– Спасибо, господин Рауш. Мы обязательно приглядимся к нему повнимательнее. До свидания.
Майер присоединился к Хольгеру и тоже попрощался с Раушем.
– Да, до свидания, господа. Удачи вам!
– Как же жаль, что в Америку эмигрировал Носке, а не он!
Как только за Раушем закрылась дверь, Вюнш дал некоторую волю эмоциям. Франц молча кивнул.
Глава 21
Карамель
Свинцового цвета тучи будто вытягивали из окружающего мира цвета, оставляя только разные оттенки серого и белого. Было то состояние погоды, когда абсолютно очевидно, что дождь будет, но он все не начинается, будто набирая силу и готовясь к решительному наступлению.
Черная машина скользила по прямой дороге, по обеим сторонам которой располагались поля. Если бы птица посмотрела на этот автомобиль с высоты, ей бы показалось, что движение его плавно, а дорога является идеально ровным полотном. На деле же Хольгер и Майер изрядно натряслись на старом сельском тракте. Сюда еще не дошла большая автодорожная стройка, а потому дорога представляла собой простую грунтовку, раскисшую, к тому же, от весенней беспутицы.
– Сначала в Кайфек или на то место, где была ферма?
Вюншу было все равно, поэтому он предоставил право выбора Майеру.
– На ферму.
– Хорошо, тогда, если верить карте, нам направо.
За полем по правой стороне их взору давно уже был открыт смешанный лес. Хольгер неплохо ориентировался на местности и по его прикидкам этот лес и скрывал от них Хинтеркайфек. Дорога из просто старой превратилась в отвратительную, стоило только Вюншу повернуть направо. Здесь почти никто не жил, а потому и держать дорогу в порядке было некому и незачем. День перевалил за четвертый час и цвета полностью утратили яркость.
Лес начинал нервировать Хольгера. Он будто вглядывался в незатейливых путников, странным ветром занесенных в эти безлюдные места. При этом всего в километре к востоку находилась средних размеров деревня и кипела крестьянская жизнь. Согласно карте купленной в Ингольштадте, это место было окружено деревнями, но при этом само по себе довольно пустынно и изолировано.
Лес, подступавший порой к самой дороге, внезапно оборвался, и взглядам полицейских предстала небольшая долина, ограниченная с одной стороны лесом, а с другой небольшой речкой. Вюнш сразу узнал кромку леса. Именно ее он видел на фотокарточках. Судя по всему, облик этого места за последние одиннадцать лет изрядно изменился. Не только усадьбы Груберов, но и двух ближних к ней, видимых на фотографиях из дела, больше не существовало. «Ничего мы здесь не откопаем…» – мысли Хольгера были безрадостны. Ближе к берегу реки все еще стояли несколько домов, в некоторых из них даже был виден свет.
– Заедем. Вдруг узнаем, кому сейчас принадлежит земля.
Франц, скорее всего, кивнул, но Хольгер даже не посмотрел на него.
Wanderer Вюнша, очевидно, заметили издалека так как, когда он подъехал к ближнему по дороге дому, хозяин уже стоял на улице. Невысокий седеющий мужчина явно был насторожен.
– Добрый день! Мы из полиции. Я, оберкомиссар Вюнш.
– Комиссар Майер.
– Чем могу вам помочь, господа?
– Вы давно здесь живете?
– Всю свою жизнь.
– Значит, вы должны помнить, что у леса стояли три фермы.
– Помню, конечно. Только вам ведь не три фермы нужны. Вам нужна только одна. Та, где всех убили.
– Вы знаете что-нибудь об этом?
– Пройдемте в дом. Не уличные это разговоры.
Хольгер не видел смысла отказываться, Майер тоже не был против, поэтому вскоре полицейские и хозяин дома расположились в комнате, которую можно было назвать столовой. Мужчина, скорее всего, жил один, во всяком случае, никаких следов других людей в доме не было.
– Как ваше имя?
– Юлиус Кранах.
– Вы говорили, что знаете что-то про убийство, произошедшее на соседней ферме…
– Здесь все знают про это убийство что-нибудь.
– Понятно. Вы были здесь в то время, когда произошло убийство?
– Да, я был здесь. Меня на следующий день, после того как тела обнаружили, опрашивал следователь.
– И что вы ему сказали?
– Правду, что не видел ничего. От меня тот дом плохо видно было – далеко, да и ферма Волькенштейна загораживала. Жена моя, покойная ныне, тоже ничего такого мне не рассказывала. Помню, что дым шел из труб, его видно было, а больше ничего особенного не видал.
– Может быть, в лесу какие-нибудь огни были?
– Может и были, да только мало ли какие огни в лесу могут быть…
– Как бы вы охарактеризовали Груберов?
– Не любили их здесь, вы наверняка знаете почему. Андреаса с женой совсем не привечали, а вот Викторию жалели. Я с ними не особенно-то общался. Пару раз повздорил с Андреасом, не помню уже по какому поводу, но с ним все хотя бы пару раз повздорили. Да в гости к жене Виктория иногда захаживала. Они обе травничали, на этой почве и приятельствовали. Дочка Виктории и Карла, помню, бойкая была очень, как-то в дождь прибежала к жене с травой, которую в поле нарвала, и давай ее допрашивать: «А это что за трава? А эту как надо заваривать?» И все это без смущения какого-то. Меня потом, когда про убийство узнал, уж такая злоба взяла. Бедные дети…
– А Карла Габриеля вы знали лично?
– Немного. Он из Лаага был. Спокойный такой парень. Мне показался очень толковым малым. Они вроде еще с детства с Викторией знакомы были, но врать не буду – точно не знаю. Так или иначе, долго они вместе не пожили. Не хочу пустые сплетни гонять, но говорят, что не смог он под одной крышей с Андреасом жить и терпеть его отношения с Викторией. А потом Война началась. Насколько я знаю, он погиб.
– Вы военных в окрестностях в дни, когда убийство произошло, не видели? Может, следы от армейских сапог? – Франц впервые вступил в разговор.
– Не помню, может и был кто-нибудь. Да только ничего подозрительного не было точно.
Майер больше не имел вопросов и, казалось, утратил интерес к разговору, уставившись в окно.
– А что вы можете сказать о Лоренце Шлиттенбауэре?
– Знал, что вы про него спросите… Его еще тогда подозреваемым номер один сделали, хотя по мне, глупость это. Он ведь забрать Викторию хотел, жениться на ней, усыновить ее детей, причем и дочку тоже. А ведь слухи нехорошие ходили, что дочка у Виктории не от Габриеля, а от Андреаса, да и сын не от Шлиттенбауэра… Так оно или не так, судить не возьмусь – слухи есть слухи. В общем, не верю я, что Лоренц их убил. Кроме того, ну сами посудите – зачем бы Шлиттенбауэру оставаться в доме после убийства, тем более, что я его видел в Кайфеке в один из тех дней, когда убийца должен был сидеть на ферме?
– Вы знаете, где он сейчас живет?
– Там же, где и тогда, в деревне, третий дом слева по Браунштрассе…
Франц отвлекся от созерцания пейзажа и вновь вступил в разговор:
– А где мы можем найти хозяев ферм соседствовавших с фермой Груберов?
– На кладбище, молодой человек. Тобиас Волькенштейн умер в 24-м году, а его супруга и вовсе до Войны. У них был сын Якоб, он еще при жизни старика переехал в Шробенхаузен и я его последний раз видел на похоронах Тобиаса. А Циммеры умерли в 26-м один за другим с интервалом в неделю, насколько мне известно, детей у них не было.
– А кто сейчас владеет этой землей?
– Никто. По крайней мере, никто за ней не следит. Дом Груберов снесли еще в 23-м. Оно и понятно – наследников у Груберов не нашлось, а продать дом с такой историей было гиблой затеей. А вот дома Циммера и Волькенштейна снесли почти одновременно, в июне 26-го года. Я почему так точно запомнил-то – месяц всего со смерти Кунигунды и Эриха прошел…
«И фотографии дома были изъяты из полицейского архива в июне 26-го. Неужели дело в праве владения землей?..»
– Что, просто пригнали технику, снесли дома и уехали?
– Именно так. Я сначала подумал, что кто-то купил оба участка и на них сейчас начнется какое-то строительство, но в итоге получилось то, что вы сказали: приехали, снесли и уехали.
– Скажите, а кто из ваших соседей в 1922-м уже жил здесь и может нам помочь в этом деле?
– Далее по дороге живет фрау Штробль, но она уже тогда была пожилой женщиной, а сейчас испытывает очень серьезные проблемы с памятью, так что вы едва ли сможете что-то у нее узнать. Есть еще Мария Шульц с мужем, но она, напротив, тогда была десятилетней девочкой и тоже, скорее всего, ничего конкретного вам не скажет. Остальные переехали сюда позже этого срока. Вам лучше поспрашивать в деревне – там живет много людей знавших Груберов.
– Спасибо вам за помощь.
– Не стоит. Это дело снова открыли?
– Его и не закрывали, просто теперь отправили на доследование.
– Ну что же, удачи вам. Вдруг у вас получится сделать то, что не удалось вашим коллегам одиннадцать лет назад. Я буду искренне рад, если ублюдок, совершивший это, получит по заслугам.
– Сделаем все, что сможем. Доброго дня.
– До свидания, господа.
– Нет никаких причин ехать на то место, где стояла ферма. Предлагаю сразу проехать в Кайфек. Надеюсь, удастся сегодня допросить Шлиттенбауэра.
Франц кивнул, но Хольгер скорее разговаривал сам с собой. Они снова тряслись на раскисшей дороге. Облака, копившие мировую скорбь, уже начинали орошать ею землю. Минут через двадцать должен был начаться настоящий ливень.
Вюнш увидел впереди поворот налево. Не дорога, а скорее тропа, ведущая к тому месту, где некогда стояла ферма Груберов. «Там ничего нет. Ни дома, ни сарая, ни следов. Это пустая трата времени» – логика, казавшаяся столь твердой и выстроенной, на самом деле уже уступила в неравном бою с инстинктом. Вюншу нужно было там побывать. Не было ни одного шанса найти там что-либо кроме грязи и пыли, но острая потребность, поселившаяся в голове Хольгера, как только они въехали в эту долину, не могла больше оставаться неудовлетворенной, поэтому он крутанул руль и повернул налево.
– «При проведении любого расследования посещение места преступления – первейшая необходимость. Полицейский не должен пренебрегать работой на месте преступления независимо от его расположения, доступности и возможной степени сохранности улик…» – Хольгер процитировал вслух слова оберкомиссара, который вел курсы повышения квалификации, позволявшие полицмейстеру стать детективом. Вюнш хорошо учился, и пусть многие вещи, которым его учили, успели изрядно устареть, он хорошо помнил слова учителей. Франц Майер, всполошившийся в тот момент, когда Вюнш повернул, внимательно посмотрел на старшего коллегу, а затем, видно, приняв его доводы, кивнул.
«Да что за запах?» – стоило им повернуть к ферме, Хольгер учуял едва уловимый аромат, столь мимолетный, что трудно было понять, есть ли он в реальности. Тропа обрывалась – они прибыли на место. Вюнш вышел из машины, и Франц последовал его примеру.
